Связь времён

Кедры шумят, спать не дают, искры гаснут в дыму.
Думы-птицы летят. Куда? Известно тебе одному.

Скоро осень. Ночи стали длиннее. Густо-синее ночное небо обрезано чёрным силуэтом гор, и яркие звёзды, как-то по-осеннему, холодно подмигивают из бездны небес. Невидимая в ночи река, словно бесконечную сказку, что-то рассказывает речным камням, поглаживая и лаская их. Если закрыть глаза и прислушаться, в тихом плеске воды услышишь мелодию, тихую и приятную, будто пришедшую издалёка, может быть и не твоего вовсе.

Тихо потрескивает сухими сучьями костёр. Дремлет собака, красиво уложив голову на вытянутые лапы. Ей спокойно, как, наверное, и тебе, от того, что вы опять втроём – собака, ты и костёр.
Свет костра, вырывает у темноты небольшое пространство, будто маленький мир, оградив тебя от чужой и таинственной бесконечности. И вам, троим, хорошо и уютно в этом Вашем мире. Дым костра спокойно, столбом, уходит вверх, откуда слышен шорох крон, потревоженных верховым ветром. Ты подбрасываешь сухих веток, поправляешь костёр, и он благодарит тебя, весело затрещав и подбросив вверх целый рой весёлых искр. Они уносятся вверх, будто искорки памяти, вспыхнувшие неожиданно и не известно в связи с чем. А ты и не пытаешься обуздать их хронологией, последовательностью, упорядочить. Тебе хорошо в их беспорядочном хороводе. Ты будто проживаешь с ними ещё раз то, своё. Иногда это и не твоё вовсе. А это зависит от того, умеешь ли ты, хочешь, и интересно ли тебе сопереживать.
 
Вот яркая искорка, отделившись, медленно уплывает вверх, исчезая за пределами Вашего мира. А память успела вернуть тебе твоё.

Мальчишка лет пяти-шести несётся по улице, выколачивая босыми пятками фонтанчики пыли. Проволочной правилкой он гонит по дороге обруч от старой бочки, уверенно выписывая лихие повороты. Обруч весело дребезжит, будто подпевая лихой мальчишеской песне.

– Бей винтовка метко, ловко, верной пулей по врагу. Я тебе, моя винтовка, острой саблей помогу. – И не знал тогда мальчишка,что больше никогда в жизни не услышит этой его песни.

В левой руке у него прут, которым он ловко сечёт головы придорожным репьям, помогая отцу победить фашистов. Была война. Он не помнил отца – был слишком мал, когда его призвали незадолго до начала войны. Он не помнит той, обезумевшей от страха людской толчеи, в которой бабушка тащила его, наскоро завёрнутого в одеяло, прижав к себе, вверх тормашками, в бомбоубежище. Это помнили они с мамой.

Мама придёт поздно вечером. Они с бабушкой разложат на столе дневную норму хлеба. Мама даст ему маленький довесок и отправит от стола, а они с бабушкой станут тихо обсуждать, сколько хлеба можно обменять ему на молоко. Потом они сядут есть макароны. Тёмно-серые, с чёрными точечками. Как вкусно пахли они, эти чёрные макароны. Как вкусны были бабушкины драники из одной картохи – тогда уже у эвакуированных была своя, выращенная из вёдера, выданного заводом на рассаду. Потом мальчишка засыпает, положив под щёку маленького плюшевого мишку, не известно почему, синего цвета. А тот внимательно будет слушать детские исповеди, никогда не перебивая, словно, молча, соглашаясь с мальчишкой. А тот, засыпая, думал, что хорошо иметь друга – дядю Семёна, соседа с одной деревянной ногой, которую он почему-то «потерял» ещё на гражданской войне. Такой правилки, какую смастерил ему дядя Семён, не было ни у кого из пацанов.

Оттрещав, получив порцию сушняка, костёр спокойно переплетал языки пламени, изредка выбрасывая одинокие искры.

Твой сын, только-только сделав свои первые в жизни шаги, перебирает тарахтящие, пикающие и визжащие яркие игрушки. Странная мысль подтолкнула тебя. Ты берёшь свою старую находку и кладёшь её посреди игрушек. Новая вещь привлекает внимание сына, и он берёт её в руки, не понимая, что соединяет то, что разъединено огромным пространством и временем. Ты удивлён и взволнован.

Ты нашёл её среди валунов, кругом обрамлявших очаг, на остатках старого чукотского стойбища. Вырезанная из лиственницы рукой аборигена, она была похожа на маленькую ёлку. В основании ёлочки, в круглом утолщении, было проделано отверстие. Трудно было предположить, что это такое, пока старый оленевод не рассказал тебе, что такие игрушки вешались на ремешке над колыбелью ребёнка. Те раскачивались и забавляли младенца.

