Петр Киле Девушка из предместья Новелла

                I
Однажды, когда Савичевы жили еще в старой квартире, к ним позвонили, и в дверях появилась незнакомая девушка с узким, тонким лицом, столь юным и прелестным, что Аркаша и даже его папа невольно загляделись на нее, не приглашая ее войти. Верно, игра света также имела немаловажное значение. Они выглядывали из дневного полумрака их квартиры, а девушка стояла на площадке, освещенной солнцем.
- Здравствуйте! - сказала девушка, узнавая их. - Я - Таня! Вы меня не помните?
Анатолий Николаевич, худощавый, подтянутый, довольно молодой мужчина, рассмеялся и добродушно, в ее тоне, спросил:
- А я кто?
- Папа! - прошептал Аркаша.
- Вы - Анатолий Николаевич! - сказала девушка и покраснела почти до слез, но не плакала, а скорее смеялась. Она стояла у порога, опустив на пол небольшой чемодан и зеленый эмалированный бидон. Стало ясно: Таня приехала из родных мест Анатолия Николаевича, что на севере Калининской области. И теперь, когда бы он ни вспомнил этот день, его обдавало запахом летнего луга, таинственным вкусом меда, и он словно воочию видел ту даль, откуда некогда приехал он сам. Там была маленькая деревушка за лесом, сходившая на нет по мере того, как рос поселок при станции. Этот мир только условно можно было называть деревней. «Где провел отпуск?» - спрашивали сослуживцы. «В деревне!» - отвечал он еще недавно, пока не завел собственную дачу. Издалека так и казалось.

Поселившись у родных на краю поселка, они каждый день приезжали на велосипедах на станцию купить газет, мороженое... Привокзальная площадь с черной землей (от копоти и остатков угля при котельной), полуденное солнце, вызывающее не сладкую дрему, как на реке или открытом лугу, а лень и скуку, и сверкающая сталь рельсов, уходящих в даль зеленых лесов и голубого неба, - всегда производили на них странное впечатление. Так и хотелось взять и уехать еще куда-нибудь. Анатолий Николаевич помнил и такую сценку. В сквере, обсаженном почему-то одними тополями, где даже трава не росла, сидели на скамейке две молоденькие девушки, недурные собою, одетые нарядно. Они никого не ждали и никуда не собирались ехать и не то что скучали, а сидели с таким видом, словно кто-то им велел сидеть, а им не хочется. А чего им хочется, они сами хорошенько не знали. Между тем мимо проносились поезда - деловито и стремительно. «Кого они ждут?» - еще подумал он, а Ирина, словно угадав его вопрос, рассмеялась, и им было радостно при мысли, что они-то свободны и могут уехать отсюда хоть завтра.
Со станции они возвращались лесом, там, за поселком, пролегало шоссе, обычно безлюдное, с редко проносящими машинами. Он помнил светлый ветреный день, когда, казалось, не воздух, а свет обвивает тебя теплом и прохладой. Шоссе идет по холмам - высокие из них прорезая глубоко, а средние - по склону, по макушке, и идешь там или катишь на велосипеде, словно по дну карьера, и над тобою высятся сосны с обнаженными корнями, или вдруг открываются бесконечные дали - и река, и леса, и деревеньки, вся Русь перед тобой, и Москва как будто видна на горизонте. Вдоль шоссе цветет то шиповник, то иван-чай, и розово-малиновый свет светится в глазах...

