Увидеть Париж - и жить долго!

      
       
        ГЛАВА 1
       
        ----------------------------------------------------------
        Московский писатель
        Константин Сергеевич Чижиков-Пыжин
        -----------------------------------------------------------
      
      
       У Чижикова-Пыжина зазвонил телефон. Константин Сергеевич снял трубку и сказал традиционное «Алё».
       – Это «Медвежья услуга»? – задал вопрос мужской голос.
       – Нет, – ответил Константин Сергеевич и бросил трубку.
       – Кто звонил? – спросила жена, проворно орудуя вязальными спицами.
       – Понятия не имею. Спрашивают какую-то «Медвежью услугу».
       – Какую услугу?
       – Медвежью. Черт её знает, что это означает. Наверное, фирма какая-нибудь. Господи, ну и времечко пошло, чем только сейчас люди не занимаются...
       – Может, они хотели киллера заказать, – со смехом высказала предположение супруга, растягивая вязание и считая петли.
       – Киллера не заказывают, а нанимают. Заказывают жертву. Во всяком случае, так выражаются нынешние телегерои…
       Константин Сергеевич вновь принялся стучать по клавишам пишущей машинки.
       – Ну, ты подумал насчет детектива? – спросила жена, вставляя спицу в петлю.
       – Ах, оставь, пожалуйста... – нервно поморщившись, отмахнулся Константин Сергеевич. – Не сейчас…
       – Ну, хорошо, пока идея созревает, ты бы мог написать сценарий о современной жизни. А то стучишь целыми днями, как дятел, а толку чуть.
       – Я не пишу сценарии.
       – Глупости. Любой текст можно превратить в сценарий... раз, два, три, четыре, пять…
       – Я не пишу о современности, – высокомерно ответил Константин Сергеевич. – Современность меня не интересует.
       – Ой ли! Давно ли ты таким стал? Помнится, ты всегда считал себя современным писателем. Гордился этим!
       – Это было в человеческое время. Когда я точно знал, кто есть ху. Я шел на завод, ездил на стройки, разговаривал с людьми труда. Знал их нужды и чаяния… А теперь нет великих строек… Теперь захватывают то, что было построено раньше и срочно переделывают эти здания в храмы золотого тельца. Прикажешь идти в эти храмы. Да и кто меня пустит в капиталистическую контору? В их теперешнем зоопарке я не понимаю ни аза. Я даже представления не имею, чем они там занимаются в этих своих офисах. Планктон фильтруют или в дурачка играют с компьютером.
       – Сейчас фильтруют базар, а не планктон, – поправила супруга. – А насчет компьютера я тебе так скажу: не мешало бы тебе его освоить. Говорят, производительность повышается многократно, и на бумагу тратиться не надо.
       Константин Сергеевич чертыхнулся, потому что допустил опечатку. Взял тюбик с белилами и стал замазывать контрабандную букву.
       – И ошибки, там исправляются одним нажатием клавиши, – подзуживала супруга.
       – Да ты-то откуда знаешь?! – разозлился Константин Сергеевич.
       – Знаю. Чай не дура дремучая. Раз, два, три, четыре…
       – А я, стало быть, дремучий дурак?
       Супруга не ответила, только спицы вязальные замелькали в её умелых руках еще проворнее, и когда они задевали друг друга ненароком, то позвякивали, как маленькие колокольчики.
       Телефон опять зазвонил.
       Константин Сергеевич недовольно покосился на него и нехотя снял трубку.
       – Да.
       – Примите факс, – сказал бодрый женский голос.
       – Какой еще ФАКС! – рявкнул писатель.
       – Это магазин? – растерянно спросила невидимая женщина.
       – Нет, не магазин, это квартира!
       «Черт бы вас всех побрал», – сквозь зубы сказал Константин Сергеевич, когда разговор с женщиной был закончен. Жена ничего не спросила, стоически, как Пенелопа, распустила несколько витков связанного, пересчитала петли и снова начала вязать.
       Константин Сергеевич уставился в лист, наполовину заполненный текстом. Взял себя в руки, перечитал результат утреннего труда.
      
       «– Вот эта деталь называется «бабка»… а это «кулачки»… Мастер, хитровато прищурившись, поглядел на ученика – понимает ли?
       Павел был молодым человеком приятной наружности. Все что он себе позволял из современной моды, это персинг в центре языка. Но это не особенно бросалось в глаза, когда парень молчал. Правда, одно ухо у него было заткнуто какой-то черной штукой и оттуда тянулся провод. Иногда Павел о чем-то спрашивал или отвечал на вопросы мастера. Иногда мастеру казалось, что ответы эти не совсем адекватны. Иногда казалось, что ученик говорит вовсе не с мастером, а с кем-то другим. Тогда Михалыч смотрел по сторонам, в поисках этого постороннего, и однажды, отвлекшись, чуть было не сунул руку в опасную зону работающего станка.
        – А эта деталь как называется, знаешь? – спросил Михалыч.
       – «Дедка»? – высказал предположение ученик…».
       
       – Анюта, как пишется слово – «персинг» или «пирсинг»?
       – О-о-о! А кто-то тут нам заявлял, что современность его не интересует?
       – Ладно, не придирайся… Ну так знаешь ты или нет?
        – По-моему, надо писать – «пирсинг». Впрочем, могу позвонить Надежде Дмитриевне, а она позвонит своей дочери… У нее дочка – вся в пирсингах, как в жемчугах. Ты не поверишь, у нее пирсинг поставлен даже на…
        – Не надо! – отмахнулся Константин Сергеевич. – Чую, что писать надо через «и». У меня ведь врожденная грамотность…
       Константин Сергеевич взял тюбик и замазал букву «е», подул на место исправления, и, когда краска подсохла, ручкой кривовато нацарапал букву «и».
       Но все равно Константин Сергеевич остался недоволен текстом. Слово «адекватно» в данном контексте (в контексте мастера Михалыча) выглядело явно чужеродным, как проглоченная вилка на рентгенограмме желудка сумасшедшего Петрова, о котором рассказывал знакомый врач-рентгенолог. И вообще просматривается какой-то камеди-клаб. А ведь он пишет серьезное произведение. Которое научит молодых людей уважительно относиться к труду…
       О Господи! Ну какую ты ахинею несешь? – подумал Константин Сергеевич, в изнеможении откидываясь на спинку скрипучего стула. – Кому сейчас все это нужно?!.
       Писатель Чижиков-Пыжин выдернул лист из каретки, остервенело смял его и бросил в проволочную корзинку для бумаг, стоявшую возле письменного стола.
       – Анюта! Мы будем сегодня пить кофе? Уже пять часов!
       – Конечно, конечно, бегу, бегу!
       Супруга бросила недовязанный свитер и побежала на кухню.
       Константин Сергеевич тщательно вымыл руки после трудовой смены, прошел под аркой кухонной двери (он называл её «Триумфальной аркой»), сел на свое место – тяжелый резной стул с высокой спинкой и мягким сидением.
       На тарелках уже были разложены сэндвичи – с сыром и сервелатом, в чашках дымился ароматный натуральный кофе. Чижиков-Пыжин любил процедуру – кофе в пять часов – потому что после нее разрешал себе выкурить сигарету. Одна сигарета в день – все, что он мог себе позволить из запретных удовольствий в теперешние свои пятьдесят пять лет. «Уж лучше вовсе не дымить», – сказала однажды супруга, но Константин Сергеевич так на неё посмотрел, что Анюта сразу поняла свою неправоту.
       Скаредно выкурив долгожданную сигарету, Константин Сергеевич переоделся и отправился на обязательную прогулку.
      
