День рожденья

1.

День рожденья у Верки был осенью, и ей это очень нравилось, потому что осенью виноград был дешев, и еще потому, что она очень любила получать в подарок белоснежные пушистые хризантемы. Нравился ей их пряный горьковатый запах и прохладная пушистость.

Каждый год накануне дня рожденья она на пределе своих физических и финансовых возможностей готовила множество сложных и экзотических блюд типа курицы-галантин, баранины, тушенной с яблоками, пирога из ржаной муки по-гужбански и салата из авокадо с креветками, а также прочих тортов-сметанников. А наготовив, обзванивала друзей-подруг, и те приходили, приносили спиртное разных сортов и градусного достоинства. Подарки, конечно, тоже приносили, и почему-то большинство — одинаковые. У Верки было уже семь разномастных чашек, два кофейных сервиза с чашечками, из которых можно напоить кофе разве что кукол, четыре набора водочных стопок (ну, это даже ничего: поскольку гуляли всегда обстоятельно, то и посуду били часто).

В этот год судьба раскинула карты так, что Верка сначала лишилась работы. В стране бушевал кризис, и она работала не по специальности, а продавцом в ларьке, где продавались всяческие напитки и сигареты, — надо было как-то выживать. Потом бабка, у которой она снимала комнату, отказала ей, да и платить стало нечем. Ну, слава Богу, у мамы квартира, мама примет. Но дальше — больше: когда перевозила вещи к маме, забыла в такси портфельчик с документами. Сумочка — она всегда в руке, а вот портфельчик… стоит ли говорить, что там находились, кроме документов, и все сбережения, накопленные нелегким продавщическим трудом. На таком фоне признание бойфренда Сережи (которого три года честно любила, холила и поила пивом за свой счет), что он полюбил другую, Верка приняла уже как должное и даже в обморок не упала. Но страдать — страдала, и даже очень сильно, потому что Сережу любила по-настоящему.

Но страдания тоже рано или поздно надоедают, психика ищет просвет в мрачном коконе стресса, и 20 октября, в свой день рожденья, Верка решила хотя бы на время устроить передышку для издерганной души, вкусить немножко радости и тепла от простого человеческого общения, почувствовать себя любимой, нужной, значимой. Собирать привычный круг друзей не хотелось — неизбежно возникли бы вопросы; за вопросами — торжествующее: «Я же тебе говорила!» и далее — ничего, кроме страданий. Да заколебали эти страдания! Есть, конечно, Борюсик, верный и преданный, он вопросов задавать не будет — потому что после первой рюмки сразу же начнет домогаться с поцелуями.

Все утро телефон молчал, никто Верке не звонил с поздравлениями, даже преданный зануда-Борюсик, только мама, уходя на работу, подарила дежурные колготки и открытку со стихами. Мама всегда писала поздравления в стихах:

«Дорогую мою дочу
Я с ДР поздравить хОчу!
И хочу ей пожелать
Никогда не унывать.
В двадцать восемь лет твоих
Пусть найдет тебя жених!
А пока, прости за банальность,
Избегай сексуальных практик, не центрированных на матримониальность» — (по образованию  мама была социо-психологом).

 Верка, воспринимавшая теперь всякие подобные намеки как личное оскорбление, взвыла и стал драть открытку на клочки. Разодрала с трудом, но ярость еще кипела. Тогда она вытащила из сумочки Сережину фотографию, разодрала и ее тоже, бросила все клочки в унитаз и спустила воду. Полегчало. Натянула новые колготки и стала думать.

И не придумала ничего лучше, дура баба, как найти себе новых друзей, которым можно было бы излить душу, которые не задавали бы вопросов и не орали: «Я так и знал!», а сочувственно вздыхали, кивали головой и молчали. А для поиска таких друзей самым подходящим местом ей показался Киевский вокзал. Ну а какое же еще место для поиска новых друзей в свой день рожденья вы бы выбрали?

Выколупав из тайника под стопкой выглаженного белья единственную сотню баксов, Верка надела праздничную мохеровую кофту, накрасила мордень и поехала таки на Киевский вокзал за друзьями. А куда же еще?


2.

