Восстание брахицефалов

Презентация была задумана широко. Толпа шумела, официанты едва успевали заполнять длинные столы сотнями пластиковых рюмочек со спиртным. Что, собственно, презентируют, не знала и половина присутствующих, но это никому не мешало «общацца», внося свою лепту в ровный шум, заполнявший гигантское пространство Гостиного двора. Тысячи приветствий, глупостей, тостов «слились в протяжный вой», и Максиму Валерьевичу, одиноко попивавшему водку с «Ред Буллом», соединенный хор сотен посетителей казался каким-то неуютным стихийным явлением, вроде шума ураганного ветра или грохота водопада. Если б не выпивка, он давно бы ушел.

— Добрый вечер!

Максим Валерьевич медленно навел слегка отяжелевшую голову на незнакомца и только собрался ответить, как тот, не дождавшись, задал новый вопрос:

— Можно на «ты»?

Экий живчик! Экономя слова, Максим Валерьевич качнул головой. После 200 грамм он никогда не отказывался поговорить с хорошим человеком. Какая разница: на «Вы» или на «ты»? Отдыхаем после трудового дня, без чинов.

Хороший человек прижался к стене, чтобы его не задавила ломанувшаяся куда-то толпа и продолжил:

— Женя.

— Максим.

Нервно хлебнув из своего стаканчика, Женя, сразу же перешел к делу, отчего-то забыв о договоренности обращаться на «ты».

— Максим, Вы знаете, что у Вас удивительный, совершенно замечательный ЧЕРЕП?

Максим Валерьевич согласно кивнул. Он был вполне доволен своим черепом — массивным, с мощными челюстями, выпирающими скулами, внушительными надбровными валиками, покатым лбом и немного скошенным вперед затылком, в который плавно переходила могучая шея. Все это великолепие особенно хорошо смотрелось на фоне черепа Евгения, который был совершенно иного типа: гораздо уже и длиннее. Ничего лишнего, избыточного: легкий, вытянутый купол над мозгом и утонченные челюсти, явно не предназначенные рвать зубами сырое мясо. Очки в невидимой оправе, дорогой костюм, очень дорогой галстук, вид одновременно интеллигентный и наглый — типичный финансист, топик из российского филиала какой-нибудь американской корпорации. Максим Валерьевич таких много на своем веку перевидал: гонорястые, карьеристы — как правило, говно-народец. Странно, когда такой перец вдруг начинает хвалить твой череп: не иначе, как что-то задумал.

Примерно так мыслил бы Максим Валерьевич, будь он трезв; но сейчас он отдыхал и потому отнесся к незваному сотрапезнику гораздо снисходительнее, чем следовало бы. Выпивший человек судит не по внешности, он сразу душу видит. А душа Евгения отчетливо колыхалась напротив: смятенная, беспомощная, жаждущая понимания. Максим Валерьевич проникся сочувствием и всем своим видом изобразил благожелательность, поощряя собеседника к продолжению разговора.

Евгений между тем собрался с духом и, рыдающе дергая уголками губ, выпалил.

—Максим! Простите нас, пожалуйста!

Максим Валерьевич собрался было кивнуть и в третий раз — мол, Бог с тобой, прощаю — отчего бы не простить хорошего человека? — но слово «нас» его смутило.

— Вас — это кого?

— Нас, долихоцефалов.

— Кого-кого?

— Нас, людей с длинными черепами. Извините нас.

Максим Валерьевич участливо посмотрел на Евгения. Все понятно — парень просто пить не умеет. Бывают такие: чуть водочки тяпнут, глаза ясные, координация не нарушена, речь правильная — а мозг ушел в астрал, до самого похмелья просил не тревожить. Однако от этого открытия Женя-длинный-череп становился только еще симпатичнее, разговор обещал стать занятным, и следовало его как-то поддержать. В слове «долихоцефал» грезилось что-то космическое, инопланетное. «Москва-Кассиопия», «Отроки во вселенной», всякая такая пионерская херня… Эх, славное было время!

— Так вы что, вторжение готовите? С Альфы Центавра? Заранее, так сказать, приносите извинения?

Евгений горько закусил губу и трагически прошептал:

— Максим, вторжение уже давно состоялось. Это дело давнее, забытое. Я прошу прощения за то, что мы так чудовищно глупо пользуемся плодами нашей победы. Во вред себе и во вред вам.

