Глава 8. Проводы

Глава 8.
Проводы

Она смогла всё же защитить диплом. Успела.
Летом Борис Николаевич пригласил их пожить на даче. Они согласились. Сам он появлялся там редко, не надолго, ссылаясь на большую занятость. Но она чувствовала, что причиной того была она и он. Он не хотел им мешать.
Они жили внизу, со всеми. Борис Николаевич уступил им свою комнату. А сам, если оставался на ночь, шел наверх.
Сначала она не хотела ехать. Ей было как-то стыдно смотреть ему в глаза. Но она тяжело переносила беременность, почти не выходила из квартиры, а потом настойчивые уговоры всех в конце концов сломали ее, и она согласилась. Там, конечно же, было чудно, хотя лето выдалось очень дождливым и большую часть времени приходилось проводить в доме, или на веранде.
Он много работал в городе и приезжал только на выходные. Она была одна, но не одинока. Рядом была Анна Павловна, и теперь мама Маруся.
Свадьба их, как они и планировали, прошла без всех. Даже свидетелей не было. Его мама сразу же приняла ее и полюбила, как дочь. В маме Марусе она нашла то, чего была лишена в детстве. Она теперь ее так и звала – мама Маруся. Та во всю готовилась к рождению внучки, хотя никто не знал пол ребенка. Ее собственная мать уже год жила за границей и узнала о свадьбе по телефону. Она поздравила и потом перевела на ее счет довольно крупную сумму. Их отношения были по-прежнему вежливыми, но натянутыми, больше походя на официальные, чем на родственные. Мама Маруся всегда сокрушалась по этому поводу. Она опять была счастлива, как год назад.
Иногда она вспоминала свою церковь, но уже сильно не грустила по ней. После всего, что ей пришлось вынести зимой, у нее выработался духовный иммунитет к ним.
Она и все были в ожидание рождения новой жизни. Еще не видя ее, они уже любили. И мама Маруся, и Анна Павловна воспринимали это существо, как частичку себя, наверное потому, что давно желали внуков.
Анна Павловна пыталась что-то вязать, щуря глаза на петли. Мама Маруся была, как всегда, в домашних хлопотах. Теперь, предоставленная полностью сама себе, она грустила. Его не было рядом, а ей этого не хватало. Она замечала, что Борис Николаевич приезжал чаще тогда, когда она была одна, а его не было. С ней он был, как и прежде, предельно вежлив, но уже другой, немного сдержанный и отчужденный. Она всегда смущалась, когда его взгляд нечаянно скользил по ее животу. Она вообще смущалась своего положения и старалась не ходить по комнате, когда все сидели вместе. Ей хотелось спрятать свой живот под стол, под плед. Она стеснялась себя, словно была в чем-то виновата.
Не стеснялась она только его. Но он теперь бывал редко.
Ей надо было съездить на плановую консультацию к врачу, который вел ее карту беременности. Накануне он приехал и отвез ее в город, на квартиру. Оказалось, что за время ее отсутствия на даче он сделал там ремонт. Все было обновлено, стояли новые окна, балкон был застеклен, на полу лежал свежий ламинат. Она ходила по своей квартире и не узнавала ее.
- Тебе нравится? – спросил он.
- Да, очень. Все такое красивое, новое. Я не помню, был ли тут вообще когда-то ремонт. Такое ощущение, что я попала не к себе домой.
- Посмотри сюда, - сказал он и повел в ее комнату. Там в углу стояла детская кроватка с желтым балдахином.
- Как красиво!  - воскликнула она, но потом задумалась и сказала, - Это плохая примета, ребенка ведь еще нет.
- Но ведь будет. Ведь уже скоро. А у нас все готово.
- Это ты все сам? – спросила она.
- Ну да. А кто же….

