Вслух

Тёма часто думал вслух. Хотя, ну как часто? Вот к примеру гигантскому разумному еноту Микаэлу из параллельной Енотовой вселенной, делившему с Тёмой один кластер в универсуме, казалось, что часто. Но да бох с ним, с Микаэлом, речь-то не о нем. Тёма о его существовании и не подозревал даже, хотя чудилось порой, будто кто-то тепло дышит в затылок.

Вот говорят, к примеру, о человеке -  «силен задним умом». Задний ум Тёмы был Виталием Кличко среди задних умов. Он настолько подпирал ум передний, что тому оставалось судорожно и жалко барахтаться, вынуждая хозяина попадать в ситуации неудобные, потешные и попросту стыдные. Так и появилась у Тёмы склонность погружаться в мир альтернативных выигрышных поступков, где он был безусловно прав, справедлив, остроумен и безукоризненно честен.

А как же окружающие? Да как… Ну вот коллеги, скажем, попривыкли. Сидит себе Тёма в своем уголке с остекленелым взглядом и вдруг возьми да скажи «По правому краю… Да, по правому краю. Не то. Оно не там. Вот а они нет. А так бы. Конечно по правому. Оно лучше и опять же рост!» Переглянутся коллеги поверх мониторов, мол, ну да, как обычно. Ну спросит разве что один, просто для проформы «Что ты говоришь?» Поднимет Тёма голову, будто вынырнув из воды, скажет «а?» Потом поймет, в чем дело, дежурно устыдится и махнет рукой «Да я так… О своем». И коллеги опять уйдут глазами в электронные таблицы, лишь в курилке разок традиционно спародируют тёмино «да я так…» - но без злобы, по-будничному.

Но с незнакомыми, конечно, сложнее. Едет Тёма в вагоне метро. Книжку в руках держит. Вроде читает. Только страница не перелистывается уже шесть остановок как. И взгляд все больше не на вязь строк устремлен, а в смутное отражение в темном стекле, за которым бесконечными червями тянутся какие-то неведомые силовые кабели. Скажет тут Тёма «Совершенно очевидно, что Знателю не достроить монорельс. Это исключено. Это не то а как бы а что. Это ведь очки. Они решают! Решающие очки!» А стоящая рядом женщина в черном полушубке и меховой шапке в тон вздрогнет, как от слабого удара током, покосится на Тёму боязливо, да на всякий случай пойдет поближе к дверям. Хотя и выходить нескоро.

А как если песня привяжется? Ведь бывает же, что привязывается песня, и хоть ты тресни (пардон за невольную рифму), прокручиваешь ее в голове на бесконечном повторе. Держится Тёма поначалу, держится, а потом возьми да завой «...Pleasures remain... So does the pain...Words are meaningless...And forgettable» А бабка, навстречу идущая с пакетом картошки, нахмурится да бросит, поравнявшись «Вот чумовой!»

А как он сам-то ко всему этому относился? Ну как, стеснялся конечно, но и стеснение уже привычным стало, что ли. В конце концов мысли текли постоянно, логически перетекая из одной в другую, создавая единую подсознательную смысловую реку, волны которой, порой не умещаясь в гранитных берегах подконтрольного, выплескивались наружу обрывками словоформ. Другое смущало Тёму. Бывало, находясь наедине, он вдруг говорил слова, совершенно не связанные ни со смысловой рекой, ни даже… ну вообще хрен знает!

И самыми искренними, честными и простыми были одни единственные слова – «Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ». Их он неожиданно для самого себя ронял перед сном, уткнувшись лбом в прохладную стену с шершавыми обоями, едва сладко пахнущими впитавшимся давным-давно клейстером. Их он произносил, уткнувшись лицом в глухую перьевую тишину подушки, пахнущей волосами. Их он слышал от себя, вглядываясь в белеющий во мраке потолок. И удивлялся, так как не зрил и не воображал ни одного сформировавшегося объекта, к кому они могли быть обращены. Должно быть, ему просто нравилось, как они звучат.