— Так-так. А «мы» — кто такие, позволь поинтересоваться?

— Вы — кроманоиды. Брахицефалы.

Максиму Валерьевичу почему-то внутренне польстило, что он брахицефал и к тому же кроманоид. Как будто обрел прадедушку из дворянского рода. И Евгений, пользуясь расположением собеседника, поведал ему о сложной, драматической истории брахицефалов и долихоцефалов.

Вот его рассказ, - не то чтобы переданный слово в слово, но вполне раскрывающий содержание взволнованной, сопровождавшейся заламыванием рук и закатыванием глаз повести Евгения.

Европа, включая европейскую Россию, на самом деле совсем не то, что мы думаем. Нормальный, естественный ландшафт Европы — тундра. Мы живем в самой середке исключительно теплого межсезонья, который обычно длится не долее 20 тысяч лет; а потом на добрую сотню тысяч лет весь север Европы покрывается ледником. На остальном пространстве, вплоть до пляжей Ниццы, распространяется тундра и засушливая степь, и только на территории Испании, Италии и Греции растет чахлая тайга. Вот истинное лицо Европы. Ей под стать лицо коренных обитателей, кроманоидов: это могучие люди с широкими, грубыми лицами, массивными, круглыми при взгляде сверху, (брахицефальными) черепами: точь-в-точь такие, как Максим Валерьевич. Их настоящее призвание — охота на мамонтов или, на худой конец, на северных оленей. Пещерные медведи, саблезубые тигры — вот их враги; в этой битве слабакам не место. Чтобы выжить, брахицефалам приходилось доверять друг другу, видеть в ближнем своем родного брата, соратника по борьбе с жестокой природой. Таковы брахицефалы.

Истинное лицо Передней Азии, где ныне живут турки, сирийцы, евреи и т.д. — вовсе не выжженная солнцем полупустыня. Когда Европу покрывает ледник, в Передней Азии воцаряется благодатный теплый климат, журчат ручьи, тенистые рощи шелестят на легком ветру, буйно цветут благоуханные травы. В этих краях люди впервые стали возделывать почву и приручили скот; но там же возникли неравенство, бюрократия и государство. И люди, поначалу совершенно подобные брахицефалам, начали изменяться. Им не надо было жевать сырое мясо и добывать пищу в битве с опасным зверем. Пшеница самостоятельно росла на обильных полях, прирученная скотина покорно становилась под нож. Черепа их утончались, челюсти уменьшались в размерах и лишались могучих жевательных мышц, движения теряли основательность и силу, но приобретали легкость, изящество и быстроту. Они первыми среди людей познали пресыщение и алчность. Таковы долихоцефалы, добавим — долихоцефалы с низким черепным сводом.

— А женщины? — не удержался Максим Валерьевич — какие у брахицефалов были женщины?

— О, женщины — Евгений рассмеялся — да-да, это очень интересный вопрос. Может, быть, самый главный. Брахицефалы любили толстых, крепких, румяных баб. С большими сиськами и задницами. Наличие животика только приветствовалось. Они боготворили их, вырезали пышные фигурки из дерева и кости, считали своих толстух богинями. Вы, Максим, сейчас вынуждены мириться с идеалом красоты, навязанным Вам долихоцефалами. А на самом деле Вам наверняка нравится, когда есть за что подержаться, а?

— Черт… — Максим Валерьевич покраснел и смущенно потер переносицу — а ведь правда! У меня и жена… И Валька… И люблю я их…

Евгений из деликатности не стал далее распространяться на эту тему.

Какое-то время брахицефалы и долихоцефалы мирно жили каждый на своем континенте, но законы геологии неумолимы: ледник начал отступать на север. Вслед за ускользающей тундрой побрели мамонты и олени, вдогонку бросились брахицефалы, оставляя за собой теплеющие просторы Европы. Немногие из них все же оставались в родных местах, научившись охотиться на лесных зверей: но лесным промыслом многих не прокормишь; южная Европа стремительно пустела. В своем бегстве за ледником брахицефалы тут и там натыкались на препятствия — то на Балтийское море, то на Белое, и оставались, растерянные, на берегах, тревожно вглядываясь в тающие ледяные стены на морском горизонте.

