Как Иван науку подымал

        Жили-были в самом большом в мире государстве инженер и учительница. Было у них трое сыновей. Старший сын рос очень практичным мальчиком. Окончив среднюю школу, он поступил в авиационное училище и через пять лет стал лётчиком. Средний брат окончил неполную среднюю школу и поступил в профессионально-техническое училище. Он стал токарем и пошёл работать на военный завод. Младшего сына родители избаловали: всё Ванечка, да Ванечка. Ванечка, конечно, тоже вырос, но, несмотря на баловство, умом стал блистать непомерным. Учителя в старших классах только руками разводили, да ахали: откуда, мол, у мальчика такие познания о жизни и всяческих предметах, про которые в школе давно уже ничего не знают? Среднюю школу Иван закончил с таким отличием, что учителям стыдно стало выдавать ему бутафорскую золотую медаль. Собрались они в учительской и дружно скинулись личным золотишком. Побросали они в потрёпанный берет завуча, кто кольцо, кто цепочку, кто брошку, а одна учительница в умилении от широты умственных познаний Ивана золотую коронку с зуба сдёрнула и бросила в общую казну.

   На эту складчину заказали учителя настоящую золотую медаль с номером школы, города, входящих и выходящих дат и, конечно же, фамилию директора и Ивана. Завуч настоятельно требовала присовокупить к ним свою фамилию, как руководителя учебным процессом в школе. Коллектив учителей почти единогласным голосованием (‘за’ был подан один голос) отказался удовлетворить законное требование завуча. Для родителей-производителей вундеркинда, как в те далёкие времена называли чрезвычайно способных в умственном отношении детей, места на медали не хватило, о чём директор на педагогическом совете так сокрушался, что завуч его валерьянкой отпаивал. Впрочем, завуч, вспомнив, что и его фамилию пронесли мимо медали, тоже принял внутрь солидную дозу валерьянки.
 
   Полученную золотую медаль Иван принёс в деканат биологического факультета местного университета и торжественно положил её на стол перед секретаршей. Увидев оригинальную медаль и попробовав её на зуб, чтобы убедиться, что она сотворена из чистого золота, дама тотчас вошла в такой голосовой раж, в лучшем смысле этого слова, что вся наличность профессоров и доцентов факультета сбежалась в деканат. Они потребовали от Ивана подробностей не только об истории медали, но и о всей совокупности знаний, полученных им в школе. Иван с блеском показал свою эрудицию, которая далеко шагнула за рамки школьной программы. Его рассказ привёл преподавателей факультета в такой восторг, что они бросились к Ивану – и давай его качать! Таким триумфальным образом Иван был и принят без вступительных экзаменов на биологический факультет университета.
 
   Все пять лет обучения в университете Иван радовал преподавателей удивительными успехами в самых разных науках биологического профиля. Однако родители Ивана (люди интеллигентные, но странные) сильно горевали, что их сын выбрал уж больно нищенскую профессию.

   - Зато, она очень гуманная, - успокаивал их Иван.

   - Так-то оно так, - отвечали родители, - но ведь этот гуманизм не кормит, не поит и деньги не куёт.
 
   Иван никак не отреагировал на родительскую меркантильность, а через пять лет преподнёс им новый сюрприз: окончил университет с отличием. Пять лет университетские преподаватели плакали навзрыд от ненасытной жажды знаний этого студента. Иван задавал им такие заумные, но вместе с тем логично построенные вопросы, что преподаватели чувствовали себя стоящими по шею в вязком болоте биологической науки. Эта любознательность студента так достала университетских преподавателей, что они наотрез отказались сбрасываться своим личным золотишком на настоящую золотую медаль для Ивана. Этому отказу помогла и простая человеческая зависть преподавателей чрезвычайно активному уму Ивана. Тайно они были даже против выдачи Ивану диплома с отличием. Они полагали, что глупо поощрять глубину и широту познаний будущего коллеги. На профессиональной арене он, полный прыти и задора, может очень легко затоптать любого профессора, не говоря уж о доцентах и тем более свободных от степеней и званий преподавателей. Заслуженные деятели науки, так сказать профессора в квадрате, едва передвигающие свои старческие, ревматические ножки по дороге научного познания, не ощущая усиления окостенения ума и ускорения потери оперативной памяти, потеряли на просторах биологического факультета университета место в аспирантуре, предназначенное для красного диплома Ивана. В результате Иван вышел из университета как простой троечник.