Таня стояла перед ними, словно вся освещенная не светом из окна, а далекого лета. Ирина и Маргарита - они-то сразу узнали Таню.
Ирина Аркадьевна даже вспомнила, сколько Тане было лет, когда они последний раз приезжали в Кузьминки.
- А сегодня нам... семнадцать, да? А хорошенькая. Молодец! - говорила она, обнимая одной рукой Таню и целуя.
- Да, - отвечала Таня, произнося как-то особенно и полнозвучно такое простое и короткое слово «да».
Она принесла на кухню зеленый бидон, весьма тяжелый, крышка его была затянута наглухо лентой лейкопластыря.
- Мед, - сказала Таня.
Бидон открыли. Действительно, он был весь наполнен светло-золотым, казалось, обладающим живым дыханием медом. На запах меда, не сговариваясь, прибежали Маргарита и Аркаша. Маргарита принарядилась. Она долго стояла перед трюмо, желая придумать что-нибудь новенькое. У нее была прическа «конский хвост», а то всё носила косички: длинная, худенькая, быстрая, две косички разлетались в стороны. А теперь она нередко выглядела совсем взрослой, и «конский хвост» словно подчеркивал ее отроческую взрослость.
- Мед! - сказала Маргарита сначала довольно-таки чинно, как бы по-взрослому, а потом совсем по-детски еще раз: - Ме-ед! - и кинулась целовать Таню.
Аркаша явился с книжкой в одной руке и с пистолетом в другой.
- Мед? Можно попробовать? - осведомился он деловито, явно не выходя из обарза своего героя из книжки.
Таня с улыбкой посмотрела на его оружие и, недолго думая, отлила ему целый стакан меду, раз и навсегда изумив его своей щедростью, ибо и самая ее улбыка была какой-то необыкновенной щедростью.
- Вот здорово! - воскликнул Аркаша уже совершенно иным голосом.
- А мне?! - вскричала Маргарита.
- Я с тобой поделюсь, - поспешил он успокоить сестру.
Таня, вся светло-розовая, полусмеясь, глядела на него, и Аркаша чуть не выронил стакан с медом. Он словно испугался. Чего? Он рассмеялся и все посматривал на Таню за ужином.
- Таня, - говорил он, - ты, наверное, никогда не была в зоопарке? Я сведу тебя туда.
Таня серьезно кивала. Именно дети, как могли, развлекали ее и водили по городу. Анатолия Николаевича она побаивалась, и ему так и не удалось расспросить Таню о ее планах, как-нибудь повлиять на ее выбор, помочь советом или своим опытом. Таня смешно с ним разговаривала, то прикидываясь простоватой, и тогда могла задорно заявить: «Что я? Мы - деревенские!», то была с ним внимательна, то есть как-то послушно-нежна и умна, и когда заходил разговор о деревне, она отвечала с задумчивым выражением на лице, что родилась она не в деревне, а в большом поселке, где жителей семь тысяч... Есть разница.
- А что, деревень уже и нет?
Его тонкие губы морщились в ностальгической улыбке. В движениях была размашистость и вместе с тем какая-то задумчивость, почти стенительность... Роста чуть выше среднего, давным-давно взрослый и по стати, и по выражению лица, он вдруг обнаруживал симпатичные черты подростка с его застенчивой решительностью и искательной нежностью. И сила, и слабость столь отчетливо проявлялись в нем, что, очевидно, он и счастлив бывал и несчастлив как-то особенно.
- Не знаю, - отвечала Таня. - Откуда мне знать?
А ее голос утвеждал то, о чем он тосковал. Савичев уже тогда угадывал: характер у нее - упорный, твердый, склад ее мышления - женский, провинциальный, а в девичьей ее фигурке отмечал мягкость и силу - как основу ее характера и склада мышления. И только в глазах ее, прозрачных и чистых, как ни странно, сияла не деревня, не природа во всей ее первозданности, а как бы уже городская цивилизация и культура, к которой она так стремилась.

                II
Таня, закончив восемь классов, не хотела идти учиться, а устроилась на почту сортировщицей и поселилась в общежитии. Этому она так радовалась, что оказалась и разговорчивой, и подвижной, и даже весьма уверенной в себе особой. Она знала: ее подруга работала на почте три года и недавно получила комнату в небольшой коммунальной квартире, а теперь собирается выйти замуж. И такой вариант судьбы, должно быть, как раз и устраивал Таню. Ирина Аркадьевна и особенно Анатолий Николаевич, разговаривая с нею, не удерживались от смеха, и она сама вместе с ними смеялась над своими, столь простыми и обыкновенными мечтами и планами. Но у кого-то они и должны быть обыкновенными.
Над Таней посмеивалась и Маргарита, хотя и она уже, похоже, мечтала о любви и замужестве больше, чем следовало. Только Аркаша, не принимая участия в разговоре, прислушивался к Тане с сочувствием. Но, главное, они еще не знали, что Таня приехала в Ленинград не одна. Маргарита и Аркаша охотно шли провожать ее, а Таня, точно взрослая женщина, как будто скучала с ними. Аркаша еще обратил внимание на то, как Таня, выходя от них на улицу, оглядывалась вокруг... И вот как-то осенью они первый раз увидели Олега Терехина. Он искал Таню. Аркаша открыл дверь и позвал Маргариту, и та, как взрослая, разговаривала с молодым человеком, весьма своеобразным. Таня, оказывается, с ним приехала в Ленинград, но ни словом об этом не обмолвилась.
- Вы студент?
- Да. Инженерно-строительного института.
Он носил темно-синий костюм в крупную полоску, сугубо мужской и по материалу, и по покрою, и можно было подумать, что повзрослевший сын надел отцовский костюм, который и оказался ему впору. Олег в нем выглядел бы явно простовато, если бы не яркая, модной расцветки рубашка и модный галстук. Все это было как-то под стать ему - молодой мужчина-юноша весь светился неброской красотой и силой молодости.
Олег Терехин им понравился, и они обрадовались за Таню... «А какова наша Таня!» - говорила с одобрением Маргарита.
С тех пор жизнь Тани приобрела для ребят двойной интерес.