Друзей на вокзале было много, на любой вкус. Навязчивых цыганок Верка отвергла сразу же. Поприглядывалась было к сидящему в трансе на поребрике парню в расшнурованных кроссовках, но он не понравился ей на запах. Две расфуфыренные девахи с испитыми лицами и декольте, полными целлюлита, послали ее по тому же сексуальному маршруту, которым явно намеревались путешествовать сегодня.

Наконец Верка углядела двух жертв, вполне подходящих для дружбы: мужик лет пятидесяти и молоденькая девчонка с забинтованной ногой. Обе жертвы вполне приличного вида, мужик даже со следами былой красоты, и девчонка не совсем истрепанная. Какое-то время Верка наблюдала за ними. На вокзале они были явно не по делам, и они определенно никого не ждали — ну, разве что новых друзей. Мужик и девчонка беззаботно курили, лениво переговаривались, то отходили к каменной стене вокзального здания, то переходили ближе к рынку. Одним слово — слонялись.

— Господа, может, вы не откажетесь составить мне компанию для распития алкоголя? — робко и в то же время  с вызовом попросила Верка.

Мужик встрепенулся и приосанился. У него были волнистые черные волосы с легкой проседью и темные, очень живые глаза.

— Мадемуазель, буду счастлив услужить такой очаровательной девушке, — улыбнулся мужик, отпихивая от себя ногой девчонку. Девчонка исчезла как сквозь землю провалилась. — Позвольте представиться: Всеволод Матвеевич Коробков, военный летчик. Дважды Герой Советского Союза. Для вас — просто Сева.

Верка с сомнением оглядела пузырящиеся на коленях тайваньские «адидасы» и потрепанную кожаную куртку, которую, если прищурить глаза, действительно можно было принять за летчицкую.

— Очень приятно. А я — Вера. Знаете, у меня сегодня день рожденья, но так гнусно на душе, и друзья не поздравили, забыли, наверное. Вы же не будете против совместного распития спиртных напитков, раздавим пару бутылочек алкоголя здесь, в скверике, под шаурму или гамбургеры, может быть, подружимся. Финансовое обеспечение — мое, вот, обменять надо. — И Верка протянула Севе стольник. — Только сдачу отдайте.

— О-оо! Дружить, так дружить. Вера, не будем медлить!

Сева тихо свистнул, и как из-под земли возникла девчонка с перевязанной ногой. Сева что-то шепнул ей, и девчонка исчезла, вернувшись буквально через пять минут с двумя набитыми пакетами и букетиком из потрепанных астр под мышкой, явно сэконд-хенд. Сева вырвал у девчонки букетик, галантно изогнувшись, вручил его Верке и поцеловал руку.

— Дорогая Вера, позвольте мне преподнести вам этот скромный букет, от всего сердца, дорогая Вера! В такой день женщина не должна оставаться без цветов.

Преодолев брезгливость, Верка сунула нос в замызганные астры, чтобы не обидеть дарителя, и сказала:

— Ой, спасибо большое! А я как раз хризантемы люблю, но ведь астры — почти что хризантемы… — Про сдачу она спросить постеснялась.
 
И они пошли в сквер. По дороге девчонка, которая отзывалась на имя «Пырка» опять исчезла. В сквере Сева по-хозяйски шуганул с лавочки бомжей, постелил свежую газету, разложил снедь, и они выпили по первой.

— Знаете, случайные встречи иногда бывают на всю жизнь. Я в кино видела, — сказала Верка, морщась от дешевого портвейна.

—  Да что кино! Жизнь почище любого кина бывает. — Сева быстро разлил по второй. — Вот так спросишь у дамы, как на Плющиху пройти, а она на тебя так взглянет — и всё, любовь до гробовой доски… — тут Сева попытался приобнять Верку за талию.

— Но-но! — строго осадила его Верка. — В любви я разочаровалась, потому что нет ее нифига, я верю только в искреннюю дружбу между друзьями.

— Это точно! — с готовностью отреагировал Сева. — Ну какая любовь в наше время — так, секос один, кажный норовит в штаны тебе залезть, всем им только того и нужно. Бывало, пригласишь даму в кино на фильм о чистой настоящей дружбе, а она, как только свет погасют, сразу целоваться… а какой из меня любовник, если я на своей подводной лодке так облучился, что в сорок пять уже не мущина. В запое теперь, на работу не хожу, жена бросила…

Верка крепко прижимала к груди бьющегося в рыданиях Севу и гладила его по волнистым волосам, смахивая целые облачки перхоти.