На следующий день она поехала в женскую консультацию. Подходя к нужной двери, она заметила в коридоре мужскую фигуру. Мужчины были здесь большой редкостью, и она присмотрелась. Подойдя ближе, она увидела, что это был брат Петр. Увидев ее, он тоже удивился.
- Здравствуйте,  - робко сказала она ему первой.
- Добрый день, - обескуражено ответил он. – Вот, Раису жду.
Она с пониманием кивнула и села рядом. Они сидели молча. Первым прервал молчание брат Петр.
- Как жизнь?
- Хорошо, - ответила она. Они опять замолчали.
- Ты совсем отошла от Бога? – спросил он, смотря себя под ноги. Она изумленно подняла на него свои глаза.
- Почему отошла!? Я не отходила.
- Ходишь куда-то? – опять спросил он.
- Нет, - ответила она.
- Ну, тогда отошла, - заключил Петр.
- Ну почему сразу, отошла?! – не выдержала она. – Почему у вас так все однобоко? Пришел-отошел. Разве можно так с живыми людьми поступать? Церковь - это не оценочное бюро, это живое тело.
- Ну и где же ты в этом самом живом теле? – с ехидцей произнес он.
Она замялась. Она не знала, где действительно она находится там.
- Вот видишь, не знаешь, - деловито заключил он. – А раз не знаешь, то нет тебя в этом живом теле. Нету-у-у, – протянул последнее слово он. – Тело Господне – это церковь. А тебя нет в церкви, а значит и в Теле. Покаяться тебе надо в своей гордыне и отступничестве.
- Но я не отступала от Господа! – опять воскликнула она, даже не замечая, что на них стали искоса поглядывать люди, сидящие рядом.
- Это ты так думаешь. А я тебе говорю, как член тела Христова – ты отступила. Христос ничего общего с грешниками не имеет.
- Но ведь именно они ходили с Ним, - нашлась она.
Он поморщил недовольно нос и тихо пробубнил.
- Они-то покаялись. А ты нет. Вот ждешь ребенка, а ведь все в твоей жизни без благословения. Все во грехе, и ребенок этот тоже во грехе зачат и родится во грехе. К попам крестить, что ли, пойдешь теперь? Окончательно плюнешь в Господа? – не унимался Петр. Рядом сидела женщина. Не сдержавшись, она резко обратилась к нему:
- Вы что, сектант? Что вы к женщине привязались!
Петр вздрогнул и недовольно покосился на эту женщину.
- Вам самим покаяться нужно. Без Бога ведь живете!
- Нашелся проповедник, - возмущенно ответила эта она. - Из Америки вас к нам сюда прислали, что ли? Видела я нынче таких по телевизору. Они в секты завлекают людей! – и, обращаясь уже к ней, женщина сказала. – Не слушайте его, девушка. Это он вам мозги промывает.
Посмотрев, что тот не уходит, она громко обратилась к нему.
 – Идите лучше отсюда. Вам здесь нечего делать.
- Я жену жду, - буркнул он и встал.
- И жена у него такая же – сектантка. Знаем мы таких. Расплодились на нашу голову!
Женщина разошлась. Тут дверь кабинета открылась и показалась Раиса. Она сперва ее не заметила и обратилась мужу, отдавая ему сумку. Не попрощавшись, они пошли по коридору. Он, видимо, ей сказал про нее, потому что она обернулась и посмотрела назад. Она не видела ее взгляда. Она смотрела куда-то сквозь стену. Разговор с братом Петром, его слова, слова этой женщины из очереди – всё это переполняло ее сердце от негодования и обиды. Ее щеки начинали покрываться пунцовыми пятнами. Но последнюю каплю добавила жена. Разгоряченная, к ней подошла Раиса и без вступления сказала.
- Отступница! Иудино отродье!
Она подняла на Раису глаза, ее голос трясся.
- Да что вам всем от меня надо! Что вы топчете меня все? Кто дал вам это право?
- Иисус Христос! Слово Божье! А я говорю тебе именем Божьим – покарает тебя Господь за отступничество твое! Покарает!
Женщина из очереди, услышав такие слова, взвизгнула:
- Да позовите же милицию, наконец! Уберите этих сумасшедших!
Раиса смерила ее презрительным взглядом и, видно, хотела ответить и ей, но вовремя подошел Петр и силой потащил ее прочь. Из дверей кабинета выглянула молоденькая медсестра.
- Что тут происходит? – спросила она.
- Да вот, сектанты тут к этой молодой женщине привязались. Адом ее стращают, Богом. До слез ее довели! – бойко ответила женщина, и очередь оживленно загудела.  Медсестра посмотрела на нее и, узнав, спросила:
- Вам плохо? Принести стакан воды?
Она хотела ей ответить. Подняла руку. Но тут же у нее сильно закружилась голова, все куда-то полетело и, резко опустив голову вниз, она упала со скамейки.
- Женщине плохо! Плохо! Довели сектанты проклятые! – доносились до нее, словно издалека, голоса людей. Медсестра побежала за врачом.
- Она в обмороке. Быстро принеси нашатыря, - сказала врач. Медсестра побежала в кабинет и возвратилась с баночкой нашатырного спирта и ватным тампоном. Ей дали понюхать. Нехотя она стала приходить в себя.
- Ее надо положить в комнату отдыха. Сбегай за ключами, - недовольно произнесла врач медсестре. Под руки ее провели в комнату отдыха и положили на кушетку. Через несколько минут пришла другая  женщина-врач и пощупала пульс.
- Вызывайте скорую,  - коротко бросила она кому-то и ушла.
Скорая приехала скоро, как и должно ей быть. Ее привезли в роддом и положили в палату на сохранение.
- Мне нужно позвонить домой. Меня ждут и беспокоятся, – сказала она нянечке.
- Хорошо, деточка, подходи на пост. Там есть телефон.
Она осторожно встала. Голова еще продолжала кружиться. Вокруг в хороводе вертелись все, и она вместе с ними. По стеночке она тяжело подошла к посту и позвонила. У нее дома никто не подходил к телефону. Кроме Бориса Николаевича, ей было звонить некому, и она набрала его номер. Он сразу подошел к телефону.
- Борис Николаевич, добрый вечер, это я. Я в больнице.
- Как в больнице? – с тревогой в голосе произнес он.
- Мне стало плохо в поликлинике. Сознание потеряла. Вот сейчас лежу в роддоме.
И она назвала адрес.
- Я сейчас же еду! – твердо сказал он.
- Да что вы, наверное, уже поздно.
- Нет. Даже не возражайте. Ждите, я сейчас.
И он повесил трубку.
Через час он вошел к ней в палату, в белом халате и с пакетом фруктов.
- Это вам, – сказал он, улыбаясь, и протянул ей пакет.
Она лежала на кровати и, видимо, была сильно бледной. Она слабо улыбнулась. По его лицу она прочитала, что выглядела очень неважно.
- Я очень страшная? – слабо спросила она.
- Да что вы говорите! – возмущенно ответил он. – Вы, и страшная?! Да вы - прекрасная, только сейчас немного бледны и, видимо, слабо себя чувствуете.
Она чуть кивнула головой.
- Как же так вышло с вами?
Она не хотела ему всего рассказывать и ответила коротко.
- Стало душно.
- Ну да, в вашем положении, видимо, такое возможно. Но я верю, все образуется. Ешьте фрукты и скоро поправитесь.
Он все стоял у кровати.
- Борис Николаевич, пожалуйста, садитесь, - сказала она, указывая на край кровати.
- Да что вы, я постою.
- Сядьте, пожалуйста, - попросила она, - Я хочу, чтоб вы сели ближе.
Он сел. Она протянула ему свою руку. Он  нежно ее взял. Было видно, что этот большой, взрослый человек трепетал, как ребенок. Она продолжала.
- Я хочу сказать вам большое спасибо за всё. Вы так много значите в моей жизни. Я, наверное, причинила вам боль и страдания, простите меня. Только у вас я была по настоящему счастливой. Мне так повезло в жизни, что я встретила вас, - ее голос начинал слабеть и слабеть, но она через силу продолжала.  – Я хочу, чтоб вы знали – я очень люблю вас. Моя любовь к вам чиста и светла. Никогда в жизни я не встречала и теперь уже не встречу такого человека как вы. Вы для меня стали светочем жизни, стремления, поиска. Благодаря вам, я была счастлива. Я люблю вас, Борис Николаевич. Сейчас я могу вам это сказать.
Ее губы начинали синеть. Испарина пота выступила у нее на лбу. Уже пересохшими губами она еле говорила последние слова.
- Передайте ему, я всегда любила его. Я люблю вас, обоих….
Она не договорила. Борис Николаевич, сидел, потрясенный от ее слов, и слезы текли по его щекам. Он хотел перебить ее, но она не давала. Она успела договорить то, что так долго носила в своем сердце.
- Вам плохо! – воскликнул он, когда она резко повернула голову в сторону. – Медсестра! Кто-нибудь. Человеку плохо! – закричал он, выбежав в коридор.
Старая нянечка испуганно забежала в палату. Увидев ее, запричитала и побежала искать врача. Через несколько минут появился врач. Только взглянув на нее из дверей, тут же крикнул в сторону.
- Быстро! Каталку!
Борис Николаевич растерянно смотрел на происходящее действие, не понимая, что происходит. Набежало много людей в белых халатах. Все засуетились. Ей быстро переложили на каталку и куда-то повезли. Принесенные им апельсины и яблоки раскатились под кроватью.
- Что произошло? – в недоумении спросил он.
- Как что? В реанимацию ее повезли. Вот что, - ответил кто-то рядом. Он еще раз посмотрел на кровать, на которой только что еще лежала она. Одеяло было теплым от ее тепла. Он положил руку, чтоб вобрать в себя это тепло, и все смотрел на эту кровать, не веря всему тому, что так быстро произошло. В палату вошел пожилой врач.
- А вы кто ей? – спросил врач.
Борис Николаевич вздрогнул и повернулся к нему.
- Вы кем ей будете? – опять повторил он ему свой вопрос.
- Мой племенник, она, я, - сбивчиво проговорил он.
- Вы - родственник? – строго спросил доктор.
- Да, - уверенно ответил он.
- Пройдемте, мне нужно с вами поговорить.
Он взял свой портфель, и они прошли в кабинет.
- Должен сразу вам сказать, что положение у нее тяжелое.
- Что с ней?! – вздрогнул Борис Николаевич.
- Мы сейчас не можем еще точно сказать. Но у нее открылось сильное кровотечение. У нее есть муж?
- Да.
- Надо срочно сообщить ему. Требуется кровь. Много крови. У нас, к сожалению, на сегодня этой крови нет.
- Какая нужна? Возьмите у меня.
- У нее очень редкая группа. Четвертая отрицательная. Эта самая редкая кровь. Нужно срочно вам найти хотя бы два литра крови. Время не терпит.
- Конечно, сейчас же, – спешно заговорил он, вставая. Но потом резко повернулся и сказал доктору.
- Пока я доеду до дома, то уйдет время. Можно, я воспользуюсь вашим телефоном? У меня есть куда позвонить.
- Пожалуйста, - сказал доктор и протянул ему телефонный аппарат.
Борис Николаевич начал звонить.