К этому времени долихоцефалы успешно распахали всю Переднюю Азию, освоили долину Нила и двинулись на поиски новых земель. Одна группа пошла в Европу через Африку, по пути превратив цветущую степь в пустыню Сахару, другая двинулась в через Балканы. Сами по себе эти пришельцы были порядочными засранцами, но с кроманоидами вели себя мирно, леса не сводили, довольствуясь естественными полями и речными долинами. Главным их недостатком оказалась любовь к строительству всякой хрени из громадных камней. Нетрудно догадаться, что процесс постройки Стоунхенджа или египетских пирамид доставлял удовольствие только двум лицам: Заказчику и Архитектору; остальных, конечно, приходилось слегка мотивировать. Однако до поры, до времени, это оставалось их личной драмой; кроманоидов ни стройка, ни пахота никак не затрагивали. Из своих лесов, абсолютно неинтересных пришельцам, они удивленно поглядывали на чудовищные «менгиры» и «дольмены», ни с кем не враждуя и не меняя своего охотничьего образа жизни. Места пока хватало всем.

По-настоящему тесной Европу сделали предки Евгения: белокурые атлеты с длинными и высокими, в отличие от Строителей, черепами. Откуда они взялись — одному Богу известно. Скорее всего, какая-то группа средиземноморских долихоцефалов в поисках новых земель добралась до русских и казахских степей. Столкнувшись с суровыми реалиями севера, они слегка огрубели, окрепли, побелели (этот процесс в антропологии называется «бореализацией») и, что хуже всего, приручили лошадь. С этого момента восточные долихоцефалы (мы назовем их Вояками) стали грозой соседей — их боевым колесницам не могли противостоять ни дубины Охотников, ни многочисленные пешие толпы Строителей. Вояки выдумали самые гнусные изобретения человечества: дисциплину, эксплуатацию и военное искусство. Охота на людей стала для них настоящим спортом, наиболее достойным занятием. Возникло и распространилось отвратительное звание «благородного человека», которым награждали наиболее умелых убийц; их право убивать ограждалось традицией, запрещавшей бой без соблюдения выгодных убийцам ограничений. Свод этих законов они называли «честью». И еще они объявили себя самыми красивыми, заставив грядущие поколения женщин-брахицефалок тратить неимоверные средства на светлую краску для волос и посещение фитнесс-клубов.

Легко поработив Охотников и Строителей, Вояки начали увлеченно воевать друг с другом. Это они спалили (предварительно основав) Трою, построили Гордый Рим и Кровавую Спарту, потом разрушили их в ходе междоусобиц. Затем Германские и Славянские Вояки столетиями бодались между собой и друг с другом. Еще позже Английские Вояки ожесточенно воевали с Французскими, Испанскими и Германскими за право захватить весь мир, а Русские Вояки между тем успели-таки оттяпать одну шестую его часть, хотя и крайне малонаселенную. Жадность, жадность, и еще раз жадность владела этими людьми. А они владели потомками Охотников и Строителей, под страхом смерти гнувших спину на своих хозяев.

Максим Валерьевич как будто что-то сообразил.

— Постой-постой, Женя. Так получается, капитализм тоже Вы изобрели?

— А Вы сомневаетесь? Чем он отличается от рабства? Тем, что имеется возможность подставить спину под другую палку?

Максим Валерьевич хлебнул водки с «Ред Буллом» и недружелюбно посмотрел на Евгения. Ведь он что-то в этом роде давно подозревал. Как будто его вечно гонят по жизни: то учиться заставляют, то работать. А зачем эта гонка — не говорят. Так, отделываются общими фразами. И, главное, почему палкой? И учиться, и работать, — все это интересно; так нет же, этим сукам надо все испортить! Вечно эти доликоцефалы, и предатели из наших, из брахицефалов, грозятся: то двойку поставить, то премии лишить. И все, сразу никакого удовольствия. А ведь то же самое можно было бы делать с любовью, с интересом. Так нет же — давай, давай! Соблюдай сроки! Почему так мало?! Больше давай! Козлы, одно слово! Казалось, Бог бы с ней, с этой пятеркой, или с этой премией сраной, но они так всю жизнь устроили, так одно к другому подогнали, что получаешь пинки и терпишь — унижения, окрики, лишь бы добиться какой-нибудь херни, на поверку — не очень-то нужной. Построить, к примеру, пирамиду повыше. А зачем выше-то? Кто это объяснит? Но теперь все стало ясно — мы под оккупацией. Шесть тысяч лет уже… Эх ты, елыть… Столько времени коту под хвост!

