Что же ты наделала, горемычная?

 За годы супружеской жизни Ольга настолько устала, что уже ничему не могла радоваться как раньше. Мечты о счастье растворились в куче проблем и о себе напоминали разве что ночью. А когда родился  второй сын, то и на это времени не оставалось. Малыш, казалось бы, крепкий и здоровый, ночи спал тревожно. Не то чтобы плакал, а то кряхтел, то  ворочался  и вскрикивал. А Ольга, пережив болезнь первенца, кричавшего день и ночь, пугалась и вскакивала даже тогда, когда он мирно посапывал.
      - Нервы лечить надо, - ворчал муж, - никому от тебя покоя нет с твоими заморочками.
- Может, и надо – огрызалась Ольга, - а если бы ты, Коленька, столько ночей и дней проносил Андрейку на руках, если бы поторчал у дверей операционной и реанимации, как я. Если бы …
- Ну, завела… - пробурчал муж и от греха подальше замолчал.
Первый ребёнок Ольге достался очень тяжело. Нет,  беременность протекала спокойно, без всяких осложнений, и роды прошли благополучно. Но мальчик плакал без передышки. Первую операцию – на кишечник, ему сделали ещё в младенческом возрасте. Вторую – на сердце, в три года, когда ребёнок стал синеть и таять на глазах. Он уже не мог нормально спать, задыхался, и Ольга по целой ночи держала его на руках, боясь, что сын задохнётся.
Врачи, врачи, врачи… Больничные палаты, слёзы, отсутствие денег для поездки в Москву на операцию, пьянство мужа, озлобленность свекрови… Боже мой! Сколько пришлось пережить, пока Андрейка находился между жизнью и смертью.
         - И что толку, что ты его таскаешь по больницам, - упрекала её тогда свекровь, -дородная тётка, никогда ни чем не болевшая и потому не понимавшая, что это такое.     - Отступись, не жилец он, что Бог даст, а вы, пока молодые, другого заделали бы, глядишь, здоровым будет.
-  Ну что вы, мама, говорите, - сквозь слёзы отбивалась Ольга, - Как же отступиться, сын ведь, кровь моя. Да и ваша, между прочим.
- А вот так и отступись. Путя с него не будет. Так и будете на Колиной шее сидеть да на моей. – Не сдавалась свекровь. – А насчёт моей крови не очень-то… Я вона какая! – И она смачно хлопнула себя по крутым бёдрам.
-Да не нужны мне ваши деньги, - Ольга ещё сильнее зарыдала, - мне мама с папой помогут. А от вас дождешься, как же… И нечего кичиться своим здоровьем, лучше посмотрите, как сыночек ваш пьёт.
- Не видела ты, голубушка, как пьют-то. Вон у меня мужик пил, это пил. И подох, царство ему небесное, от водки. Троих одна выходила. Не то, что твоя мамочка, за батькиной спиной по больницам  нежится. «Мама с папой помогут.» – передразнила она Ольгу. – Поглядим, кто поможет.
     Эти споры были бесконечными и бессмысленными. В конце концов Ольга всё же поступила по-своему. Повезла мальчика на операцию в Москву. И свекровь никуда не делась, денег подбросила: быка продала да двух свиней заколола.
Андрей от операции отошёл быстро. И хотя по рекомендациям врачей он должен был какое-то время беречься, мальчик  сидеть на месте не мог. Он порывался бегать, прыгать. А Ольга ходила за ним как привязанная. Ещё целый год она боялась  доверить сына не только детскому саду, но и родным бабушкам. Но постепенно жизнь вошла в свою колею. Когда  Андрейке исполнилось пять лет, Ольга наконец-то пошла работать. Но не на родной завод, где нужно было находиться от звонка до звонка, а носить почту. Участок ей дали маленький, на полставки – был такой, вот и вошли в положение. Она всё время переживала за сына. То звонила в детсад, то забегала, чтобы узнать, не случилось ли чего с Андрейкой. И только узнав, что всё нормально: не заболел, не  плачет, никем не обижен – успокаивалась и шла дальше  разносить газеты и радовать стариков пенсиями.
А мальчик хоть и не болел, но физически был значительно слабее своих сверстников и почти на голову ниже многих из них. А когда стоял в школе на своей первой линейке нарядный и торжественный, то это особенно бросалось в глаза. И Ольга не смогла сдержать слёз. Это были и слёзы радости – (вот и её сынок пошёл в первый класс, а говорили…), и слёзы печали и непонятной тоски и тревоги. Всё ей казалось, что с её мальчиком, которого она с таким трудом вытаскивала (и вытащила таки) из лап смерти, может что-то случиться.