— Брось, Сев, не стоИт — и хрен с ним, не это главное в отношениях между мужчиной и женщиной, не это. Уважение и взаимопонимание, чистая, незамутненная ничем дружба — вот что ценно!

— Ой, Вер, как ты права, как права!...  и что ж я, дурак, раньше этого не понимал. Но спасибо тебе — ты мне глаза на жизнь открыла, я теперь новую жизнь начну, Вер. Ведь теперь у меня есть такой друг, и наплевать, что ты баба!.. А давай, Вер, и Пырку позовем, пусть и Пырка с нами дружит.

— Да конечно! Пусть дружит — не жалко!

Сева тихо свистнул — тут же, как Сивка-бурка, появилась Пырка и деловито ухватила пластиковый стакан.

3.

…После восьмого тоста — кажется, за отмену строгого режима в Кандалакше — Верка, готовая сострадать всему миру, нетвердо улыбаясь, спросила Пырку, которая, впрочем, была на самом деле Марьяной, что у нее с ногой.

— Прострелили, — коротко бросила Пырка.

— Сама знаешь, две недели назад тут Белый дом брали, стрельба стояла — пули так и летали, прям веером, вот и ее достало шальной, хорошо, кость цела, — пояснил Сева. — Мы патроны подносили.

Верка в изумлении прижала руки к груди и икнула.

— Ой, вы ж мои родные, да вы ж — герооои! Да вам же орден надо. Это же так страшно, это ж ведь ужас какой! Ну наааадо же… Это как же вам досталось, ребят!.. Давайте, за ваше мужество… — и залилась слезами.

— И его тоже ранило, — кивнув на Севу, сообщила Пырка.

— А его — куда?

— Меня контузило, — злобно глянув на Пырку, поделился Сева.

— А куда? — не унималась обуреваемая желанием сострадать и накладывать тугие повязки Верка.

— Ну, я ж тебе намекал, — уклончиво ответил Сева. — Ты просто забыла. Да забей ты! Не надо нас жалеть, это наша работа. Мы, скромные бойцы невидимого фронта, не любим светиться. И ты никому не рассказывай! — Строго погрозил Верке пальцем Сева. — Надо бы всех наших, кто на посту сейчас, позвать, заупокойный тост сбацать. — Он сокрушенно потряс кудрями и пригорюнился.

— Ой, да надо ж всех позвать! Ой, да как же мы их всех не позвали, — причитала Вера. — Сивка…э-эээ, Пырка, миленькая, позови скорее всех… Только надо еще портвейну… Нет! Стой, Бурка, нельзя таким героям в скверике как бомжам, из одноразовых стаканчиков… Сева, миленький, деньги  у тебя — зови всех в ресторан!
 
…На двух такси друзья поехали в ресторан. Какой? Если бы вы хоть раз отмечали свой день рожденья в обществе свеженайденных на вокзале друзей, вы бы не задавали глупых вопросов.
Именно так и ответил Сева, когда Верка робко поинтересовалась у него, куда они едут:

— Не задавай глупых вопросов! На Казанский вокзал, конечно, куда же еще.

Действительно, ну, куда еще?

4.

…В ресторане у Казанского вокзала было пустынно, что само по себе не удивительно, так как уюта здесь было чуть меньше, чем в заводской столовой, а ароматы, доносящиеся с кухни,  напоминали о нагретой смазке  токарных станков. С прибытием дружественной группы «бойцов невидимого фронта» ситуация не улучшилась, напротив, на запах машинного масла наложился аромат, источаемый парнем в расшнурованных кроссовках, который, естественно,  тоже оказался бойцом невидимого фронта. А вы в этом сомневались?

Официантка, презрительно оглядела отряд и скомандовала:

— Два стола сдвинете сами, скатерти не дам, не графья. Если кто сп**дит рюмку или салфетку — сама лично отму**хаю и в обезьянник на ночь определю. — И удалилась, гордо покачивая пышной попой.

