Пустота

     Пустота поселилась в доме. Звенящая, гулкая, всеобъемлющая пустота. Порой казалось, что она поглотила всё убранство комнат, засосала в свою зияющую пасть стильную мебель, роскошные декоративные растения, изящные безделушки… На самом деле, всё оставалось на местах. Вот только глаз радовать перестало. Наверное, потому, что раньше всё это служило лишь обрамлением. Дорогой изысканной рамой  портрета прекрасной женщины. Той, чей стройный силуэт отражался в зеркалах. Той, чьи золотые волосы отбрасывали солнечных зайчиков, вспыхивая в лучах люстр, торшеров, настольных ламп. А её смех наполнял весь дом счастьем. Пока она находилась здесь,  комнаты, словно жили своей особенной, искрящейся весельем, жизнью. Даже в те последние, месяцы, когда всё реже звучал этот мелодичный смех, а огромные синие глаза, словно подёргивались серебристым льдом. И тогда, её присутствие не давало дому погрузиться в полное уныние… А теперь женщины здесь не было. И некому стало сдерживать натиск  наползающей тошнотворной пустоты.

     Он не винил Её. Знал, что сам разрушил брак, казавшийся идеальным. Она выходила замуж за весёлого, талантливого, полного надежд и планов, красивого молодого художника. А не за этого, вечно всем недовольного, обиженного на жизнь, потерявшего интерес ко всему, мрачного брюзгу. Он сам не понимал, как это случилось. Ведь поначалу всё складывалось замечательно. Вдохновение. Внутренний подъём. Бешеная работоспособность. Неделями не выходил он из мастерской. И картины, картины, картины…Одна за другой. Каждая лучше предыдущей… Выставки. Успех. Деньги. Поклонники. Приёмы. Вечеринки. Тусовки. Шампанское – рекой. И – женщины. Много женщин… Как Она вытерпела всё это! Как не ушла ещё тогда! Порой, после очередного загула, он боялся возвращаться домой, опасаясь, что не застанет Её. Но Она всегда была там. Стоически выносила издержки его успеха. Не устраивала сцен. Не упрекала. Только грустнели синие глаза. А он, облегчённо вздохнув, снова бросался в водоворот шумной праздничной жизни, прерываемой только периодами рабочего затворничества в мастерской. Но эти периоды становились всё реже. А праздник длился и длился. Без конца.

     И вдруг наступил кризис. Никогда не забыть Художнику тот страшный день, когда он понял, что бессмысленно держит в руках кисть, не в состоянии сделать ни одного мазка. Что не знает  ч т о  писать. Что не хочет писать. Не может!  Впервые в тот вечер он напился до беспамятства, впервые потерпел фиаско в постели любовницы. А вернувшись домой, впервые оскорбил жену.

      С того дня его, словно подменили. Он превратился в угрюмое, истерическое, злобное существо. Снова неделями не выходил из мастерской. Но не работал. Сидел целыми днями, тупо уставившись на холст. Или разглядывал свои старые работы. Периодами он впадал в бешенство, начинал громить всё вокруг, выкрикивая бессвязные злобные ругательства. В конце концов, в очередном припадке безумия, уничтожил все, остававшиеся в мастерской картины. Вот тогда Она и не выдержала. Когда он проснулся утром, опустошённый вчерашним буйством, Её уже не было. Лишь записка белела на столе.  «Возвращаюсь к родителям»». Ни обращения, ни подписи. Он бросился туда. Но Её  отец и братья просто на порог его не пустили. Пытался звонить на мобильный – постоянно оказывалась недоступна. И к домашнему телефону не подходила. С работы уволилась. Казалось, затворилась в родительском доме, не появляясь нигде вне его стен. А потом к Художнику явился адвокат. С известием, что Она уехала за границу, оставив документы на развод. Документы Художник не подписал. Разорвал с отчаяния. Будто это могло что-то изменить!

     Через некоторое время он осознал, что Она не вернётся. И смирился. Даже успокоился. Но вместе с этим, странным,  успокоением пришла боль. Тупая. Ноющая. Непрерывная. А следом за ней явилась пустота…

      Художник боролся, как мог. Привёл в порядок разгромленную мастерскую. Ежедневно убирал, совершенно чистые, комнаты. Поливал цветы. Даже готовить для себя начал. Пытался читать книги. Смотрел телевизор. Слушал музыку… Но боль не проходила. И не исчезала пустота.

