Раствориться в небе

 Странно устроена человеческая память. В ней значимые  события   часто стираются  или  предстают, словно в тумане.  А вот  мелочи и мгновения  яркими отметинами  врезаются на всю жизнь. Та давняя поездка на мою малую родину запомнилась навсегда.

 Стояла глубокая зима, и моё село, раскинувшееся  вдоль речки недалеко от  соснового бора, было занесено снегом.  Как сейчас, вижу  это.  Дома, сараи, бани покрыты белыми снежными   шапками.  Постройки похожи на пасхальные куличи, облитые сахарной пудрой. Единственная в деревне  дорога, поднимающаяся на  гору  к полуразрушенной церкви, расчищена бульдозером. К этой жизненной артерии  мелкими кровеносными сосудами протянулись натоптанные тропинки.
 
  День выдался на удивление ясным. Четыре дня назад  кружил снегопад,  и   до  вчерашнего вечера  стояла неприветливая ветреная погода.  А сегодня тихо на моей родине. Лишь изредка услышишь людской говор, скрип ворот и калиток, да зальётся иногда в возбуждённом лае  какая-нибудь местная дворняга.  Из труб  бревенчатых  бань  валит горьковатый  дым. Суббота. Скрип  полозьев   одинокой санной повозки, да  разухабистый  мат пожилого возницы, недовольного  медлительностью своей лошадёнки. В тот день мне удалось осуществить свою давнюю мечту – попасть в  зимний бор.

  Оставив позади редкие звуки человеческого жилья, я направился к лесу, темневшему вдали.  Лыжи утопали в  глубоком  снегу   и идти было нелегко. Яркое солнце светило навстречу и,  отражаясь в ледяных  кристалликах сугробов,  ослепляло   глаза.  Снег лежал на кустах и прошлогодней траве.  Его девственная белизна ошеломила меня.  Ведь в каменных лабиринтах городов  даже свежий снежный  покров  вбирает в себя серость многоэтажек.

А вот и прижавшаяся к границе леса, скованная льдом река моего детства – Томышовка.   Здравствуй, милая!  Здесь  шестилетним  пацаном  простой корзиной из ивовых прутьев я ловил пескарей и огольцов.  Летом с друзьями на речке  проводил время с утра до позднего вечера. Из  дома мы «тырили» по несколько спичек и щепотки соли. С  голодухи ели всё, что попало:  щавель, ягоды, гусиный лук и ещё какую-то болотную траву, по вкусу напоминающую ревень.  Самым любимым лакомством была пойманная рыба, жаренная на прутиках.  Помню  какими мы были:  загорелые, как  негритята,  с неизменными «цыпками» на быстрых ногах.  От солнца волосы на бедовых головёнках выгорали напрочь,  и отцы, изловив нас, больно стригли «налысо» тупыми ручными машинками.

По заснеженному льду перешёл Томышовку и,  наконец,  вступил  в тенистую глубину  бора.  Вековые сосны  встретили меня величаво и настороженно. Они хранили какую-то тайну,  а я нарушил  их  дремотный покой.

  Мне было жарко. Дорога далась с трудом, и чувствовалась  усталость. Но  решил пройти еще с полкилометра, зная,  что впереди будет большая поляна. Там будет светить солнце.

     И вот я на краю площадки, поросшей юными пушистыми сосенками. Оберегая своих детей от холодных ветров, матёрые сосны-родители стояли вокруг в молчаливом карауле.

Здесь было хорошо и спокойно. Я снял шапку и перчатки, повесил их на воткнутые в снег лыжные палки и расстегнул куртку. Зимнее светило сияло без передышки. Золотистые стволы играли солнечными бликами.  Подошел к самой большой сосне, приложил ладони к коре и ощутил живое тепло. Снег в её основании  немного подтаял, и  с  южной стороны образовалась  серповидная ложбинка. Дерево было огромное, в полтора обхвата толщиной.  Я поднял голову  и посмотрел снизу вверх на прямое тело лесной великанши.  Почти до самой   кроны из ствола, словно бивни старого мамонта, торчали сухие обломанные сучья. Немного отошёл от сосны в надежде услышать какие-нибудь звуки:  стук дятла или голоса птиц.  Ничего.  Ватное безмолвие.
 
 Тишина была такой, что зазвенело в ушах, и я услышал стук собственного сердца. Опять взглянул  на вершины деревьев и надолго застыл, задрав голову.   Каждая сосновая иголка была видна и казалась  вышитой на голубом  шёлке неба. Меня охватили странные ощущения: сначала восторга, затем  лёгкости и полёта. Освободился от земного притяжения и тягостных мыслей. Отрешённость достигла такого предела, что моё «я» постепенно растворилось в небе. Остались тишина и вечное пространство.

    …К действительности меня вернул чуть слышный, далёкий-далёкий шум проезжавшей электрички. Каким же грубым и неуместным показался он тогда! Но очень скоро я почувствовал невероятное облегчение: будто с души свалился  большой  тяжёлый  камень.

     С того дня прошло много лет, и сейчас, если приходится трудно, вспоминаю маленькую речку,  сосны и небо моей родины.  И это всегда придаёт мне силы.

 Фото автора.