Верка трезвела с каждой минутой и все больше чувствовала себя не в своей тарелке. Пришла официантка с гордой задницей, поставила на стол пять бутылок «Русской» водки, брякнула на середину стола кучкой вилки, со стуком поставила тарелку с хлебом и ушла за посудой.
«Защитники Белого дома» сидели, чинно сложив руки на коленях, и благопристойно молчали. Только Сева, не выпуская изо рта неведомо откуда взявшуюся сигару, барином ходил по огромному полупустому ресторанному залу, с кем-то здороваясь за руку, кого-то похлопывая по плечу, а кому-то лишь снисходительно кивая головой.

Наконец гордожопая официантка разыскала где-то в неведомых загашниках набор из восьми разномастных в трещинах рюмок и торжественно поставила их на стол перед каждым участником пиршества. Следом на столе появились две плошки с сайрой, бланшированной в масле, и блюдо куриных котлет, взглянув на которые, Верка почувствовала тошнотворный ком в горле. Захотелось курить. Она пошарила в сумочке, но сигарет не нашла и отправилась искать Севу.

Сева стоял в вестибюле вместе с жопастой официанткой и беззастенчиво мацал ее за задницу, не вынимая изо рта сигары и ничуть не стесняясь тусующихся поблизости плохо одетых негров.

— Сев, — кашлянув, прошелестела Верка, — у меня сигареты кончились, закажи сигарет, а?

— Слушай, отъ***сь, не видишь, у меня встреча с другом. Нельзя, б**дь, такой эгоисткой быть — все о своем только.

Стрельнув у негров сигаретку, Верка терпеливо дождалась, пока Сева дотискает официантку, и когда тот отвалился от раскрасневшейся жопоносицы, смиренно повторила просьбу. Как истинный друг, гоношиться Сева не стал и выдал ей пачку «Marlboro».

…В их отсутствие друзья не теряли времени даром. За сдвинутыми столами веселье шло полным ходом, презрев вилки, бойцы, расхватавшие первым делом куриные котлеты, вылавливали теперь из плошек руками бланшированную сайру, закусывали теплую водку, шумели, гомонили, матерились.

Верка заняла свое место, взяла в руки мутную рюмку с отколотым краем, посмотрела в нее внимательно и, вздохнув, встала из-за стола.

— Сев, а Сев, — подергала она за рукав восседавшего на почетном месте героя, — ты дай мне денежек, какие у тебя остались, и я домой поеду, а то голова что-то разболелась…

— Люба! Ну, ты даешь! Откуда чо осталось? Ты глянь, народу сколько, даже по бутылке на всех не хватило, а я еще закусон взял. Это ж ресторан, Надь, тут наценка…

— А… ну ладно, — махнула рукой Верка, — все равно я пойду.

— Ну пока, Надь, до скорого. Я те наберу завтра, в кино сходим... или в библиотеку.

— Счастливо!.. — Верка чуть не бегом выбежала из зала. Торопливо надела плащ — ей очень хотелось на свежий воздух.

5.

…Было уже около десяти вечера, темно, воздух был пропитан изморосью, как свежий бисквитный торт шампанским. Пахло прелой листвой и белыми пушистыми хризантемами, которыми торговала бабка около ресторана. Домой идти не хотелось, там Верку могла ждать только мать с неизбежным вопросом: где деньги?

Не заметив как, Верка забрела на перрон, где прислонилась к фонарному столбу и стала мечтать, что вот она сейчас сядет вместе со всеми в этот поезд и уедет далеко-далеко, туда, где море и солнце, и там у нее начнется новая жизнь, у нее появится много верных и чутких друзей, а может, однажды туда приедет отдыхать Сережа, и они встретятся, и он поймет, как ему не хватало ее всю жизнь…

Верка так замечталась, что не заметила, как к ней подошли двое милиционеров с автоматами, и только когда один из них громко крикнул ей в ухо: «Ваши, документы, гражданка!» — она подняла на них затуманенные глаза.

— Вы сорок минут стоите здесь, с какими целями? Кого-то провожаете? Документы предъявите ваши!

Верка торопливо переворошила сумочку и протянула милиционеру паспорт.