   Родители Ивана, как истинные интеллигенты своего времени, даже чуточку обрадовались, что их младшего сына выбросили на обочину научного познания.

   - Вот она, - сказал папа за очередным ужином, - судьба гуманизма в нашей стране для отдельно взятого человека.
 
   А мама, стряхнув слёзы досады и едва сдерживаемого негодования на преподавательский состав биологического факультета университета, добавила по-школьному просто:

      - Эх, Ванечка, мы же тебе говорили: куда ты голову свою суёшь? Вот и получил результат: диплом с отличием, а ты без места, без работы и без денег. Значит, опять будешь сидеть на родительской шее, а ведь тебе, деточка моя, уже двадцать два годика.

   Иван грустно покачал головой и сказал:

   - Не буду я больше сидеть на вашей шее. Я сам буду зарабатывать на пропитание и проживание в этой жизни, основанной на принципах, хочешь жить, умей вертеться.
 
   Попрощался Иван с родителями, и побрёл по нашей обширной стране,  искать работу по душе и по диплому, да такую, чтобы зарплаты хватало не только на скорбное пропитание, а и на другие необходимые предметы обихода. Обогащение избытком денег его нисколько не привлекало.

    Идёт Иван по дороге, на нём потасканные джинсы с заплатами, футболка, явно в возрасте долгожителя, да дедушкин антикварный рюкзачок за плечами. Лето. Тепло. Погода чудесная. Иван молод, и его пшеничные усы бодро топорщатся на окружающий пейзаж.

    Долго ли, коротко ли шёл Иван по родной стране, и вот набрёл он на огромное зелёное царство, охваченное корявым забором из подручного древесного материала. Идёт Иван вдоль забора и доходит до сооружения, которое изображает собой ворота: два кособоких столба, наверху красуется жердь-перекладина. На этом турнике сидит ворона и распевает какую-то грустную, картавую песню. На одном из столбов ворот смотрит в весёлое, голубое, по-летнему тёплое небо убогая, коробистая от хронической переменчивости погоды фанерка. Она не знает, почему и за что её прибили к этому проклятому столбу четырьмя ржавыми гвоздями. Тем не менее, она с удовольствием демонстрирует каждому прохожему, обладающему геном любопытства, одно из многообразий проявления в природе человеческой цивилизации. Красивой классической вязью великолепной алой краской, в духе коммунистического рая для всех людей планеты Земля, было начертано название местного кусочка этого рая:

АКАДЕМИЧЕСКИЙ  САД ИМЕНИ СИДОРА АЛЕКСАНДРОВИЧА ПОМОЙКИНА

      «Ну и фамилия, - подумал Иван. – А ведь наверняка это великий академик современности».

   Иван почесал своё растрёпанное ветрами темечко, и почему-то вспомнил князя Болконский, бегущего с красным знаменем на амбразуру средневековой инквизиции.

   «Что за чертовщина! - ахнул Иван. – Лев Толстой и красное знамя? Инквизиция и коммунизм?»
 
   «Да, Ваня, это тебе не хрен с редькой в учебнике ботаники, это - академия, - пробормотал уважительно Иван. – Это наука, где интересной и полезной работы непочатый край!»

    И Иван смело вошёл в ворота зелёного царства.

    Однако не успел Иван и шага ступить по земле Академического сада, как из какой-то боковой дорожки прямо на него выкатил большой трёхколёсный велосипед более чем древней наружности, но явно современного производства. Руководил этим агрегатом брюнетистый мужичок мало приметной наружности и явно мелковатого роста, особенно если учесть райскую обитель научного познания. На голове этого анонимного для Ивана сотрудника Академического сада топорщился и нагло выпячивал свои достоинства соломенный котелок явно английского покроя.
 
   «Боже мой, - подумал Иван, - как этот чудак не боится сурового взгляда сотрудников государственной безопасности?»

   Очевидно, этот товарищ, допущенный когортой истинных коммунистов к поиску истины в необъятных просторах Вселенной,  но только исключительно в рамках коммунистического равенства и братства всех концепций о природе человеческого познания и эволюции, должен был соответствовать веяниям времени. Этот товарищ был одет в сорочку ослепительно красного цвета, а его руки, управляющие современным велосипедом с нечётным количеством колёс,  лобзали перчатки ослепительно алого цвета. Однако его шортики, хотя и чрезвычайно элегантные, были не менее чёрного цвета, как, впрочем, и сандалии на маленьких китайских ножках, одетых ослепительно белыми носочками.