Сколько лет пролежала забытая кем-то игрушка, сказать трудно. Дерево словно окаменело, приобретя серый цвет и затвердев под действием солнца, ветров и морозов.

Вырос сын, отыграв игрушками и плотно усевшись у компьютера. И ни разу не торкнула его эта связь времён и событий. А тебе и сегодня, когда ты берёшь в руки эту игрушку, доносится гортанный говор хозяев тех очагов, запах костров и лай собак большого чукотского стойбища.

Вот уже третий день сильный южный ветер грохотал шкурами. Остов яранги кряхтя сопротивлялся его порывам. Пламя жирника металось, а вместе с ним и тени на стенах чоттагына, холодного помещения яранги. Костёр почти догорел и не давал тепла. В люльке из крепкой лахтачьей шкуры посапывал в меховом кукуле годовалый мальчишка, причмокивая кусок нажёванного мяса. Над ним, нанизанные на сыромятный ремешок, раскачивались деревянные фигурки, вырезанные ещё его дедом. Вот уже второй год пошёл, как тот не вернулся с охоты, уйдя к верхним людям где-то там, среди ледяных торосов. Мать мальчишки ушла в ярангу соседей, откуда доносился глухой рокот шаманского бубна. Женщины, дети и старики собрались там, а старый шаман камлает, призывая богов вернуть мужчин на берег с добычей. Зима выдалась тяжёлой. Мало охотников осталось в стойбище – две байдары не вернулись с охоты прошлой осенью. Моржовое мясо и рыба закончились, а оленьи стада откочевали далеко на юг. Голодные собаки не тянули упряжки. Тихо уходили в горы, и не возвращались, уйдя к верхним людям, старики, не способные больше добыть пищу. Суров закон – они сохраняли жизнь матерей и детей.

Когда ветер стих, на берегу собрались все, от мала до велика. До боли в глазах вглядываются они в морскую даль, высматривая среди далёких льдин чёрные точки байдар. Жёны ждали мужей, матери сынов, дети отцов. С ними в яранги вернётся жизнь. Об этом рассказывает бубен в руках уставшего старого шамана.
Потом будет большой праздник. Всем хватит моржового мяса. Они будут макать его в нерпичий жир, наедаясь досыта. Мужчины и женщины будут петь песни четырёх ветров, сменяя друг друга, а мальчишка в кожаной колыбели услышит первую в своей жизни песню о большой и удачной моржовой охоте.

Кем стал он? Удачлив ли был его гарпун? Кто поведает нам об этом? В поисках новых пастбищ ушли от этих берегов моржи, а вслед за ними откочевали люди. Давно остыли камни родовых очагов. Только забытая детская игрушка, словно тонкая нить, уводит нас в далёкое чужое прошлое.

Яркий лунный диск застрял в ветвях деревьев, добавляя ночи какого-то волшебного таинства. Притух костёр, постреливая отдельными искрами в придвинувшуюся темноту.

Ты снова возвращаешься на Крестовый перевал, куда занесли тебя твои новенькие «Жигули» по дороге из Тбилиси в Орджоникидзе. Твои «лошади» легко штурмуют крутые подъёмы с бесконечной вязью «тёщиных языков», обгоняя машины с тбилисскими номерами. Многие из них, будто одногорбые верблюды, надстроены горами всевозможных канистр на верхних багажниках. Пассажиров в них под завязку, отчего машинам тяжеловато на подъёмах. Грузины нервничают, когда ты обходишь их, яростно жестикулируют и что-то кричат тебе, скорее, не доброжелательное. Позже ты узнаешь, что твои украинские, черкасские, номера они принимали за черкесские. Потом, «поддав жару» и отчаянно клаксоня своими пиликалками, они, обгоняют тебя. Компания страшно рада, восторженно жестикулирует и кричит тебе что-то оскорбительное. Тебе весело. Слегка придавив, ты опять обходишь их, и всё повторяется.

На перевале, отвернув с трассы к старой сакле, ты долго наблюдаешь за орлом, будто застывшим над тобой в вышине. И эта старая, сложенная из плитняка, сакля, и это бездонное синее небо, и орёл над головой, и полная тишина среди безграничья горных вершин, вдруг заполнили тебя ощущением вечности.
 
За перевалом компания грузин наполняла ёмкости «боржоми». Шипящий водопад его окрасил вертикальную стену в бурый цвет и широким потоком обрывается в реку. Тбилисцы по воскресеньям запасались «боржоми» на неделю. Аромат шашлыка дразнил. Прихватив кружку, ты отправился к водопаду, а весёлые грузины, выяснив твою национальную принадлежность, просили тебя не осушить источник.