— А социализм тогда…

— Максим, Вы видели черепа Маркса и Энгельса?

— Нет, только портреты…

— Думаете, они зря носили такие патлы и бороды?

— Ах, вот оно что…

И это Максим Валерьевич давно подозревал. Подозревал, что Маркс и Энгельс — наши люди. Но как же так получилось, что мечта о светлом будущем, о жизни, в которой человек человеку — друг, товарищ и брат, оказалась растоптанной, предана поруганию, осмеянию? Он попытался спросить об этом Евгения и тот понял его с полуслова.

— Дорогой Максим! Ну, где ж они задумали революцию-то делать! Можно сказать, на самой родине восточных долихоцефалов! Вы в курсе, что Ленин родом с Волги — из самого, так сказать, центра? Лоб его видели? И что из такой революции могло получиться? Да, многие русские долихоцефалы дошли до понимания сути вещей, как я дошел, к примеру. Но стоило им взять власть, как стало понятно — забугорные долихоцефалы спокойно жить не дадут. Надо в мировом масштабе! Надо догонять и перегонять! Надо больше танков, самолетов — и пошло/поехало. А ведь главный принцип счастья — знать меру. Не стремиться к максимуму. Не бить всех мамонтов в округе, а завалить одного и покушать, сколько нужно.

Максим Валерьевич грозно нахмурился.

— Так значит, это Вы наших мамонтов замочили?

Евгений испуганно заморгал, он явно не был готов к этому вопросу.

— Нет, Максим, кажется не мы. Я точно не знаю. И, кажется, никто толком не знает. Кажется, они сами…

— Ладно, проехали.

Евгений глотнул водки с «Ред Буллом», чтобы успокоиться и продолжил:

— Эту умеренность, эту гармонию надо душой чувствовать, а душа — только у Вас, родной Вы мой! Вы брахицефал, Вы прирожденный оппонент всей той мерзости, которая у нас называется цивилизацией. У Вас должен быть стихийный протест, потому что — это видно по черепу, — Вы не носите в себе эту зловредную мутацию жадности. Я все понимаю умом, но — на что я способен? Ни на что я не способен…

Максим Валерьевич так расчувствовался, что взял Женю за верхнюю пуговицу пиджака и жарко зашептал:

— Да что ты! У тебя тоже душа, я же вижу. Вот же она — и он, рискуя оторвать пуговицу, начал трясти собеседника за костюм.

— Да-да, спасибо! Боюсь, Вы ошибаетесь — немного кокетливо возражал Евгений, стараясь сделать вид, будто судьба костюма его нисколько не волнует — Я не способен пересилить себя. Череп не дает.

— Да брось ты! Череп — это херня. Душа, вот что важно! На все ты способен!

— Нет-нет… Вот, например, деньги. Сегодня получил бонус — десять тысяч долларов. За что я его получил? Отчетность мои девочки, ассистентки, слабали вовремя. Ночами не спали. Я-то спал, знал, что они сделают, куда денутся. В результате им — шиш, а мне десятку.

Максим Валерьевич помрачнел.

— Брахицефалки, небось?

— Да. Обе крепкой кости, полненькие, 35 лет, незамужем, получают копейки, пашут как ежики. Никаких перспектив в жизни.

— Так отдай им! Отдай!

Евгений в ужасе отшатнулся и замотал головой.

— Не могу!

— Отдай, сука долихоцефальная! — вскричал Максим Валерьевич, занося сжимающуюся в кулак огромную пятерню над хрупким черепом съежившегося Евгения.

Охранник, стоявший поодаль, заинтересованно обернулся в их сторону. Кстати, он был ярко выраженным брахицефалом.

— Максим, на нас смотрят, отпустите! — тяжело дыша, прошептал Евгений — Не могу. Ну не могу я! Рука не поднимется! А Вы бы смогли?