Правда, Таня и Олег, хотя и знали друг друга с детских лет, заговорили между собою буквально перед самой поездкой в Ленинград. Случилось, они как-то возвращались вместе по шоссе, Таня свернула в свою сторону, Олег последовал за нею, и они оказались в березовой роще: внизу дорога, они же в лесу совсем одни, пусть в двух шагах поселок.
- Я вам завидую, - говорила Таня, взглядывая на него ласково. - Все разъехались кто куда, и вы уедете, и я буду знать...
- Что? - спросил Олег, испытывая волнение уже от одного доверительного тона Тани.
- Пршла моя юность, вот что! - вздохнула она.
Тогда он сказал, что и она может поехать учиться и  что вся ее юность еще впереди.
- Нет, - покачала головой Таня, - впереди... молодая жизнь. Это совсем не то, что юность.
- А что же, по-твоему, юность? - спросил Олег, впервые задумываясь о том, что Тане, казалось, давно ясно.
Вообще она предстала перед ним в новом свете. Таня молчала, о чем-то думала, но как-то рассеянно; ее мысль словно заключалась здесь во всем: в березе, в сосне, в высоком знойно-свежем небе. Не составляла ли одно целое с окружающим ее миром она - Таня Косарева, она же сама - вся природа, ее венец? Вот что в ней ему понравилось.
Таня улыбнулась, отвечая на его вопрос.
- Юность - это когда человек ничего не делает или что-то делает, скажем, ходит в школу, ну а живет мечтами, фантазиями. Когда же мы входим в возраст, выходим замуж, нам уже некогда мечтать, - дом, хозяйство, муж, дети... Еще хорошо, если муж добрый, дети хорошие, а то - конец, да и только.
Олег рассмеялся.
- По-моему, - сказал он, - ты несешь какую-то патриархальщину...
- Кабы все так просто! - засмеялась Таня тоже и заторопилась домой, и весь ее вид говорил: «Я - домой! Я - домой! А ты - как хочешь!»

И в самом деле ей особенно некогда было гулять. У них было большое хозяйство - и парник, и огороды, и пчелы, и корова... Родители Тани были люди хозяйственные и денежные, чем и гордились. На мебель, на обстановку, на наряды дочери не скупились, да Таня сама покупала себе все, что понравится. По праздникам наезжали гости, много пили, много ели, было всегда очень весело. Дядя Степан играл на гармони, и гости пели на весь поселок открыто, задушевно. Считалось ведь, что у Тани есть парень - Мишка Волков, ученик машиниста тепловоза. Мишка сам никогда не танцевал, зато только он и провожал Таню домой с танцев в Доме культуры. И вот - Олег Терехин. Они виделись теперь ежедневно, и не по вечерам как-нибудь, а средь бела дня. Разве так можно - то с одним, то с другим ходить? По совести, ей надо кого-то из них выбрать. Олег уезжал учиться, да она и не пара вроде ему. И Таня точно советовалась с ним:
- Мишка, в общем, парень что надо, всем хорош, красивый! Только не так развит и умен, как ты.
Олегу, конечно, приятно ее такое признание, и он старался быть снисходительным:
- И мне Волков нравится... Но...
- Что? Что? - улыбалась Таня, с любопытством поворачивая голову так, чтобы видеть его лицо. Вероятно, разговор шел не о Мишке Волкове, а о чем-то более важном и веселом для Тани.
- И все же, - сказал Олег почему-то с большим недовольством, - нельзя так жить в наше время! Для него все науки и искусства ничего не значат.
«Это он про меня!» - обиделась Таня, но тут же с беззаботным видом сказала:
- Ах, и я такая!
Олег Терехин так и думал о ней, пока не заговорил и не узнал лучше. Теперь он замечал, как во всяком ее движении проглядывает мысль, добрая и светлая, замечал ту особенную грацию, когда хотелось верить, что это не просто повадки природы, как сказал бы Гете, а ум, своего рода духовность ее существа.
- Нет, Таня, - сказал он, - ты совсем не такая, сама знаешь!
- Какая же я, по-твоему? - Таня остановилась и взглянула на него прямо, с веселым лукавством.