   - Вы куда, товарищ? – строго, с какой-то светской кислинкой, как белогвардейских рудимент времён Гражданской войны, спросил мужчина.

   - Ищу работу по специальности, - ответил Иван, уставшим от жажды и длительной ходьбы по бесконечным просторам родины, голосом.

   - Это хорошо, - кивнул головой мужчина. – У вас есть какая-нибудь профессия или вы вольноопределяющийся?

   - Что значит «вольноопределяющийся»? – не понял Иван.

   - Это я так разнорабочих называю. У них нет профессии, но они умеют делать всё, что я им прикажу.

   - Нет, делать всего я не умею, но у меня есть профессия. Я закончил биологический факультет университета. С отличием.

   - Прекрасно, молодой человек, прекрасно! – обрадовался мужчина. – Моему Академическому саду нужны такие люди, как вы.

   Мужчина соскочил с велосипеда, сделал гостеприимный жест ладошкой в белой перчатке вглубь зелёного царства и гордо сказал:

   - Милости прошу в мой институт. Я – директор Академического сада профессор Сидор Александрович Помойкин. Могу предложить вам отличную творческую работу.
   - Правда?! – обрадовался Иван.

   - Да. Работа серьёзная и ответственная. К ней нужен особый, творческий, подход. У меня в саду есть пруд. На его берегу живёт нимфа.

   - С настоящим рыбьим хвостом?! – удивился Иван.

   - Нет, просто типичная голая женщина, может быть даже, девушка, но дело не в этом. Зовут её Наука.

   - Какое странное имя?!

   - Молодой человек, в моём институте-саду вы увидите и услышите много странного, потому что в основе всех этих странностей лежат не менее странные свойства материи. Дело не в этом. Есть в моём саду гора. Она называется Учёный Совет. Так вот, всем вновь поступающим в мой сад сотрудникам я даю задание: поднять Науку на вершину Учёного Совета.

   - Так, что же, - удивился Иван, - до сих пор ещё никому не удалось поднять её туда?!

   - Представьте себе – никому. Если это вам удастся – вы будете первым, и я вам сразу же дам должность научного сотрудника с правом поступления в аспирантуру, а пока я могу предложить вам только должность старшего лаборанта. Впрочем, это обычная должность для выпускников вузов. Задание понятно?

    И не успел Иван осознать случившееся, как директор вскочил на велосипед и исчез в зелёном хаосе Академического сада.

   «Как же так, живую женщину, голую, может быть, даже девушку, тащить на вершину какой-то горы?! Зачем?! Может быть, плюнуть и уйти? – размышлял Иван, но природная любознательность и желание вкусить плодов творческого труда толкают его сознание на компромисс. – Работа, конечно, странная, но интригующая. Может быть, и женщина ещё пока не старуха, а то и молодая, да ещё и красивая, хоть и голая…»

   Наконец, его русская натура одолела все сомнения. Он махнул рукой – где, мол, наша не пропадала! – и пошёл вглубь зелёного царства с чарующим названием Академический сад.

    И вдруг Ивану пришла в голову очень простая мысль: «А куда я иду? Я же не знаю, где этот пруд, эта нимфа, эта гора?»

   Остановился Иван в раздумье, а из боковой дорожки на него снова велосипед выкатил, да как тормознёт. Соскакивает с него профессор Помойкин и говорит:

   - Что-то вы очень задумчивый, ушли и дорогу не спросили.

   - Но вы же сами уехали и ничего не сказали?!

   - А вы знаете, сколько у меня работы? Какой у меня огромный объём забот? Неужели вы думаете, что я в каждую конкретную минуту могу думать о каждом конкретном сотруднике?

   - Да, сад у вас большой и глухой – людей что-то не видно.

   - Территория большая, но не огромная, и людей на ней много, но все они внутри и трудятся как муравьи. Про успехи моего учреждения я уж и не говорю – они выше всех мировых уровней вместе взятых. Все сотрудники у меня в умственном отношении бойкие, от трудового процесса звереют, поэтому результаты их труда взлетают прямо-таки в космические дали, и, заметьте, сразу же возникает проблема их возвращения в мои академические отчёты. Но дело не в этом. Каждого сотрудника прокисшего изнутри себя и потерявшего живость в работе я тотчас увольняю, чтобы в корне пресечь дисциплинарное разложение моего коллектива. Я убеждён, что только истинный энтузиаст может являться членом моего коллектива.

