Часть третья. Глава одиннадцатая

Не дожидаясь третьего спектакля Таня уехала с подругами в Париж одеться и купить к Рождеству подарки.
- А на какие деньги? – спросил он мать.
- Не беспокойся, - ответила княгиня. – У нас кроме нее никто не тратит. Хочет в Париж – пусть едет. Почему бы и не съездить.
Любовное чувство к мужу, которым Таня воспылала после первого спектакля, больше ее не беспокоило, и простились они довольно мирно. Когда Сережа провожал ее под дождем на вечерний поезд и увидел, как она обустраивается в купе с Клотильдой Лелюш и Изабель Гренье, какие они – все три – беспечные, оживленные, счастливые, ему стало ее ужасно жалко, и он неловко сказал: поживи в Париже, сколько хочешь.

Третий спектакль от первых двух отличался тем, что на него явился граф Галуа де ля Рэ с товарищами. В театр он попал потому, что в эти дни было модно ходить в театр, и на любительские спектакли ходили все, изломав график вечеров: вечером шли в театр, а после спектакля ужинали, огорчаясь тем, что Сережа и Гаспар, логика поведения которых стала для общества совершенно недоступна, не присутствуют на ужинах. В театре было общее для всех правило до начала спектакля и в антрактах вести себя тихо и прилично; даже не слишком воспитанные товарищи де ля Рэ это правило соблюдали и чинно уселись в ложе бенуара. Только граф, вместо того, чтобы сесть, встал у оркестровой ямы, шумел, обращал на себя внимание и готовился смотреть стоя. Когда вышел Сережа с партнером, он умилился и помахал им рукой: танцуйте, пупсики, танцуйте.


Сережа отпрянул, как конь, и Бог знает как отбарабанил увертюру. Как только стало можно уйти, он появился в зале, подхватил Гийома под мышки и потащил за дверь. Гийом удивился, часть зала, которая знала об их вечной перебранке, заволновалась и обрадовалась. Он выволок графа из театра и свалил в фонтан, который пенился и благоухал розмарином. Когда он поднимался по лестнице, ему навстречу шли Элен, княгиня и Анемон и спросили, где граф.
- В бассейне плавает, - огрызнулся он.

Так как было ясно, что лучше его не трогать, чтобы не отбить охоту играть на сцене, его и не стали трогать, а вышли из театра и увидели графа, который уже не плавал, а стоял в пене,  недоумевал и возмущался перед дворниками, которые сачками вычерпывали пену и уносили в канализационный люк. Его укутали, посадили в машину Анемон и отправили домой, а Сереже на другой день объяснили, что у графа есть веский повод подать на него в суд. Спектаклей ранее 17 января не предполагалось, поэтому его особенно не щадили, как следует запугали и пригрозили штрафными санкциями, если он не перестанет обижать и задирать графа де ля Рэ. Накануне Сережа получил от молодых поклонниц большого плюшевого мишку, несколько букетов тревожно-красных роз, три коробки конфет и корзину фруктов от губернаторской семьи. А кроме того, подписал контракт с директором музыкального театра на 10 спектаклей в течение зимнего сезона. Настроение у него было боевое и хорошее.

Элен уезжала к себе в Швейцарию, и он поначалу огорчился, но ненадолго, поскольку на другой день Нового года сам должен был отправиться в Швейцарию с Таней и кататься там на лыжах. Так что проводил он ее спокойно. Вместе с ней в Швейцарию укатил князь Сергей Сергеич, у которого были дела в Женеве.
Ему предстояли три спокойных дня, которые Таня должна была жить в Париже, чуть позже – католическое Рождество и Новогодние праздники, а после праздников – Швейцария. Случилась и приятная неожиданность в виде статьи, не похвалившей, а разобравшей спектакль по косточкам, по-хорошему, по-доброму. Написали, в частности, о его актерской игре, хотя он ничего не играл, и думал, что о его явлениях на сцену и писать-то нечего. Написали, что Гаспар не старается гармонировать с ребятами. Что он звездится. В нем есть особая, холеная порода, блестящий аристократизм, но нет этой юности, что у всех; что образ Старпома по-своему ярче и убедительнее представительного Адмирала: нервный, тонкий, только-только повзрослевший и вместе с тем отчаянно милый и страдающий. Нельсон Гаспара не вызывает эмоций: его не жалко, не страшно, но миленько, у него грим какой-то более четкий, чем у всех, от этого получается такой аккуратненький яппи-Нельсон, поющий, как звезда. Впрочем, спектакль стоит посмотреть ради барабанного боя в увертюре и арии, которую, к счастью, поют много и прекрасно.