      
       * * *
       
       Константин Сергеевич считался писателем «серьезным». Во всяком случае, сам он себя относил к таковым. Однако в наступившем новом веке, мягко говоря, оказался невостребованным. Говоря грубо – стал на хрен никому не нужным. Его произведения у нынешнего читателя вызывали тупую скуку, как, впрочем, и у современных редакторов. И вскоре его рукописи сначала стали «зависать» в редакциях, иногда надолго, потом ему стали везде просто отказывать, а некоторые всерьез предлагали поучиться у молодых. Константин Сергеевич эти советы с презрением отвергал. Ему нечему было учиться у недоносков от литературы. Господи, да какой еще к дьяволу литературы? Разве это литература!
       Даже рассказы о Шерлоке Холмсе, ставшие классикой, никакого отношения к литературе не имеют. И никогда не имели. Недаром Конан Дойль так не любил эти свои творения. Что уж говорить о современных кропателях криминального дерьма. Пересилить свое самолюбие, переломить себя в угоду публики, переквалифицироваться, скажем, в детективщика было выше его сил. Стать конъюнктурщиком, приспособленцем – это шло вразрез со всем воспитанием, со всем тем, что было вбито в голову с младых ногтей советской пропагандой. Снять фрак народного учителя, сюртук инженера человеческих душ и вместо них вдруг нацепить фартук ремесленника или напялить на голову дурацкий колпак и продавать хоты с дохлыми догами.
       Да и что скажут о таком вот перерожденце-ренегате братья-писатели, чьим мнением Константин Сергеевич дорожил. Епишин с ехидненькой улыбочкой-змейкой скажет: «И ты Брут…». Катенков просто с презрением отвернется от него. Руки не подаст. На машине не подвезет. Ему-то хорошо, он классик. Его будут печатать всегда, какое бы тысячелетие ни стояло на дворе. А Константин Сергеевич не успел в классики пробиться, не допрыгнул до полки, где обитают бессмертные. Что же теперь – хоронить себя заживо? Константина Сергеевича охватила сначала высокая праведная злость, переросшая в конце концов, по мере усугубления материального положения, в мелкую бытовую злобу.
       Но жизнь есть жизнь, она брала свое, Господу Богу апелляцию не пошлешь, и уж тем более к разуму правительства не достучишься, то, стало быть, надо как-то перестраиваться. Константин Сергеевич все явственнее это понимал. Хочешь, не хочешь, а надо подлаживаться под сегодняшние реалии и поступиться какими-то принципами все равно придется. Жить-то как-то надо. Жена пилит за безденежье. Да и самому не хотелось уходить в отставку. Писатель не может не писать. Не писать – значит умереть.
       Чаша терпения переполнилась, когда его не пригласили на чью-то презентацию, а затем не включили в состав делегации для поездки на книжную ярмарку в Париже. Зато среди приглашенных важно выхаживала среди французов детективщица Вера Костоломова, будто она настоящий русский писатель. Тут он, кажется, сломал ДПУ, швырнув его в телевизор. Хорошо, что промазал и разбился только пульт, а не экран. Денег на новый телевизор не было. «Тоже мне, Элвис Пресли нашелся! – ругал себя Константин Сергеевич, – вот станешь миллионером, тогда и будешь бить телевизоры, как это делал растолстевший, никому уже не нужный Элвис. Ну да, станешь тут миллионером. Тут как бы с голоду не подохнуть».
       Время от времени возникала соблазнительная трусливая мыслишка о револьвере… Из подсознания выплывали головы Маяковского и даже, прости Господи, Александра Сергеевича нашего Пушкина. Им-то проще было достать оружие, корчился от душевной муки Константин Сергеевич. Даже Маяковскому в Совдепии добыть наган – как два раза харкнуть на асфальт. А где ему, Константину Сергеевичу, достать оружие? Это ж надо связываться с бандитами, с какими-нибудь подпольными торговцами. И это, кстати, уголовно-наказуемое деяние, стоит денег, огромных денег! Все упирается в это гребаное бабло!
       Вот ты и заговорил как они, укорил себя Константин Сергеевич. Придется тебе, батенька, как плебею, намылить веревку и повеситься. Потечет из тебя моча и говно… Черный язык до пупа вывалится, и член встанет как палка – прощальный привет земным радостям. Фу, мерзость какая… Теперь ты говоришь как «писатель» Сорокин. Моча, говно, говно. Ты – говно! Ты – говно! Напряги свои куриные мозги и выдай им, чтобы они обосрались от страха. Но я же не Стивен какой-нибудь Кинг. Господи, ну помоги же ты мне! Иначе я брошусь с высотки! Если только сумею проникнуть на чердак, который, конечно же, закрыт… Господи, зачем ты нас так унижаешь? Зачем толкаешь меня под наглый, свиножопый джип?..
      
       Выход, как начать новую жизнь и при этом сохранить лицо, подсказала жена. Она давно ему намекала, а потом просто стала давить. У женщин практический ум. Им больно смотреть, как их мужчина гробит свою жизнь из каких-то дурацких принципов.
       Попробуй написать детектив. Под псевдонимом. Обманем братьев-писателей, подсунем им кукиш. Только подойдем к этому делу серьезно, говорила жена. Давай придумаем этого писателя, начиная от имени, кончая его биографией. Отшлифуем все, как следует, до мельчайших деталей. Даже вплоть до того, что подсунем редакторам какое-нибудь фото. Пусть он будет помоложе тебя, лет тридцати, публика любит молодых, а редакторы – перспективные кадры.
       – А я, стало быть, уже не перспективный? – обиделся Константин Сергеевич.
       – Ты молод душой, и мы говорим сейчас о твоем, так сказать, Альтер Эго.
       – Ладно, черт с ним. Пусть будет Альтер Эго.
       – Ну вот и умница, – сказала жена. – Главное, придумать хорошую легенду.
      