    Иван подумал, что директор сомневается в его энтузиазме и в прочих достоинствах молодого организма, и он с жаром возразил:

   - Если я, товарищ профессор, снаружи и выгляжу несколько кисловато, то это от долгого движения пёхом по просторам нашей страны. Внутри себя я был, есть и буду более чем сообразительным и падким на любую работу по специальности.

   - Вы мне уже второй раз говорите о своих успехах в учёбе, но жизнь жёстче. Я свои дипломы уже и не знаю, куда складывать, а, тем не менее, мировая буржуазия не спешить наградить меня Нобелевской премией. Впрочем, это пустяки. Идёмте, я покажу место вашей работы.

    И директор повёл Ивана к центру Академического сада. Точнее, профессор ехал на велосипеде, а Иван практически бежал за ним вприпрыжку.

    С непривычки Ивану стало жарко. Появилось собачье дыханье. Футболка ушла в свободное плавание и начала прилипать к телу.
 
   Вдруг из густых кустов, куда уходило одно из многочисленных ответвлений центральной дорожки, раздался нежный, призывный голосок:
 
   - Сидор Александрович, я уже вся сомлела от ожидания!

   - О, боже мой! – воскликнул профессор, забыв о своих атеистических пристрастиях, данных ему в ощущениях родной коммунистической партией. – Извините, я совершенно забыл: у меня в этом секторе срочное дело.

   И велосипед профессора Помойкина свернул в кусты.

   - Осваивайтесь! Идите дальше по центральной дорожке. Она приведёт вас прямо к нимфе! – услышал Иван голос исчезнувшего в зелёном царстве Академического сада профессора.

    Дорожка, действительно, вскоре вывела  Ивана к подножию горы, весьма, кстати, невысокой и, вполне вероятно, полностью рукотворной. Возле горы блестел на солнце пруд, источавший приятную прохладу. На его берегу лежала, утопая в разнотравье, прекрасная нимфа.

   «Вот она какая, Наука», - с благоговейным трепетом подумал Иван.

   И от созерцания этой красавицы его прошиб такой столбняк, что Иван впал в самый настоящий анабиоз.

   «Почему на неё комары не садятся? – мелькнуло у Ивана в сознании.  – Уж не втрескался ли я в эту нимфу?»

   Вдруг из соседних зелёных дебрей выходит поджарый мужчина в шортах, очках и панамке, да как глянет на Ивана, да как гаркнет голосом пожарника прошлых веков:

   - Чего рот разинул?! Тащи ей наверх! Она уже здесь второй век беспросыпно дрыхнет.

   Крикнул и снова пропал в густой зелени.

   Иван осторожно подошёл к спящей женщине, потрогал её пальцем: мягкая, тёплая; ущипнул – хоть бы что; посапывает в две очаровательные ноздрюшки – и всё.

   Задумался Иван, затылок поскрёб, свой, конечно, а потом вдруг решился и хвать её под мышки и хотел приподнять, да не тут-то было – глыба, а не женщина.

   «Что за чертовщина?!» – удивляется Иван.

   А сам всё неряшливей, всё сердитей пытается Науку от травостоя оторвать, чтобы уж на худой конец хотя бы волоком её на Учёный Совет втащить и оправдать свой высокий уровень образования перед профессором Помойкиным.

   Но сколько ни бился Иван, всё напрасно – даже с места не сдвинул нимфу, зато вспотел так, как будто в колодец с тёплым сахарным сиропом падал.

   Основательно устал Иван.

   «Да, это тебе не термодинамику зубрить или систематику чешуекрылых», - подумал Иван, а во рту его стало горько-горько.

   Окинул Иван одичавшим взглядом окрестности: нигде никого не видать. Безлюдье, да и только. Зато увидел на берегу пруда большой камень. Пошатываясь от мрачных мыслей и перспектив трудоустройства, добрёл Иван до этого камня, сел и так отупело уставился себе под ноги, что сороке на соседней иве стало страшно за его судьбу. Она выплеснула свои негативные эмоции сострадания в оглушительное стрекотанье. Махнув чёрно-белым крылом Ивану, мол, жаль мне тебя, парень, и улетела прочь в зелёную бесконечность сада.