Когда Андрейка подрос, она всё же решилась на второго ребёнка. И даже немного успокоилась – прекратились всплески отчаянья. И самым отрадным, когда родила, было то, что старший сын малыша не только принял, но и по-своему полюбил его.
- Мама, ну почему он у нас такой хорошенький – с удивлением рассматривал он маленького Мишку. – А вот у Соевых некрасивый, правда же?
- Ну, что ты Андрюша, для нас Мишенька  хороший, а для Соевых их малыш, - стараясь быть искренней, отвечала Ольга. А сама тоже считала, что Мишка всё-таки намного симпатичнее.
Но иногда она  замечала в глазах Андрейки грусть, особенно когда, заигравшись с малышом, на какое-то время забывала о старшем сыне. Всё-таки он привык, что внимание и любовь матери без остатка отдавалась ему. А теперь вот появился Миша. А он, Андрейка, как-то отошёл на задний план. Всё чаще он слышал: «Ты большой». А ведь совсем недавно, каких то два–три месяца назад был маленьким.
  В тот страшный летний день Ольга затеяла стирку. Погода была хорошая, легкий ветерок, солнце – как раз для стирки благодать. С Мишенькой занялась свекровь, а Андрей возился  с колёсами от старого велосипеда,  что-то мастерил.
- Не скажу, что. Сделаю – увидите, – отвечал он загадочно на вопросы матери и бабки.
Улицей, на которой жили Никифоровы, городок заканчивался. Дорогу, что проходила мимо их дома, и дорогой-то назвать можно было с натяжкой. Так, грунтовка, наполовину заросшая травой. По ней редко когда пройдет какая машина или мотоцикл, а всё больше тётки с тяпками на свои две-три сотки и обратно. Откуда взялся этот военный «Урал» на дороге, по которой они отродясь не ездили, Ольга так и не узнала. Услышав шум мотора,  резкий звук тормозов и дикий женский крик, она сначала заметалась по двору, шепча дрожащими губами: «Андрейка, Андрейка». А увидев, что во дворе сына нет, бросилась на дорогу. Там в стороне от машины без движения лежал её мальчик, а рядом с ним катался по земле солдатик и дико выл: «у-у-у». Неподалёку стояли две женщины с тяпками в руках, в ужасе глядя на эту страшную картину.
Ноги у Ольги подкосились, и она  без памяти рухнула прямо у калитки, не успев сделать даже одного шага. Она не видела,  как вышла с малым на руках свекровь, как она кричала, причитала над телом внука. Кто-то из соседей и невесть откуда взявшихся зевак вызвали милицию и «скорую». Тело мальчика накрыли каким-то облезлым покрывалом. И был он, десятилетний ,таким маленьким, что казалось, будто под покрывалом кроме дорожной пыли ничего и нет. «Скорая» только и сделала, что констатировала смерть да ещё помогла придти в себя Ольге. Она сначала не могла понять, где находится и что с ней произошло. Но когда вспомнила, дико заголосила и стала рваться туда, на дорогу. Ей сделали ещё один укол. Она немного успокоилась, свернулась в калачик и тихо, по- щенячьи заскулила. Пришла мать, (кто-то, видимо, сообщил) и они со свекровью стали обдумывать, что делать дальше.
Куда и зачем бежал Андрей, так никто и никогда не узнал, как и то, что он хотел сделать из старого велосипеда. Да это уже было и неважно. Мальчика увезли в морг, и забрать его можно было только на другой день. До похорон Ольге несколько раз вызывали «скорую». Может, потому ни когда выносили гроб, ни на кладбище она не плакала. Только затравленно, с непониманием глядела вокруг и думала: «Зачем эти люди? Что им надо? Какое им дело до моего мальчика, до моего горя?»
О том, что такое же горе могло быть у любого из тех, кто пришёл проводить в последний путь её сына, ей и в голову не приходило. Разве может чьё-то горе сравниться с её горем? Разве осознание чужой беды может свою сделать легче? Хоть сотни раз кидай их на весы, своя перетянет. Но это она говорила уже спустя много дней свекрови, когда та пыталась её как-то возвратить к жизни. А там, на кладбище у неё не было ни слёз, ни слов. Она только тихо бормотала: «Сыночек мой! Сыночек! Как же это? Что же это?» И едва не ушла в яму вслед за гробом.