Он узнал о ней только поздно вечером, когда пришел домой и обнаружил, что ее нет. Борис Николаевич сам ему позвонил. Он тут же выскочил из дома и поехал в больницу. Она была в реанимации.
 За это время Борис Николаевич провел поистине гигантскую работу. Он поднял на ноги весь свой институт, своих друзей, знакомых. Через три часа нужные два литра редкой крови были найдены. 

Он сидел, опустив вниз голову, удрученный всем.
Только утром они расстались, и ничто не предвещало такого удара.
«Что же произошло с ней? Это не могло быть случайно?» - терзался в вопросах он.
Всю ночь они просидели с Борисом Николаевичем под дверьми реанимации,  ловя каждого выходящего оттуда. Ей не было лучше. Она лежала без сознания. Внезапно открывшееся кровотечение вызвало схватки. У нее начинались преждевременные роды.

Через 12 часов мучительных ожиданий у нее родилась девочка. Она была совсем крошечная, красная и сморщенная. Он, не отходя, сидел вместе с Борисом Николаевичем у дверей реанимации. Они увидели этот новый комочек жизни, когда акушерка выносила ее из реанимации в родильное отделение. Там стоял инкубатор для недоношенных детей. Они увидели ее мельком, но почему-то без слов поняли, что эта была именно она. Ее дочка.
Пока они сидели с Борисом Николаевичем вдвоем в этом коридоре, то ни о чем не разговаривали. Им самим было очень плохо, и поэтому не хотелось говорить лишних слов. Но вот когда мимо пронесли ребенка, они в первый раз улыбнулись друг другу.
- Ну, Слава Богу! – тяжело вздохнул дядя.
- Дядя, она выживет? – произнес он.
Борис Николаевич промолчал.
- Но чем она виновата! – вдруг воскликнул он. – Если Бог есть, то меня надо наказывать, а не ее. Я виноват больше?!
Дядя ничего не отвечал.
- Почему вы молчите?! Вы всегда молчите! – нервничал он.
- Успокойся. Ей нужны силы,- сказал Борис Николаевич, и обнял его за плечи. – Будь мужчиной. Нам тоже они нужны.