   «Чего это я так праздно сижу? – мелькнула, наконец, в сознании Ивана более чем здравая мысль. – Надо просушить потную одежонку».

   Только подумал и сразу же выполнил задуманное. Сидит Иван и потное тело солнцем сушит, а тут из кустов вдруг выезжает профессор. Увидел Ивана, спрыгнул с велосипеда и закосолапил прямо к нему. Лицо его от гнева страшным стало, губы сжаты, а в глазах оравы Мефистофелей хороводы водят.

   - Ты что здесь адамствуешь?! – закричал профессор голосом дикого кота, заставшего чужого кота возле своей кошечки. – Кто разрешил? Я тебя на работу взял, чтобы ты Науку на Учёный Совет поднял, а ты что делаешь?! Оголился и шуры-муры хочешь устроить мне с предметом твоей деятельности?!

   - Да вы что?! – обиделся Иван. От негодования он вскочил с камня и стал торопливо одеваться. – Я и не думал, ни о чём таком. Да ведь вокруг и нет никого?

   - Как никого?! – взъярился профессор, а его холерический темперамент вспыхнул таким пламенем, что слюна во рту закипела и наружу стала брызгать. – А я?! А эта?!

   - Так вы же мужчина, а она уже, говорят, второй век спит.

   - Спит! А если она вот сейчас проснётся, что тогда? Что до меня, то здесь не баня, в которую я никогда не хожу, потому что мне противны голые мужики. К тому же, кто-то ведь сказал тебе про второй век? Значит, есть здесь люди!

   От такой бурной критики нервы у Ивана растрепались, пшеничные кудри испуганно распрямились, а усы от сильных переживаний за собственную нравственность обвисли и топорщились с какой-то безнадёжностью в нашу грешную землю. К тому же, несмотря на чрезвычайно высокую обнажённость тела, Ивана снова прошиб пот. Несмотря на эту наглую самостоятельность организма, Иван бросился лихорадочно одеваться.

   - Вот, это другое дело, - умиротворённо проговорил профессор, увидев снова одетого Ивана и взглянув на его красное от стыда лицо.
 
    С высоким чувством выполненного долга профессор парадным шагом мавзолейных охранников прошёл к своему трёхколёсному другу, лихо вскочил на него и снова исчез в зелёных дебрях сада.

   Иван посмотрел ему в след, вздохнул, скорее грустно, чем радостно, и снова присел на камень. Однако присел осторожно, с оглядкой, давая своему организму время освоить и переварить высоконравственные профессорские принципы общения с природой и сотрудниками. Впрочем, какая-то горечь от общения с профессором у Ивана осталась, и эта неожиданная для него зараза подзадорила его, бастануть по западному образцу. Не владея собой, Иван плюхнул смачный плевок на поверхность пруда, который, молча, принял этот символ несогласия автора плевка с политикой директора Академического сада.

   Земля пробежала по кругу каких-нибудь пять минут, а Ивану уже надоело сидеть. Он встал, подошёл  к нимфе, шлёпнул её ладонью по заднему посадочному месту, давно не бывшему в употреблении,  да так звонко, что вороны, дремавшие на соседних деревьях,  приняли это за ружейный выстрел и с паническим карканьем улетели туда, куда глядели в это время их глаза. Иван, буркнув себе под нос в адрес нимфы Науки: «Отдыхай пока» - пошёл бродить по Академическому саду.

   Узкая, но хорошо утоптанная, дорожка вывела Ивана на лужайку, середина которой была выложена великолепным белым мрамором с матовым оттенком. На этом фоне кусочками розоватого мрамора было красиво выложен рекламный лозунг местного значения:

Академический сад имени Сидора Александровича Помойкина – самая благоприятная среда обитания для нимфы Наука.

   Подойдя поближе, Иван увидел, что под этим лозунгом зелёными камешками, но буквами помельче, выложен ещё один:

Придадим нимфе Науке международный статус!

   «Да это же прямой призыв к буржуазным инвестициям в дело функционирования Академического сада товарища Помойкина?! – с удивлением подумал Иван. – Как это странно для руководителя-коммуниста, возглавляющего научное учреждение?»
 
   От этих мыслей Ивана отвлекли две девушки в лёгких сарафанчиках, которые голубенькими сачками ловили по краю полянки бабочек.