- Гвендал Лепеллетье. Интересно, мужчина или женщина? – сказал Сережа.
- Это мои недоброжелатели. Кто-то заплатил, чтобы это написали.
- А у тебя есть недоброжелатели? Я не знал, что ты такой знаменитый.
Что касается парижской постановки, то ее почти не заметили, Адмирал в ней был толстый сорокапятилетний тенор, а никакого Старпома и новой арии не было вообще. Сережа никогда о ней не говорил и почти не думал.

***
Когда Элен вернулась в Швейцарию, повсюду лежал глубокий снег, и городки были украшены к Рождеству. Витрины маленьких магазинов пламенели красным золотом, явились остролист, нежные ангельские личики; и на фоне свежего снега шапочки идущих в школу детей были очень яркими. По утрам детей было очень много.
Она любила смотреть, как они идут со своими ранцами по расчищенным тротуарам в школу, в варежках и надежных, с подковками, ботинках, образуют цветные водовороты во дворе чистенькой, высокой, с красно-зеленой крышей школы, на крыльце которой веничком стряхнут снег с ботинок и потопают, прежде чем войти в вестибюль. По утрам дети были тихие и держались с большим достоинством. Ей нравилось, как они одеты, как обдуманно висят за спиной их ранцы, оттягивая назад худые плечики, нравились их утренние голоса, их походки, их надежные зимние ботинки, легкие облачка их дыхания в свежем холодном воздухе, светлые, умытые личики. Утреннее население Джелатти состояло из детей, которые шли в школу, и очень маленьких детей, которых вели родители. Два дома в тихом городке были в это время ярко освещены: средняя школа, в которой вместе учились мальчики и девочки, и детский садик - школа первой ступени, в которую принимали с двух с половиной лет и где Элен два раза в неделю вела занятия.

Сергей Сергеич, видимо, действительно имел дела в Женеве, потому что первых два дня Элен его не видела, зато на третий день, когда она в сумерках приехала домой, оказалось – он ее ждет в своей машине.
- Где вы ходите целый день?
- У Мартина родился сын. Я была в Лозанне.
Князь притих и замер – должно быть, формулировал мысленно вопрос, который бы прозвучал не совсем бестактно.
- У Мартина? Или у жены?
- У Райанов.
Он опять помолчал и изломав в мучительном размышлении черные блестящие брови, посмотрел на нее, ища сострадания и поддержки.
- Что я могу для них сделать?
- Не показывайтесь им. Они хорошо живут.
- А малыш?
- Большой, толстый. 62 сантиметра.
- Сколько?
Она молча улыбнулась.
-Тяжело прошло?
- Говорит – не очень.
- На кого-нибудь похож?
- На Тициану.
- Дети – это благословение Господне. И я решительно ничего не могу для них сделать?
- Сколько раз вас благословлял Господь? Четырежды?
- А вы никому не скажете?
- Никому не скажу.
- Как сказать. Это очень давняя история… жена о ней не знает. В Москве есть двое тайных. Два мальчика: двенадцати и четырнадцати лет. Я их люблю и не отказываюсь…Саша и Андрей. Трудно сказать, что с ними теперь.
- Сергей, Лилия, Александр, Андрей, Тициана, Злат, Генрих.
- Этот последний – Генрих?
- Генрих Кристиан Йоханнес Райан.
- Завтра с утра будьте, пожалуйста, дома.
- Пожалуйста. А зачем?
- Поедем покупать дом.
- Какой дом?
- Хороший. В хорошем месте.
- Милый князь, у меня есть дом.
- Оставьте себе на память. Для двоих он маленький.
- Вы, наверное, забыли или не поняли, что я замужем. Я не ваша невестка, поэтому ни домов, ни денег брать у вас не буду. Относитесь ко мне, пожалуйста, как к чужой жене.
- Не хотите по-хорошему разговаривать со мной – я вызову жену. Может быть, она вас убедит не шарахаться от нас, как от чумы.
- Если я отказываюсь брать у вас деньги и дома, это не значит, что я от вас шарахаюсь. Я вас люблю. Всех. Но не за ваши финансовые возможности, а за старшего сына. Давайте больше не говорить о доме.
- Давайте. Давайте молча завтра с утра поедем и выберем большой хороший дом, а в дополнение к дому – горничную, повара и няньку. Не поедете со мной – я сделаю это сам, а дальше – как хотите. Приедет жена – с ней и разговаривайте.
- Няньку брать преждевременно. И повар мне ни к чему. Я хорошо готовлю.