И тут Олег потянулся обнять ее и непременно поцеловать, как бы на прощанье с миром детства, для полного счастья. Он почувствовал ее плечо, руки, ее тело, легкое, казалось, и мягкое, как у ребенка. Таня застыдилась и бросилась от него в сторону, вдруг она споткнулась и упала со всего разбега. Олег подбежал к ней, опустился на колени, она быстро приподнялась, оправила платье и вздохнула. У обоих было такое чувство, как будто они сейчас попали в полосу дождя, а дождь уже минул, небо чисто и они не одни: за стыдливо-женственными березами видно шоссе, по нему несутся машины почти непрерывно, как в городе.
- Не тебя я испугалась, - сказала Таня. - Ах, что мне делать? Кто бы посоветовал...
Так они решили вместе ехать в Ленинград, а там уж видно будет. Таня поспешно собрала чемодан, мать попрятала в ее вещи деньги с наставлениями и наказами: «На житье в городе тебе на первое время, на обнову... И нас не забудь! Ты глазастая! Что попадется - купи, я сейчас деньги и вышлю тебе. Только, доченька, не пей вина, чужого не бери, не загуляй, как иные... Ладно?»
Много еще чего наговорила ей мать, а Таня, взволнованная, как будто выходит замуж, готова была расплакаться и сердито отвечала: «Ничего, ничего, не сомневайся!»
Не верилось ей, что уезжает, до тех пор, пока поезд не тронулся. Еще долго они узнавали за окном родные места, а затем неприметно выехали за пределы того мира, где прошло их детство. В вагоне установилась своя особенная атмосфера и свободы, и терпеливого ожидания, как в летние вечера в деревне.
С Таней заговаривали солдаты, моряки и просто словоохотливые дяди и тети. Таня, смеясь, оглядывалась на Олега, те и с ним заговаривали запросто, и все находили, что они под стать друг другу. А поезд летел, и летела вокруг чья-то жизнь... Мимо болот с рощами берез тянулась тропинка, протоптанная множеством детских, мужских, женских ног из года в год, из поколения в поколение, и проносились поезда, как неловимое движение времени. Но не было ни тропинкам, ни лесам конца, время нескончаемо длилось во все новых и новых и все же узнаваемых и родных, вековечных пространствах - в этих полустанках, деревнях в стороне, за полем, в рабочих поселках, которые превращались как будто на глазах в новые города.
А на закате, когда косые, почти параллельные земле красные лучи пронизывали самый воздух, еще полный сияния дня, какой всесветной тишиной, каким миром веяло от озера, от леса, от целого квартала новых многоэтажных зданий на окраине старинного городка с маковками церквей! По высокому шоссе проносились машины, сияя стеклами и лаком свежей краски, как бы частички города, и поле, и лес казались частью одного вселенского города, или, наоборот, города растворились в лесах...
- Рада? - спрашивал Олег, уже не ухаживая за нею, а просто проявляя ту заботу, какая была необходима в ее положении, в пути.
- Еще как! - отвечала Таня. - А боюсь! - добавляла она, смеясь.
Вдоль железной дороги замелькали один за другим поселки с высокими платформами для электричек... Это поезд подходил к Ленинграду.
А потом ехали в автобусе, и было так любопытно проноситься мимо множества людей на улице, мимо зданий, знакомых по открыткам. Город звенел, сиял, точно здесь всегда праздник, и Таня тихонько переводила дыхание, чтобы не задохнуться от волнения.
Вот с чем Таня приехала в Ленинград, а родные ее еще долго ни о чем не подозревали.

                III
Пока Олег сдавал экзамены, был в колхозе, а потом с удовольствием привыкал к студенческой жизни, Таня потеряла его из виду и решила, что забыта. Она не обижалась на него, понимала, что у него перед нею нет никаких обязательств. Тянуло домой, в деревню... И Таня, уже устроившись на работу, чуть обратно не уехала. Она бы уехала, если бы не устыдилась мысли, что ведь кумушки в поселке поднимут ее на смех: мол, Олег ее бросил, она и вернулась восвояси... «У, Олежка! - грозилась Таня в душе. - Где ты? Или не прошел по конкурсу?»
С работы Таня спешила домой, отказываясь от предложений подруг и приятелей (молодых шоферов машин, на которых развозили почту) пойти в кино или еще куда-нибудь поразвлечься.
- Ах, мне некогда! Мне надо борщ варить, - отнекивалась она и в общежитии в мелких заботах проводила весь вечер, рано ложась спать, потому что и вставать приходилось рано. Или Таня не без удовольствия говорила:
- Сегодня иду к своим!
То, что у нее есть свои в Ленинграде, имело большое значение для Тани, ведь на почте работали сплошь и рядом все приезжие, вроде нее. Но вот праздник. Тут уж остаться одной невозможно, и Таня в компании парней и девушек хлопотала больше всех. А всякий праздник, с веселыми хдлпотами, с трепетным ожиданием какого-то счастья, напоминал свадьбу, пусть ни у одной из девушек нет ни фаты, ни подвенечного платья - все одеты нарядно, все взволнованны, всем отчаянно весело.
Застолье для Тани, выросшей в большой сельской семье, было делом важным - собирались братья, сестры отца и матери, уважаемые люди, народ серьезный, в летах, переживший не одну войну, при орденах. Гости ели и пили неторопливо, словно молодели, светлели лицами и запевали песни мирных и военных лет, песни, без которых Родину представить нельзя, и застолье, вообще праздник казались тоже делом важным и серьезным.
А эти парни и девушки, собравшись, как на свадьбу, напивались так скоро, что праздничное настроение улетучивалось. Только гремел магнитофон в октрытое окно на всю улицу, вызывая усмешку у прохожих.
В этом шумном веселье казалось, что все правильно. Еще ты сама не знаешь, а вокруг уже знают, кто твой парень. Он танцует с тобой, дымя папироской в лицо, а то просто начинает целовать пьяными губами. Вот и все! Вот, оказывается, кто твой жених, а ты - чья невеста на этой многошумной свадьбе.
Наконец жених заговорщически предлагает бежать с ним. Да куда? К ней! В ответ Таня смеялась, испуганная, взволнованная и сердитая донельзя. Не было уже ни веселья, ни праздника, а тоска и отчаянье до слез.
- Оставь меня! Не хочу! Прочь! - порывается она уйти. Он не верит ей: знаем, мол, вас! Смеется и держит за руку - не вырвешься. Это не насилие. Это игра, правила которой надо соблюдать: или веди себя по этим правилам, или не приходи, сиди себе дома одна и жди...
Кого ждать? Этот ясен, он весь перед тобой, парень, в общем, неплохой, отличный шофер, зарабатывает хорошо... Что ему еще надо? Чего ей еще нужно? Сколько таких парней Таня повидала в Ленинграде, будто и не уезжала из своего глухого поселка, будто она здесь родилась и выросла. Эти парни ясны, даже симпатичны ей, но неужели ради них она приехала в город на Неве?
Встречались Тане и другие, чаще из клиентов, может быть, умные, добрые, но тихие, как она их называла. Таня их невольно чуждалась, с ними ей становилось скучно, как в музее среди множества красивых вещей из золота и драгоценных камней или картин...
«Кого ждать? Как быть?» - все раздумывала Таня в полной растерянности, когда наконец ее нашел Олег Терехин.