     Работать он, по-прежнему, не мог. Но, когда закончились деньги, которые никогда не считались, не откладывались «на чёрный день», пришлось задуматься. Чтобы как-то заработать на жизнь, Художник начал писать  маленькие простенькие этюдики, так называемые «мульки». По нескольку штук в день. Он сдавал их знакомому торговцу, который был вполне доволен таким тандемом – «мульки» хорошо раскупались. Избавившись от забот о хлебе насущном, Художник затосковал ещё больше: свободного времени навалом, а девать  некуда. Приятели-знакомые давно исчезли с горизонта неудачника. Женщины тоже как-то рассеялись. Да и не интересовали они его теперь. Дни тянулись однообразно. Поздний завтрак. Этюдики. Домашние дела. Долгие печальные вечера. Тоскливые одинокие ночи.

     Всё изменил случайный взгляд в зеркало. Конечно, он смотрелся в зеркала постоянно. Когда причёсывался или, например, брился. Смотрел. Но не видел. А  тут, вдруг, словно фонарь вспыхнул. Глянул – и не узнал. Худой. Глаза ввалились. Виски совсем седые. И значительно старше своих лет. Художник долго разглядывал незнакомца. После первого шока, этот тип ему даже понравился.   «Интересное лицо. Трагическое. Просто просится на холст», - мелькнула мысль. Он так до конца и не смог идентифицировать этот образ. Не ощущал собой. Впервые за долгий период захотелось взять в руки кисть или карандаш – да что угодно!
    
       Он почти бегом бросился в мастерскую. Установил зеркало. Глядя в него, быстро набросал на листе эскиз. Почти не отдавая отчёта в своих действиях, загрунтовал холст. Им владело, давно забытое, возбуждение. И странное нетерпение. Он схватил кисть, и лихорадочно принялся наносить мазки. На улице начало темнеть. Заползли сумерки и в мастерскую. Только тогда он спохватился. Полюбовавшись, уже проступившим на полотне лицом, отправился в кухню – жутко захотелось кофе. А аппетит так и не появился, хотя с утра маковой росинки во рту не было.

      Кофе не взбодрил. Наоборот, навалилась глубокая усталость, почти слабость. Но он не обратил внимания – не до того сейчас! Вернувшись в мастерскую, Художник подошёл к мольберту, вгляделся в начатый портрет. И вдруг почувствовал отвращение. Лицо на картине показалось омерзительным. К горлу подступила тошнота, задрожали руки. С трудом, дотащившись до кресла, он буквально упал в него. «Что это со мной?» - испугался Художник. Никогда не испытывал ничего похожего! Тело налилось свинцом. Нет сил даже шевельнуться. И вновь прокатилась в душе, привычная, волна боли. Только что-то изменилось  в этот раз. Из самых глубин,  из заросшей тиной черноты, поднималось нечто злое, уродливое, больше всего похожее на ненависть. Ко всем. Ко всему. К самому себе. Это чувство было столь невыносимым, что Художник неожиданно затосковал по привычной пустоте. Уж лучше она, чем эта клокочущая, не находящая выхода, ярость. Вдруг исчезла слабость. Словно мощный энергетический заряд прошил тело. Художник вскочил, бросился к раздражающему изображению. Поочередно окуная кисть в разную краску, начал класть резкие, размашистые мазки. «Вот тебе! Вот! Мерзость! Гадость! Дрянь!» - кричал он, обращаясь неизвестно к кому. Внезапно бросил кисть. Вылетел из мастерской. Бросился в спальню. Там рухнул на кровать, и тут же уснул мёртвым сном.

     Разбудил Художника слепящий солнечный луч, ударивший в не зашторенное окно. Ещё не осознавая себя в пространстве и времени, он открыл глаза, потянулся. И удивился, ощутив в теле необычную лёгкость. Просто, как в юности!.. И прилив сил. Странно! По привычке вспомнил о жене. И… не почувствовал боли. Не пришла ни тоска,  ни отчаяние. Ничего! Это было так приятно! Он, с удовольствием, принял душ. С наслаждением выпил кофе, «вприкуску» с сигаретой (есть, по-прежнему, не хотелось), Полный энергии, отправился в мастерскую. Вчерашние жуткие ощущения канули в прошлом. Вместо них появилось острое, почти нестерпимое, желание работать.

