Вечная История

     Их любовная история началась прямо по Митяеву: и там и там семья, дети, и начинаться ей совсем не нужно было бы, да кто кого спрашивает. В отличие от Митяева, была ещё одна сложность - он был на девять лет моложе. Факт этот историю, конечно, украсить не мог. Да кто что понимает в таких историях.


     История началась и завертелась безо всякого их, во всяком случае, её согласия и осмысления. Больше всего её поражало его отношение к ней - явно покровительственное, заботливое и даже немного отеческое. Он звонил, чтобы сказать:

     -   Сегодня ужасно холодно, ты не забудь надеть теплые штанишки.

     Кошмар! Муж, который был на несколько лет старше, её штанишками никогда не интересовался, да и вообще она не могла припомнить, чтобы кто-нибудь когда-нибудь интересовался. Может, бабушка в далеком детстве. Очень волновало её ещё необычное  слово в его вопросе, который он часто задавал, когда они гуляли по замерзшим московским переулкам:

     -  Ты не озябла?

     В её словаре такого слова не было, а простое и знакомое "замерзла" никакого жара в крови не вызывало. Ещё наповал сражало, когда в спешке, убегая из чужой квартиры со скоропалительного свидания, он вставал на колени и быстро завязывал шнурки на её ботинках.


   Он был серьёзным иногородним аспирантом в престижном московском техническом институте. Она свою диссертацию давно откатала, была преподавателем в таком же институте, и в душе слегка подсмеивалась над его серьезностью и провинциальностью.


    Она всегда опаздывала на свидания, и он терпеливо ждал её, обычно в метро, читая научные книги или даже переписывая главы диссертации. Однажды она случайно пришла вовремя и он поднял глаза от своей страницы и спокойно произнес:

   - Мы сейчас идем к врачу.

   - Что случилось?

   - Случилось то, что ты сегодня впервые за два года не опоздала.

     И еще один раз в метро он читал, поджидая ее, какую-то запрещенную самиздатскую рукопись, одну из тех, которые она ему приносила для "просвещения", как она говорила. Когда она подошла, он порывисто поднялся ей навстречу, и рукописные листочки разлетелись по всей платформе под ноги спешащих к поезду пассажиров. Они вдвоем бросились подбирать их со смесью какого-то радостного возбуждения и ужаса. Один листочек так и остался лежать белым квадратиком на путях, когда поезд ушел.


      Странно, что так хорошо запомнились именно эпизоды, связанные с метро. Почему? Вспомнился еще один из них. Они вместе входили в метро, она шла о чем-то задумавшись, когда услышала:

   - Непонятно. Я всегда открываю и держу дверь для тебя, а ты всегда   проходишь в другую дверь. Почему это?

     Она, засмеявшись, вспомнила, как много, много лет тому назад она вот так бездумно несколько раз проходила в дверь, открываемую мужем, и дверь больно трахала ее по голове. И вот, выработалась эта незаметная для нее привычка: полагаться на себя, никогда ни на кого другого. Как интересно, что он обратил внимание.


     В одно из свиданий он рассказал, что женился не по любви, просто, как часто бывает, будущая жена уже сделала один аборт, а второй делать решительно не захотела. Он долго стеснялся показывать свою жену родителям, сказал им, что женат, когда на свет уже появился сын. Жена жила с сыном у родителей в каком-то далеком не то Тамбове, не то Воронеже, работала на заводе и регулярно высылала ему деньги для поддержания здоровья и диссертации.


     Он снимал комнату в коммуналке около Павелецкого вокзала у  бабушки - пенсионерки, куда они прокрадывались на цыпочках по темному коридору, заставленному старыми холодильниками и шкафами.


     Секс под музыку Иисус Христос - Суперстар был замечательный, но дело же не в сексе, или не только в нем, как она теперь понимает. Хотя тогда это так разительно отличалось от той обыденщины, к которой она привыкла, или так и не привыкла, в своей семейной постели, когда в самый тот момент всегда хотелось зевнуть или встать пойти поискать своё вязание.