***
Оставшиеся до Рождества дни могли стать приятными и спокойными: никуда не нужно было спешить, не о чем было волноваться, можно было даже не разговаривать. Из взрослых дома была одна княгиня, которая сказала за завтраком Сереже: «Отдыхай. Только как умный отдыхай, а не как дурак». Он не знал или забыл, как отдыхают умные. Поворчал, посибаритствовал, посидел на конюшне и выпил с Кантемировым водки, поездил верхом по выгону, затем погулял с братцем в парке, осмотрел расцветшие перед Рождеством подснежники, анемоны и пролески. Особенно пролески были трогательные: нежные, тонкие, ярко-ярко синие.
- Как в России цветочки. А у нас сейчас снег. Снег, и мороз, и солнце, и ребята катаются на санках. А цветочки расцветут только в марте. По колено в снегу будут стоять.
- Мы их сорвем?
- Цветы нельзя рвать. Они живые. Им больно.
- А другие рвут.
- То другие. А ты Гончаков. Отдельный.
- Доволен, что у тебя брат? – спросила за обедом Ольга Юрьевна.
- Я счастлив. Это как бессмертие. Он очень смышленый. И все понимает правильно.


Вечером позвонил Гаспар, позвал к себе. Сережа думал, что несколько дней никуда не выйдет, но как только стемнело, он заскучал, затосковал без городских огней и привычного уже городского шума. Дом и парк ему показались мрачными, и, походив по комнатам, он решил позвонить де Бельфору, что приедет. Но графа не оказалось дома, а ему в это время позвонил Россильон, с которым он дружил на Комо, называя Мишей Аничкиным, и предложил встретиться в «Розовом лебеде», который «очень миленько» нарядили к Рождеству. Сережа ответил, что приедет.
- Про тебя говорят, что ты с танцовщиками подружился и всех забросил, - сказал Мишель.
- Это Гаспар придумал.
- Чему я больше всего удивляюсь, так это тому, что Гаспар полез на сцену.
- Ну, почему? Он очень артистичный.
- Он же граф. А сцена – это бордель, это…
- Что – это? – спросил Сережа.
- Тебя я тоже не понимаю. Лучшая фамилия государства. С императором дружил. А вместе с Гаспаром как шпана какая-то – актерствуешь.
- Значит, в городе так к этому относятся?

Когда они переходили площадь, направляясь в кафе, путь им перерезал длинный автомобиль, в котором сидели несколько оживленных девиц, лицо мужского пола и радостно гикающий граф де ля Рэ. Зависнув над машиной на манер развевающейся тряпки, граф приветствовал их воздушными поцелуями и криками. Все, кто это видел, могли подумать, что компания из автомобиля и те, что направлялись в кафе – лучшие друзья. Это Даргрена автомобиль, - сказал Россильон.

- Вот же сволочь! – выругался Сережа и половину вечера был ужасно мрачен. Его оскорбило невинное веселье графа, и как ни тормошили его приятели, предлагая девиц, десерт, поездку за город, он только дулся, сплевывал и со свистом произносил «вот же сволочь». Чтобы отвлечь его от графа, обаятельный Россильон рассказал о конюхе-дурачке, который живет у него в имении. Это детина огромного роста и не совсем дурачек, так как хорошо ухаживает за лошадьми и всякой домашней живностью Замечательно в нем то, что он неутомим и всегда готов сойтись с любой деревенской девкой, любым мужчиной. В деревне на него большой спрос.