Ее выписали одну, через два месяца, и то, после сильных уговоров всех. Ей требовался покой, да она и сама устала от больницы. Сильно похудевши, она теперь больше походила на тень.
Девочка прожила две недели и умерла.
Сквозь какой-то туман она слушала долгие объяснения врачей. Сказали ей не сразу, а почти перед самой выпиской. До этого она была сама очень слаба. Она никак не могла понять, что ребенка нет. Он родился восьмимесячным. Непонятная ей формулировка, что семимесячные выживают, а вот восьмимесячные - тяжелей, так и осталась непонятой ею. В ее голове стоял постоянно шум, как будто забыли выключить транзистор. Она стала заговариваться сама с собой. Пока лежала в одноместной палате, то этого не замечала. Но когда вернулась домой, то стала замечать, и то скорее по недоуменным взглядам со стороны. За собой она ничего не замечала, да и себя-то не видела.
После тяжелых родов и смерти дочери она замкнулась сама в себе.
Она словно никого вокруг не замечала, даже его.
Ее любимое место теперь было окна. Она сидела у него часами, смотря куда-то неопределенно.
Он очень переживал за нее и боялся оставлять одну дома. С ними поселилась его мама, которая окружила ее заботой и вниманием. Она с радостью делала вместо нее всю домашнюю работу, понимая, как ее детям тяжело.
Когда она зашла после больницы в квартиру, то по инерции пошла в свою комнату, которая теперь была их. В углу беззаботно стояла детская кроватка с веселыми шторками. Она увидела ее и, громко всхлипнув, упала на большую, новую кровать. На крик прибежала мама Маруся.
- Надо же, забыли, забыли убрать! Недоглядела я, как же так! – запричитала она. Показывая сыну, чтоб тот срочно разобрал кроватку. Но он и без ее жестов всё понял, и закусил губу, вспомнил ее последние слова о плохой примете. Он не верил в мистику, будучи реалистом до мозга костей, но сейчас был готов поверить и в приметы, и в домового и еще во что угодно. «Зачем я купил эту кроватку?! Зачем?!» - мысленно корил он себя, разбирая ее.
Она долго лежала на кровати. Всем даже показалось, что она заснула. И они потихоньку вышли из комнаты. Но она села и стала заново рассматривать комнату. Ведь в прошлый раз она так ее и не рассмотрела. А теперь, чем дольше она смотрела на эту новую мебель, обои, кровать, тем больше ей все это не нравилось, даже до какой-то гадливости.
Через какое-то время она тихо зашла на кухню. Он сидел один.
- Зачем ты это сделал? – спросил она.
От неожиданности он вздрогнул.
- Ты про что?
- По комнату. Зачем там все это?
Он с недоумением смотрел на нее, не понимая ее.
- Что это? Про что ты. Садись.
- Ну, стены, шкаф. Зачем все это? Я этого не хочу.
- Но тебе же раньше нравилось? – удивленно подняв брови, спросил он.
- Раньше все было другое. А теперь я хочу, чтоб всё было, как было.
- Но это уже невозможно. Я вывез весь этот хлам…
Он не успел договорить, как она перебила его и капризно сказала:
- Не смей называть хламом моего отца! Это все было от отца! А теперь ни его нет, ни того, что от него было. Здесь все не мое, здесь все чужое. Я не хочу жить среди чужого. Верни мне мое!
Он видел, что с ней начинается истерика, и попытался ее успокоить. Но она еще больше входила в этот нервный транс. Он не знал, что делать, а она стала плакать, стуча кулачками по косяку двери.
- Верни мне мое! Верни мне меня! – уже кричала она.
В бессилии он просто взял и отвернулся.
Она ушла.