— Так, Литвинцева Вера Анатольевна, пройдемте в отделение, — сказал милиционер, пряча Веркин паспорт в нагрудный карман. Второй милиционер в это время увлеченно свистел вслед какому-то заскорузлому мужичку в тюбетейке, резво улепетывающему на кривых ножках вдоль состава.

— Зачем? — удивилась Верка, вы же мои документы проверили, у меня все в порядке, я ничего не нарушила…

— Вот на месте и разберемся, — весело обнадежил милиционер и развернулся в сторону выхода с перрона.

Верке, которая так легкомысленно выпустила из рук паспорт, ничего не оставалось, как покорно трусить вслед за милиционерами.

6.

…В линейном отделении милиции дым стоял столбом. Народу там было — как сельдей в банке, и все орали. Милиционер, с которым пришла Верка, протолкался к столу, за которым сидел толстый, взмокший, неопрятного вида капитан в расстегнутой у ворота милицейской рубахе с жирными пятнами на груди, аккурат там, где полагалось быть галстуку.

— Вот, еще одну выудил — с неопределенными целями наблюдала за пассажирами на перроне, — милиционер небрежно шлепнул Веркин паспорт на ворох бумаг прямо перед носом капитана. — Принимай, разбирайся, по ЦАБу пробей… У меня дежурство кончилось, я в оружейку — и домой.

— Товарищи милиционеры! Ну что ж вы делаете! У меня день рожденья сегодня, вот, друзей на Киевском нашла, один ваш коллега, между прочим, Белый дом защищал, патроны подносил, да их там семь человек, есть даже раненые… приехали сюда с друзьями, здесь в ресторане отметить… я погулять вышла, а тут вы меня хватаете…

Толстый капитан оживился:

— Интереееесно девки пляшут… значит, говоришь, друзья в ресторане, защитники Белого дома, а ты по перрону скачешь в день рожденья? Да кто  в здравом уме  в день рожденья по вокзалам шляться станет без надобности? Патроны, говоришь? На Киевском встретились и на Казанский приехали, ага… семь человек… Галимзянов, ну-ка отведи пока дамочку в обезьянник, чувствую, с ней особо разбираться придется.

— Дядя! Товарищ милиционер, ну у меня правда день рожденья, вот паспорт мой у вас лежит — проверьте…

Но недоверчивый капитан проворно схватил паспорт и забросил его в раскрытый сейф, стоящий сзади него.

— Проверим, всё проверим…

Верка не успела расстроиться, как оказалась за решеткой в достаточно тесной компании. Приглядевшись, она увидела, что местная братия мало чем отличается от ее новых друзей. И прикид, и запах, и выражение лиц — все соответствовало. Верка забилась в уголок и маялась там, отирая выкрашенную темно-зеленой масляной краской  стену светлым плащом. Несколько раз она пыталась привлечь внимание толстого капитана, но тот дела вид, что не слышит ее выкриков, и вскоре вообще из комнаты вышел.

Отчаяние обступало со всех сторон и поднималось изнутри. Было жалко денег, ужасно обидно, что не за что посадили в клетку, еще обиднее становилось, когда приходила мысль, что все это гадство — в ее день рожденья. И в конце  концов, как Верка ни крепилась, но слезы выплеснулись наружу. Она съехала по стенке на пол, обхватила руками голову и заревела во весь голос. Впрочем, никто не обратил на это внимания.

А Верка плакала с упоением, отдаваясь слезам полностью, без остатка, вспоминая свою несчастную жизнь: детство практически без родительской ласки, унизительные наказания ремнем, нехорошие взгляды отчима, приставания мальчишек-одноклассников, первый сексуальный опыт, который по сути был изнасилованием. Она всхлипывала, захлебывалась слезами и вспоминала, что в институте с ней дружили только оторвы, а  интеллигентные девочки из благополучных семей,  которые ей так нравились, избегали ее. Тушь струилась вместе со слезами по щекам, Верка размазывала ее ладонями и вспоминала, как ее обходили с повышением на работе, увеличивая ставки каким-то блатным новеньким. А хозяин палатки, где она работала, однажды взыскал с нее недостачу, хотя бутылку «Бейлиса» взяла его жена, которая стояла тут же и слушала, как он отчитывает Верку. Вспомнив о предательстве любимого Сережи, Верка завыла так, что гам в обезьяннике стих на некоторое время.

