Глава 50. Коровий ансамбль. Ночная рыбалка

Просыпаться под музыкальный звон колоколов и колокольчиков, и прослушав этот необычный ансамбль, чем-то схожий с известным « караваном» Дюка Эллингтона и  потом снова крепко заснуть, досматривая утренние сны, об этом остаётся только вспоминать.
  И вспоминать беспечные детские и школьные каникулы,  проведённые на бескрайних просторах  зелёных лугов, лесных речках нашей российской прежней деревни.  Сегодня я считаю себя счастливейшим человеком, получившим ощущение от этой природной идиллии, и в своё время,  успев насладиться ею. А этот необычный музыкальный ансамбль состоял из деревенских коров и тёлочек, с подвешенными колокольчиками на шеях,  но разных размеров. Колокольчики  у каждой коровушки был свой и с индивидуальным дизайном и извлекаемым звуком. Звук зарождался в начале деревни от первой, выгнанной коровы,  из хозяйской ограды. Потом присоединялись другие коровы с подвешенными такими же колокольчиками и изготовленными не советским ширпотребом, а возможно или хозяином  этого молочного животного или местным кузнецом на заказ, но без колокольчиков коров  просто не было.  И вот, по мере увеличения, проходящего по деревне стада, нарастал и увеличивался переливающийся звук этой  музыкальной какофонии. Музыка эта всё приближалась и приближалась к окну вашего дома,  до самого крещендо, а потом также медленно исчезала и стадо,  выйдя за околицу деревни и оставив за собой « блины» направлялось пастухами на места, разрешённые для пастбища. Но не везде в советское время можно было пасти коров,  да и поля почти все были засеяны, и не было пустых, как сейчас,  полей, а сенокосные угодья тоже охранялись администрацией колхозов. Поэтому и коровок гнали обычно в лес и там они выщипывали полянки небольшие или берега лесных речушек, но в любом случае наедались, набродившись по лесным зарослям. Вот поэтому и нужен был им музыкальный инструмент подвешенный на шею, и не раз нам приходилось по этому колокольчику находить отбившуюся корову от стада и проявившую свой вдруг и ни с того и не сего, норов. Очень выручал этот колокольчик. Пасти коров разрешали уже подросшим местным ребятам, и я ещё и не подросший для самостоятельного выполнения такой работы, иногда навязывался в компанию молодого пастуха и помогал пасти. Но, так как коров выгоняли очень рано и ещё до восхода солнца, то не всегда меня и тянуло на такие подвиги.
   Вот так. Я уже приехал в гости и на всё лето к тёте Клаве в деревню Белопуховы. Деревенька, в которой жила тётя значительно отличалась от дедушкиных Королёвых и своей населённостью и окружающей природой, а так же детским населением почти моего возраста, хотя она была всего из полторадесятка домов, но круг моего общения  с местными ребятами был значительно шире,  чем в дедушкиной деревне. Да и у тёти были свои дети, которые же мне были двоюродными, а было их у неё не мало, а некоторых я еще качал в подвешенной люльке, которая крепилась к длинной жердине,  прикрепленной к потолку. Видимо, не одно лето я прожил у тёти, так как помню, что мне пришлось дёргать за верёвку и качать нарождавшихся пацанов,  а тётя их рожала с чёткой периодичностью.
  То, что я качал в этой скрипучей люльке и Гальку и Шурку и Ваську и все они появлялись как грибы и каждый год, я нисколько не сомневаюсь. Но, у меня были в этой семьи и постарше братья: Валентин, уже работавший трактористом, Михаил  подросток и старше меня лет на пять и две ещё сестры Нина и Алевтина, которые были мне почти ровесницы.
Итого семь человек и я восьмой. Но тесноты как-то не ощущалось,  и все были чем-то заняты и никто не мешал друг другу, я так вообще,  пропадал в деревне с деревенскими ребятами. А дел у нас было много и мы не сидели дома. Несколько раз за день сбегаем на речку, которая называлась – Токовица.  Речка эта была лесная и очень живописная, с вьющимися как змейка берегами и  небольшими омутами,  которые  иногда соединялись между собой просто узким ручейком, но никогда не пересыхающим. Много чего у меня связано с этой лесной речкой. Обычно мы выбирали какой-нибудь пошире омут, запружали его кольями и дёрном и ещё добавляли ему глубины и ширины. В этой речке я и научился плавать и как все начинающие дети,  по - собачьи и по - бабьи. По – бабьи,  это когда сразу двумя руками гребёшь под себя, а по - собачьи, знаете, попеременно, перебирая руками. В общем,  у меня были успехи в отличие от того случая, когда я топором пошёл на дно. Очень я любил нырять,  и как можно дольше находиться под водой, и перенырнуть от берега до берега мне ничего не стоило. Живность речки была тоже странная,  и в ней водилась какая-то стандартная по размеру рыбка,  и название её никто мне не мог сказать,  но её было много,  и она буквально налетала на опущенного червяка и мы её ловили много, тётя Клава пекла из неё отличные рыбники с зелёным нарезанным луком. Ни плотвы, ни окуня  я,  ни разу не поймал, как будто и не было этой породы рыб в реке. А вот щука и щурята были,  и мы с пацанами успешно ловили этих небольших щурят в намёт или в маленький бредень. Технология ловли была обычно такая; подходишь тихонько к берегу,  и топаешь ногой, щука, стоящая в камышах, или под кустом обязательно бултыхнётся.  Перегораживаем узкую часть намётом или бредешком,  а с другой стороны омута начинаем ботать,  и шуметь,  и мутить  и прочее. Как правило,  щучка всегда была у нас в сетке. Улов делился поровну и мы радостные и счастливые с добычей возвращались в свою деревню.