Потянулись осенние унылые дни.
Придя домой после работы, он застал ее одну. Мамы не было.
Она, как обычно, сидела в своей одинокой позе у окна и что-то говорила сама с собой. Он вошел тихо, и она не заметила его. Ему хотелось услышать, о чем она говорит. Он тихо встал сзади.
- Ты меня проклял, проклял. Вот оно проклятие, – говорила она, - Они оказались правы. Они правы, а я нет. Я грешница.
- Кто правы? – тихо спросил он. Она, видимо, не поняла, что в комнате еще кто-то есть, и ответила:
- Они правы, церковь. Они мне сказали, что Бог отвернулся от меня. Я им тогда не поверила. А вышло именно так. Они живы, я нет. Бог покарал меня за мои грехи. Я предала Его, оставила. И теперь Он оставил меня. Я Иуда! – стуча себя в грудь, навзрыд повторяла она.
Ему хотелось подойти и обнять ее, утешить, но он не мог.
Он продолжал любить ее, но теперь появилось нечто новое чувство к ней – жалость. Поэтому он тихонечко вышел, оставляя ее одну. Сидя на кухне, он закурил. В последнее время он много курил. И теперь, выдыхая дым сигарет, он смотрел на окна дома напротив, которые загорались, то там, то сям. Он думал. Теперь для него стало предельно ясно все то, что произошло и кто виноват во всем. Мысли в его голове судорожно кипели. Услышав ее шаги, он тут же погасил сигарету и выбросил пепел. Она, бледная как тень, вошла на кухню и подошла к чайнику.
- Ты уже пришел? – безразлично спросила она.
- Недавно, – коротко ответил он.
- Налей мне чаю, я замерзла.
Он поставил чайник, налив в него воды. Скоро тот закипел.
- Тебе наверное тяжело со мной? - как-то устало смотря на него, произнесла она. – Я ведь уже не такая, как был прежде, – и ее голос дрогнул.
- Нам надо принять всё, как есть, и продолжать жить, - тепло сказал он, взяв ее руки в свои.
- Жить? – как-то странно произнесла она. – А как жить? Ты разве можешь жить?
- Да, могу. И ты должна жить. Нельзя всё время пребывать в такой депрессии. От тебя уже и так ничего не осталось. Давай я возьму отпуск, и мы куда-нибудь поедем? – предложил он, стараясь говорить как можно непринужденней.
- Поехать? Куда поехать?
- Да хоть куда. Куда ты хочешь?
- На кладбище, - тупо смотря в чашку, проговорила она.
- Но нельзя так жить! Нельзя! – вскипятился он. – Что ты мучаешь всех?! И себя и меня, и остальных.
- Я что, мучаю? – вдруг как-то оживилась она.
- Да ты только этим последнее время и занимаешься! – потеряв контроль над собой, закричал он. – Сидя дома, ты уже совсем свихнулась. Разговариваешь сама с собой. Живешь как тень. Иди работать, хоть куда. Только перестань сидеть, как статуя, у окна.
- Работать… Да, мне надо пойти работать, - задумчиво произнесла она, опять улетая куда-то в своих мыслях.
- У тебя хорошая специальность. Я поговорю с людьми. Объясню всё. Хотя бы на полдня.
- А что ты хочешь им объяснить? Что ты хочешь рассказать им обо мне? – встревожено спросила она.
- Да перестань опять заводить себя! Хватит!
И он схватил ее за плечи, пытаясь встряхнуть.
- Мне больно, - отстраняясь от него, протянула она.
- А мне не больно? Не больно смотреть на тебя, как ты заживо сходишь в могилу? Мне, думаешь, не больно?! – продолжал сдавливать ее он. – Но теперь я знаю, кто виноват! Я знаю, что теперь сделаю!
- Что знаешь?
- Знаю! – твердо ответил он.
- Мне надо покаяться.
- Не нужно тебе каяться! Пусть другие каются!
- Нет. Я постоянно чувствую себя виновной, безблагодатной, оставленной. Бог отвернулся от меня. Это Он покарал нас.
- Не говори ерунды!
- Это не ерунда. Это правда. Неужели ты этого не видишь сам! – воскликнула она.
- А что я должен увидеть? Бога твоего? Рыла этих христосиков в косынках?! Это с ними, что ли, Бог? – вышел из терпения он.
- С ними, – спокойно ответила она. – Я зря поверила тогда тебе. Ты обманул меня.
- Я не обманывал! Я и сейчас могу повторить тебе слово в слово, что говорил и тогда. Они – лжецы!
- Не говори так! – воскликнула она.- Никогда больше не говори так! Я один раз поверила тебе – и вот итог, а ведь меня они предупреждали. Но я им не верила. Я верила тебе.
- И правильно делала, что верила. Мне и надо верить.
- Но итог?
- Какой итог?! Ты жива – вот самый главный итог. Ты жива!
- А ребенок?
- Ты даже не видела его. Мы не успели еще привыкнуть к нему. Мы не были с ним. Этого ребенка уже не вернешь, но у нас еще могут быть дети. Мы молоды, мы должны жить! Очнись от сна. Ведь всё в руках Божьих.
Когда она услышала это слово, она вздрогнула.
- Бог и ты?! Как это странно. Это невозможно. Ты и Он.
- Возможно!
- А церковь? Разве быть с Богом можно вне церкви?
- А кто эта церковь? Твои баптисты, что ли?
Она опять вздрогнула при упоминании их имени. Он продолжал.
- Нет на земле сейчас этой церкви Божьей. Есть организации, клубы, секты какие-то, но церкви нет! А нет, потому что сами люди давно решили для себя, что они знают Бога. Так веками и продолжают пребывать в этом неведении. В то время, как Он далеко-далеко от них. Как можно Бога, который есть Дух, вместить в узость человеческого мышления?! Веками Бог дает людям свидетельство о Себе. А они вперили лбы в книги и не хотят выше букв своих ничего увидеть. Ведь сегодняшние христиане ничем не отличаются от иудеев той поры. Что у тех был Храм, были законы, свидетельства, Писания, то и у этих. Суть-то не поменялась! А поменяться суть должна. Если она остается прежней, то все остается по старому. Люди не слышат Бога, а если Он опять на земле появится, то точно так же распнут Его. Я когда слышу их самодовольные рассуждения о Боге, то словно вижу, как они кресты сколачивают для Него. Может и для меня тоже… Ты вот думаешь, что я ничего не понимаю. Что я неверующий. Да я может более всех вас верующий, потому что я есть такой, как есть. Я не вру и лукавлю. А вы вот все стараетесь сами себя в одежды чужие облечь, и Бога своего. Только это кукла осталась, а не Бог. Видел однажды, как католики Христу кукольные одежды приставляли, и матери Его. Как новый праздник, так и новое одеяние приставят. Вот вроде и одели Боженьку, вот вроде и сами одеты. Голому-то, кому хочется быть? Голому совестно, некрасиво. А я вот хожу между вами голый и не стыжусь. Вы пальцами на меня тычете, а я плевать хотел на всех вас. Тошно мне от вашего пустого благочестия. Думаешь, если они косынку повяжут, то угодней Богу казаться будут. Только косынками, крестами, цепями в Царство Божье не войдешь. Веру нужно иметь. Веру. А веру во что? Во тьму или во свет? Сказано ведь: «Веруйте в Свет и будете детьми Божьими!» А много ли кто в этот свет верует? Не удобнее ли тьме поклониться и быть в полусвете, полутьме. Вроде, не тьма ведь совсем. Но и не свет вовсе. А я так не могу! Мне или свет, или тьма! Я полутонов не приемлю. Нет и не будет ни для чего третьего варианта. Это только для лукавства человеческого этот третий вариант проходит. Но только он временно пока еще землю эту топчет. А как перестанет ее топтать, так за все свои третьи варианты отвечать придется.
Она, слушая его, начинала словно пробуждаться от глубокого сна. Она смотрела на его раскрасневшееся от негодования лицо, и ей казалось, что она говорит с огромной птицей. И эта птица призывает ее к полету. Может к безумному, но полету. Полету над всем и назло всем. В первый раз она на эти минуты забыла о своем горе. Смотря на него, на эту  жизнь, которая, как гейзер, так и била из него, она и сама начинала оживать, заражаясь его жизнью. На ее лице выступил румянец, и она удивлено произнесла вслух, сама не зная, для кого:
- Ты – Христос…
- Ну да. Я тоже так думаю, - во всю улыбаясь, отозвался он, спускаясь со своего полета. В этот вечер впервые они не говорили больше о грустном. Для нее слабо, но забрезжил день впереди. Она увидела этот еще слабенький огонек, словно в густом лесу заблудившись, и потянулась к нему. Огонек звал и звал ее за собой.