Этот коварный вопрос заставил Максима Валерьевича выпустить трепещущую добычу и задуматься не на шутку. Он не был уверен. Лет десять назад, наверное, так бы и сделал. А сейчас — семья, кредиты, жене новая шуба нужна… Зачем ей новая? И старая еще вполне ничего, подумаешь, пиво на нее пролили. Почти не видно…

— Не знаю — ответил он, наконец, — может ты и прав. Может и не смогу.

Евгений криво ухмыльнулся; в его лице, только что совершенно растерянном, появилась вдруг какая-то определенность.

— А ведь они у меня с собой, десять штук-то…

— И что?

— А вот что, Максим. Получается, никто на такое не способен, да?

— На что?

— На то, чтобы деньги вот так — взять и разбросать. Не просто деньги — а десять штук баксов!

— Почему разбросать? — удивился Максим Валерьевич — Я же предлагал девочкам отдать!

— Ну, отдам я, а что это изменит? Будет у них по пять штук, так?

— Ну.

— А счастливыми они от этого станут? А миллионам других брахицефалок это поможет?

— Ну…

— Хватит «нукать»! Не надо никаких «ну»! Знаете, что я сейчас сделаю? Я сейчас залезу вон на тот балкон и крикну: «Деньги — не главное! Восстание брахицефалов началось! Трепещите» — и начну бросать деньги в зал.

— Зачем!?

— Как зачем? Вы знаете, сколько здесь журналистов? Об этом завтра будет знать вся страна, весь мир! Потому что такую простую вещь, как взять и разбросать с балкона десять штук баксов, никто, слышите, никто во всем мире себе не может позволить. Потому что они все скоты, дрожат за каждую бумажку! Потому что они рабы! А мы им покажем, что такое свобода! Вы только вдумайтесь — этого Никто, Никогда, Нигде не делал!

Максим Валерьевич слушал, потрясенный до глубины души.

— А что дальше?

— Дальше — все очень просто. Мы завоюем внимание прессы. Мы начнем пропаганду. Пора уже действовать, друг мой, сколько можно терпеть — шесть тысяч лет терпим. Мы не будем никого свергать, никого не будем расстреливать. Мы просто откроем глаза людям — как я открыл их Вам. И мы победим, я знаю это.

— Э… Женя… На минуточку — ты же, вообще говоря, долихоцефал. Зачем тебе это надо?

Евгений горестно вздохнул.

— Не верите… А сами про душу говорили.

— Говорил-говорил, — заторопился Максим Валерьевич — прости меня, родной. Подождешь минутку?

Евгений, полагая, что собеседнику приспичило в туалет, молча кивнул головой и остался ждать. Минут через пять Максим Валерьевич вернулся с торжествующим, сияющим видом.

— Я готов!

— К чему?

— Деньги бросать!

У Евгения даже отвисла от удивления его грациальная, тонкая челюсть.

— Вы готовы бросать мои деньги?

— Почему? Я готов бросать свои деньги — и Максим Валерьевич жестом фокусника вынул из кармана довольно увесистую пачку долларов. — Тут на входе банкомат, вот, сколько было на счете. 15700 баксов. Суки, 500 баксов комиссии сняли.

Евгений судорожно сглотнул

— Вот что значит — брахицефал. Так просто… В пять минут решились на то, о чем я мечтал всю жизнь. И вот — я дрожу, а Вы улыбаетесь. Нам никогда не стать такими. Но мы будем стараться, я обещаю.

— Да ладно тебе! — Максим Валерьевич, хотя и скромничал, но был очень польщен, — пошли уже на балкон. Не терпится на весь этот цирк посмотреть. Как же ты здорово придумал! Так легко, так свободно вдруг стало! Сейчас взлечу наверное, как вон тот воздушный шарик! И буду бросать, бросать, бросать! Эх, красота!

Презентация была в самом разгаре. Народ уже разогрелся, но еще не напился до бесчувствия — самое время для чего-то скандального. Евгений прекрасно понимал это, но ноги у него как будто онемели, а рука до хруста в суставах сжала пачку сотенных.

— Н-н-н-н-н… — жалобно простонал он

— Что такое?

— Н-н-н-неее могу. Зачем Вы уходили? У меня был момент, когда я мог, а теперь все… Снова не могу…

— Эх, — рассердился Максим Валерьевич, — ну и хрен с тобой. Пойду один побросаю. Жалко — ты ведь это все вскрыл. Ты — мозг, лидер. А я — даже не знаю, что толком сказать, если журналисты спросят.