     Автопортрет. Он его напишет. Заново загрунтует холст, и начнёт начала. Это будет – нечто! О нём снова заговорят. Вновь придёт успех. Всё вернётся на круги своя. Вот он – звёздный час!

     Но подойдя к мольберту, Художник замер. Вместо фейерверка неряшливых разноцветных мазков, оставленных его рукой, по холсту расплывался блекло серый, неровный овал. Огромная дымчатая клякса. «Господи! Что это?! Я ведь помню, как ляпал сюда краски! Что это – амнезия? Или с ума схожу?! Спиртного ни капли в рот не брал… А, может, весь вчерашний день мне приснился? Но откуда это пятно?» Так и не найдя объяснений, Художник решил пока отбросить мысли о странном явлении в сторону, и занялся грунтовкой. Потом, глядя на вчерашний карандашный набросок,  начал наносить на холст новые мазки. Работа спорилась. Уже появился силуэт,  и отчётливо стало видно лицо. Но вдруг закружилась голова, отчаянно захотелось спасть. Почти бессознательно, отложил он кисть, и прямо в мастерской прилёг на кушетку. Но сонливость исчезла. Почему-то возникло непреодолимое желание отсюда, издали, взглянуть на портрет.  Глаза Художника встретились с теми, нарисованными. Показалось, что они – живые, заглядывают прямо в душу. Он, как зачарованный, смотрел на картину, по которой опять расплылось уродливое серое пятно. Только глаза светились всё ярче и ярче. «Кто ты?» - мысленно вскрикнул Художник. А в ответ, точно шорох осенних листьев, прошелестело в тишине слово: «Пустота…» Художник в ужасе прижался к стене. А голос всё шелестел: « Это же я – твоя Пустота!... Ты сам  звал меня… Сам…Я – то, что тебе  необходимо…. Не бойся!... Я помогу тебе…» И страх исчез. Тело охватила приятная истома. Незаметно погрузился он в сон.

     Проснувшись, Художник тут же кинулся к мольберту. Подсознательно он знал, что увидит.  Его совершенно не удивила огромная серая клякса, расползшаяся по холсту. Только она была как-то плотнее вчерашнией, да темнели в центре два чёрных пятна, словно пустые глазницы. Но это не вызвало ни страха, ни недоумения. Как будто, так – и должно было быть. Художник даже слегка улыбнулся. И загрунтовал холст. И вновь взялся за кисть.
      
     Так и повелось. Он работал до изнеможения. До тех пор, пока не приходило блаженное забытье. Просыпался, каждый раз ощущая в теле потрясающую лёгкость, и тут же шёл к мольберту. Есть перестал совсем. Даже кофе не пил. И в сигаретах потребность отпала. Казалось, в его теперешнем состоянии, не нужно вообще ничего материального. Только работа. И беседы. Долгие беззвучные диалоги с новым другом, чьи глаза каждый вечер сияли для него с холста. Пустота стала для него всем. Он забыл прошлое. Забыл о своих мечтах, желаниях.  Даже о Ней не вспоминал. Целыми днями рисовал Художник свой шедевр. И каждое утро Пустота улыбалась ему с холста. Она становилась всё плотнее, рельефнее. Чёрные дыры глазниц излучали антрацитовое сияние. Появился лёгкий намёк на большой смеющийся рот. Проступили смутные черты. Художник заворожено наблюдал за этими метаморфозами, наслаждался ими. Он не анализировал свою новую жизнь, не пытался понять.  Приняв Великую Пустоту, как высшее блаженство, он благословил её приход, и полностью отдался во власть непостижимого…
…………………………………………………………………………………………………….
      
      Пройдя через незапертые ворота, одолев скользкую, занесённую снегом, тропинку к дому, адвокат поднялся на крыльцо. Долго, до боли в пальце, давил на кнопку звонка. Ответом ему была только тишина. Потоптавшись, он отправился восвояси. Но на другой день вернулся. И на третий… А через неделю, порасспросив соседей, вызвал помощь. Дверь взломали. Всё было покрыто густой серой пылью. И никаких следов человеческого присутствия. Никого. Казалось, дом простоял без хозяев не месяцы – десятки лет. И только в самом центре мастерской, ярким пятном среди, окутавшей дом,  глубокой серости, выделялся  мольберт, Ни крупицы пыли не было на холсте, с которого улыбалось, светящееся счастьем, очень красивое лицо молодого художника.