Спасибо, Марго!

Владимир Георгиевич Инчигов считался среди сослуживцев «бедой №1» и слыл самодуром, каких еще поискать. Будучи директором довольно крупного предприятия, он по утрам, дыша как дракон, чесночным перегаром, врывался тайфуном в рабочий процесс и начинал всех строить. Его подчиненные, большей частью сменные работяги, старались заныкаться куда подальше, пока Дюймовочка не скроется в своем отделанном «под дуб» кабинете, чтобы принять свои утренние сто граммов. Дюймовочкой Инчигова прозвал Женя Янышев, начитанный и ядовитый парень из кочегаров, который знал, что «inch» по-английски — это дюйм, а «Инь» — китайский символ, противоположный Янь. Как-то забив хер на послеобеденные разъебы вечно орущего начальника, листая брошюру по дзэну, он нарвался на строчки, определившие в дальнейшем звонкую погремуху руководителя: «…ИНЬ — женское начало. Расширение, внешнее, восходящее, пространство, фиолетовый, электрон, вода, кислород, растения (особенно салаты), симпатическая нервная система. Слишком много ИНЬ ведет к зябкости и страхам, особенно на людях, к мазохизму…». Учитывая Женину способность давать окружающему объективные и краткие определения, директор превратился в уродливую, неласковую Дюймовочку. Первое время мужики, глядя на этого распаленного долбоеба, ржали в голос. Прозвище было нелепым, но точным. Дело в том, что Владимир Георгиевич был скорее похож на деревянного солдата Урфин Джюса, нежели на тонкое девичье создание Андерсена. Инчигов представлял собой двухметровое неповоротливое уебище, в ярости брызгающее слюной. А еще в разговоре с окружающими он часто проглатывал середины и проёбывал окончания слов. Когда он сотрясал воздух своей бессвязной речью, было абсолютно не понять, о чем конкретно говорит это тупое, наделенное властью создание, поэтому приходилось внимательно вслушиваться. Но, когда слушающий цеплялся за корни слов, от него абсолютно ускользал смысл изречённого начальником.
Многим было невдомек, как такой недалекий человек мог так высоко подняться по служебной лестнице?! Ответ был прост: женитьба по расчету на дочери какого-то нехилого бонзы из управления, плюс способность Дюймовочки трансформироваться в белого и пушистого, когда он докладывал о своих успехах наверх. Затюканную секретаршу Лизу всегда передергивало, когда она слышала заискивающий перед начальством елейный басок монстра:
— Да что вы, Пал Сергеич, сделаем в срок…ага…ха-ха, вы всегда умеете точнее других дать вещам объективное отражение…а вы знаете, с кем мне приходится работать?! Ведь как поглядишь — ни одного умного лица вокруг…я же давно прошу перевести меня на другой, пусть более сложный объект…спасибо, уважаемый…здоровья вам…хорошо…увидимся в главке…да-да…ха-ха…спасибо… и вам того же!!!
И, положив трубку коммутатора, тут же воодушевленно орал в сторону приёмной:
— Бля, дол я бу жать буаги на подпи? Како уя?! Ээ пиза, ча сдела.
Лиза давно научилась понимать эту словарную кашу и опрометью мчалась с готовыми на подпись бумагами в дубовый кабинет, наскоро размешав свой пахнущий помадой плевок в стакане с горячим чаем. Окончившая высшие курсы стенографии, она приспособилась по интонации и объему сказанного трансформировать директорскую белиберду в нормальную человеческую речь.
Внося дымящийся поднос в кабинет, с зажатой подмышкой папкой для бумаг, Лиза на автомате делала глупое лицо. И непременно такое, чтобы оно было хотя бы немного тупее лица Дюймовочки. Инчигов, раскорячистой подписью руководителя (которую за нехрен делать подделал бы любой школьный двоечник), не глядя, подмахивал документацию и швырял ее обратно веером через стол. Собирая со скорбным видом мелованные листы со стола и пола, девушка с удовольствием слушала, как ублюдок аппетитно прихлебывает чай с лимоном, опять не заметив в нем привкуса ее революционного гнева. Сколько раз она была на волосок от решения отравить эту сволочь, но была набожна и спасалась молитвами, от которых ей, как ни странно, становилось немного легче.
Выпив утром и поприсутствовав на селекторном совещании до полудня, Владимир Георгиевич шел обедать. После, немного отдохнув, он со свитой прихлебателей в лице главного инженера, которого он звал Молекулой из-за малого роста и инспектора ТБ по кличке Шакал, шел в цеха, чтобы устроить шмон в рабочих бытовках, либерально называя это паскудное занятие «обходом рабочих мест». Старую ефрейторскую привычку армейского шныря-каптерщика он так и не смог вытравить из души за годы своего славного правления, как ни старался. Его всегда болезненно тянуло покопаться в чужой тайне, пусть она даже с налетом грязи и дерьма.
В последнее время проверки бытовых помещений были скучным занятием — ни пылинки, ни окурка. Чего уж говорить о пустых бутылках из-под пива. Дюймовочка об этом прекрасно знал, его всегда интересовал в раздевалке один-единственный ящик, и нетрудно догадаться, что принадлежал он Жене Янышеву. В нем всегда лежало что-нибудь интересное, на грани запрещенного на производстве. Один раз они там обнаружили запечатанную бутылку водки, которая на поверку оказалась обыкновенной водой. Попробовав ее на язык, Шакал две недели провалялся в инфекционной клинике с дизентерией. На вопрос, почему Янышев хотел отравить инженера ТБ, тот резонно ответил: потому, что тот лазит по чужим шкафам. А прикомандированным эмиссарам санэпидемстанции Женя поведал, что вода набрана им из цехового крана с питьевой водой и он приготовил ее для анализа в их же богадельне . И, самое интересное, что взятые пробы воды из водопровода действительно показали наличие в ней кишечной палочки. Руководству дали по шапке, а про бдительность кочегара Янышева вышла статья в многотиражке треста. С тех пор Женя стал народным мстителем, которого плотно взяли на карандаш. Как только его не проверяли — и внезапно, и запланировано, но все было тщетно. Он не пил и даже не курил. Обладая неплохой памятью, он знал назубок все производственные инструкции и мог заткнуть за пояс любого инженера в вопросах профессионализма. Это был открытый вызов Дюймовочке и его шестеркам.