Как странно, необычно было Тане, когда она прибежала на свидание с ним, как они условились, на Невском, у памятника Екатерине II. Она в вельветовых брюках, модная мягкая сумочка через плечо, как на сцене театра встретились, если вспомнить перелесок у поселка - то их первое свидание, будто лет двадцать тому назад... Этот контраст и радовал ее, и отчего-то было грустно, и Тане подумалось, что не эту ли грусть иной раз она ловит в глазах Анатолия Николаевича, который, правда, больше посмеивался над нею - чуть свысока.
Таня с тихой радостью на лице подошла к скамейке, где среди случайных соседей сидел Олег и что-то рисовал на листке блокнота. Он с живостью показал на памятник Екатерине:
- Гляди, Таня, скорей! Видишь Потемкина? Голубь сел ему на голову! Потемкин словно чувствует его, а?
Таня рассмеялась: в самом деле, хоть голубь улетел, а Потемкин все поглядывал вверх. Именно в ее смехе Олег снова узнал прежнюю Таню, природное, разумное существо, с простодушной прелестью, как в малом ребенке. Он взял ее за руку, и они слились с толпой на Невском, внешне такие же, как все юные и молодые горожане. Но они были далеко, в мире их детства, где то и дело всплывали грезы и видения реки, леса, березовой рощи, далекого летнего неба.
Таня не могла отнести Олега ни к простым парням, ни к «тихим». Он был и прост и совсем не прост. Он рос, как и она, в селе, копался на огороде, носился на мотоцикле, разгоняя медлительных гусей, ходил в ту же школу, и родители его были такие же простые люди, как у Тани, а вместе с тем он рос интеллигентным мальчиком, как будто приехал из города... И в Ленинграде ориентировался уже так, словно родился здесь. А Таня, к удивлению Олега, не удосужилась даже побывать в Эрмитаже.
- А в «Пассаже» небось была? - сказал Олег.
Таня только засмеялась.

Как ни увлекала Олега студенческая жизнь, еще полная для него новизны, о Тане он помнил и время от времени испытывал сильное желание увидеть ее. Ее чистый образ (глаза - как незабываемые цветы!) не совпадал с живой, реальной Таней, с ее чуть простонародным, или провинциальным, обликом. К тому же брюки в обтяжку слишком ее облегали, и хотя она не была вульгарна, некоторая двойственность облика Тани смущала Олега и по-своему привлекала.
Но и Таня очень неровно относилась к нему: то радовалась ему по-детски, смотрела на него нежно, когда была в хорошем настроении, то едва терпела его и все отсылала от себя. Сердилась она, может быть, не на него. Просто он тоже задевал в ней кем-то уже задетые струны, и его присутствие причиняло ей боль. Иногда Таня упорно отказывалась от встреч, отнекивалась по телефону как-то свысока или небрежно. И за всеми  приливами и отливами ее настроения он улавливал, угадывал течение ее жизни, спонтанное, неровное, таинственное и для нее самой подчас, очевидно, не на шутку мучительное.
Они живо ощущали, как связывает их свежесть и сила прежней, теперь почти родственной, юности в деревне, их неприкаянность и одиночество в большом городе. Эту связь они легко могли бы назвать любовью. А любовь разве не сближение - интересов, желаний и целей жизни? Они же все дальше отходили друг от друга с каждой встречей и с каждой разлукой, иной раз весьма продолжительной.
Так прошли три-четыре года. Как-то Аркаша и Маргарита заехали к Тане и во второй раз увидели Олега Терехина.
Таня жила на улице Восстания, неподалеку от Невского. К тому времени Савичевы уже жили в новом районе, и приехать в центр для ребят было путешествием, исполненным всевозможных приключений. Заглянули в магазин «Восточные сладости» купить что-нибудь вкусное для Тани, впрочем, всем вместе полакомиться. Глаза разбегались, хорошего так много. С тех пор как Таня получила комнату, она всегда звала их в гости и очень обрадовалась им. Но они смутились - у нее был гость.
Олег Терехин, сидя в кресле за маленьким столиком, просматривал тетрадь, очевидно с лекциями. Поздоровавшись с ними без особого внимания, он продолжал свое дело с некоторым усилием. Он отпустил бородку, похудел и выглядел старше своих лет, этаким небрежным счастливцем и интеллектуальным мучеником противоречивых тенденций и веяний эпохи.
А как вынесла это его превращение Таня? Она у себя дома, в обществе молодого человека, предстала совсем в ином свете. К родным в гости приезжала молоденькая девушка, скорее смущенная и стеснительная, чем свободная и веселая. А здесь встретила их молодая женщина, слегка осунувшаяся, мягкая, вся такая привлекательно слабвая, до ногтей женщина и больше ничего. Маргарита и Аркаша невольно переглянулись. Таня как бы в свое оправдание сказала:
- Я нынче с утра ходила в баню, - и встряхнула головой, ее волосы вспыхнули нежным блеском. - Зато ничего не успела сварить.
- Да обедал я! - вдруг подал голос Олег. - Давай нам чаю.
Тут Маргарита достала из сумочки кулек со сластями, сама выражая живейшую радость. Олег бросил на нее пристальный взгляд, и Маргарита первая улыбнулась ему.
Между тем Таня ласково отметила, как Аркаша вырос: молодой человек! Аркаша покраснел и спросил у Тани, как идет ее жизнь.
- Да как, Аркаша? Сказать по правде, не очень весело, - отвечала она искренне и захлопотала о чае.
Маргарита, помогая Тане, на кухне спросила у нее горячим шепотом:
- Жених?
- Не-а! - отвечала Таня с таким беззаботным видом, точно она как раз утверждала обратное.
- А кто же?
- Сероглазый король! Помнишь, у Анны Ахматовой? Впрочем, я не разобралась, кто у нее сероглазый король. Вроде не муж... Надо спросить у студента.