На поминках её с трудом заставили сесть за стол. Но, к своему удивлению, она почти проглотила борщ весь до капельки. Затем молча встала из-за стола и пошла легла. А когда все разошлись, то в спальне Олю не нашли. Мать обежала вокруг дома, заглянула к соседям, почему-то вышла в огород и, ни с чем вернувшись в дом, горько заплакала.
- Успокойтесь, мама, я знаю, где она, вернее, догадываюсь, –сказал Николай и отправился на кладбище. Он изо всех сил старался держать себя в руках, и у него, человека слабого, это как ни странно, получалось.
     Ольга и в самом деле была там. Она молча сидела прямо на земле около могилы, раскачиваясь из стороны в сторону. Так же молча, повинуясь мужу, встала и пошла домой. Там уже всё было прибрано. Мать с отцом сидели потерянные, а свекровь пыталась кормить из бутылочки капризничавшего Мишку.
-Ну что ж ты так, Оля? Миша-то голодный, сутки без мамкиной титьки, - стала увещевать её свекровь. –Андрюшу уж не вернёшь, а этого тебе поднимать.
И здесь Ольгу словно прорвало. Она кричала, что Миша нужен был не ей, а им всем, что свекровь всегда не любила Андрея и называла его квёлым, недокормышем,  что лучше бы Кольку так-то и она бы тогда посмотрела на его маменьку. Много обидного для всех своих родных  выкричала она сквозь бурный поток слёз, накопившихся в ней за эти полтора кошмарных дня. Свекровь взялась было отгавкиваться, но Ольгина мать, женщина тихая, болезненная, успокоила её:
- Не надо, Маша, молчи, это не она говорит, это горе её. Пусть выплачется, выкричится.
- Да нешто мне не больно, - с обидой в голосе отвечала Мария Антоновна. – Я ведь не чужая ему и тоже не один день за ним ходила, как болел. Да ведь Мишеньку жалко, живое же дитя, есть хочет.
Но Мишу всё же пришлось переводить на смеси, молоко в груди у Ольги перегорело. Да и потеряла она к ребёнку всякий интерес. И не только к ребёнку, а и к жизни вообще.
- Ну чего ты сидишь, в одну точку уставившись, али дел нет? – пыталась встряхнуть её свекровь. – Не вернёшь уж Андрея, давай теперь всю любовь–то малому.
- Ничего вы, мама, не понимаете. Ни один человек не может заменить собой другого. Вы не хоронили детей, – как бы нехотя произнесла Ольга.
- Детей не хоронила. Но у меня брат погиб, сестра молодой умерла, родители, - ответила свекровь. – Или, думаешь, не жалко?
От этих слов у Ольги слёзы брызнули из глаз. Она вскочила и, закричав, срываясь на визг: «Что вы сравниваете – сестра, брат…У меня сына нет, совсем нет и никогда не будет, ни-ко-гда!» – вылетела вон, громко хлопнув дверью.
- Моя-то в чём здесь вина? – вслед ей с обидой проговорила свекровь.
Но Ольга этих слов уже не слышала. Где-то через полчаса Мария Антоновна забеспокоилась и выключив газ, вышла во двор. На улице было тихо и нестерпимо жарко. Невестки нигде не было. Она прошла в сад, заглянула в туалет. И вдруг, как будто кто подтолкнул, со всех ног бросилась в сарай. Ольга стояла на чурбаке и прилаживала к стропилине верёвку. Мария Антоновна резко толкнула её и закричала: «Ты что, с ума сошла?» Но, посмотрев в её глаза, поняла: да, сошла.
В психиатрической больнице с Ольгой первое время особых хлопот не было. Она  хоть и не шла  ни с кем на контакт,  но и больших проблем не создавала. Принимала  безропотно все назначения врачей и подолгу смотрела в окно, где в огороженном высоким  кирпичным забором парке гуляли выздоравливающие. И хоть эта замкнутость  и уход в себя тревожили врачей, но не настолько, чтобы помещать её в палату тяжелобольных, где у двери дежурили санитары. А она,  предоставленная своим мыслям, перебирала в уме, что не так делала, почему допустила до гибели сына. И винила в его смерти всех, даже маленького Мишеньку, который отнимал, по её мнению, внимание, предназначавшееся Андрейке. Но главным виновником всего происшедшего считала себя. Ей всё казалось, что она чего-то недодала сыну, чего-то не успела для него сделать. То вспоминала, как он ей начал рассказывать какой-то фильм, а она, отмахнувшись как от назойливой мухи, ушла тяпать картошку. То  ещё давным-давно, когда  сам не умел читать, он просил её почитать ему книжку, а  она спешила приготовить ужин до начала сериала и читать не стала. То, как не купила ему игрушку, потому что та была слишком дорогая. И таких, терзающих душу, воспоминаний  с каждым днём становилось всё больше и больше. И они казались всё значимее и значимее. И уже молча переносить их Ольга не могла. Она ложилась на кровать, поворачивалась к стене и начинала выть, как тот солдат, что задавил её сына. Заканчивалось вытьё уколом, после которого она  просыпалась разбитая и уставшая.