       
        * * *
       
       Прогуливаясь в парке по своему обычному маршруту, Константин Сергеевич обдумывал легенду для будущего писателя блокбастеров. Тьфу, какое мерзкое, остроугольное слово! Похожее на крепко сколоченный занозистый ящик, с прибитой по углам жестяной лентой. О, жесть сейчас в моде! Как и само слово жесть. Жесть – жестокость. Заметим, не сталь, она благородна, а именно жесть. Нечто особенно подлое – гибкое и острое...
       Кстати, а что всё-таки означает слово блокбастер? Надо постараться не употреблять выражения, которые не понимаешь. А то попадешь впросак. И вообще, пора уже учить английский. Как же, выучишь его на старую жопу. Полтинник с хвостиком – это, брат, годы. Упустил золотое время, теперь поздно. Так кто ж думал, что все так повернется?! К капитализму передом, к народу – задом. СССР – страна социальных экскрементов...
      
       Парк, где гулял Константин Сергеевич, непосредственно примыкал к стадиону. Тут играли в футбол. Мальчишки гоняли мяч на малом поле с зеленой травой, взрослые парни – на большом, вытоптанном, пыльном. Константин Сергеевич постоял, поглядел за игрой взрослых, даже вроде начал «болеть» за одну из команд, потом одернул себя: есть дела поважней, чем этот ерундовский футбол. Константину Сергеевичу нужен был молодой парень для фото, да и в редакцию ему придется идти и представляться как начинающий писатель имярек. Для визита в редакцию, конечно, нужна соответствующая подготовка. Вдруг, что-нибудь спросят этакое, а парень ни ухом ни рылом… Да, Господи, что они могут спросить? – успокаивал себя Константин Сергеевич. Уж он-то знает всегдашние темы их разговоров. Ему, парню-то моему, лучше всего играть роль писателя молчаливого, вдумчивого, под девизом: «молчание – золото». Не нужно ему учить всякие мудреные слова, типа «трансцендентальный» или «сублимация» и уж тем более знать, что такое «дискурс». Уж если я сам не знаю, то ему подавно знать не положено.
       Приглядываясь к молодым, Константин Сергеевич пошел вокруг поля. В одном месте он подобрался слишком близко к играющим, будучи близоруким, хотел разглядеть их лица. И тут один из игроков, низкорослый, похожий на обезьяну, крикнул ему: «Эй, Ходячая Смерть! Сколько времени?»
       От такого нахальства Константин Сергеевич оторопел и потерял дар речи. Никогда его так еще не оскорбляли. Что это еще за "ходячая смерть"? Хотелось крикнуть: «Наглец! Подонок!». Но их здесь два десятка человек…
       А парень не унимался. Видя, что «Ходячая Смерть» молчит, он, угрожающе приближаясь, все спрашивал: «сколько время? Время сколько?!» Константин Сергеевич заволновался, а ну как врежет? Вон их сколько… Но решил молчать, чтобы наказать гада. Но гад все приближался и уже был на расстоянии пяти метров. Константин Сергеевич дрогнул и выдавил из себя еле слышное, но осуждающе суровое: «Не знаю». Парень даже обрадовался, что сломал таки сопротивление. Потому что в противном случае надо было что-то делать с этим лохом. Ну не бить же его, в самом деле, старый все-таки.
       Парень резко повернул обратно, потом бросил взгляд через плечо, заулыбался, в лице его появилось даже что-то человеческое, и он в шутку предложил: «Играть будешь?» Константин Сергеевич опять замкнулся и стал отходить. А парню уже было не до чудака, он трусцой побежал к центру поля.
       Константин Сергеевич продолжил прогулку в подавленном состоянии. Его художественное воображение рисовало одну картину смертоубийства за другой. Вот Константин Сергеевич достает из-под мышки огромный пистолет и стреляет в негодяя: «Паф-паф-паф!» Все разбегаются, негодяй остается лежать на земле. Кривоногая обезьяна! Ходячее подтверждение теории Дарвина. И откуда он такой гад взялся здесь?! Константин Сергеевич уже много лет ходил в этот парк и на стадион и ни разу его никто не оскорблял. Наоборот, иногда катился с поля мяч, и Константину Сергеевичу удавалось ловко его остановить и ловко отпнуть ближайшему игроку, и тот говорил: "Спасибо".
       А этот абезьяномордый... Вот же мразь. А не написать ли детектив на эту тему? Скажем, некоего писателя имярека оскорбили, имярек подкараулил обидчика и застрелил. Ну и какой же это детектив? – сам себя раскритиковал Константин Сергеевич. Это какая-то мелкая подленькая месть. К тому же он все-таки пацан еще. Да и убивать не за действие, а за слова тоже как-то чересчур... Да и потом, откуда у твоего писателя возьмется пистолет? Все тот же старый вопрос мусолим. Он ведь у тебя не вор в законе, которые, кстати, тоже пистолетов с собой не носят, и не мафиозо. Потому что если бы он был из братков, то не стал бы никого подкарауливать. Он просто уложил бы пацана тут же на поле, сел бы в свой толстожопый джип и укатил бы "на хазу", "полоскать зубы водкой" и "трахать телок".
       В глубокой задумчивости шел он по тропинке вдоль чугунной ограды парка, а со стороны улицы, по ту сторону решетки, по тротуару шли молоденькие девочки лет 10-11-13-ти, и одна из них, самая юная, поймав затравленный взгляд Константина Сергеевича, сказала вслух: "Маньяк". Девочки рассмеялись, а Константин Сергеевич аж подпрыгнул от злости. Чуть не закричал по-мальчишески: "Дура!"
       Да что ж это такое?! Они что, сговорились, сопляки эти, оскорблять пожилого человека?! Заслуженного человека! Соискателя всяких премий... Автора пяти романов, четырех повестей и двадцати пяти рассказов, не считая эссе и стихов!.. Что же мне теперь из дома не выходить?!
       Это все потому, что у меня озабоченный вид, решил Константин Сергеевич. А они ведь, молодые, озабоченность истолковывают только в одну сторону... Да, если уж я на улице выгляжу неприглядно, то в редакции и подавно. А ведь было время, когда меня там любили и холили. И даже интрижки кое-какие были. Помнишь, с одной редакторшей, на вид евреечка, но фамилия совершенно русская, незамужняя, она еще заикалась... Но нет уж тех издательств, и старые кадры ушли, кто на пенсию, кто в мир иной, где нет воздыханий и нищенских пенсий...
      