Ты стоишь перед стеной шипящего водопада, и в струях его тебе чудятся картины давно ушедшего прошлого, а шум его сливается в бесконечную песню вечности.

Попиликав на прощанье, просевшие под грузом машины, покарабкались на перевал. Только шум водопада, как спокойная мелодия, нарушает тишину ущелья. Ты достаёшь из машины и берёшь в руки кусок кованого железа, покрытого ржавчиной времени, и он будоражит твоё воображение, унося тебя в глубь веков, в глубь чужой истории, к которой ты прикасаешься руками сегодня.

Недалеко от Мцхеты, древней столицы Грузии, на крутом обрыве реки Арагви будто прилепилась маленькая красавица-крепость. В середине прошлого тысячелетия её построил для своей жены Великий Моурави Грузии, воин и полководец, объединитель грузинских земель Георгий Саакадзе. Тяжелые времена переживала Грузия. Междоусобные войны рвали её на части. Завоевателей персов сменяли турки, не давая мира и покоя людям. Мощные стены крепости надёжно укрывали семью Саакадзе во время его походов. Небольшой гарнизон способен был оборонять крепость, благодаря очень выгодному её местоположению. Лишь узкая полоска земли соединяла крепость с пологим склоном. Большая же часть крепостных стен опиралась на почти отвесные скалы, обрывающиеся в долину Арагви.

Ворота в крепость узки, в расчёте на пароконную арбу, не более. Служитель в клобуке и монашеской рясе впустил тебя, тихо ответив на приветствие. Маленький крепостной двор безлюден. Ты поднимаешься на галерею и медленно идёшь вдоль крепостной стены, останавливаясь возле бойниц. Тишина настораживает, порождая чувство опасности. Наслоения чёрной смолы на краях бойниц вдруг отозвались теплом твоим ладоням, а запах кипящей смолы ударил в ноздри. И вот уже звон клинков и посвист стрел смешался с криками нападающих. Твои плечи напряжены под тяжестью кольчуги, ладони сжали оружие, и весь ты в этой смертельной схватке. Твои руки тянутся к груде камней, аккуратно сложенных возле бойницы, словно убеждающих тебя в реальности происходящего.

В детинце, круглой башне в центре крепости, покорные судьбе, женщины и дети. Давно закончилась еда, запасы воды на исходе. Третий гонец ушёл за помощью, и только надежда даёт им силы ждать. Дети сурового времени скупы на слёзы. Лишь материнская песня, да тихая молитва нарушают тишину. Тускло горит свеча у маленького алтаря, узкие щели окон дают мало света. Два сына Георгия ждут отца с его воинами. Не знают они пока, какая судьба уготована им. Не знает и мать той страшной цены, которую заплатят они с мужем персидскому шаху Аббасу, в качестве гарантии повиновения. Двух сыновей заберут в залог персы, а турки отсекут голову непокорному Моурави. Всё это будет потом. Сейчас дети спят под тихую песню матери. Отец уже близко, он спешит им на помощь.

Ты медленно поднимаешься к вершине башни по крутой винтовой лестнице. Тихо. Не слышно, как шумит Арагви где-то там, внизу. Только тишина и память молчаливых свидетелей-гор.

Мелодия возникла как-то вдруг и ниоткуда. Какая-то удивительная акустика создавала эффект стереофоничности, будто погружая тебя в мелодию. Ты молча слушаешь, пытаясь разгадать источник, и спустившись ниже, замираешь, притаившись. Внизу, перед иконой с тускло мерцающей лампадой  стоит и поёт группа людей – пожилая пара, молодая пара и мальчишка лет восьми-десяти. Поют красиво, в полголоса, и вся башня будто заполнена песней. Закончив петь, люди молча поклонились и вышли. Хлопнули дверцы машины, словно и не было никого. Ты не знаешь, о чём пели они. От песни исходили добро и покой.

Бродя вдоль стен крепости, ты поднял из груды осыпавшихся камней Г-образный металлический предмет. Это – крюк для подвески светильника. Работа грубовата, да и время не пощадило металл. Однако, следы кузнечного молотка хорошо сохранились. Весёлый перезвон старой кузни доносится до тебя из глубины веков. Работает кузнец, а по дороге, выбивая фонтанчики пыли босыми пятками, гонит обруч от старой бочки кудрявый черноглазый мальчишка, его сын.

На этом грубом крюке сегодня висит модерновый светильник. Может и тебе самому невдомёк, зачем он тебе, этот древний кусок металла.

Утренний ветерок уносит пепел костра, словно столетия в бездну вечности. Туман укрывает реку, а та всё шепчет и шепчет камням свою бесконечную сказку.