История Сережу не развлекла, даже не показалась интересной. «Привези его, пусть надругается над графом», - сказал он рассеянно, и когда его повезли к танцовщицам в «Лиловый бант», утверждал, что не хочет к танцовщицам, а хочет зарезать графа.
У танцовщиц было весело. По случаю приближения Рождества они были в коротких красных шубках. Всю ночь шел дождь. Он скучал по России, заметенной в эту пору снегами, и среди дымного, пьяного веселья думал: «бедная моя, бедная. Как тебе сейчас темно, холодно, уныло. И как прекрасно. Прости мне эмиграцию. Все мои подлости – прости. Знала бы ты, как это ужасно – жить изгоем в чужой стране. Прости меня, милая моя, несчастная моя Родина». Когда он вернулся домой, камердинер сказал, что от него пахнет танцовщицами, и принес горячей воды, чтоб вымылся. Он лег спать в пятом часу утра и сразу уснул, но вдруг оказалось, что он не спит, а думает, что бы такое сделать с графом, который его сильно раздражает. Оказалось - он знает, что нужно сделать с графом. Это последнее он то ли придумал, то ли увидел во сне. Сон был неприличный. Спать ему больше не хотелось, и он до утра обдумывал и корректировал сон, а утром явился к Россильону, когда тот ел на завтрак яичко всмятку и спросил его – соврал он про конюха или тот в самом деле такой неутомимый, как он описывает. Он знал, что Мишель не врет. Про конюха, который всегда мог и всегда хотел, Мишель рассказывал с тонкой иронией и удовольствием. Все его приятели знали, что такой конюх есть, а те, кто ездил к Мишелю в гости, видели его.

- Послушай, какую я придумал смешную штуку, - сказал Сережа, зная, что Мишель любит всякие смешные» вещи, и штука ему понравится. – Вот представь: в дом де ля Рэ…
- Опять дэ ля Рэ! Серж, ты себе испортишь печень! Отвлекись от дэ ля Рэ!
- Да ты дослушай. В дом дэ ля Рэ, вечером, когда тот принимает гостей, приходят два Пер Ноэля и приводят огромного лося. Пер Ноэли поздравляют всех с Рождеством, а лось насилует всех гостей по очереди. Мужчины стонут, девицы ахают. Впрочем, девиц не тронем. Теперь представь, как об этом будут говорить в городе.
- Серж, ты что, в тюрьму хочешь сесть?
- Почему в тюрьму?
- А куда еще? Что тебе дался граф? Кто его замечает? Забудь о нем.
- Не могу. Он мне застит. Хочу, но не могу. Сам ужасно мучаюсь.
- Ну, хорошо, но опасно. Как ты сказал? Пришли два Пер Ноэля, привели огромного лося, лось изнасиловал графа и гостей. Красивый проект, но имей в виду, что все знают, что лось – из моего имения.
- Пусть докажут. Он действительно сильный, и ему безразлично: мужчина или женщина?
- Да ему-то безразлично. А как ты сделаешь, чтобы те не разбежались? Пистолетом запугаешь?
- Пистолет брать нельзя. С пистолетом не смешно.
- А как? Голыми руками? Они защищаться будут. Вряд ли кому понравится, когда его насилует лось. А сколько у него гостей может быть, никто не знает.
- Мишель, и пистолет может быть смешным. У девочек в «Лиловом банте» есть пистолеты, которые стреляют букетами и зайцами.
- Букетами, говоришь? Это правда становится смешно. Прийти с лосем и пистолетом, который стреляет зайцами. Это смешно, но я не думаю, что это действительно можно сделать. Извини, Серж, но это бред. Я понимаю, что ты хочешь развлечь город какой-нибудь смешной штукой. Это смешно, но это уже не шалость. Не спектакль, который вы играете с Гаспаром. Это уже уголовная статья.
- Ты говоришь – он дурачек. А дурачки неподсудны. Большого вреда он не причинит. Ну, так… оскорбит немножко.
- Да кто испугается пистолетов, которые стреляют зайцами?
- А кто может сказать заранее, чем они стреляют? Вид у них ужасный. Этакие зловещие дерринджеры с длинным широким дулом. Или ты боишься, все поймут, что твой конюх явился из имения и насилует господ? Это может быть чей-нибудь чужой конюх. Или даже и не конюх.