В этот раз, подойдя к шкафчику своего заклятого врага, троица была немало удивлена: на шкафчике, который никогда не запирался, вдруг появился замок. Владимир Георгиевич, тупо подергав его, сказал Шакалу:
— Лмай!
— Что?!
— Ломай, дуроеб! Под мою ответственность!!! — Побагровев, заорал на него Инчигов.
— Ломать не будем, — сказал, гнусно улыбаясь, Шакал и достал из кармана набор отмычек.
— Так вот кто у меня из кладовки кирпичи, приготовленные для дачи, ****ит…— попробовал пошутить Молекула.
— Тха! — коротко одернул шутника директор, что означало «тихо».
Все на некоторое время замолчали, было слышно только, как щелкает в замке отмычка.
Наконец замок поддался и Шакал, победно сияя, сказал:
— Мастерство не пропьешь! Замок-то говно, китайский. Хе-хе.
И со скрипом открыл дверцы. Все с любопытством уставились в темное нутро шкафа. На первый взгляд в глаза не бросалось ничего необычного, там валялось только провонявшее потом и промзоной барахло работяги, если бы не одна деталь — на верхней полке лежал вскрытый почтовый конверт без обратного адреса, однако надписанный до боли знакомым Дюймовочке почерком. Он моментально выхватил его из железного полумрака и трясущимися руками вынул содержимое. Первое что он увидел внутри — было цветное фото. На нем его Марго, абсолютно голая, сидела на полу, разведя колени. Пальцами левой руки она раздвигала блестящие от выделений срамные губы, а правой рукой, подняв грудь ко рту, ласкала сосок кончиком языка и с бесстыдной хитрецой глядя в объектив кому-то томно подмигивала. Прочитав записку, он сполз по стене и, закрыв глаза, из которых брызнули слезы бессилия, прошептал:
— Уволить пидораса, сегодня же… под мою ответственность…
И, поглаживая здоровенной рукой прихватившее вдруг сердце, отрешенно замолчал.
— Давно надо было уволить козла, а мы все либеральничаем. Я вот давеча подхожу к нему с утра, заглядываю ему в глаза и спрашиваю: Янышев, а что это у тебя шары такие красные? Ты часом дурь не покуриваешь? А он мне: да нет, срать дюже хочу, да работы невпроворот, сбегать некогда. Не подмените? Я быстро, даже подтираться бумагой не буду. О косяк дверной вытрусь и мухой к вам… — Нет, вы видали?! Он же в открытую издевается над нами… — попытался найти хоть какой-то выход из дурацкой ситуации Молекула.
— Пошли все нахуй отсюда! — внезапно заорал побагровевший Дюймовочка.

В этот вечер Инчигов крепко выпил и о многом передумал. Янышева уволили, подбросив ему в шкафчик мешок с цветметом, который заботливо собирал уже полгода для сдачи Шакал. На душе у Дюймовочки выли черти, он никак не мог взять в толк, как его Марго могла так поступить с ним?!
Иногда ему казалось, что это просто выходка ублюдочного кочегара, фотошоп. Но откуда в таком случае записка «Мастер, так, как ты, меня еще никто не имел. Твоя Маргарита»? Ведь почерк-то ее!
Возвращаясь домой, он полез к шоферу с просьбой «дай порулить» и, получив отказ, съездил тому по затылку. Водила, покрыв его трехэтажным матом, бросил машину и, плюнув на все, ушел пешком. Дюймовочка сам сел за руль и, неуклюже заезжая во двор, снес правым боком полный мусорный бак, порядком убив служебную «Волгу». Не полегчало.