       Псевдоним мне нужен, псевдоним, новое лицо и новое тело, так думал Константин Сергеевич, придя домой и разглядывая себя в коридорном зеркале. Да, точно ходячая смерть, волосы облезли, глаза запали в глазницы черепа, сверкают голодным блеском, щеки ввалились, складки эти ужасные… Как же все-таки точно народ все подмечает и дает прозвища не в бровь, а в глаз. Это еще Гоголь сказал. Господи, ну и рожа, противно смотреть, как еще Анюта меня терпит в постели...
       Впрочем, сексуальные подвиги он сейчас давно не совершает. Хорошо, что русские женщины не за секс любит своих мужей. А за что они любят своих мужей? Своих пьяниц, своих непутевых... Они любят того молодого парня, за которого вышли замуж двадцать, тридцать, сорок лет назад. А то, что с ним сделала жизнь, так с кого же тут спросишь? у самих-то морщин сколько. Не у каждой есть деньги на подтяжку фейса. Да и как подтянешь талию, в обхвате 90 см. Когда-то была Анюта 90х60х90. Теперь 90х90х90. Как хорошо сколоченная тумбочка. Ладно, он, Константин Сергеевич, в этом плане еще держится, не распустил живот...
       – Сейчас будем ужинать, – сообщила жена во время одной из своих пробежек их кухни в гостиную и обратно.
       Эти челночные рейсы объяснялись тем, что на кухне не было телевизора. А в ящике как раз показывали очередную серию «Папины дочки». Из гостиной доносились дурацкие реплики, сопровождаемые записанным смехом. И чем глупее были реплики, тем громче было гоготание. Это был не смех. Это была ржачка. По мнению Константина Сергеевича, более дебильного сериала свет не видывал. Как бы ему хотелось взять режиссера этого теледерьма – и мордой об стол! Об стол! Ногой – под ребра, пинком под зад! Я научу тебя, сволочь, искусство любить! Я покажу тебе, тварь, ходячую смерть!..
       Константин Сергеевич со злостью вогнал ноги в домашние тапки. И пошел мыть руки.
       
      
       
        ГЛАВА 2
       
        ------------------------------------
        Успех почти не виден
        ------------------------------------
       
       
        Константин Сергеевич шел по бульвару генерала Краснова. Народ валом валил в обе стороны. Настоящий Вавилон. Медленно текущий лакированный поток машин усугублял это движение, создавал впечатление чего-то апокалипсического. Вот где приходиться гулять, подумал Чижиков-Пыжин. В парк он решил больше не ходить. Но и здесь совершенно не место для прогулок. Где вы, молекулы живительного кислорода? Их сжирают вот эти железные монстры. Господи, ну неужели нельзя перейти, наконец, на альтернативное топливо, чтобы не поганить мать вашу природу. Во всем виноваты жлобы нефтяных монополий. Жадные жлобы... живущие в уютных коттеджах в лесу, чьи дети учатся в тихих уютных кембриджах… а наши дети должны дышать всякой гадостью…
        А народу-то, народу… Черт бы вас всех побрал, и чего вы все сюда, в Москву-то, приперлись. Как говорит один знакомый философ: «Сказывается распространённая иллюзия, согласно которой, если несколько миллионов идиотов собрались жить в каком-либо определённом месте, то, значит, это место мёдом намазано и поэтому необходимо приложить все усилия, чтобы осесть там же...»
        – Константин Сергеевич! Чижиков!
        Чижиков-Пыжин остановился и оглядел урбанистический адский пейзаж. Кто это его кличет? А-а… старый знакомый…
        Из приткнутой носом к тротуару «тойоты» выглядывал и махал рукой Епишин.
        Константин Сергеевич приветливо улыбнулся и подошел к другу-писателю.
        – Здорово, брат, Чижиков. Куда бредешь, шагаешь?.. А я смотрю – ты, не ты? А это ты.
        – Здорово, Василий, – Чижиков протянул руку.
        Епишин как всегда крепко сжал протянутую ладонь. Он всегда давал понять, что человек он деятельный, хваткий, сильный. В этой жизни не даст себя оттереть на задний план.
        – Ну, как вообще жизнь протекает? – по-братски поинтересовался Епишин, при этом лицо его, напоминавшее румяно испеченного колобка, масляно светилось любовью к жизни.
        Можно сказать, что он был полной противоположностью желчного и тощего Чижикова.
        – Да как тебе сказать, – вздохнул Константин Сергеевич, – фуевая жизнь у меня…
        – Ну, брат, ты что… Не узнаю оптимиста…
        – Был оптимист, да как-то незаметно сдулся…
        – Непорядок в писательских рядах, – по-генеральски высказался Василий Епишин, – знаешь ведь, что уныние есть наш первый враг, сейчас же какая-нибудь болезнь прицепится…
        – Наш первый враг – это читатель, – высказался Константин Сергеевич.
        – Вот так афоризм, брат! Хороший слоган для Дома Писателя, ха-ха-ха… А я не жалуюсь… Помнишь, как говорил Абдула? «Хороший дом, хорошая жена, что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?»
        – Хорошая машина…
        – О, да! Не нарадуюсь на свою ласточку. – Епишин любовно погладил крышу своего авто. – Новейшая модель, здесь еще таких нет.
        – А где купил?
        – Там, где её производят – в Японии!
        – Ну, положим, выпускают их в Малайзии…
        – Это неважно… У меня в Джапане книга выходит. Вот договорчик подписывали. Лекцию я им прочел… Объяснил кое-что. Ты ведь знаешь, что для русского яма, для японца - гора. Поняли косоглазые. Вы, говорят, русский Мураками. Ха-ха-ха!
        Константин Сергеевич подумал, зачем японцам третий Мураками, но вслух ничего не сказал.
        – Хочешь, подвезу, куда надо. У меня полчаса свободного времени есть. Жену, понимаешь, жду, а она позвонила, сказала, что задерживается…
        Чижиков хотел было отказаться, но внезапно передумал.
        – А подвези… До стадиона. Здесь невозможно гулять…
        – Тебя до «Серпа-и-молота» подбросить?.. Правильно, надо гулять, здоровье главное в наши годы… А я, брат, совсем не гуляю. Все некогда, все кручусь…
        При этом Епишин энергично крутил баранку, выезжая на полосу.
        – Я вот думаю… – начал было высказываться Константин Сергеевич.
        – Ну, куда ты лезешь! – Заорал Епишин. – Куда прешь, чувырла накрашенная!.. Вот чего я не люблю… Понасажают бабья за руль… Извини, я тебя, кажется, перебил…
        – Да, проехали… – мысленно махнул рукой Чижиков.
        Наконец вклинились в железный поток и понеслись. Внутри было как в кабине космического истребителя из «Star wars». Уют, полумрак, красивые шкалы приборов таинственно светились неземным светом. И пахло как-то по-японски, приятно.
        – Приборная доска европейская, – пояснял Епишин, видя заинтересованность Чижикова. – Никаких иероглифов, все по уму... А ты что-нибудь сейчас пишешь?
        – Как же пишу…
        – Ну и?
        – Говорят не формат.
        – Понятно. Трудно сейчас, брат, вписаться, – при этом Епишин аккуратно вписался в поворот и остановился у светофора.
        – Ну, тебе-то грех жаловаться…
        Епишин заулыбался и дал газу, едва оранжевое пятно светофора спрыгнуло в зелень.
        – Вчера с Пал Сергеичем, – рассказывал Епишин, – в «Петровиче» так нажрались. Он мою рукопись чуть не потерял. Надо завязывать с этой бумажной писаниной и переходить на компьютерные файлы. Удобно, и хлопот никаких…
        – Кто такой Пал Сергеевич?
        – Пал Сергеич Пивоваров. Главный редактор «Скорионуса». У меня там книга выходит… первая часть. А это я ему вторую часть нес. А он говорит мне по трубе, давай в ресторации встретимся, у меня там делегация, не могу принять в редакции. Ну, и нажрались, как водится… Ох, сука, «Майбах»! Ты погляди, какой красавец! 57-я модель, Maybach Zeppelin, роскошнейший седан класса «люкс». Прикинь – шестилитровый битурбированный движок V12, 640 лошадей, четыре фары, 700 тысяч евро! Живут же люди…
        Чижиков равнодушным взглядом проводил уходящий вдаль обтекаемый черный лимузин, на его, Чижикова, взгляд, практически ничем не отличающийся от таких же машин, едущих рядом. Епишин вытер слюни, настроение у него чуть-чуть снизилось. И Чижиков понял, что сейчас лучше не тревожить брата-писателя дурацкими разговорами.
        И все же у стадиона они тепло простились.
        Гуляя по тропинкам парка, Константин Сергеевич сказал себе, что так дальше коптить небо нельзя и что прямо сегодня вечером начнет новую жизнь.
       
