10

 Луна, как жеваная бумага, светит над  бескрайней равниной. Шаг. Нога оставляет не глубокий след на сухой земле, поднимая вверх малое облако пыли. Человек устал и измучен. Он хочет пить. Дыхание учащено. В уголках рта застыли белые комочки слюны. Это сон.

 Я лежу в темной комнате. Здесь тихо, лишь слышно посапывание кошки, расположившейся на пледе в кресле рядом стоящем, и ход стрелок часов. За окном движение машин. Их шум слабо доносится через стекло. Пожалуй, это сейчас единственные существующие в мире звуки. В этом доме я гость. Хозяйку зовут Настя, ей 25 лет, она художник. У нее темные волосы и длинные изящные пальцы. Несмотря на мой потрепанный вид, она любезно пригласила меня переночевать. Наше знакомство, как и все, в этом мире, случайно. Случай привел меня к ней дом. Здесь она позволила мне скинуть с себя свою грязную одежду, дала крышу и хлеб. Я принял горячую ванну, то о чем так долго мечтал. Побрился; в белоснежную раковину летели черные завитки сбритых волос. Мне дали чистое белье и теплый халат. Здесь никто на меня не кричит и не старается прогнать. Мне дали комнату и кровать. Та легкость, с которой она разговаривает со мной, ее голос мягкий и воздушный как суфле - все в ней меня восхищает и покоряет. Она не просит говорить о себе, не лезет в душу. Все наше общение построено на монологах. Она рассказывает что-то не давая вникнуть в суть, не погружая в проблему. А я ей просто говорю о текущих делах. Я никогда так ни с кем не разговаривал. Теперь я чувствую себя опустошенным, выговорившись, девственно чистым.
- расскажи о себе.
- что ты хочешь узнать?
- тебе хорошо?
- сейчас? Да.
- тебе хорошо жить?
- если тебя интересует, хочу ли я умереть, то я скажу что нет. Мне нравиться жить. Нравиться быть живым. Я не отвергаю существование иных форм жизни, такие как жизнь после смерти. Смерть - это тоже в некоем роде жизнь, но жизнь в забвении, бестелесно. Эта форма существования мне не знакома. Право я и не ищу повода с ней познакомиться.
- тебе нескучно жить?
- мне есть чем себя занять.
- ммм. Ты счастливый. А мне представь скучно. Мне кажется, я все знаю, что могла бы знать, все имела, что могла бы хотеть. "То, что не названо, не существует. К сожалению, я все назвал".
- я уверен, есть что-то, чего ты не знаешь.
- но мне это уже неинтересно.
- да уж.
 Она роется в кармане халата. Потом достает маленькую коробочку, похожую на коробочку из-под леденцов Монпансье. В ней похожей на чай мелкорубленый табак. Настя берет готовую забитую папиросу. Облизывает ее со всех сторон. Чиркает зажигалкой. Комната, доселе погруженная во мрак, загорается светом. Этот свет сейчас центр вселенной. В свете видно ее худое лицо. Закуривает. Глубоко затягивается, отчего щеки проваливаются, и все лицо приобретает какой-то болезненный еще более исхудавший вид. Но только на мгновение. Дым проникает внутрь, заполняет легкие и оттуда, смешавшись с кислородом, попадает в кровь, которая по сосудам доставляет ее в мозг. Настя уже чувствует первые порции дыма в своей голове. Ей хорошо. Дым обволакивает мозг. Она успокаивается, если была чем-то взволнована, закрывает глаза и сосредотачивается на получаемых эмоциях.
- ты здесь?
 Она медленно открывает глаза. Туманный взор не сразу находит меня. Потом на ее лице расплывается улыбка, медленно все шире и шире пока не достигнет своих пределов. С такой улыбкой она напоминает мне мультипликационного персонажа. Показались зубы и чуть приоткрытый рот.
- мне хорошо!
 Комнату наполнил сладковатый запах дурмана.
- Пошли спать.
 Она встает с пола и направляется в комнату. По полу за ней змейкой тащится пояс развязанного халата. Я не сразу иду. Не решительно жду какие-то минуты. Из комнаты доносится ее голос:
- ну, где ты? Иди сюда.
 И вот мы лежим рядом, на одной кровати. Одетые. Настя в майке и трусах, я - в трусах. При движении ногой из ширинки выскакивает мой писюн. Я замечаю это, но не тороплюсь его поправить. Настя смотрит мне в лицо. Она лежит на боку, согнув ноги в коленях, руки подложив под голову, вся сжалась в калачик, будто озябла.
- Тебе холодно?
- Прохладно.
- А почему не укроешься?
- Не хочу. Хочу вот так вот лежать. Ты теплый, от тебя веет теплом. Я чувствую это кожей, соприкасаясь.
- Хочешь, я пододвинусь поближе?
- Хочу.
 Я двигаюсь к ней. Настя обнимает меня одной рукой, положив голову мне на плечо. Так мы лежим в темноте чуть дыша.
- Не уходи завтра никуда. Останься. Тебе ведь некуда идти.
- Ты хочешь, чтобы я остался?
- Хочу. Не уходи.
 Она глубоко вздыхает, набрав полные легкие ночного воздуха, выдыхает. Ее глаза смыкаются и она засыпает.
 Я лежу один. В темноте. В чужом месте. С незнакомым мне человеком. Женщиной. Рассматриваю идеально ровный потолок, белый даже в темноте. Этого ли я искал? Искал ли я покой и уединение? Видимо да. Из колонок проигрывателя негромко звучит музыка. Там на пластинке умирает в чьих-то руках кларнет. Ему вторят в такт две умирающие виолы. Их режут смычками по струнам, как по венам. Соединившись воедино, звуки образуют мелодию - печальную и одинокую. Она льется, как вода и исчезает во мраке. Плачут, плачут виолы. Умирает одинокий кларнет.
 Постепенно я засыпаю вслед за Настей. Проваливаюсь в глубокую яму. Но на дне ее я не натыкаюсь на острые края камней, не бьюсь о твердое. Я падаю медленно и плавно, подобно перышку, и тихо опускаюсь на листья и траву. Это мой сон.