- Ты открой мне душу, девонька, может чем помогу, -уговаривала её соседка по палате, пожилая женщина, трижды пытавшаяся свести счёты с жизнью, за что и направлялась в  «психушку». Курс лечения у неё заканчивался, и она чувствовала  себя довольно сносно. Возможно до следующего приступа, а возможно и навсегда.
- А чем вы мне поможете? Сына вернёте, чтобы я смогла для него сделать всё, что не успела? – с вызовом спросила Ольга. –Так не вернёте.
- А всего и не сделаешь, хоть бы вы  с ним и три жизни вместе прожили. – Спокойно ответила соседка по палате. – Небось думаешь, что если бы знала, что он умрёт, то и то бы сделала, и другое бы, и третье…
- Вот именно, если бы знала… Хотя, тётечка, миленькая, я знала… Нет не то, не знала, я чувствовала, что с ним что-то должно произойти. Я всю жизнь за него боялась, всю жизнь чувствовала.
- Так это ж ты своими думками погаными беду к нему и притянула. Иль не слыхала никогда, что всякая думка  воплощение своё имеет? –всплеснула руками старуха.
- Потому и жить не хочу, – прошептала Ольга.
- А это ты зря. Хочешь, чтобы твоё место в этой палате мать твоя заняла? Жить она не хочет…
- Да вам ли об этом говорить, - возмутилась Ольга, - сами-то сколько раз в петлю лазали?
- А ты меня не ровняй. Я жизнь прожила. Меня родной сын обобрал да бьёт ещё смертным боем. И жить мне негде. Я, может, здесь только и отдыхаю.
После этого женщины замолчали и погрузились каждая в своё воспоминание.
…Ольга проснулась оттого, что её звал Андрейка. Сначала подумала, что это ей послышалось. Но голос был настолько реальным, что она вскочила и бросилась туда, откуда он слышался – к окну, и начала громко барабанить по стеклу. Прибежали санитары и с трудом уложили её на кровать. Она вырывалась что было сил, царапалась, плакала и кричала: «Пустите, сволочи, там мой сын!». После укола Ольга успокоилась и уснула. Но когда такой приступ повторился, её перевели в палату с санитарами дежурящими у входа и в буйстве стали привязывать ремнями к кровати.
Однажды, когда голос звал особенно настойчиво, а санитар то ли задремал, то ли задумался, Ольга каким-то образом залезла на окно и сквозь решётки стала  стучать так сильно, что стекло разлетелось вдребезги, а она потеряв равновесие рухнула на пол, задев головой кровать и затихла. Все решили, что Ольга насмерть разбилась и сочувствовали дежурному санитару  и врачу. Но оказалось, что раны от падения были поверхностными, а смерть наступила от внезапной остановки сердца.
…Не пережила  сердешная, не сумела, загнала себя. – шептались старухи на кладбище.
-Что же ты наделала, горемычная? – причитала свекруха, - на кого малого оставила? Зачем сдалась тоске беспросветной? Ни о  ком не подумала. И всегда ты так …
-Замолчи, мама, - зашептал ей на ухо, подошедший сзади Николай, _ пожалей тёщу да людей постесняйся. И так разговоров не обберёшься.
Мария Антоновна бросила быстрый взгляд на почерневшую, убитую горем, тупо смотревшую в пространство сваху и стала неистово креститься, повторяя как заведённая: - Прости меня, Господи, прости меня, Господи, прости меня, Господи…
А в это время в соседнем селе в маленькой церквушке просила прощения у Господа и бывшая соседка Ольги по палате. И за себя просила, и за Ольгу, и за её родных, и за своего непутёвого сынка, и за весь медперсонал психиатрической больницы.