— Ну и кто у нас тут так жалобно орет, что прямо сердце разрывается? — раздался у нее над ухом приятный, чуть хрипловатый голос.

Верка крепче обхватила голову и подтянула колени к груди.

— Гражданка, вам говорю: прекратите, вставайте, вот водички попейте, легче станет.
Верка приоткрыла глаза и увидела прямо перед собой чистый сверкающий каплями граненый стакан, доверху наполненный водой.

— Пейте, пейте и рассказывайте, что за горе  у вас такое, что так убиваетесь?

Сделав пару глотков, Верка рискнула поднять голову и встретилась взглядом с веселыми серыми глазами молодого и очень симпатичного загорелого милицейского лейтенанта, который и поил ее из стакана, как маленькую.

7.

…Андрей Николаевич — так звали лейтенанта — в течение пяти минут установил Веркину личность, сделав всего один звонок, а посмотрев на дату рождения, вежливо и без тени улыбки сказал:

— Извините, Вера Анатольевна, за то, что задержали, — но сами знаете, время такое, много нарушителей сейчас в столице, — и примите от всей транспортной милиции  города Москвы и от меня лично поздравления с днем рождения и горячие пожелания здоровья, счастья и успехов в личной жизни и труде. — И с этими словами вручил Верке паспорт.

— Ой, спасибо вам… — У Верки впервые за этот день стало по-настоящему тепло на сердце.
 
— Придется сопроводить вас до дома, так как время — за полночь уже, а криминогенная ситуация в столице…

— Да я вам только спасибо скажу! — чувство благодарности переполняло ее, и лицо, умытое в милицейском туалете холодной водой, светилось от неподдельного счастья.
 
Из отделения они вышли уже в сырую октябрьскую ночь. Опять пахнуло прелой листвой и хризантемами. Андрей Николаевич оставил Верку около дверей в линейное отделение и велел никуда не отлучаться и ждать, когда он пригонит машину. Его не было целых десять минут. Верка думала, что он повезет ее на милицейской машине, но он подъехал на чистенькой вишневой «восьмерке» и, перегнувшись, открыл для Верки дверь, а когда она забралась внутрь машины, достал с заднего сиденья шуршащий целлофаном букет белых хризантем и, смущаясь, сунул их Верке в руки.

— С днем рожденья, Вера Анатольевна, еще раз…

От неожиданности Верка опять зарыдала, уткнувшись лицом в прохладные цветы, а Андрей Николаевич испугался и не знал, что делать. Но потом сообразил — все-таки как-никак адъюнкт Академии МВД, — достал носовой платок и стал  нежно промокать Верке слезы и что-то тихо приборматывать при этом ласковое, успокаивающее, а потом вообще прижал к своей героической милицейской груди Веркину буйную голову. На груди у него она и затихла, в смысле успокоилась. А потом, как-то само собой, стала рассказывать про все злоключения своей нескладной жизни. Андрей внимательно слушал Верку, ни разу не перебив, а когда она иссякла, подвел черту:

— Тебе замуж нужно, Вер, беззащитная ты и слабенькая. Таким, как ты, без мужа нельзя.

— Вот и бери, — грустно усмехнулась Верка.
 
— Обсудим, — твердо ответил Андрей и уверенно газанул с места.

8.

…Подойдя к квартире, Верка первым делом увидела засунутый за дверную ручку букет из трех большущих лохматых хризантем. В пришпиленной к букету записке она прочитала: «Верунчик, извини! Меня сегодня с утра срочно вызвали в Наро-Фоминск, приехал только сейчас, но звонить все-таки не рискнул, боюсь тебя разбудить. Навещу завтра. Радость моя, поздравляю тебя с днем рожденья, желаю всего самого-самого. Целую во все дозволенные места, твой верный Борюсик». Верка тихо засмеялась и открыла дверь квартиры.

Дома было тихо и тепло, пахло пирогами и праздничной едой, а на разложенном диване в большой комнате посапывали Наташка и Майка, лучшие подружки.
И по всему дому в  вазах стояли букеты белых хризантем…