   «Наверное, это энтомологи-аспирантки», - с завистью подумал Иван.

   Он подошёл поближе и спросил:

   - Бабочек изучаете?

   - Зачем изучать изученное. Мы ловим бабочек, чтобы скрещивать их с различными видами травянистых растений.

   - Бабочек с растениями?! – удивился Иван. – Чушь какая-то.

   - Сами вы – чушь, - обиделась девушка. – Сразу видно, что вы полный профан в современной биологии.

   Вторая девушка презрительно усмехнулась, видимо, от сознания собственной исключительности, и добавила:

   - Здесь передовой край современной ботаники. Мы боремся за придание листьям растений красоты и элегантности крыльев бабочек. Как только мы получим очевидные результаты в наших исследованиях, буржуазный мир умрет от зависти, что не он, а наша прекрасная страна добилась колоссальных успехов в деле порабощения тайн природы.

   - Ну и ну, - пробормотал Иван и, поеживаясь от жуткой новизны современного научного поиска, побрёл дальше.

   - Опять новенький какой-то, - услышал он за спиной голос первой девушки и чьё-то самодовольное хихиканье.

   Обиделся Иван на это хихиканье и назло ему вернулся к девушкам, чтобы высказать им свои претензии об их антигуманном поведении по отношению к новому сотруднику, которому главный профессор сада поставил серьёзную и трудную задачу, но вместо этого спросил:

   - Простите, а на какие виды растений вы собираетесь привить бабочкины крылья?

   - Во-первых, не привить, а внедрить часть генома бабочки в генный аппарат данного вида растений. Во-вторых, дилетанту это очень сложно объяснить. В-третьих, смысл этой работы тривиален, а её результат – эстетически прекрасен. Мы используем в своей работе сорные растения, которые селятся по обочинам дорог, пустырям и свалкам. Представьте себе, как красиво будут блистать наши пустыри и свалки, если листья заселяющих их растений будут заменены крыльями различных видов бабочек? Представляете, у листьев лопуха будет окраска крыльев павлиньего глаза, а?

   - Да, конечно, - пробормотал Иван, - но будет уж больно пестро. Получится какая-то вакханалия цветов и оттенков, какое-то лоскутное одеяло…

   - Это и прекрасно! Значит, наша работа идёт в духе народных промыслов.

   - Да, но запах. От свалок всегда так дурно пахнет, что нет никакого желания стоять там и чем-то любоваться?!

   - Проблемой борьбы с запахами свалок и других антропогенных отходов  у нас занимается другая лаборатория.

   - Ах, вот как, - вздохнул Иван и зашагал дальше.

   Вскоре тропинка вывела Ивана на обширный луг, в середине которого синел ещё один пруд. На его берегу возле двух огромных чанов суетилось трое юношей.

   Иван подошёл ближе и стал наблюдать.

   Один из юношей выловил сачком из одного чана щуку, длиной около полуметра, достал её из сачка, обмотал её тело мокрой тряпкой так, что наружу торчали только голова и хвост. Он вставил щуку в специальный станок, который обеспечивал неподвижность рыбы и которым управлял второй юноша. Третий юноша взял в руки сосновую палку и ёрзал ей, как ножовкой, по щучьим зубам. Через минуту он сменил сосновую палку на еловую, и повторил процедуру. Тоже было проделано с палками из пихты и лиственницы. После этого щуку выпускали во второй чан, а из первого чана вылавливали очередную клиентку на предмет странных манипуляций.

   «Что за издевательства над живыми существами?» - подумал Иван, чувствуя, как по телу снуёт омерзительная дрожь.

   - Что вы делаете? – с осуждением и даже с решительностью к активному вмешательству спросил Иван.

    Троица молодых учёных удивлённо оглянулась на голос, но экспериментальную работу не прекратила.

   Иван ещё со школьных лет воспитал себя в духе гуманизма и бережного отношения к правам и свободам всего живого на нашей планете, поэтому  он совсем уже был готов броситься к станку, вырвать из него очередную щуку и выпустить в пруд, но юношей было трое. Атлеты.
 
   «Богатыри, не то, что я», - подумал Иван и стал взвешивать все “за” и “против” акта милосердия к рыбам. Три богатыря тем временем закончили операцию с очередной щукой и, бросив её во второй чан, одновременно и дружно, как-то даже по-солдатски, повернулась к пришельцу.