       
        * * *
       
        – Анюта!
        – Ау!
        – Иди сюда быстро!
        – Что случилось? – жена Константина Сергеевича, запыхавшись, прибежала из кухни, думая нехорошее.
        Константин Сергеевич Чижиков-Пыжин вышел ей навстречу, держа в руках пухлую пачку листов с машинописным текстом.
        – У меня родилась гениальная идея, – сказал писатель.
       Жена облегченно выдохнула воздух:
        – Я уж думала, случилось что…
        – Не буду я писать никакие детективы. Не знаю я специфику милицейской работы, да и душа не лежит ко всем этим смертоубийствам. Пусть криминалом занимается Вера Костоломова, у нее это хорошо выходит…
        – Так… – подозрительно спокойно сказала Анюта, подбоченясь. – И это вся твоя гениальная идея?
        – Нет, не вся. А займусь я любовными романами! Хороша идейка?!
        Лицо Анюты полыхнуло нездоровой краснотой:
        – Любовь решил крутить, старый ты…
        – Молчать! Что это еще за бабские вопли?.. Я сказал – начну писать любовные романы. Усекла?
        Жена Анюта расслабилась, а потом захохотала:
        – Ой, не могу… Ты хорошо подумал… Это ведь резкий довольно поворот – от фрезерного станка – к кровати…
        – Почему к кровати? Я не собираюсь писать какую-нибудь порнуху… Нет! Это будет возвышенная любовь! Настоящие страсти, а не дешевые трахасти…
       – Охо-хо, опять за рыбу деньги… Я тебя умоляю… Хочешь, по башке дам вот этим ополоником? Сколько тебя можно учить жить? Когда ты, наконец, поймешь, что людям не нужны возвышенные чувства, им нужны просто чувства…
        – Ну, а я об чем и толкую. Я уже все понял про жизнь и перековался. Вот смотри, – он протянул жене пачку машинописи. – Это мой производственный роман…
        – Ну, вижу… Он у тебя десять лет лежит в папке, никому не нужен…
        – Так вот, я на его основе сотворю любовный роман. Вот смотри, у меня тут кто?… дочка начальника цеха… влюбляется в фрезеровщика пятого разряда… Все это на хрен переписываю. Будет она у меня – дочкой олигарха! Понятно?
        – Так-так, это уже интересно… – Анюта сунула ополоник под мышку и подсказала: – И влюбляется в Фрезеровщика…
        Константин Сергеевич почесал затылок.
        – Нет, разумеется, общественный статус парня надо переменить… Скажем, будет он у нас студентом.
       – Ну и как же они встретятся? Он бедный студент, она – дочь олигарха… Даже если она тоже студентка, то учится в какой-нибудь Сорбонне. Твоему парню ничего не светит…
        – А мы её на каникулы пришлем на родину. Вот тут они и встретятся!..
       Константин Сергеевич нервно забегал по комнате.
        – Я этой дочке олигарха такую козью морду подстрою, такую шмазь с ней сотворю, что она у меня как миленькая выйдет за нашего простого парня… Всю задумку рассказывать тебе не стану, а то ты проболтаешься супружнице Епишина, а он, этот подлец пера, он же в две недели накатает роман по моему сюжету…
       – Ну, ты меня оскорбляешь, – надулась жена Анюта.
        Константин Сергеевич обнял жену, погладил, как обычно гладят кошек.
       – Не обижайся, я тебя в соавторы возьму. Любовный роман – дело не простое. Там люди противоположного пола взаимодействуют. Тут как раз нужна и мужская точка зрения и опыт, сын ошибок трудных… и женская точка зрения…
       – А женский опыт? не нужен?.. а? парадоксов друг?..
        – Я те дам опыт!..
        – Вообще-то, сейчас однополая любовь в моде.
        – Нет, дальше я отступать не буду, – твердо сказал Константин Сергеевич. – Ни шагу назад! – как говорили когда-то. Никаких лесбо и гомо… Уж лучше сдохну, чем писать такое.
       