    Или даже ещё хуже - муж всегда как-то умудрялся сделать ей больно, нажать локтем на грудь или подвернуть руку. Здесь все части тела подходили друг к другу, всё сливалось и переливалось друг в друга как в едином организме. И это было чудесно и удивительно. Так она никогда и не поняла: это свойство пары или только его свойство. Больно было думать, что, наверное, с женой у него тоже получается все так же естественно, радостно и празднично.

    Когда это происходило у них в первый раз, она была такая же настороженная и напряженная, как и всегда в постели с мужем, и он улыбнулся, глядя на неё:

     - Ну, что, закрыла глаза и думаешь про великую Англию?

    Она открыла глаза:

     - А почему про Англию?

      И он рассказал ей маленькую историю о том, как в Викторианскую эпоху в Англии мать напутствует дочь, вступающую в брак, и намекает ей на то, что есть такой неприятный момент в семейной жизни, так вот, в этот самый момент надо закрыть глаза и думать про величие Англии. Она рассмеялась, и с этого момента всё у них всегда было просто чудесно.


      Дома у неё была совершенно устоявшаяся жизнь, хорошо зарабатывающий муж, двенадцатилетний сын и рояль в большой трехкомнатной квартире, и менять всё это на что-то совсем новое, бездомное и неопределенное было страшно и совершенно невозможно представить себе как...


     Была, правда, маленькая загвоздка и в её жизни. Сын вырос, муж отдалялся, и ей вдруг очень захотелось второго ребенка, девочку, дочку. До такой степени хотелось, что она ловила себя на завистливых взглядах в коляски с розовыми одеяльцами, бантиками и пухлыми щёчками. Заикнуться мужу об этом было невозможно. Он уже один раз отрезал:

     - Нужен тебе второй ребенок - ищи себе второго мужа.

     Но второй муж никак не находился, а вот первый любовник как-то интуитивно эту линию и начал развивать. Неуютно ему было, конечно,  думать о том, чтобы бросить жену с маленьким ребенком сразу же после защиты диссертации и накануне получения большой зарплаты. И линия развивалась такая: нам нужен общий ребенок, только это и может нас спасти.
 

     Лет несколько честно пытались они заделать этого общего ребенка и в чужих московских квартирах и на конференциях в Таллине и в командировочных номерах гостиниц в Киеве. Случалось даже под открытым небом на пляжах Гурзуфа и в темных холодных подъездах Ленинграда.  Секс выходил  отличным, а вот ребенок никак не получался.


    Перед очередной конференцией в Сочи он вдруг как-то бросил:

     - Ты погоди пока разводиться.

    Она недоуменно пожала плечами, вроде и разговора такого не было, к чему бы это. Он через месяц защищался и уезжал на работу в Таллин. В Москве остаться оказалось невозможным. Этот его отъезд и занимал все ее мысли.


     После защиты перед банкетом он позвонил, настойчиво звал ее прийти, она отказалась:

     -  Ну что ты, неудобно, в каком качестве? А где твоя жена?

     Он пробурчал что-то неразборчивое.

 
     Потом запомнилась опять встреча в метро. Какое-то тревожное и щемящее чувство ее не покидало, хотя было совершенно непонятно, откуда оно взялось, никаких предпосылок, вроде бы, и не было. Всё как всегда. Она уже входила в вагон с толпой пассажиров, когда он поцеловал её в затылок. И так она и вплыла в вагон под удивленные и завистливые взгляды всех пассажирок. Смущенная и озадаченная.


     Озадаченная до такой степени, что вечером позвонила подружке, гораздо более искушенной в любовных историях и, запинаясь, рассказала, что вот что-то никак не складывается, а что, она и понять толком никак не может. Подружка нашлась сразу же:

     -  А ты позвони его бабке, попроси его жену, а не его, и порасcпроси бабку как следует.

     -  Ну что ты, я этого ни за что не смогу, не умею.

     -  А хочешь, давай телефон, я позвоню.