За завтраком он Мишеля ни в чем не убедил, но вечером, когда Мишель был в гостях у Даргрена (Сережа Даргрена не знал и к нему не ездил), вышло так, что там оказался и Гийом и сильно испортил вечеринку, так что, вернувшись домой, Мишель позвонил в Прейсьяс и сказал:
- Он мне испортил вечер. Я согласен. Когда это можно сделать?
- Как можно скорее, - сказал Сережа, который мог ездить без жены только пока она была в Париже.
- На всякий случай будь готов к тому, что придется уехать… из города. Или даже из страны. Ты понимаешь?
- Понимаю, - сказал Сережа.
- И еще одно: нужно взять Гаспара.
- Гаспара? На что Гаспар?
- Ну, он обидится, если не возьмем.
- Трое – это уже толпа. Пусть Гаспар обижается, но в гости к Гийому он не пойдет. Чем меньше народу – тем смешнее. Нужно купить костюмы и привезти лося. Ты берешься объяснить ему, что ему нужно сделать?
- Я берусь ему объяснить, а ты дашь ему денег. У меня нет, я поиздержался.
- Много денег?
- Что ты, гроши!

***
Договаривались они в четверг, а в пятницу купили в Авиньоне два костюма Пэр Ноэля, костюм оленя, а два китайских пистолета, стрелявших букетами и зайцами и два комплекта бумажных цветов и зайцев Сережа стащил из реквизиторской музыкального театра, взломав старенький замок. Пистолеты с виду были похожи на пиратские, но работали отменно. Он их почистил и смазал ружейным маслом, пока Мишель ездил за лосем, который оказался рослым, ладным парнем, кудрявым и синеглазым. Правда, изъяснялся косноязычно. Но это было кстати, так как если бы полиция начала его допрашивать, совсем не нужно было умения объясняться внятно.

Вечером они арендовали пролеточку и поехали на улицу Синьори. Оба знали, что Патриция с маленьким Винсентом живет на улице де Вентейль и препятствием им не станет.
Выезжать было рано, поэтому Гийом оказался дома и не один. У него были гости, жившие на его хлебах. Все были одеты к выходу, оживлены и счастливы.
- Целых два Пер Ноэля. И Олень. Жалко, что не зайчик. Нам зайчиков не хватает, - обрадовался граф.
- Будут вам и зайчики. Видишь, тебе рады, - сказал Сережа, подбадривая конюха. - Иди в ту комнату и будь милым. Эти господа сейчас начнут к тебе приходить. По очереди. А потом денежек дадут.

Увидев графских приятелей, Россильон повеселел. Двоих он не знал, по виду они ничего собой не представляли, а третий был Пеллетье, про которого все знали, что он – гомосексуалист, холеный, томный, с маленьким нежным ртом.
- Первый пошел, - распорядился Сережа, угрожая пистолетом, взял одного из гостей под мышки и втолкнул в комнату к «лосю». Прикрыл дверь и напряженно слушал, как за стеной заспорили, завозились, затем как будто заработал насос, и оттуда понеслись ритмичные стоны и протесты. Оставшиеся в гостинной сидели тихо и скромно, как в приемной стоматолога, поглядывая в широкие дула пугачей. Только граф ерзал, возмущался, но старался не сердить двух Пер Ноэлей, так как очень боялся пистолета. Сережа испытывал большой соблазн выстрелить им в лица бумажным зайцем, но выстрел мог все испортить, если бы они захотели убежать или подраться. Догонять и драться в красных бархатных балахонах было неудобно. Гость вышел ошеломленный, пунцовый, весь в испарине и сел отдельно от всех, показывая, что миссию свою он выполнил.

- Граф пошел! Пошел, Гийом.
- Можно мне? - спросил завитой, напудренный Пеллетье и, не дожидаясь разрешения, пританцовывая ушел за дверь. После этого его долго не могли выгнать, а де ля Рэ – загнать. Граф изо всех сил сжимал дверную ручку, а Пеллетье уговаривал его быть мужественным.
Бедная моя бедная. Хорошая моя, милая моя. Как тебе холодно сейчас, какое ужасное время и черт знает как его пережить людям в городах, мишкам в лесах, лисятам в норах, мужикам, детям, бабам в бедных избах. Бедная моя бедная.
Чем мощней работал насос, тем более шалость вырастала в глазах Сережи в уголовную статью. Он жалел, что затеял это.
Из комнаты, наконец, высунулся конюх и что-то произнес на языке, которого Сережа не смог понять.