   - Ты что-то сказал или спросил? – пробасил самый крупный юноша, очевидно, старший группы, поигрывая лиственничной палкой, перекидывая её с руки на руку.

   - Я интересуюсь профилем вашей работы, - покосившись на палку, ответил Иван.

   - Твоя любознательность весьма похвальна! Мы занимаемся селекцией щуки. Нашему народному хозяйству нужны рыбы, которые могли бы питаться затопленной в водоёмах древесиной.

   - Вы серьёзно?

   - Молодой человек, сегодня - первое июля, а не апреля. Фу, какая жарища! Мы обучаем щук измельчать древесину зубами, и есть опилки. Обученных особей мы выпускаем в пруд, где они передают полученные навыки своему потомству.

   - А что ламаркизм снова в моде? – осторожно спросил Иван, а сам подумал: «Психи какие-то», и стал отступать.

   - Что, схлыздил, молодой человек? Думаешь, мы придурки из психушки? – с издёвкой в голосе спросил старший юноша.

   Увидев, что Иван вздрогнул и продолжает отступать, он весело засмеялся, махнул палкой в сторону пруда и воскликнул:

   - Иди сюда, к пруду, и смотри!

   Когда Иван подошёл, юноша швырнул в воду лиственничную палку. Тотчас вода вокруг упавшей палки как бы закипела. Пятнистые хищницы остервенело отбирали друг у друга лакомый для них кусок дерева. Буквально за минуту палка была съедена начисто. От удивления Ивана хватил столбняк.

   Довольный произведённым впечатлением, молодой экспериментатор радостно хмыкнул и хлопнул Ивана по плечу:

   - Так-то, юноша, обдумывающий жизнь!

    От хлопка Иван сделал глубокое приседание и, встав, вдруг вспомнил:

   - Простите, но ведь щуки не термиты, они не могут усваивать древесину, то есть клетчатку?!

   - Молодец, парень! – старший от восторга услышанной компетентности пришельца снова хлопнул его по плечу. Иван тотчас сделал ещё одно полное приседание. – Ты смотришь в корень. Сейчас мы работаем и над вторым этапом нашей большой и очень важной работы. Над этим работает другая группа учёных нашей лаборатории. Они идут двумя путями. Первый – это акклиматизация термитов в кишечнике щук…

   - Да, проблема не из лёгких, - буркнул Иван.

   - Лёгких путей не ищем. Кстати, адаптация термитов к анаэробным условиям прошла успешно. Второй путь – поиск генов в геноме термитов ответственных за полную утилизацию клетчатки и вставка их в геном щуки.

   - И есть успехи?

   - Да, кое-какие имеются.

   - Послушайте, а что у них там, - и Иван показал на свой живот, - живые термиты?!

   - Живые! – весело захохотал старший юноша.

   - И щукам, того, это, не щекотно?

   - Щуки, как и все рыбы, существа молчаливые; щекотно или не щекотно – молчат. Ну, ладно, нам пора за работу.

   И юноши снова взялись муштровать щук, а Иван пошёл дальше.

   Минут через пять он вышел на поляну площадью около двух соток. Её поверхность колыхалась цветущей валерьяной. Подойдя ближе, Иван заметил, что растения валерьяны растут на аккуратно разбитых и пронумерованных грядках. Между ними ходила девушка в коротенькой джинсовой юбочке и футболке. Она наклонялась к какому-либо растению, запускала свой очаровательный носик в соцветие и на несколько секунд замирала в такой, как бы, мечтательной позе. Затем она резко выпрямлялась и что-то записывала в конторскую книгу.

   - Простите, что отвлекаю вас от дела, - обратился к ней Иван, - но ведь вам может стать дурно от этого запаха?

   - Нет, это – в прошлом. Привыкла, - ответила девушка, не отрываясь от своего занятия.

   - Чем вы занимаетесь?! – удивился Иван.

   - Изучаю внутривидовую изменчивость валерьяны лекарственной.

   - Уж, не по запаху ли?

   - Вот именно. Вы попали в точку.

   - И что: есть различия?

   - Ещё какие!

   - А с помощью кошек не пробовали оценивать различия в запахе отдельных особей валерьяны? – с ехидцей спросил Иван.

   - Ваша ирония не уместна. Не только пробовали, но и получили отличные результаты.

   - Уж не вывели ли вы породу говорящих кошек? Как можно узнать, что кошка различает растения по запаху?

