Женские секреты

Осень. Дождь моросит неделю уже. Но что дождь? - фон для жизненной неустроенности, серой и сырой от слёз. Фон для уныния вязкого, как грязь, в раскисших от мороси дворах. А если не унывать, если радоваться всему, то и морось эта имеет свой колорит питерский, когда в лучах вечерних огней лоснится тело камня, светофоры рисуют по-мокрому в лужах абстрактные расплывчатые фигуры, причудливые формы зданий выплывают из завесы дождя. А утром или днём всё строго и нахмуренно-серьёзно...
Тут телефон зазвонил. Давняя приятельница просит меня прогуляться с нею, посидеть в кафешке. Удивляюсь, но не выдаю удивления, правда, из дому выходить не хочется, и я зову ее к себе на чашку чаю.
- Нет, лучше на нейтральной территории,у тебя твои мужики дома, а мне посекретничать надо, - говорит она торопливо.
- А мы тихонечко, на кухне... - пытаюсь уговорить я.
- Мне сейчас трудно тебе объяснить, но очень нужно вне дома, где-то в чужом и не знакомом месте, - тусклым каким-то голосом говорит веселушка Лорка.
И я плету мужу что-то о передаче материалов семинара, хватаю первую попавшуюся тетрадь в сумку и, наспех накинув пальто и непромокаемую кепочку, вылетаю из дома.
И вот мы сидим за столиком и пьём кофе черный с финскими сушеными хлебцами, которые у меня в сумке остались не вынутыми после похода в "Пятёрочку". Лежат на тарелочке без толку пирожные... Мы молчим и хрустим хлебцами. Секретничаем...
- Ларис, ну что ты такая молчаливая и унылая, как больная птица? - спрашиваю я наконец.
- Слов у меня нет, я лишняя и не могу дождаться понедельника, чтоб на работу уйти, - выдавливает она из себя, уставясь в чашку, точно там на донышке спрятаны нужные слова, и их ложечкой не выловить.
- А Гера где?
- Дома. Но он один, всё время один, и меня словно нет.
- А ты знаешь почему?
- Догадываюсь.
- И?
- Разлюбил.
- Так ушел бы...
- Некуда, видно.
- А ты?
- И мне некуда.
- Нет, я не про уйти, я про действия, слова, и понимание, - пытаюсь выяснить я, чувствуя внутренний протест какой-то.
- Я спрашивала, а он не хочет об этом...
- О чем об этом? - ещё больше напрягаясь спрашиваю Лорку.
- Наводящие вопросы надоели, а прямо стыдно спросить.
- И ты вот такая опустошенная приходишь каждый вечер домой с работы и думаешь, что неотразима, и с тобою есть о чем поговорить? А вдруг он тоже стыдится спросить, отчего ты такая? - начинаю наступать я на ларискино самолюбие.
- Я хреново выгляжу?- спросила она безучастно.
- Офелия.
И я пытаюсь улыбнуться как можно безоружнее. Хотя хочется треснуть по столу, чтоб почти не тронутый кофе расплескался из её чашки, чтобы она выпала из спячки. И я шарю в сумке, пытаясь найти зеркальце, которого у меня уже давным-давно нет.
Я на десять лет почти старше Лариски и сошлись мы с нею в родительском комитете, когда наши сыновья учились в начальной школе. Неунывающая глазастая Лариска запросто собирала деньги даже с самых зажимистых новых русских папашек с шутками-прибаутками, и мы легко как-то придумывали что кому подарить из учителей, и девочкам, и мальчикам, и чтоб на оформление класса осталось. Оказалось, что мы работали в одной сфере, и у нас были общие новости, и причины для иронии...
Ее день рождения совпадал с днём рождения моего сына, а мой день рождения - с её сыном. Мы с Юркой были козерожки, а они с Вовкой близнецы. Лариска без конца балагурила, шутила, рот у неё не закрывался, и я от неё уставала, но деваться некуда, каждый день мы у школы встречали наших первоклашек, и они с Юрашкой шли за нами до парадки, а то и в гости заходили, дети играли, Лариска пила чай и рассказывала обо всём подряд. Такой, как сейчас, я её никогда не видела. Она продолжала сидеть нахохлившись,мокрая и никчёмная.
- Бред какой-то! - сказала я резко. И она подняла на меня свои огромные потухшие глаза.
- Сколько времени ты делала вид, что не замечаешь его отчуждения? - спросила я, понимая, что со мною когда-то очень давно происходило что-то подобное.
- Долго. Я и шутила, и подтрунивала, а потом устала и стала ждать.
- Ждать, когда он выдаст себя, объяснит, так? - спрашивала я,пролистывая собственную память.
- В общем, да. Но он так и живет, словно меня нет.
- Так тебя и нет, на самом деле, - призналась я, - эту тетку, что сидит тут за столиком и говорит со мною, я не видела прежде. Ты же чайка, Лариса, ты чайка! А тут нахохленная ворона, потерявшая сыр, сидит. Знаешь, что бы ни случилось, нужно оставаться самой собою. Плакать или смеяться, шутить или просто уйти, но это должна быть ты. А я тебя не вижу. Плюнь на всё, ничего с тобою не случилось. Это с ним случилось, а ты надела на себя чужую хворь. Он и прежде уезжал вечерами кататься на велосипеде, поддавал дома и когда катался, то заправлялся джин-тоником, а потом засыпал, уткнувшись в телеэкран. Ведь было?
-Было, сказала Лариса, и вздохнула.
- Он болен. И ты ему молча не поможешь, а возможно и никак не поможешь. Но у тебя сын, у тебя жизнь продолжается, у тебя внуки будут. И еще ты обязана сохранять своё человеческе достоинство. Ты с людьми работаешь, ты красивая и весёлая, а в чужой хвори совсем не похожа на себя. Бес тебя мучает, бес уныния гложет. И тут я вытащила на столик перчатки, тетрадь злополучную, расческу, и поняла, что зеркала у меня нет. Я подала ей расческу и предложила причесаться,просто так. Она достала из сумочки зеркальце и стала причесываться. Я подмигнула ей и мы рассмеялись.
- Людк, а помнишь, как мне мой Юраша в первом классе сказал: - мама, давай мне деньги и ключи, я пошел! Ведь он и сейчас такой, ему пофиг, что у нас такое творится.
- А что у вас такое творится-то? Ведь он не видит, потому что он живёт своей жизнью: молодой и радостной.
- Мне обидно, что так всё мимо меня куда-то катится, дни мелькают.
- Потому что ты остановилась, а нужно идти с жизнью ноздря в ноздрю и мелькать ничего не будет.
- Тебе легко, ты сильная.
- Враньё, я была на твоём месте, правда, давно, когда я боялась одиочества, когда у меня не было любви...
- Я его люблю. У меня есть любовь. Потому мне и обидно.
- А он всё делает сам, в тебе не нуждается?
- Да. И всё то, о чем бы я его ни попросила, ему безразлично, он не откликается.
- И тогда нужно куда-то уйти, чтобы не быть на пути, не мешаться, раз нет в тебе нужды.
- Но с какой стати? Почему я должна уйти?- встрепенулась Лорка.
- Потому что любовь не ищет своего, всё прощает, доверяет...
- Так ты что же мне бомжихой предлагаешь стать? - сердится Лорка.
- Не бомжихой, а самой собой. Уйти к себе. Причем, уходить нужно вовремя.
- Я об этом не думала. Это мы соседями будем,или как? - спросила она с недоверием.
- Добрыми соседями. Соседями, которые приветливо здороваются и не ждут взамен ничего, которые не спорят, кому убирать квартиру, кому в магазин идти. Которые угощают друг друга вкусненьким. У нас такие были когда-то соседи, мы и праздники справляли вместе. Ведь близкие - наши соседи по жизни.
- Ты спятила. Ведь у нас уже целая жизнь, другая жизнь была...
- Если она исчезла, то надо жить так, чтобы любовь не мешала, а помогала и в этой, изменившейся ситуации, - подумала я вслух.
Лариса машинально взяла со столика мою тетрадку и открыла её, не глядя, но потом её взгляд остановился на открытой странице тетради и она, словно вспомнила что-то более подходящее для разговора и попросила:
- Ой, а тут стихи твои, кажется! Почитай.
Тут она протянула мне тетрадку, и я увидела, чирканые какие-то строки с исправлениями, пробежала глазами и удивилась. Это была тетрадка, где я с одного конца записывала что-то из книг, а с другого телефоны, и какие документы нужно приготовить для поступления в ВУЗ сыну, но в серединке были когда-то давно записанные датские стихи к торжествам, и среди них несколько забытых напрочь из тех, что называются криком души, из того самого времени, когда у меня было что-то похожее, что-то неприкаянное в душе. Тетрадь эта была извлечена из коробки, куда я упаковывала всё подряд во время переезда. Она жила где-то в дебрях шкафов, и точно подсунута была мне в руки в нужный момент кем-то невидимым, когда я выходила из дома на встречу с Ларисой. И я стала читать, словно впервые, свои переживания из давнего времени:

