Босяцкие подгоны

                *

             -- Пришли, значит – сказал Федор и улыбнулся красивым ртом с рандолевыми зубами. Второй от центра верхний зуб был выбит позавчера гадом Мишкой. Чок-чок-чок, поделал Федя языком в образовавшемся отверстии.
             -- Ну и что? – он глядел безмятежным взором потомственного идиота.
             Красивый человек.
             Глубокий атеист.
             И я его за это осуждал. Ты можешь в церковь не ходить, но верить должен. Хоть в чох, хоть в себя. Сам я в церковь хожу, пристально изучаю сопутствующую литературу и размышляю над институтом старчества. В юности мечтал стать монахом, но помешали бушующие в глубине порочной натуры страсти.
             А Федя осуждает меня. За то же самое. За страсти, литературу и мечту о монашестве.
             -- Ты что – говорит – делаешь, так твою разэдак? А как же наша светлая греза о богатстве и полном достатке? Когда нам выбили первые зубы, мы что с тобой решили? Что вставим металлокерамику или фарфор. А вставили рандоль напильником деланный, да и то не все. Ты сколько вставил?
-- Девять.
-- А я семнадцать.
             Федерико не замечает противоречия. Я, предавший идею богатства, с железными зубами и он, идею отстаивающий, с ними же. Так какая разница, если оба собираем металлолом.
             Правда, у меня зубы почище, я их иногда шкуркой нулевой зачищаю. А Федя только водкой промывает и то не очень старательно.
-- Пришли, значит – повторил Федор Федорович.
             И мы воззрились.

                *

             Было на что.
             Не машина, а удача. 
             Тут Федерико отвлекся на маленький ежедневный подвиг – звонок жене. То есть, это у них теория такая, мол, нетрудно раз в жизни совершить крупный подвиг – отдать кошелек или жизнь за любимого, украсть коня и подарить свой парашют. А вот совершать каждый день мелкий, но нужный – тяжело, практически невозможно. Уступить последнюю конфетку к чаю, не забыть позвонить домой, позволить рысачить по телевизионным каналам.
             А Федя, ничего, совершает и не гордится.
             А однажды он жену чуть не добил, подав ей кофе в постель.
             Респект такой от полноты чувств проявил, что женщина в себя приходила два дня. С непривычки пролив чашку на живот. Спасибо – поверх нового одеяла.
             Но я ему говорю:
-- Ты, раз такой заботливый, лучше бы легалку перестал курить, а то обжахаетесь «Нирваной» как кролики и кочумаете потом до Пиренеев.
-- Чего?
             Мы с ним, помимо мечты о полноценных вставных зубах, лелеяли еще мечту о раритетном автомобиле. Чисто коллекционном. Каком-нибудь Мерседесе тридцать девятого года или Паккарде девятьсот восемнадцатого. Неплохо, чтоб он принадлежал министру Пуанкаре или Вере Холодной, можно Ивану Мозжухину.
             Меня тянуло к немым звездам, а Федю к политикам, но оба мы сходились на Мини Купере Джона Леннона.
             Автомобиль был нам нужен для его реставрации и последующей продажи за бешенные иностранные деньги. Но мне и для души, конечно, хотелось покопаться в исторической технике, ставшей произведением искусства.
             Федерико еще предлагал восстановить старинный самолет или мотоцикл, а я склонялся к вытаскиванию из новгородских болот королевского тигра одной из знаменитых панцирных дивизий вермахта.
             Но для этого пришлось бы нанимать вертолет за ломовые бабки и урегулировать вопросы с кучей граждан, жаждущих прикоснуться к военной истории загребущими ручонками.
             Предпринятые нами многомесячные поиски, привели в деревянный сарай-гараж на окраине районного городка.
             Городок назывался Озлюпино.

                *

             -- Пришли, значит – сказал Федя и улыбнулся своим рандолевым ртом так, что даже мне, на минуту, стало нехорошо. А я ведь, человек к Феде привыкший.
-- Кончай повторять эту херню.
-- Какую?
-- Еще раз курнешь перед рыбалкой, получишь в рыло.
             Федерико сделал вид что обиделся и прошептал:
-- Ты видел?
-- Ну.
-- Это ж мечта.
-- Всяко.
             Перед нами стояли руины легендарной «Полуторки» ГАЗ-АА.
             Но что-то с ней было не так.
             Я прошел вдоль борта и чуть не сказал – ****ь, что для меня неестественно.
             В землю дырявого сарая, врос не просто АА, а – ААА, трехосный грузовик повышенной проходимости, выпускавшийся с 1934 по 1943 годы. С фордовским чахлым пятидесятисильным движком.
             И хотя таких машин настрочили достаточно много, тысяч тридцать, в отличие от, скажем, СУ12, которых было сделано штук сорок пять, тем не менее, это был явный гуд.
             Экскурс в историю автотехники:
             Эти фордовские моторы были придуманы для полей Айовы, а не для дорог нашей Смоленщины, и пушку, к примеру, грузовик за собой уже не потянет, а так, ваще, дивная штука. Три оси – это не хрен собачий, и по снегу идет как родной, а с цепями и солдатским матом, и по грязи пролезет.
             Короче, машина Победы.
             Я, как только на крылья его взглянул, сразу понял – надо брать. Истинная вещь. Видоизмененная, у них крылья чутка, но отличались от классических «Полуторных», с другой стороны, кто их подделывать-то станет.
             Хозяин, мужик лет сорока с жирной мордой вкусно пьющего крестьянина, сказал:
-- Дедовская техника, фамильная – и поежился в новом камуфлированном бушлате – баню достраивать надо.
             Я тут же представил развешанные вдоль стен веники.   

                *

             А Федор посмотрел на хозяина руин с оттяжкой и произнес:
-- Мыться, значит, любишь.

                *    
             И как в горячую воду глядел. 
             Ни хрена у нас не вышло.
             Уперся владелец и наследник раритетной техники в сумму неприподьемную для нас, и все.
             Как отрезал – пять тысяч долларов и ни центом меньше.
             Сколько не увещевал его Федя, взывая к патриотизму и совести, сколько не запугивал рандолевой улыбкой, не сдвинулся механизатор с места.
             Два с половиной литра водки выпили с этой сволочью – не помогло.
             «Шестую» жигу давали и три тыщи рублей – не берет.
             Наконец Федерико, предложил убить его к ядреной фене, и снять проблему, но я от таких радикальных методов его отговорил. Я, вообще, за гуманность. А Федор – против.
             Вот я и говорю – не доведет злоупотребление до добра.
             Да еще зубы эти тускло сверкают в прокуренной горнице.
             Как в сумраке богов.