Нынче Таня, как и Маргарита, кончала школу, только вечернюю. Она не втянулась в среду, где жила и работала, может быть, из-за Олега, который уводил ее в сторону, приоткрывая ей совсем иной мир тревог, забот, мыслей. Но она не вошла и в мир Олега, отвлекаемая заботами своей собственной жизни. С Олегом они сто раз объяснялись в любви и тут же в сто первый раз ссорились, даже не понять из-за чего. Не проще ли было им отдаться любви или даже пожениться? Но именно эти вопросы, самые мысли и желания на эту тему порождали недоразумения. Похоже, Таня не очень верила ему. Чем горячее он добивался ее ласки, тем недоверчивее она становилась. А иногда сама ласкалась до головокружения. Наконец, они так измучились, что сочли за благо реже встречаться и вовсе не говорить о любви.
Конечно, они любили друг друга, но как-то на старинный лад - страстно, мучительно и целомудренно. Или это было отголоском их деревенского детства?
После чая они выбрались на Невский. Перед ними возник город, осененный влажным пологом весеннего неба. Был еще далеко не вечер, но свежо и как-то особенно светло, как бывает на закате. В это время оказался на Невском и Анатолий Николаевич. Он быстро шел куда-то, а множество людей, идущих мимо, обгоняющих его, едущих в переполненных автобусах, это множество словно говорило ему, что оно молодо, юно, а он стар и одинок. Впрочем, нет, он не чувствовал себя ни старым, ни одиноким. Просто мир обновился на его глазах. Даже защемило сердце, столь красивой, прекрасной ему показалась жизнь вокруг: город вечный, эти витрины, эти кинотеатры, где в фойе так славно посидеть на низких креслах. Интересны и люди! Молодежь! Он приглядывался к прохожим и чувствовал себя в ином мире, словно в кино. Ему хотелось крикнуть на весь Невский: «Красиво живете, братцы!»
Да он и сам незаметно превратился из крестьянского сына в горожанина, весьма холеного, и все же не переставал удивляться, засматриваясь иной раз на ножки бегущих мимо женщин: какие только чулки не выдумали! В черных, например, во времена его юности щеголяли разве только падшие создания где-нибудь в Париже, а теперь - синие, красные, зеленые, черные, ажурные, в клетку, с ромбиками, с папоротниками... «Ух ты!» - смеялся он, а Ирина урезонивала: «Ты что, Анатолий, с Луны свалился? Смотри-ка, какие у меня чулки!»
Иной раз Анатолий Николаевич чувствовал себя даже странно. С одной стороны, красоту и внешнюю раскованность современных женщин он, конечно, охотно принимал, а с другой стороны, он словно бы сожалел об утрате нравственного чувства, нанего находило отвращение и вместе с тем любопытство, постыдное, очевидно. Что наша жизнь? Торжество красоты или блеск пошлости? Хотелось об этом спросить у кого-то, и вдруг он увидел глаза Тани.
Она была не одна, с нею шел Аркаша, поблескивая стеклами очков, а за ними Маргарита и какой-то молодой человек с бородкой. Все они вышагивали беспечно и счастливо, словно бы ничуть не озабоченные тревогами современного мира.
Тут он увидел себя, как на черно-белом экране, юного, в простеньком костюме и кепке, каким приехал сюда некогда и шел куда-то по Невскому. Таня окликнула его:
- Анатолий Николаевич! Добрый вечер!
Всякий раз она какая-то иная.