Поднимаясь в лифте, он, натирая мочки ушей, пытался прийти в себя. Жена не любила его пьяным.
Когда он ввалился в прихожую, она встретила его в своем традиционном наряде: затянутая в черный облегающий корсет из латекса на красной шнуровке, чулках в сеточку и высоких сапогах на шпильках. На плечи небрежно накинут голубой атласный халатик, отороченный кроликом. В руках с натянутыми по локоть кожаными перчатками были два до боли знакомых Инчигову предмета — хлыст и грязная собачья миска.
Бросив посудину ему под ноги, Марго с грацией вставшей в стойку кобры, щурясь от дыма сигареты, в уголке чёрных напомаженных губ, зло прошипела:
— Раб сегодня изволил устроить бунт? Раб позволил себе лишнего: выпить и задержаться на работе, не испросив на то разрешения своей госпожи? Ну и какое сегодня выберешь наказание, чтобы я могла успокоиться и не раздавить тебе яйца прямо сейчас?! – Она резко ударила его острым носком сапога в пах.
Владимир Георгиевич упал на колени с пербитым дыханием, сдерживая боль и слёзы, проскулил, трезвея:
— Прости меня, если можешь, Марго. Я – виноват. Как мне загладить вину перед тобой?!
— Сначала поешь, а то я устала весь вечер ходить с грелкой на животе, согревая тебе, неблагодарному, ужин.
Марго присела голым сияющим задом над миской и щедро навалила туда дымящихся колбасок. – В прихожей было зябко от включенного на всю мощь кондиционера.
— Сегодня у тебя богатое меню: бывшая индейка с черносливом (я ела с косточками, не подавись), а десерт будет позже. Ешь досыта, сегодня из еды только это. Но сначала у меня для тебя сюрприз.
Инчигов, стоя на четвереньках, покорно нагнулся над тарелкой и начал, давясь, поедать содержимое. Ему было это не впервой, но привыкнуть к копре за годы брака он так и не смог. Вылизав до блеска миску, Дюймовочка покорно молчал, ожидая дальнейших действий своей госпожи.
Пока супруг поедал «ужин», Марго, сидя на банкетке в прихожей и вяло теребя серьгу в клиторе, выговаривала ему с упреком все, что у нее накопилось за последнее время.
— Тебя для того мой папа вынул из захолустной провинциальной жопы, чтобы ты пил на работе и позорил его честное имя перед людьми? У тебя, гондона штопаного, есть все: интересная работа, дом — полная чаша, твоя госпожа, наконец… Тебе этого мало, паршивец ты золотушный?! Мразь ты никчемная… Еще, что ли, подложить?…А теперь обещанный десерт, и не дай бог хоть одна капля упадет на пол! Открывай хавало пошире, выродок, попробуй, я сегодня пила Шабли, тебе должно понравиться.
Марго подошла поближе к мужу и жирной струей помочилась ему в рот. Закончив, она бросила ему ошейник с поводком в шипах и рокерских заклепках.
— Одевай, паскуда, у нас сегодня гости…
— Марго, но как же моя репутация?! Мы же договаривалась, никто не должен знать…
— Заткнись, слизняк, и делай то, что тебе говорят! Здесь пока я хозяйка… Надел? Пошли. Рядом, сучонок!
Она взяла поводок и силком втащила его на четвереньках в зал. Дюймовочка поднял глаза и обомлел: на диване вальяжно развалился уволенный им сегодня Янышев с расстегнутыми штанами, а секретарша Лиза, полулежа рядом, кончиком языка щекотала торчащий залупленный член улыбающегося кочегара. Время от времени она резко насаживалсь на елдак всей глоткой, касаясь губами волосатых яиц, а затем плавно слезала с него, оставляя тянущиеся ниточки слюней на конце, провисающие подобно телеграфному проводу. Увлеченная этим занятием, Лиза даже не удосужила взглядом своего начальника.
— Добрый вечер, Георгич, а мы тебя тут заждались уже. Как там? – Уж полночь блять,а Инчигова нет…хыхы. Чего только не передумали, уж как только не переживали. Маргошка-то, как вошь на гребешке, извертелась вся. Ужин стынет…Признавайся: за****овал? Шалун,сцуко...
— Надеюсь, тебя, придурка, знакомить не надо с гостями? Да, пока ты не съебнул спать, заруби себе на носу: завтра ты опять примешь Женьку на работу. И это без обсуждений.
— Но, Марго, он…
— Никаких «но»! Сделаешь, как я сказала. Он, в отличие от тебя, что-то знает и умеет. Иначе вылетишь как пробка отсюда. Поедешь обратно в свой ****опропащенск, колхозы поднимать. Да, и еще: звонил папа и сказал, что присмотрел тебе новое место в главке. Просил связаться с ним завтра и обсудить детали твоего перевода. А теперь пошел вон. На место, гнида вонючая.
— Спасибо, Марго. Я все понял. Я справлюсь. Я всем докажу, что твой раб чего-то стоит…

«Странная штука жизнь! Еще час назад мне казалось, что все кончено, а тут на тебе, наоборот, подфартило: работа в главке. Значит, еще повоюем! Хе-хе… А Марго? Да *** с ней, с Марго…» — думал, засыпая, Дюймовочка, лежа на плетеной тростниковой циновке в прихожей, под томные всхлипы и стоны веселящихся за прикрытыми дверями комнаты.