В это воскресенье он твердо решил пойти к ее баптистам. Ей он не стал ничего говорить. Она еще спала, когда он осторожно встал, оделся и поехал в их Дом Божий в библиотеке.
Собрания там начинались рано, но он и не торопился. Он ждал, когда туда соберется весь народ. Подождав еще немного, он подошел к двери и уверено потянул на себя тяжелую дверь. Она со скрипом, но поддалась. Он вошел.
Собрание было в самом разгаре, когда он вошел в зал. Он сначала сел в конце. На него никто не обратил внимания. Только Пастор сразу увидел его и теперь зорко бросал на него свой взгляд. По мере того, как он сидел и слушал нескончаемые слова о люби Божьей к людям, а в особенности к ним самим, он стал чувствовать, как внутри него всё начинало подниматься. Словно забродившему тесту не хватало место. Дождавшись, когда зал хором споет псалом, а проповедующий брат еще поднимался со своего места, он резко встал и пошел по проходу к кафедре. Все сразу обратили внимания на него, еще не понимая, кто это и что ему надо. Многие видели его впервые, но братья, с которыми он когда-то беседовал, напряглись. Он начал громко говорить, так, чтоб его было всем слышно.
- В этом собрании есть люди, которые совершили беззаконие против живой души, моей жены, вашей сестры, которую вы позорно заклеймили и выгнали из своего собрания. Вы, называющие себя верующими во Христа, спокойно терпите рядом с собой неправду и не выносите любое проявление света. Пусть эти люди, если она христиане и ходят пред Богом, как поют, встанут. Я хочу посмотреть им в глаза. Я не знаю их, но они знают меня. Если вы ходите во свете, то вам нечего бояться. Но если ваш свет - только слова, то бойтесь!
Братья, вокруг обеспокоенно привстали, ожидая указания Пастора. Брат Юра выбежал вперед.
- Не слушайте его! Это сумасшедший! Разве вы не видите это сами? Братья, ну-ка, помогите вывести этого человека.
Несколько братьев крепкого телосложения, пригибаясь, на полусогнутых ногах подбежали к нему. Они схватили его за руки и потащили назад. Но он не собирался уходить и поэтому оттолкнул их. Они от неожиданности отлетели в сторону, упав на сидящих с краю. Пока они решались повторить свою атаку, он продолжал.
- Я в своем уме, поэтому и говорю это вам. Я пришел открыто и так же открыто хочу услышать ваш ответ. Думаете, силой этих рук сможете обезопасить себя? Где же хваленная вами сила Божья?
Братья опять налетели на него. Теперь их было еще больше. Но им тоже не удавалась зацепить его, чтобы вытащить из зала. Проход был не широк, а кругом сидели люди. Со стороны эта выглядело так, словно на одного медведя набрасывалась свора волков. Он еще продолжал стоять на ногах и говорить.
- Ну что, приходится самим Богу помогать? Какой-то Бог ваш слабый. И вера та ваша, только на кулаки горазда. Где она? Разве это вам Бог заповедал?
В зале поднялся гвалт. Сестры встали. Братья, уже всем своим наличием пытались сломить его. Пастер заголосил молитву.
- Господи, прости нас. И сохрани от этого человека.
Но ничего не получалось. Зал превратился в одну сплошную кучу. Сестры махали на него своими сумками. А он продолжал с трудом, но говорить.
- Ну, где эти самые христиане? Я призываю их к ответу. Где они? Попрятались, наверное, за вашими спинами. Все вы такие! Все одним миром мазаны! Христос для вас давно иконой стал. Хулите православных, а сами так же поступаете. Всех вас одно объединяет – неверие. Нет веры в вас, потому и накинулись на меня, как звери. Так это свидетельство для самих вас есть, что зверь сидит в вас. Так глубоко сидит, что только палкой его выгонишь. А вы не на меня бросаетесь, а на палку эту, ваше собственное отражение вам показавшее.
А отражение их было действительно неприглядным. Взлохмаченные волосы, искаженные от злобы лица, взмыленные тела, во всю уже раздавались и злословия в его адрес. Все, годами собираемое благолепие, разнеслось в считанные минуты. Весь зал восстал на него и со всей силой тащили его к дверям, думая, что вытащив его вон, они будут безопасны. Но он изо всех сил сопротивлялся. Кровь алым следом тянулась вслед за ним, когда им все же удалось всем миром выпихнуть его за дверь.
- Закройте поплотней! - раздалось из зала.
Несколько братьев встали у двери, как часовые у Мавзолея. Братья стали приводить себя в порядок, одергивая одежду и поправляя волосы. Но он за закрытыми дверьми тоже встал и теперь изо всей оставшейся силы колотил в них. Дверь вздрагивала. Братья пытались ее удержать. Но тонкие дверцы трещали под его кулаками, разлетаясь в стороны. Братья опять спешили их закрыть и в тоже время, задержав его, выпихнуть обратно. Видя, что собрание окончательно сорвано, Пастор объявил о роспуске. Но все боялись идти через дверь.
- Тут есть аварийный выход,- сказал кто-то, отодвигая фикус, стоявший на табуретке у дверей.
- А вещи? – раздались недовольные женские голоса.
- Заберете, зайдя с главного входа, - недовольно и быстро сказал Пастор, поторапливая всех быстрее выходить. Все вереницей потянулись к запасному выходу, оставляя братьев сдерживать разрывающиеся двери. Дверь выходила на темную лестницу, по которой на ощупь все быстро спускались.
- Побыстрее, побыстрее. Идите осторожно. Там темно. Но не задерживайтесь, – поторапливал всех Пастор.
Одними из первых к этим дверям бросились Петр с Раисой. Напуганные до смерти его словами и видом, они старались как можно скорее убежать от него.
- Он ведь сумасшедший. Он и убить может! – испугано говорила жена мужу. Так церковь спасалась бегством от одного человека.
Когда двери наконец-то распахнулись, то он увидел, как последние братья побежали к запасной лестнице. Он подошел к ней и, наклоняясь вниз, со всей силы крикнул:
- Бегите, бегите, как крысы с корабля! Давно ваш корабль уже никуда не плывет. Того гляди и потонет. Думаете, я испугался вас? Нет. Это вы меня боятся скоро будете. Так испугаетесь, что забудете сюда дорожку. А если надо, то я все равно вас найду. Мне терять нечего. Вы и так все у меня забрали. И пока вы мне за все не ответите, я не оставлю вас в покое. Так и знайте. Покой вам теперь будет только сниться! Посмотрите сами, какой у вас Бог. И увидите, какой у меня! Я вам это обещаю! Вы сегодня сами могли убедиться в этом. Я вас везде достану, христопродавцев. Вот вы у меня!
И он потряс вниз своим окровавленным кулаком.
Внизу захлопнулась дверь за последними.
Он не побежал за ними. Он спустился вниз. Внизу ему попадались перепуганные людские стайки, которые спешно снимал свои плащи и куртки с вешалок, не поднимая глаз. Видя его, они спешно старались уйти, словно боялись остаться один на один с ним. Он, презрительно глядя на их суетное копошение, прошел мимо.
- Так и знайте! Я докопаюсь до правды! Вы за все мне еще ответите, - на прощание сказал он.
- Антихрист! – выкрикнул кто-то из них.
- Для вас да! Для всего гнилья такого, как вы, буду им! Я против вашего лживого Христа! Ему я противник!
Боясь опять увидеть что-то подобное тому, что произошло в зале, они молча, опустив глаза,  убегали из этого здания и тут же рассеивались на улице.
Он вернулся домой в разорванном пальто, на лице везде были ссадины и синяки.
- Ты откуда? – охая, воскликнула его мать.
- Из церкви, - глухо ответил он и пошел в ванну.
- С какой такой церкви? Как же это? - продолжала охать она.
- С баптистской,  - умывая лицо, сказал он.
Она услышала его голос и тоже вышла.
Увидев изодранное пальто и его, всего разбитого она удивленно смотрела на него.
Он увидел ее.
- Ты скажешь мне имена их? – подойдя к ней, грозно спросил он.
Она медленно отрицательно покачала головой.
- Не хочешь? Не надо. Они сегодня все свое получили. Надолго запомнят это кровавое воскресенье.
- Ты был у них?  - тихо спросила она.
- Да. И если надо, еще приду.
- Зачем?
- За тем, что они у меня тебя украли. Они тебя убили. Не так, что ли? – резко воскликнул он.
- Не надо к ним ходить. Ты им всё равно ничего не докажешь.
- А я не доказывать к ним ходил. Я хотел посмотреть в глаза тем ублюдкам, которые тебя до смерти чуть не довели. Которые ребенка у меня украли. Которые все успокоиться не могут, пока человека в могилу не сведут. Разве я не прав? Ты назовешь мне их имена?
- Нет.
- Ну и ладно. Если хочется тебе плодить гниль эту не земле, не называй. Пусть живут на здоровье себе, а на погибель тебе. Пусть себе здравствуют!
И он пошел на кухню.
Она пошла за ним.
- Не ходи туда больше. Я прошу тебя об этом. Обещай мне!
- А ты обещаешь мне, что вернешься к жизни?
- Да. Только не ходи туда больше. Не надо.
- Почему?
- Потому что ты еще больше несчастья навлечешь на нас.
- Значит они, по-твоему, правы, а я нет!- раздраженно воскликнул он.
- Они не правы тоже. Но не надо. Я не хочу этого.
Мама Маруся, слыша весь этот разговор, не знала, как ей остановить своего вспыльчивого сына.
- Успокойтесь, дети, – попробовала вмешаться она. Но он, строго посмотрев на нее, коротко ответил:
- Прошу  тебя, не вмешивайся. Это наши дела. Понимаешь, наши. Они только нас касаются.
И закрыл дверь на кухню.
Они говорили еще долго. Она чувствовала, что ей становилось плохо.
- Я пойду, лягу, мне нехорошо, - сказала она.
- Иди, - буркнул он в ответ.
- Но ты обещаешь мне больше туда не ходить?
- Обещаю.
Она вышла.
Он больше не пошел туда. Но даже если и пришел, то узнал бы, что этот народ Божий на следующий день съехал из библиотеки и неизвестно где теперь собирается…