       
       
        ГЛАВА 3
       
       ------------------------------------------------
        Вкушая, вкусих мало меда, и се аз
        ------------------------------------------------
       
       К середине марта снег на улицах растаял. И только на газонах громоздились еще последние свидетельства зимы – прессованные сугробчики с черной глазурью поверх, иссеченные яркими клинками солнечных лучей.
       Константин Сергеевич поставил последнюю точку в чистовом варианте рукописи. Сложил кипу в папку, крепко затянул тесемки, чтобы ни один листочек не совершил побег. Невольно подражая киношному Остапу Бендеру, положил папку на ладонь, словно взвешивая плоды своего трехмесячного труда. Папка была тяжела, и труды были тяжкими. Соленым и горьким был пот, пролитый за пишущей машинкой.
       Долбя по клавишам по пять-шесть часов в день, он даже получил легкое сотрясение мозга. Впрочем, скорее фигурально выражаясь…
       Он прошел по чужой территории, во всяком случае, не по своей привычной, отсюда страх, неуверенность, нелепые смешные подчас ляпы. Но все это уже преодолено, все позади. И вот она лежит перед ним, пухленькая папочка с машинописным текстом, четыреста двадцать страниц. Не так уж много для романа. Но если взять шрифт покрупней, то вполне приличная книга получится. Как раз для чтения в метро сгодится.
       А что? Не будем ханжами. Да он, Чижиков-Пыжин, почтет за честь, если его книгу будут читать в метро. Вот такой каламбур получился. Люди скоротают время, и пусть им будет не скучно.
       Теперь, однако, во весь рост стал вопрос, куда отнести заветную папочку, в которой в латентном виде находятся желанный теперь компьютер или какой-нибудь экзотический круиз. Какое издательство выбрать? Чтобы наверняка, пока настрой на победу не выветрился. Что-то Епишин говорил про какой-то «Скорпиунс» или как его там?.. Нет, не вспомнить. Надо позвонить Василию, и взять его за жабры – дескать, помоги другу.
      
       Телефон Епишина отозвался не сразу, а покуражился вдоволь.
       – Привет, Василий, это тебя Чижиков-Пыжин беспокоит.
       – Привет, брат, Чижиков! Что значит, беспокоит? На то мы и друзья, что беспокоить…
       – У меня тут ситуация такая… Короче, написал я одну вещицу. Теперь вот подыскиваю издателя…
       – Так-так… почему подыскиваешь, а что со своим издательством? Порвал, что ли…
       – Не хочу я туда идти. Мой вид у них вызывает идиосинкразию… Выработался что-то вроде рефлекса, как у Павловских собак. Слюноотделение начинается. Им плеваться хочется… Ты меня слушаешь?
       – Пока слушаю. Но если ты и дальше будешь нести всякую чушь…
       – Это не чушь. Мне нужно свежее издательство, где меня не знают, и отнеслись бы ко мне без предубеждений. Помнишь, ты как-то рассказывал, про главного редактора, как вы с ним вместе пили в «Петровиче»?..
       – Ну, помню.
       – Не мог бы ты рекомендовать меня… ему?.. Век тебе буду благодарен.
       – Видишь ли, ему теперь самому требуются хорошие рекомендации. Выгнали его за пьянку… Вот такие дела, Чижиков.
       – Что же мне тепереча делать?..
       – Точно такие же слова произнес «жених» моей тетки, когда она ему отказала в 1959 году.
       – Хорошая шутка, но я-то серьезно…
       – Я тебе дам адрес редакции и попрошу нового шефа отнестись к тебе по-человечески. Я бы посодействовал вживую, но некогда, уезжаю во Францию, договорчик подписываю с издательством «Шерше ля Фамм» и надо поправить интервью, которое я давал «Пари матчу». Надо кое-что им объяснить. Сам знаешь, что для француза «бонжур», для русского – «пошел на х…й».
       – Василий, ты настоящий друг! Записываю…
       – Да, вот еще что… Ты какой-нибудь классический стишок из школьной программы помнишь?
       – Что за вопрос? Конечно. А что?
       – Да ничего. Потом, приеду из Парижа, поговорим.
      
      
       * * *
      
       Утром следующего дня Константин Сергеевич тщательно побрился, освежился своей любимой мужской туалетной водой «О’жэн», как это ни странно, выпускаемой еще с советских времён. Костюмчик типа «Эй-славяне!» примерил. Давненько он не надевал пиджаки, почитай уж года три. Все не было нужды, вернее, повода. Галстук еще вчера жена завязала, оставалось только надеть его на шею и осторожно затянуть петлю. Хм, двусмысленная фраза получилась. Надо будет куда-нибудь её вставить, привычно подумал писатель.
       Волновался ужасно, кое-как поклевал, половину завтрака оставил на тарелке. Хорошо, что супруга была уже на работе, а то бы опять получил нагоняй, за то, что мало ест. Когда готовил кофе, случилась маленькая авария. Крышка сахарницы – проклятая скользкая пупочка! – вырвалась из пальцев и, скользнув по псевдо-мраморной доске разделочной тумбы, упала на пол. И, конечно же, разбилась. Раскололась аккурат на две части… нет, еще осколок. Черт побери!.. Ладно, это же не зеркало, посуда бьется к счастью. Значит, все будет о’кей!
       В прихожей накрутил на шею новое кашне, подаренное дочерью на день рождения. Хотел было по привычке надеть куртку, но сходил к гардеробу и достал оттуда летнее пальто – так оно солиднее будет.
       Новый портфельчик, специально купленный для похода в редакцию, дожидался в прихожей. Уже со вчерашнего вечера снаряженный папкой с рукописью, как пистолет с новенькой обоймой.
       Фуражку или шляпу надеть? Шляпу сейчас никто не носит, кроме Боярского, значит – фуражку. Нет, не гармонирует с образом интеллектуала. Пойду без головного убора, так художественнее. Взяв портфель и сунув под мышку старую рукопись, Чижиков вышел из квартиры.
      
       Солнце слепило глаза и пригревало так, что, казалось, наступило лето. Ну вот, парился бы сейчас в шляпе. Чижиков пошел через двор, огибая лужи. На детской площадке трое парней играли в футбол. Ну, особо не разыграешься на таком пятачке. Просто пинали в ворота по очереди.
       Константин Сергеевич увидел то, что и ожидал. Возле мусорных баков лежали парочка ящиков, сделанных из тонких дощечек. Писатель приоткрыл старую папку и поставил её на землю шалашиком. Достал зажигалку, прикрывая огонек, поджег краешек одного из высунувшихся листов. Сверху костерчик прикрыл ящиком. Сейчас же ветерок весело подул в щели, давая хорошую тягу. Пламя быстро охватило всю папку, а затем и ящик занялся.
       Константин Сергеевич еще вчера замыслил это аутодафе. С прошлым надо расставаться легко, кажется, так говаривал какой-то герой. Вот так и надо поступать со всем, что тянет нас назад, не дает идти в будущее – резко, безжалостно и бесповоротно.
       Почтив память преданной кремации рукописи, Чижиков бодро зашагал к выходу на улицу. Все же оглянулся. Пацаны бросили пинать мяч и собрались вокруг его костра. Пустили в ход второй ящик. Дети, усмехнулся писатель, огонь и вода – их стихия. Никогда просто так не пройдут мимо лужи или горящего костра.
      