     - Ну давай..., пожалуй, хотя..., не знаю даже,... неудобно как-то.

     Через полчаса подружка отзвонила и доложила, что там никто не берет трубку.

     - Ну, хорошо, - сказала она с облегчением, - забудь об этом.


     Прошла пара - тройка дней. На следующий день ей надо было читать лекцию, заменяя заболевшего преподавателя.  Тема была ей мало знакома, и  с утра она твердо решила посвятить этому целый день, почитать материал, подготовить лекцию, список вопросов.  Но время шло, что-то тяготило ее до невозможности, она слонялась по квартире, ругая себя и ничего не делая. В этой тягомотине спустился уже дождливый осенний вечер. Муж с сыном смотрели программу "Время", когда зазвонил телефон. Она взяла трубку на кухне. Радостный голос подруги прокричал: 

     - Ну, я наконец-то дозвонилась. Очень мило с бабкой побеседовали. Я сказала, что я подружка Ани, что-то никак до нее дозвониться не могу. Она мне и выложила, что Анечка в Воронеже у родителей, рожает. Как раз вчера девочку родила, назвали Олей. Теперь у тебя все сложилось? – оживленно и, как ей показалось, ехидно закончила тираду подруга.


    Она стояла, обомлевшая, с трубкой в руках. Что-то, наверняка, было такое странное и, может, даже пугающее в ее лице, что муж, забежавший на кухню за бутербродом, остановился на полдороге:

     - Что-то случилось?


     Она молча положила трубку, пробормотала что-то невразумительное то ли про голову, то ли про живот и уползла в темную спальню. Это была первая ночь в ее жизни, которую она провела совсем без сна.  Надо было как-то переосмысливать свою жизнь, всю жизнь целиком, но завтра в десять утра была эта проклятая лекция, а она к ней совсем не готовилась, и ещё он..., как он мог так,... и что сказать мужу,... и что сын,.... и что, в конце концов, она сама...


     Лекция прошла отвратительно, позор был почти окончательный и разрушительный, и она поклялась себе никогда, ни при каких обстоятельствах больше не приходить на лекции не подготовившись. К её чести надо сказать, что эту свою клятву она сдержала.  Для мужа сама собой родилась история, что кто-то видел его с кем-то то ли на Пятницкой, то ли на Сретенке. Несколько заволновавшийся муж что-то растерянно бормотал и  даже назвал ее "дурашкой" первый раз в жизни. 


     Потом много раз звонил он, была серия тягомотных разговоров, когда он вперемежку просил прощение, грозился покончить жизнь самоубийством и рассказывал, какие у дочки длинные реснички.  Самым несправедливым во всей этой истории ей казалось именно то, что у него родилась дочка. Если бы это был второй сын, всё казалось бы ей не так ужасно, её собственная жизнь не казалась бы ей такой окончательно и бесповоротно разрушенной, она не казалась бы самой себе такой преданной, брошенной, ничтожной и в своей семье и в своей профессии.


     Через некоторое время муж, обескураженный ее истериками, перемежающимися многодневным молчанием, сдался:

     - Ну, черт с тобой, если тебе так уж хочется второго ребенка.

     За несколько дней до родов, она в старой шубе, еле сходившейся на животе, осторожно шла, боясь поскользнуться на мартовской проледи. Он стоял в подворотне и молча следил за ней глазами. Ничего не говоря друг другу, они дошли до булочной, также молча вернулись к подъезду. Она не помнит, сказали ли они хотя бы пару слов друг другу в эту встречу, но в этом молчании было все - и признание, и прощение, и прощание. Всё, что будет между ними потом, всё, что будет сказано друг другу потом, не будет уже иметь никакого значения.

 
    Через неделю она родила дочку. И ещё много, много лет потом она изживала его из себя, пока ей не показалось, что это ей, наконец-то, удалось. А подруге той она больше никогда не звонила. И вот только позор этой лекции так и остался в душе какой-то не то царапиной, не то камешком, так и не забылся. А так подумаешь, ерунда какая-то.