- Он спросил: клиенты кончились? – перевел Россильон.
- Можно пустить по второму кругу.
- Можно, я первый? – спросил Пелльтье
- Почему ты первый?
- Кто-нибудь пойдите вместо меня, я больше не хочу, - сказал Гийом.
- Миша! Аничкин! Нам пора домой, – сказал Сережа.
- Можно, я с вами? – спросил Пелльтье.

Ночью у него тряслись руки, и он не спал. Ему представлялась камера, в которой он сидел весной с графом, представлялось, как его оденут в тюремную одежду, станут с кандалами на ногах водить по городу в суд и судить на глазах у всех. Суд, веселенькое здание на улице Монтиньяк, любят посещать пожилые дамы. Потом его засудят и увезут из департамента. Мысли были очень мрачные, и он подумывал, не бежать ли ему из города. Едва дождавшись утра, он поехал к Мишелю. Мишель еще спал. Конюха накануне отправили в имение. Россильона, наконец, разбудили. Увидев его испуганное лицо, Миша сказал: вот ты всегда так - сделаешь, а потом боишься.
- А если засудят?
- Не засудят.
- Как узнать, что полагается за такие вещи?
- Ничего не полагается. Никому не говори, что это мы.
- А не догадаются?
- Ну, откуда!

Весь день он провел у Россильона, напиваясь, чтоб не бояться, а вечером они отправились к Россетам и услышали изложение истории. Обсуждались не ее участники, а ее правдивость. Никто не верил, что было так, как рассказывал Даргрен. Спросите у Пеллетье, он знает, потому что с ним это сделали, обиженно отвечал Даргрен.
- Кто сделал? Лось?
- Человек в костюме Лося, балда!
- И этот человек изнасиловал четверых?
- Пеллетье - два раза.
- Ты сам знаешь, что так не может быть -  сразу четверых!
- Пеллетье говорит - бывает. С ним это сделали
- И что именно он об этом говорит?
- Что ему понравилось. Что он не ожидал у Гийома такого приключения.
- Так, может быть, сам граф это устроил?
- Графа изнасиловали вместе с другими. Граф говорит: он был не против, но теперь он от этого болеет и не может выйти из дому.
- Заразили?
- Граф сам кого хочешь заразит. По другой причине.

Мнение Гийома можно было не учитывать. Более всего уважали мнение гостя по фамилии Меланж, который был страшно возмущен и утверждал, что такой гадости с ним еще не делали и что он в принципе против этой вещи. Мнение мсье Меланжа, хотя он был не их круга, оказалось решающим: все поверили, что вторжение в квартиру графа и изнасилование гостей мужского пола имели место. Окончательно поверив в то, что инцидент был, начали обсуждать, кто мог придумать и, главное, осуществить такую шутку, - и тотчас, к удивлению и ужасу Сережи, пришли к выводу, что единственный человек, который мог придумать и осуществить -–это он, а единственный, кто способен надругаться над четырьмя мужчинами – это конюх Россильонов по имени Бальзак. Россильон развеселился и с удовольствием рассказал всем, как было дело. Осторожный Сережа был не склонен к веселью, так как знал, что даже если ему не попадет от правосудия, то наверняка попадет от отца, если тот узнает. Какие князь примет меры: выпорет его или отправит на строительство, он не знал, и одинаково боялся того и этого.

Путаницу в общее веселье внес Гаспар де Бельфор, который ужасно на них обиделся, отвел Сережу в кабинет Россетта и, преодолев желание трясти его за лацканы, накричал на него, что не ожидал от него подобной подлости: что он затеет насиловать Гийома и сделает это от него тайком. Что после этого о приятельских отношениях между ними не может быть и речи.
- Я не развлекаться туда ходил. Я его ненавижу, - возразил Сережа, в глазах которого Гаспар был представительный Адмирал, и как он не взял его насиловать графа в первый раз, так не взял бы и теперь. Но Гаспару было бесполезно объяснять и то, что он оставался для Сережи Адмиралом, и то, что «три человека – уже толпа».