                IV
На деревьях листва едва распустилась, стволы их чернели голо, обнаженно, особенно в виду светлых пространств над темнеющей от ряби водой. В Екатерининском парке Таня все дальше отходила в сторону, словно желая уединиться от всех. Маргарита смотрела, что выходит у Олега Терехина, который у самой воды, среди кустов, раскрыв мольберт, водил легко и быстро кистью. Он довольно точно срисовал уголок парка с каменным мостом и теперь негусто, тонкими мазками окрашивал... Поверх деревьев белые облачка таяли в небесно-голубой сини, напоминая чистотой тона голубизну старинных фарфоровых ваз.
Маргарита поехала с ними в Пушкин, как позже утверждала, с одной мыслью. Она все думала: почему он не женится на Тане, ведь ясно, что они связаны друг с другом, как бы втайне, просто и хорошо?
Таня стояла поодаль с таким видом, как будто она к чему-то прислушивается или кого-то ждет. Вот она повернула голову и оказалась как бы заключенной в пейзаж, в натуру, с которой писал акварель Олег (будущий архитектор, он неплохо рисовал и писал, особенно акварели). Маргарита с любопытством взглянула ему в лицо, заходя немного вперед.
- Нет! - сказал он сердито. - Мне с нею не справиться!
- Но почему? - возразила Маргарита. - Вы постарайтесь!
- Нет.
- А я все думаю, - вдруг прямо высказалась Маргарита, - почему вы не женитесь на Тане? Почему?
- Напрасно вы меня прервали, - сказал он ей на «вы».
- Продолжайте, пожалуйста. Мы поговорим после.
- Нет, все вокруг изменилось. Разве не видите?
В самом деле, особенная голубизна неба исчезла, и поверх деревьев проглядывала лишь приблизительная синева светлого весеннего дня. Зато акварель заиграла тем ярче.
- А хорошо у вас получилось! - воскликнула Маргарита. - Настоящая картинка!
Олег рассмеялся над ее своеобразной оценкой и повеселел, довольный своей работой и восхищением девушки.
Потом они ездили в Петергоф. Таня и Олег словно уже не могли обойтись без Маргариты. Разговаривать друг с другом они не умели или разучились, как муж и жена, которым выяснение отношений уже надоело, все обесценено, и только глубоко где-то теплится былая нежность.
Маргарита подружилась и с Таней, и с Олегом. Она деражалась с ними на равных. Конечно, Маргарита рядом с Таней - высокая, тоненькая - выглядела еще подростком, но нельзя сказать, уж совсем невинным. В ней постоянно выглядывали два существа: невинный подросток с капризным голоском и взрослая модница, знающая уже кое-что о своих несомненных достоинствах. В ней не было женской привлекательности, как у Тани, но была юность в изящной и как бы прозрачной форме наисовременной моды. С Маргаритой, с ее преданностью товарища и друга, Олегу было легко.

Прошло лето. Олег уезжал со строительным отрядом в Сибирь, и не Таня, а Маргарита вела переписку с ним. А затем она и вовсе влюбилась в него.
В кабине лифта она засыпала и в каком-то полусне входила в квартиру, где уже вставали, скорее, не ложились спать в ужасном, все усиливающемся беспокойстве за нее. О, она это отлично понимала! Но только пожимала плечами. Мама в халатике улыбалась смущенно, полная сочувствия к ней, а может быть, и зависти. Ведь она была еще молода. Как и папа, который не находил слов от возмущения и только бубнил: «Ну и ну!»
Она раздевалась и падала на кушетку, чуть не плача от усталости, и это тоже было запоздалым ощущением счастья. «Потом, потом! - шептала она. - Потом я вам все объясню!»
Она спала недолго, потому что спешила на свидание. Аркаша подогревал ей завтрак, относясь к ней, как к больной. Стоило ей немножко поспать и поесть, принять душ, как силы возвращались к ней, и снова она была весела... Тут Аркаша позволял себе поворчать:
- И долго это будет продолжаться, сестрица?
- Очевидно, до свадьбы, Аркаша, - отвечала она, наклоняя голову над чашкой чаю.
- Нельзя ли по крайней мере узнать, кто он? Брюнет или блондин?
- Аркаша! Как! Ты не знаешь? - Маргарита, вскакивая на ноги, хватала его за руки. - Ты не знаешь?
- Неужели Терехин? - наконец вполне понял он, хотя ведь догадывался.
- Он самый! - Маргарита потянулась поцеловать брата.
- А Таня?! - закричал Аркаша, встряхивая сестру за плечи.
- Да, в самом деле? - спросил Анатолий Николаевич, заглядывая к ним на кухню.
Маргарита испуганно села, будто ей дали оплеуху.