Наступил Новый Год.
Раньше она очень любила этот праздник.
А теперь нет.
Отношения между ними были сложными.
Он постоянно раздражался на нее, а ее утомлял он.
Она не могла ничего с собой поделать. В ушах постоянно стояли слова о том, что она живет без благословения Божьего, и потому оставлена Им. Как бы она ни пыталась отвлечься от них, у нее ничего не получалось.  Эти голоса все раздавались и раздавались вокруг нее.
 Она так и не пошла работать. Пробовала, но у нее ничего не получалось. Никак не удавалось сконцентрироваться на работе, приходила какая-то рассеянность, и все делалось  как в замедленном фильме. Чувствуя сама, что не у дела, она ушла. Мама Маруся уже не жила с ними, а только иногда приезжала. Когда она была в доме, то сразу чувствовалась суета. Он тяготился присутствием матери и очень устал от нее, пока она жила с ними после выписки ее из больницы. Теперь они жил вдвоем. Иногда приходил Борис Николаевич. Но разговоры как-то не клеились. Он рассказывал ей об своих институтских делах, она безучастно слушала. «Ему тоже со мною скучно», - ловила она себя на этой мысли.
Она пыталась радоваться жизни, но у нее не получалось.
Сразу находили какие-то тяжелые воспоминания, и радость тут же улетучивалась. Так она и жила, словно не жила. Тяжело было ей ощущать эту свою потерянность, рядом с ним, живым и деятельным, который не переносил смерти. После смерти их ребенка, которого похоронили рядом с отцом, он не бывал там, зато она бывала там часто. Она приезжала туда тайком, когда только он уходил. Он, видимо, догадывался об этом, но не спрашивал.
Мысли о смерти ненавязчиво, но настойчиво посещали ее. Ходя этими кладбищенскими дорожками, она смотрела на лица людей, которые когда-то жили. Маленькая черточка между основными датами жизни заключала всю их жизнь.
Она так и не смогла вернуться к этой жизни.
Однажды ей стало очень жарко. Она открыла балконную дверь и вышла на балкон. Он был застеклен со всех сторон, но окна по центру разъезжались по сторонам. Она открыла их. Холодный, морозный ветер со всей силой стукнул ей в лицо, остужая жар. Внизу какой-то немолодой мужчина, чем-то похожий на ее отца, шел, пересекая двор, с маленькой девочкой.
- Папа, - тихо произнесла она. Мужчина шел, не оглядываясь. Он ее не видел. Но девочка оглянулась, и звонким эхом до нее донесся голосок:
- Дедушка, смотри, птичка полетела!
Она посмотрела вверх, куда смотрела девочка. Там действительно летела какая-то необычная белая птица. Это было так неожиданно видеть среди жухлого снега и чинно расхаживающих ворон. Птица летела низко. Ей захотелось поймать ее. Она приподнялась над перилами.
- Птица, забери меня с собой! – крикнула она. Птица словно услышала ее, сделала круг и полетела прямо на нее. Она еще приподнялась над подоконником, вскинула вверх руки и … полетела.
Это был ее последний полет в этой жизни.
Белая птица улетела. А ее не стало.