Гийому, вероятно, внушили, что то, что сделали с ним и гостями, совсем не почтенно, а оскорбительно, что на такие вещи порядочным людям положено обижаться и требовать даже сатисфакции. Потребовать сатисфакции граф не осмелился, так как не знал, что это такое, но сделал вид, что обиделся и, бывая в гостях, взял в привычку искренне возмущаться тем, как с ним поступили.
Последние дни накануне Рождества, которые могли стать очень спокойными и приятными, оказались испорчены ожиданием возмездия, которое, независимо от того, придет оно от правосудия или от отца, представлялось Сереже справедливым.


Князь вернулся раньше, чем Сережей заинтересовались правоохранительные органы, и рассказал о купленном в Бассомпьере новом доме посреди собственного сада с большой лужайкой, о том, как он подружился с Мартином, о снеге, о лыжной базе, на которую из Бассомпьера шел собственный подъемник. Новости были интересные, учитывая то обстоятельство, что Сережа вообще не знал о цели его поездки. На другой день он уехал в город, а час спустя позвонил по телефону и спросил, в порядке ли у него с головой.

Сережа промолчал. Ему самому было удивительно, что он придумал и осуществил изнасилование графа.
- Это хорошо, что ты молчишь. Я и не хочу ничего про это слышать. Чтобы к моему возвращению был дома!
- Для чего?
- Узнаешь.
Князь вернулся в обычное время вечером. Сереже показалось, что он не расположен его пороть, хотя отец спросил его, нервно пожав плечами: - Ты что вытворяешь? Совсем рехнулся?
- Я его ненавижу.
- Ты перестал видеть грань между простительной дерзостью и уголовщиной. Прежде чем тебя увезут на тюремный остров, знай: я ни сантима не вложу ни в твою защиту, ни в освобождение под залог. Я больше не несу за тебя ответственность. Поступай, как знаешь: отдавайся в руки властей или отправляйся к Элен, пусть она тебя полечит! Если это лечится.
- Я его ненавижу. Он мне застит.
- Сам изобрел способ – мужчин насиловать?

Князь принял серьезный тон и сказал, что ему нужно быть готовым в любой момент уехать из города.
- К Элен? – спросил Сережа.
- Может обернуться хуже, чем ты думаешь. Как на это посмотрит граф Этьен. Одно успокаивает: что при вас не было оружия, только пугачи. Завтра из дома ни ногой.
На другой день Сережа сидел дома и перезванивался по телефону с Россильоном, который веселился и не мог понять, почему он не мож ет выйти из дому. Так продолжалось до трех часов, а в три часа позвонили из губернаторского дома и сказали, что выслали машину. Он позвонил отцу и спросил, значит ли это, что нужно немедленно уезжать из города.
 - Садись в машину и езжай к губернаторше. И не вздумай хамить, - ответил князь.
- Во фраке? – спросил Сережа.