Анатолий Николаевич почувствовал необходимость действовать. Таня уже не бывала у них. Он заехал к ней как-то после работы. На его звонок дверь в квартиру открыли соседи. Анатолий Николаевич постучал в дверь Тани, а затем приоткрыл ее... Олег Терехин сидел в кресле у двери за маленьким столиком, заставленным тесно закуской, бутылкой вина, вазой с цветами... Он смотрел футбольный матч по телевизору, а на кушетке в глубине комнаты вольно и свободно, как на пляже, лежала с закрытыми глазами Таня. Она спала. А он смотрел футбол.
Шторы, лишь наполовину задернутые, окрашивали часть комнаты в светло-золотистые тона, и поэтому казалось, что здесь соседствуют явь и сон, действительность и мечта... Поза спящей была удивительна: особенная свобода и простота, какая достижима, кажется, только в искусстве.
На легкий стук в дверь бородатый юноша повернул голову, кивнул, приглашая войти, что-то положил в рот и снова уставился на экран. Он следил за игрой, но было видно, что он глубоко погружен в задумчивость, как Таня - в сон.
Анатолий Николаевич, несмотря на всю неожиданность для него этой сценки, спокойно отступил назад и вышел вон. Он понял, что там царит особый мир, пусть далеко не идеальный. Было ясно, что Таня изменилась или изменился мир, в котором она до сих пор жила.
Только при чем тут Маргарита?

Анатолий Николаевич поспешил домой и при жене и сыне сказал дочери:
- Послушай, разве ты не знаешь, что Олег Терехин живет с Таней? Это не моя выдумка, поверь.
Маргарита сжала руки и заплакала.
- Это она нарочно! Нарочно! Он влюблен в меня! Ведь он на ней никогда не женится! - кричала Маргарита сквозь всхлипывания.
- Тем хуже.
- Ну в чем я виновата, папа? За что?!
Ирина Аркадьевна наконец увела дочь в ее комнату. Анатолий Николаевич и Аркаша, смущенные, не решались целый вечер поднять друг на друга глаза. Что же, собственно, произошло?

Маргарита не прошла в институт по конкурсу и сильно переживала. Вот еще одно потрясение.
С тех пор Маргарита посерьезнела. Теперь в ней, казалось, окончательно возобладала над подростком юная, но вполне уже взрослая женщина, что ей и шло. Она работала лаборанткой в НИИ и старательно готовилась к поступлению в вуз в будущем году. Она оказалась права. Олег Терехин по окончании института уехал по направлению в Сибирь на одну из крупнейших строек. Вскоре после его отъезда Таня родила девочку.

Как-то ранней осенью Анатолий Николаевич ехал в троллейбусе. На остановке он увидел тонкую, стройную девушку в вельветовом платье, простоволосую; она вскочила в троллейбус, прошла вперед и, не усаживаясь на свободное место, смотрела неотрывно в окно. Это была Таня. Похудевшее лицо ее было серьезно и грустно, только в глазах и около губ светилась прежняя прелесть. Ничто уже не говорило, что она приезжая, из деревни или из предместья, как он думал о ней и ей подобных. И все же он знал: за новой внешней оболочкой Таня осталась прежней, такой, какой она появилась в один прекрасный день с зеленым бидоном, полным меда. Не так-то быстро меняется природа, хотя бы культура (в ее внешних проявлениях) осваивалась легко, но, как видно, не без утрат и потерь.
Анатолий Николаевич, стоя в толпе на задней площадке, все пытался поймать ее взгляд, пока не понял, что Таня давно заметила его, только ждет, чтобы он первый узнал ее и подошел. Он и подошел. Таня обрадовалась, доверительно взяла его за руку, и они вышли из троллейбуса. Она ни о чем его не расспрашивала и молча шагала, по обыкновению женщин, слегка покачиваясь на высоких каблучках.
- Ну как ты, Таня?
- А ничего, Анатолий Николаевич. Дочка растет. Мама у меня часто гостит. Такая у меня, верно, судьба.
- Это Терехин тебя подвел?
- Олег? Нет, скорее я его подвела. И Маргариту. И вас бы подвела. - Она улыбнулась с легкой обидой.
- Что, ты заметила?
- Конечно. Потому я перестала у вас бывать.
Тут он заволновался, как когда-то на Невском. Уже ничего на свете ему так не хотелось, как любить эту девушку, жениться на ней, чтобы все выправить в ее судьбе.
- Таня! - воскликнул Анатолий Николаевич.
- Ау! Я здесь! - засмеялась она. - Я последовала вашему совету - поступила учиться. Олега тянет в Ленинград. Он обожает свою дочку. Может быть, мы еще будем счастливы.
У ее дома они расстались.
Анатолий Николаевич снова вышел на Невский. Ему представилось, что целая эпоха, начиная с его детства, прошла, промелькнула в судьбе Тани, и эпоха эта кончилась.
(Из книги «Под небом единым». Л. 1987).

Источник: http://www.renclassic.ru/Ru/Prose/734/772/