Она упала в этот снег и потеряла сознание.
Девочка с дедушкой подбежали к ней, но она молчала. Они вызвали скорую.

Когда приехал он, то к нему вышел доктор и сказал только два слова. Эти слова разорвали его сердце напополам.
Она так и не пришла в сознание.
Как сказал потом им врач, ее можно было спасти, но время, к сожалению, работало против нее.
Так закончилась эта короткая жизнь, как песнь птицы, которая очень хотела жить, но не смогла.

Все эти дни для него были как один сплошной туман. Он верил и не верил, что ее больше нет. В руках он держал большой лист со свидетельством, но не мог поверить, что это всё, что осталось у него теперь от нее.

Народу на кладбище было не много. Приехала ее мать. Она не плакала, ни с кем не говорила. Она молча стояла у гроба, в ее руках были огромные белые розы.
Все старались не смотреть друг другу в глаза. Для всех это было большое горе.
Она лежала в покое, и этот покой какой-то еле уловимой улыбкой читался на ее губах. Он смотрел на ее лицо, и ему хотелось вобрать весь ее облик в себя. Он вспомнил ее, сидящую на подоконнике в первый миг их встречи. Он вспомнил ее робкие шаги к нему. Он вспоминал и вспоминал те немногие моменты их жизни, и ему было больно.
Когда гроб опустили в ледяную землю, все потихоньку потянулись обратно. Остались только двое – он и Борис Николаевич.
Они еще долго стояли вместе.
- Я погубил ее. Ты был прав, дядя, – тихо произнес он.
Тот посмотрел на него и, положа свою руку ему на плечо, задумчиво промолвил:
- Да, но она была с тобою счастлива. Вы - мотыльки, летящие на огонь. Она сейчас успокоилась. Не кори себя. Ты сделал для нее всё, что мог. Она сама не хотела жить.
Он с  благодарностью посмотрел на дядю.
Они примирились.

Он долго не знал, как ему дальше жить.
Сперва его сердце залила жгучая месть. Ему хотелось мстить всем христианам. Но и они оказались разные. Он увидел, что местью нельзя существовать. Тогда он стал искать Бога. Его поиск еще не завершен, он в пути. И этот путь еще долог.

Не так давно на белой мраморной плите, где было высечено ее лицо и имя, появилась выбитые слова: «Птице, не смогшей подняться в Небо». И никаких дат.
Он так решил.