У губернатора он увидел Россильона. Миша был наконец испуган. Им пришлось подождать в гостинной. Они сидели на стульях у стены, скромные и кроткие, переговаривались шепотом и держали руки на коленях. Вошла хорошенькая Лавиния и сказала обоим: здравствуйте.
- Интересно, - шепотом сказал Сережа. – Она уже знает значение слова «надругаться»?
- Мне интереснее, что они хотят с нами сделать. Ты маме сказал, куда уехал?
- Мама сказала: выкручивайся сам.
- Так не бывает, – возразил Россильон. – Родители должны помогать.
Вошла толстая губернаторша, знаком велела им идти за собой в библиотеку и заперла дверь.
- Здравствуйте, тетя Миллисент. Вы самая лучшая женщина в департаменте, - с чувством сказал Сережа.
- Помолчи. Я позвала вас для того, чтобы сказать, что вы - очень скверные мальчишки. Власти департамента с вами не справляются. Я склоняюсь к мысли отправить вас в приют для малолетних разбойников.
- С женами?
- Жалко, что вы мне не сыновья. Я б вас секла, а по утрам поила касторкой.
- В вашей фразе хороша только первая часть. Вторая здесь неуместна. Женщины почти никогда не умеют кончить вовремя.
- В моей фразе значима именно вторая часть. Если бы ты был мой сын, я бы тебя секла и поила за завтраком касторкой.
- Касторка – это что?
- Я велю принести попробовать.
- Не соглашайся, - шепотом предупредил Россильон.
Губернаторша тяжело уселась в кресло, а они стали напротив, свесив головы, как провинившиеся школьники. Россильон забеспокоился, что их могут отстегать по рукам линейкой, как это бывало в школе, но губернаторша даже линейки не имела, а только грустно, озабоченно на них смотрела, мигая глазками.
- Ну-с, рассказывайте, какой дебош вы учинили в доме Галуа дэ ля Рэ.
- Никакого дебоша не было. Мы пришли поздравить сына Патриции с Рождеством и принесли подарки. Оказалось, что сына Патриции нет дома. Оказалось, что в этом доме вообще невозможно жить порядочной женщине с ребенком.
- А лося зачем привели?
- Мальчика развлечь. Он мог покатать его на спине. Винсенту бы понравилось.
- Все врете – и ты, и ты. Не к мальчику ехали, а к графу. Затем и конюха привезли из Шабернуа. Мозги вам нужно промыть, вот что. Это хорошо делают в участке, но вас в участок отдай – воображаю, какой вой поднимут адвокаты! Как папаши забегают! Как мамаши хуже тигриц взъярятся! Гончакова я давно поняла, он шалый, его из города выгонять пора, надоел своими фокусами, а ты, Мишель, когда ты сошелся с ним? С чего вы вдруг подружились?
- Я не считаю Сержа дурной компанией.
- За это и пострадал, что не считаешь. Ты был хороший мальчик, пока не связался с Сержем. Ходи, ходи за ним, как баран, участвуй в его изобретениях. Не бросишь водиться с ним – гляди, из пистолета башку прострелит.
- Я не намерен оскорбления терпеть. Лучше отправьте в участок, а унижать нас друг перед дружкой я не позволю. Не буду слушать, - обиделся Сережа.
- Вот и хорошо. Это я буду слушать. Иди сюда. Возьми, - распорядилась губернаторша, и когда он подошел, вынула из-под юбки и подала ему внушительный том «Уголовного кодекса». Сережа машинально спрятал руки за спину. Она держала перед собой том, пока он не взял его. – Отойди теперь от меня. Стань рядом с Россильоном. Вы оба не уйдете отсюда, пока не прочтете все главы этой книги.
- А когда домой?
- Я сказала, когда домой. Можете приступать, молодые люди.

- Всё читать? – спросил Сережа, открыл книгу и стал читать. Он боялся, что будет скучно. Это оказалось гораздо скучней, чем он предполагал, и он не настолько выразительно читал, чтобы его было интересно слушать. Едва ли кто-нибудь до них или после них читал вслух «Уголовный Кодекс». Очень скоро он надоел и губернаторше, у которой свесилась голова, безвольно открылся рот и изо рта послышался храп. Понизив голос, чтоб не мешать ей спать и внимательно посмотрев на ее представительную фигуру в кресле, он перемахнул сразу через 30 страниц и стал читать с того места, на котором остановились его глаза. Статья оказалась скучной, он полистал книгу, отыскивая веселые статьи, не нашел ничего веселого и перескочил на 70-ю страницу. Мишель зевал. Некоторое время их веселил вид и храп толстой губернаторши, но скоро оба соскучились, устали стоять и читать вслух научный, маловразумительный текст.

Сережа, наконец, смолк и стал молча смотреть в окно.
Губернаторша всхрапнула, повозилась и не открывая глаз, произнесла: - Какая, однако, странная фантазия: привести лося, изнасиловать мужчин. Почему не женщин?
- Женщин не было, – виновато сказал Сережа.
Она открыла глаза, посмотрела на обоих и сказала ему: - Покажи, где ты читаешь.
Он показал.
- Это ты сфокусничал. Вернись на 4-ю страницу.
- Четвертую мы уже прочли.
- Прочтете еще раз. Для лучшей усвояемости.
Он начал читать скучную 4-ю страницу, наблюдая за губернаторшей, которая опять уснула и начала храпеть.