  Ещё один момент хочется отметить. Обычно у жителей деревень того времени была одна фамилия на всю деревню и если о ком-то говорили в третьем лице, то не по фамилии называли, а по имени матери или отца, ну например: Миша Манин,  Коля Танин,  Митя Ванин и так далее и всё и всем было понятно  о ком идёт речь. А на настоящую и ночную рыбалку мы ходили уже  на другую более большую речку, на которой стояла действующая водяная мельница, и которая молола зерно, превращая его в муку. Мельница эта имела название и среди населения называлась Николиной мельницей. То ли по имени её прежнего раскулаченного хозяина, то ли ещё почему-то,  мы не знали. Но когда большие ребята собирались на рыбалку,  с ночёвкой  и на Николину мельницу, я просто рдел от счастья,  от предвкушения этого удовольствия. Тётка мне ничего не запрещала,  и я увязывался с деревенскими парнями. Если на Токовице я мог ловить на нитку с бутылочной пробкой вместо поплавка, то на Николиной на нитку рыба не идёт, а в продаже тогда ведь жилка не продавалась, её просто ещё в природе не было. Поэтому ребята плели лески из лошадиных хвостов и успешно этими лесками пользовались, а поплавок просто из срезанной камышины. Всем этим ребята меня обеспечили, но когда я прихватил своё высушенное из рябины удилище, ребята рассмеялись и сказали, что не надо его брать и они тоже были без удилищ. Мои расспросы были бесполезны. Потерпи,  узнаешь – ответили мне. До Николиной было километров пять, если не больше. Не доходя до мельницы, и чуть свернув с дороги, мы зашли в рощу, которая состояла из сплошного соснового сушняка.  Стволы были тонкие и достигали до десяти метров высотой. Вырубив, а скорее выломав, себе по удилищу мы продвигались к месту рыбалки.
  То, что открылось передо мной через несколько сот шагов, даже не поддаётся воображению, но в памяти моей осталась действительность этой сказочной картины!
   Зеркальная гладь громадного омута или даже больше похожего на небольшое озеро, а на самом деле это была накопленная вода, запруженная  деревянными мощными затворами. Вода эта в определённой дозировке подавалась  на деревянные лопасти огромного водяного колеса, которое вращаясь приводило во вращение жернова перемалывающие зёрна в муку. Жерновов, конечно,  я не видел, они были спрятаны где-то внутри и недоступные для  людского глаза. Но зато водяное колесо с лопастями, можно было рассмотреть частично. Оно находилось внизу этого бревенчатого сооружения, в котором и находились все механизмы этого производства муки. Перепад водяных уровней достигал более десяти метров, и ниспадавшая вода с лопастей колеса бурлила и создавала пенную шапку уже нижнего водоёма. Смотреть на эту водяную мощь было не менее интересно,  чем смотреть на огонь костра. Но местным ребятам всё это было давно знакомо и мне мало времени пришлось уделить для восхищения и наблюдения. Мы продвигались по берегу реки, выискивая омут с несильно заросшим береговым камышом. Ловили рыбу, как всегда говорили ребята, ниже мельницы. Найдя приличный омут, который был как на картине художников, с лилиями и кувшинками, с осокой и чёрнопалочником,  и  чёрной гладью воды, и  хорошей глубиной, приступали к настройке наших рыболовных снастей. Удилище из сухой сосны и при всей хрупкости высушенного ствола, могло сгибаться  в дугу и выловить рыбину любого веса, но не дай бог наступить на него, считайте, что остались без удилища.  Закидываешь насадку, в основном удили на червя, и твой поплавок тоже из сухой камышинки располагается рядом с белой лилией. Течения нет, ветра нет, ряби на воде нет, поплавок как вкопанный. Но, недолго,  сохраняется такая идиллия.  Вдруг поплавок стремительно уходит под воду. Подсекать нельзя, можно порвать конский волос лески, поэтому просто вынимаешь удочку, но делаешь это стремительно, а окунь тоже стремительно заглотил червячка. Вибрация от трепыхающегося окуня, передаётся через удилище, твои руки, и доходит до рыболовных центров твоего головного мозга!  Адреналин переливает! А он появляется всегда у рыбака, даже если вытаскиваешь обычного ерша.  Однако вечереет. Окунь перестаёт клевать, но на вахту заступают ерши и довольно крупные, я таких больше нигде и не ловил. Над рекой начинают летать и низко какие-то чёрные птицы.  Летучие мыши - поясняют мне ребята. Надо готовиться  к ночлегу. Разводим костерок из загодя приготовленного сухостоя. Ерши, отработав свою вахту, тоже куда-то смотались. Однако наступает прохлада, надо ж  и поспать и не будешь же всю ночь у костра сидеть, который надо поддерживать. Ещё засветло приметили стожок на прибрежном лужке и зарываемся в его подножье, выдергав часть сухой уже травы и сделав каждый себе, норку. Запах сена и тепло не оставляет время  даже и на какие-то размышления, засыпаешь как убитый. Просыпаемся ещё до росы,  направляемся к берегу и к своим  удочкам с оставленной на ночь  наживкой, почти у всех ещё по одному ершу. От реки поднимается пар, в окружающем лесу начинается птичья суета и щебетание.
  Утром, выловив ещё с десяток крупных окуней, а клёв почти прекратился и наступал полуденный час, оставаться и ждать активного клёва уже бессмысленно. Два – три килограмма пойманных окушков,  прекрасный рыбник испечёт тётя Клава и ещё пожарить хватит. Любила тётя меня, за такие принесённые в дом, добычи. О тёте Клаве - речь будет впереди. (Продолжение следует)http://www.proza.ru/2010/02/17/1176
  На снимке озеро Селигер.