      
       * * *
      
       В Кривополенном переулке, где располагалось здание редакции «Скорионуса», на удивление было полное безлюдье. Зато машин, приткнутых носом к тротуару, – не счесть. И все шикарные иномарки.
       Константин Сергеевич с трудом протиснулся в щель между машинами, стараясь не запачкаться о грязные их зады. Шикарная, но грязная машина – это по-нашему. Чижиков вспомнил, как в детстве, у них в бараке, жила девчонка Наташка – идет в кино, бывало, губы накрасит, сандалеты модные наденет, а пятки грязные. Такой вот менталитет. Ничего не меняется по сути…
       С изрядным усилием отворив тяжелую парадную дверь особняка, вошел в полутемный холл. Евродизайн на уровне западных стран Восточной Европы. Охранник походил лицом на постаревшего писателя Гарсиа Маркеса. Седоватые кучерявые волосы, алкогольные прожилки на щеках.
       Что сразу бросилось в глаза – у стены на тяжеленном основании стоял манекен: торс и голова, довольно реалистически выполненная из какой-то синтетики. У манекена была всего одна рука, зато на взводе и в боксерской перчатке. Сам же торс, с помощью мощной пружины крепился к вертикальной никелированной трубе. Видимо, охранник, в бесклиентное время тренировался – отрабатывал удары на манекене.
       – Добрый день! – мягко сказал охранник. Он был одет в пятнисто-зеленую униформу и казался вежливым моджахедом. – Вы к кому?
       – Здравствуйте… э-э… к Виталию Альфредовичу…
       – Вы спонсор или автор?
       – А-а-автор, – Чижиков прочистил пересохшее горло.
       – В таком случае вы должны пройти тестирование. Это займет немного времени…
       Охранник прошел к себе за стойку и там уселся на стул. Теперь он походил на строгого экзаменатора.
       – Ну-с, расскажите нам что-нибудь… из классики, к примеру…
       Теперь стала понятна загадочная фраза Епишина, насчет классического стишка. Ну, что ж, у каждого барина свои причуды. У Виталия Альфредовича вот такая…
       – Отрывок из поэмы «Мцыри», если позволите, – объявил Константин Сергеевич.
       Охранник благосклонно тряхнул серебреными кудрями.
       Чижиков-Пыжин скользнул взглядом по потолку, нашел опору в левом углу холла, и начал:
      
       Немного лет тому назад,
       Там, где, сливаяся, шумят,
       Обнявшись, будто две сестры,
       Струи Арагвы и Куры,
       Был монастырь.
       Из-за горы
       И нынче видит пешеход
       Столбы обрушенных ворот,
       И башни, и церковный свод;
       Но не курится уж под ним
       Кадильниц благовонный дым,
       Не слышно...
      
       Охранник, слегка приоткрыв рот, заворожено смотрел на чтеца. При этом в руках у него откуда-то появились четки, и он быстро-быстро перебирал бесконечную череду косточек.
      
        И божья благодать сошла
       На Грузию! Она цвела
       С тех пор в тени своих садов,
       Не опасаяся врагов,
       3а гранью дружеских штыков.
       
       – Про Грузию не надо, – перебил охранник, давайте сразу к делу.
       Чижиков послушно включил у себя в голове быструю перемотку и вышел в разгар боя:
      
        Ко мне он кинулся на грудь:
       Но в горло я успел воткнуть
       И там два раза повернуть
       Мое оружье... Он завыл,
       Рванулся из последних сил…
      
       Охранник дернулся, как будто собственноручно всадил оружие незримому противнику в глотку и там провернул пару раз.
       – Маладэц, – сказал он почему-то с кавказским акцентом. Видимо, с абхазским. – Можно сказать, литературный экзамен ты выдержал. А мой тест выдержишь? Он, конечно, не обязательный, но…
       – Каков ваш тест?
       – О! сразу видно, серьезный человек… уважаю.
       Охранник подвел Чижикова к манекену и предложил ударить его.
       – Бей, не стесняйся, куда хочешь бей…
       Константин Сергеевич вспомнил молодость, войска ПВО, сержанта Фефелова, и со всей силы (сколько там их было) двинул врага по лбу.
       Манекен среагировал мгновенно, какая-то пружина сработала, и Чижиков-Пыжин получил ответный прямой в челюсть.
       – Вы в порядке? – с американской заботливостью спросил охранник, когда Константин Сергеевич наконец-то вышел из нокдауна. – Вот, выпейте водички… Отличный удар.
       Было непонятно, про чей удар он говорил.
       – Идти сами сможете?
       – Да вроде… – ответил Чижиков туманным охранникам-близнецам.
       – Ну, вам туда, по лестнице, на второй этаж, дверь в конце коридора… она самая заметная.
       
       
       
        ГЛАВА 4
       
        ------------------------------------------
        Служебные танцы
        ------------------------------------------
       
