Письмо от 27 декабря 1945 года

       27.12.45

        [Здравствуй, мама!

        Крепко жму] руку и желаю тебе [всего наил]учшего в твоей жизни, главное, будь здорова. Сегодня получил твое письмо от 18.12.45 и вот сегодня же спешу ответить. Я жив и здоров, успехи в учебе хорошие.

        Как я уже тебе писал, второй экзамен (сдавали 20.12.45) я сдал на «5», вчера впервые за все время спросили по литературе. Ты ведь знаешь, как я люблю этот предмет. Материалу скопилось за эти три месяца много, но я вышел бодро и ответил на «5».

        Я уже тебе писал, что ездил в Ростов насчет пенсии. Результат такой. Три дня назад я получил пенсию за два месяца сразу (задолженность за это время) и теперь буду регулярно получать каждый месяц до сентября 1946 года, так что теперь мне будет, безусловно, легче.

        Мама! В трудную минуту жизни незадолго перед получением пенсии я продал свою телогрейку за 750 рублей и вместо нее купил шинель за 550 рублей. Шинель еще приличная, почти новая, английская, зеленая. Я бы никогда этого не сделал, но нужны были деньги до зарезу, а давать телеграмму тебе, так у тебя же ведь тоже нет их. У одного товарища взял безрукавку меховую тогда же, так что не мерз и не мерзну.

        Ты, правда, пишешь, что для меня приготовила телогрейку, но хорошо бы было, если бы из этой шинели сделать ватный пиджак, ибо материал на верх очень хороший и вполне приличный. Хорошо бы, если бы ты к моему приезду подготовила ваты и подкладку и за время моего пребывания дома сшила пиджак. Дело в том, что я же […] надо шить шинель […] мне немного короткая […] солдатски (как моя фронтовая) […] можно поговори с Никоновой, а если нет, то не надо. Может быть, тогда что сделаем летом. Денег на это дело я привезу или могу тебе выслать сотни две. В общем, напиши свое мнение.

        Мама! Посылки мне не высылай, Христом Богом тебя прошу, т.к. теперь уже, вероятно, я ее не успею получить. Во всяком случае мне осталось самое большее до приезда домой 1; месяца, а то и меньше, и если я прожил 3; месяца, то это время проживу безусловно. Мама! Я знаю, что тебе тяжело, но не думай, что и мне легко. Скажу лишь одно, крепись и мужайся, дорогая. Ты меня жди […] 23 года [осталось …].

        Я на верном пути, через 1; года я буду со специальностью. Тогда заутро же посажу дома и создам условия, чтобы ты отдохнула. Знай, что я пока жив, я тебя не забуду.
Погода у нас уже с неделю стоит теплая. На улице тает снег, с крыш капели, как весной, и только резкий ветер с моря немного портит погоду. В общем, не знаю, как будет дальше, а пока чувствуется, что живешь на юге (холода были, но налетали дня по 3 – 4 и отпускали, так было раза два).

        Ну, мама! Пиши! (Не ругай меня за телогрейку. Я не прогадал, а выручил денег 200р.).
        Вова.


        Почему столько внимания проданной телогрейке? На этот вопрос дед ответил в своем дневнике: «В детстве особого достатка в семье не было, после смерти отца в 1936 году жизнь стала еще более экономичной. Когда я в 1941 году заканчивал среднюю школу – качался от голода. Молодой парень, я получал 300 гр. хлеба в сутки. Мать работала в Богородицкой больнице в регистратуре (записывала на прием к врачам больных), на нее давали 400 гр. хлеба приварка, даже картошки не было вдоволь. Затем началась война. Опять лишения и недостатки, ранения, контузия, инвалидность 2 группы».