Тут внезапно произошло что-то совсем непонятное. Евгений упал на колени и начал умолять Максима Валерьевича взять его деньги; Максим Валерьевич поднимал его с колен и одновременно отказывался, потом они долго спорили, что-то друг другу доказывали, трясли друг друга за верхние пуговицы пиджаков и пили много водки с «Ред Буллом».

И вот…

Все успокоилось. Два человека, совершено освободившихся от алчности, преисполненных ощущения своей миссии — важнейшей из всех, стоявших когда-либо перед человечеством, пожали друг другу руки и, ступая величаво и упруго, разошлись по разным сторонам гигантской залы. Они договорились, что Максим Валерьевич будет бросать деньги Евгения с правого балкона, а Евгений — деньги Максима Валерьевича с левого балкона. Со времен Моисея, разбившего о землю золотого тельца, со времен Иисуса, изгонявшего торговцев из храма, ни один человек на земле не ощущал себя более правым. В толпе находилось несколько экстрасенсов (да кого там только не было), они приметили над головами двух революционеров удивительно яркое свечение ауры: у Максима Валерьевича абсолютно круглой формы, а у Евгения — заметно продолговатое. Это было шествие новой эпохи.

Максим Валерьевич, стараясь удержать радостное нетерпение, степенно поднялся по лестнице, вышел к балюстраде и стал ожидать выхода Евгения. Договорено было начать бросать одновременно, с криками «Долой алчность!» и «Да здравствует революция!». Максим Валерьевич мысленно наслаждался тем, каким зычным будет его голос и какой твердой, непоколебимой — рука.

Но Евгений не появлялся.

Минут пять Максим Валерьевич терпеливо ждал, потом начал напряженно вглядываться в толпу — не случилось ли что? Может быть, охранники не пустили? Но Евгения нигде не было. Еще через пять минут стало со всей очевидностью понятно, что второй революционер все-таки струсил. Максим Валерьевич спокойно принял это открытие, даже усмехнулся: долихоцефал есть долихоцефал. Понятно, что в деле революции можно опираться лишь на своих. Ну что же, это первый урок. Сколько их еще будет? И что это меняет? Ровным счетом ничего.

Он медленно сорвал верхнюю бумажку в сто баксов, зычно крикнул «Да здравствует революция!» и бросил ее вниз. Его услышали; несколько круглых голов поднялись вверх и в их глазах Максим Валерьевич прочел надежду. Медленно кружась, банкнота упала среди толпы; ее тут же подобрали и загалдели: кто-то потерял 100 долларов? Мужчина, не Вы?

Победно возвышаясь над этой мелкой суетой, которой вскоре предстояло стать бурей, ураганом, тайфуном, Максим Валерьевич торжественно потянул из-под резинки вторую стобаксовку. Что-то показалось ему необычным: он взглянул на банкноту и с удивлением обнаружил, что держит в руках прямоугольный листок бумаги, разлинованной в клеточку. Пачка, которую он держал в руках, оказалась «куклой»: сверху и снизу — доллары, а посередине — нарезанная бумага. Несколько минут он разглядывал бумажку и даже зачем-то посчитал количество клеточек на меньшей стороне, их оказалось одиннадцать.

Споры о принадлежности ста долларов между утихли; поднявший ее долихоцефал счел возможным оставить находку себе — до того случая, конечно, когда найдется хозяин. Несколько брахицефалов, услышавших что-то про революцию, решили, что ошиблись и вновь ровный гул заполнил здание Гостиного двора.

Максим Валерьевич медленно спустился с балкона, прошел в гардероб и молча надел дубленку. На секунду он задержался, чтобы посмотреться в зеркало, а на самом деле — заглянуть самому себе в глаза. И он остался доволен увиденным — глаза были правильные. Проходивший мимо экстрасенс, обладавший, к тому же, даром телепатии, уловил в этот момент гулкую, отчетливую мысль редкой для нынешних людей силы: «Восстание брахицефалов не отменяется. Оно откладывается».

«Кто такие брахицефалы?» — удивился экстрасенс и продолжил свой путь к столику, заставленному сотнями рюмок водки с «Ред Буллом».