   - Очень просто: по пространственному расположению тела кошки и отдельных её органов во время обоняния соцветий объекта исследования.

   - Ну и ну, - удивлённо протянул Иван и, не расспрашивая больше ни о чём, грустно побрёл дальше.

   Вскоре он наткнулся на некое подобие пустыря, сплошь затянутое крапивой. По краю заросли бродила девушка, на которой кроме купальника и панамы с широкими полями из одежды ничего не было. Она как будто что-то искала.

   Иван поздоровался с незнакомкой и участливо спросил:

   - Не боитесь изжалиться крапивой?

   - Нет, у меня иммунитет к крапиве.

   - Как это – иммунитет?! Ведь иммунитет вырабатывается, как правило, к антигенам белковой природы, а здесь – муравьиный альдегид?!

   - Вот именно, как правило, а нам удалось получить и блестяще внедрить исключение из этого правила. Нашему директору, Сидору Александровичу Помойкину, удалось найти модификатор иммунной системы, который способствует выработке антител на широкий спектр веществ небелковой природы. До него на эти вещества организм человека в лице своей иммунной системы не обращал никакого внимания.

   - Но это же революция в иммунологии и медицине?! Почему же профессор Помойкин не получил за это открытие Нобелевскую премию?!

   - Происки империализма.

   - Да? А зачем вы гусениц бабочки крапивницы собираете? Если не секрет, конечно.

   - Секрета никакого нет. Профессор Помойкин увлёкся идеей внедрить в геном крапивы ту часть генома бабочки крапивницы, которая ответственна  за формирование крыльев, а у генома крапивы удалить часть генома, ответственную за формирование листьев. Представьте себе это поле крапивы, у которой вместо листьев колышутся крылья бабочки крапивницы? Красотище-то, какая будет, а?!

   - Так вы занимаетесь тем же, что и две девушки на лугу, которых я недавно встретил?!

   - Да, мы работаем в одной лаборатории и над одной темой.

   - Ах, вот как! Вы знаете, я забыл спросить у ваших коллег, а как же быть с фотосинтезом, если у растений не будет листьев?

   - Фотосинтезировать будут стебли, - коротко ответила девушка и занялась своим делом, а Иван пошёл дальше по извилистой тропке.

   Идёт Иван и чувствует, что на душе у него как-то нехорошо. Мысли стали какие-то горькие-горькие: «Какой я всё же ординарный… никакой особинки в мышлении…рано мне ещё Науку на Учёный Совет подымать».

   Вскоре тропка вывела Ивана к деревянному забору. Его бело-жёлтые доски источали на солнце запах сосновой смолы. У забора стоял коренастый мужчина и что-то втирал в доски. Он взбегал по приставной лестнице до верха забора, а затем опять спускался на землю. Затем переставлял лесенку дальше вдоль забора, и процедура повторялась.

   «Уж не массажист ли это, свихнувшийся на своей профессиональной тайне?» - подумал Иван.

   На вопрос, что он делает, мужчина ответил:

   - Машинное масло втираю в доски.

   - Зачем?!

   - Чтобы доски не ржавели, и забор дольше целым простоял.

   - А что, разве в Академическом саду и дерево ржавеет?!

   - В нашем саду всё ржавеет, потому что директор профессор Помойкин вывел особую породу сосны. При поливе такой сосны растворами солей железа, она восстанавливает его до элементарного и откладывает его в древесине ствола. Напиленные из такого ствола доски очень прочные и тяжёлые, но, к сожалению, ржавеют, и их приходится смазывать маслом.

   Присмотрелся Иван к доскам и видит, действительно, внешне по текстуре они походят на смесь опилок дерева и железа. Этот факт оказался последней каплей: Иван морально окончательно скис. Он понял, что если такой ас, как профессор Помойкин, не смог поднять нимфу Науку на Учёный Совет, то ему это и вовсе не доступно, и он вдруг ощутил сильную слабость своего интеллекта.

   «Да, придётся в другом месте работу искать», - грустно подумал Иван.

   Он отошёл вдоль забора подальше от мужчины, увидел подходящее место с ещё не промасляными досками, перелез через забор и зашагал прочь от Академического сада.

   Вскоре, однако, родители получили от сына утешительное письмо, в котором он писал, что нашёл работу по душе, что люди здесь простые и что живёт и трудится он с ними душа в душу.