Всего больнее быть непрошенной,
с замшелым камнем на душе,
ещё не проклятой, не брошеной,
но нежеланною уже.
Скукожась башмаком проношенным
в пыли мешаться на пути...
Любовь моя! Во имя прошлого,
дай силы вовремя уйти!

- И ты ушла? - тихо спросила Лариса.
- Ушла, - сказала я, вспомнив, как мне было тогда горько и жутко.
- Я же говорю, что ты сильная, - твердо произнесла Лорка.
- А ты слизняк? - спросила я провокационно.
- Это с каких пор? С каких пор ты меня считаешь слизняком?!
- Это не я тебя считаю слизняком, а ты мне пытаешься втюхать, что ты...
- Ладно, проехали... Давай, к тебе зайдем, я у тебя давно не была, чаю попьём, я пирожные захвачу для Вованов, - предложила Лариса и сказала уже веселее:
- Я ведь знаю, что ты права, что ты беса этого видишь лучше меня. Со стороны-то виднее... Вот слушаю тебя, и всё как-то выстраивается на свои места.
Мы ввалились в квартиру с пакетом сушек, пирожными и мокрыми зонтами.
Через полтора часа на мобильный позвонил Гера, спросил у Лорки, где её носит...
- Не догадаешься! - весело, как прежде, выкрикивала в трубку Лорка, - тебе привет от Людочка и от Вованов! Когда дома буду?!
Через часок, раньше не получится! Ага! Не занесло, а секреты у нас... женские.