      
       Когда Константин Сергеевич поднялся по ковровой дорожке на второй этаж, он засомневался, точно ли это издательство? Обычно-то в издательствах кипит жизнь, гремят пишмашинки (ну, раньше, во всяком случае, гремели), ходят какие-то люди из кабинета в кабинет, пьют кофе, разговаривают по телефону, курят по углам, смеются. То есть, там царит жизнь во всех её проявлениях.
       Здесь же царила тишина и безлюдье, как в обкоме партии советских времен, куда Чижиков иногда приносил телеграммы, когда пацаном подрабатывал на Центральном почтамте.
       Дверей здесь было много, но все наглухо закрыты. Кроме одной. Туда-то и устремился писатель. Это оказалась Приемной Самого.
       – Доброе утро! – поздоровался Чижиков, когда, наконец, увидел живую душу. Душой была секретарша. Причем, отвечавшая всем необходимым параметрам. Брюнетка с голубыми глазами и стрижкой каре. Ну, просто изумительная красавица! В её владениях приятно пахло изысканным парфюмом и немного кондитерской с цитрусовой гаммой.
       – Здравствуйте, вам назначено? – сказала девушка, словно голубка проворковала.
       Боже! Какой голос, какая красота!
       Чижиков замялся:
       – Видите ли… мой товарищ… известный писатель… Он посоветовал обратиться к вам…
       – Ко мне? – удивилась красавица.
       – Ну, то есть в ваше издательство.
       – Вы спонсор или автор?
       – К сожалению, автор, – опустил повинную голову Константин Сергеевич, потом встрепенулся: – я прошел тесты…
       – Я в курсе, – ответила секретарша. – У меня вы должны пройти еще парочку, перед тем, как я пущу вас к Виталию Альфредовичу.
       – От такой девушки приму все, что угодно, – по-гусарски ответил автор.
       Секретарша подошла к шикарной стенке и включила роскошную аудиосистему, стоявшую на полке. Заиграла приятная музыка, какой-то медово-тягучий блюз. Девушка вернулась на середину приемной и под музыку стала расстегивать пуговицы на своей белоснежной блузке.
       У Чижикова подскочило давление. Наверняка подскочило, потому что он явственно почувствовал, как запылало его лицо.
       «А что если это какое-то бандитское логово?! – пронеслось у него в голове. – Или салон сомнительных услуг?.. Ошибся домом?! Хотя, я же видел табличку…»
       – Послушайте, девушка, остановитесь!.. По-моему, тут какое-то недоразумение…
       – Вы считаете, что так достаточно? – сказала секретарша, успевшая расстегнуть лишь две верхние пуговицы.
       – Вполне!
       – Хорошо. Тогда приглашайте.
       – Кого?
       – Ну, раз здесь больше никого нет, пригласите меня.
       – Я не совсем понял, что вы имеете в виду?..
       – Господи! Да пригласите меня на танец, наконец.
       – Вы считаете, что это уместно?..
       – А вы хотите провалить тест?
       – Ах, так это тест?!
       – Ну, конечно, тест, недогадливый вы мой…
       Чижиков поставил на пол портфель и как был в пальто, подошел к девушке и пригласил на танец. Держа за руку и обнимая за талию это чудо генетического отбора человеческой породы, Чижиков острее почувствовал холодок её духов, тепло податливого тела. Изо всех сил он старался не смотреть на два матовых полушария, видневшиеся в крахмально-жестком створе расстегнутой блузки.
       «Ну, хорошо, думал он, одновременно стараясь не сбиться с такта, я вполне могу понять тест у вахтера, чтобы еще внизу отсеять всякую шелупонь, но танцы-то здесь при чем?
       – А вы хорошо ведете, – похвалила писателя секретарша.
       – Это единственное, что я еще умею делать на пару с женщиной, – пошутил Чижиков.
       – Что, совсем так плохо?
       – Ну, не то чтобы совсем… Это я, конечно, преувеличил… Например, с такой партнершей, как вы, я бы не оплошал…
       – Да вы хулиган предерзкий, – хрустальным смешком запустила в него девушка. – А что ж тогда вы меня остановили? Когда я раздевалась?..
       – Ну, потому что должны быть соблюдены какие-то приличия.
       – Так вы – приличный человек?
       – Думаю, порядочный.
       Счастье длилось недолго. К великому сожалению Чижикова музыка кончилась.
       – Уложились тютелька в тютельку, – сообщила девушка, сложив большой и указательный пальцы в колечко, а остальные пустив веером. – Поздравляю, вы прошли тест на порядочность. Если бы вы позволили мне расстегнуть третью пуговицу на блузке, то вылетели бы отсюда со скоростью пули… Проходите в кабинет, вас ждут.
      
      
       «Главный редактор Укупырев Виталий Альфредович» – углубленными буквами значилось на табличке из чистой меди. Дверь была декорирована ценными породами дерева. Константин Сергеевич постучал костяшками согнутых пальцев и нажал на латунную, под цвет золота ручку.
       – Разрешите?..
       – Входите.
       Константин Сергеевич ступил в огромное сумрачное пространство, несмотря на яркий солнечный день, царивший за двумя «французскими» окнами. Громадный антикварный стол с невообразимым количеством завитушек притягивал взгляд. И только потом вырисовывалась смутная поясная фигура человека, сидевшего за столом, на фоне высокой черной спинки современного кресла руководителя.
       Человек сосредоточенно рассматривал через увеличительное стекло с ручкой огромную ярко голубую бабочку. Бабочка была помещена в отдельную камеру в виде рамочки под стеклом.
       Виталий Альфредович был молод, лет двадцати пяти. Приятной наружности, с мягкой, подкупающей улыбкой.
       Он отложил рамочку и лупу по сторонам, когда посетитель приблизился к его столу.
       – Как вы относитесь к чешуекрылым? – мягко улыбаясь, спросил посетителя хозяин кабинета.
       – Чешу я что?..
       – Хороший каламбур! – засмеялся Виталий Альфредович. – Вот завидую я вам, писателям, вот этой вашей находчивости. Хотя можно было сказать и получше, например – «чешу я крылья». Впрочем, ладно… Вы нам что-то принесли?
       – Да-да, конечно, – очнулся от столбняка Чижиков-Пыжин.
       Быстро открыл замок портфеля и достал папку с рукописью.
       На одно ужасное мгновение ему померещилось, что это – папка со старой рукописью, а сжег он новую, перепутав. Но нет, папка была новой, и роман в ней новый. Фу-у, так ведь и до инфаркта недалеко, подумал Константин Сергеевич, передавая заветную папочку из рук в руки.
       – Присаживайтесь, пока… – вежливо предложили посетителю.
       Чижиков обнаружил под коленями стул – и сел.
       Господин редактор включил настольную лампу с зеленым стеклянным абажуром, открыл створку папки, и сразу, отделив сверху листов двадцать, отложил их куда подальше.
       «Вот так, – подумал Чижиков, – этот не миндальничает, не два-три листочка, а сразу двадцатку выдирает. Что ж там у меня останется? Ну, если взять шрифт еще крупнее…»
       – Позвольте, – осмелился вякнуть Константин Сергеевич, – но у меня там, в отложенных вами листах, вся биография героя. Без нее он повиснет в невесомости…
       – Да-да, я знаю, – ответил главред, не отрывая взгляда от рукописи, – но так надо, поверьте…
       «Ну, раз надо, так что ж…» – Чижиков робко оглядел кабинет. Кубки, призы какие-то, больше похожие на спортивные, стояли за стеклами шикарных шкафов. Может, молодой человек, до того, как стать главным редактором, был чемпионом каких-нибудь состязаний, занимал призовые места. А меж шкафов в рамочках под стеклом висели некие официальные документы – по-видимому, лицензии, почетные грамоты и прочие свидетельства благонадежности издательства. Ну, и конечно, изданные книги. Некоторые, судя по корешкам, даже были изданы до революции семнадцатого года. Вот любят наши предприниматели присоседиться к тому, к чему никогда отношения не имели и не могли иметь в принципе.
       – «Перевернутый вверх колесами «майбах» походил на большого мертвого жука…» – процитировал из рукописи главред и быстро глянул на Чижикова.
       Константин Сергеевич подобрался.
       – Что ж, хороший образ, хвалю…
       Писатель зарделся и от волнения взял со стола рогатую раковину.
       Виталий Альфредович покосился на это святотатство, и Чижиков поспешно вернул раковину в родную стихию.
       «Боже, он уже до середины дошел! Вот это скорость…»
       – Это профессиональное, – ответил редактор, словно читал чужие мысли, как открытую рукопись.
       «Какие вы, однако, все прыткие, – подумал Константин Сергеевич. – Молодые, да ранние… недавно под стол пешком ходили, и – глядь, уже профессионалы. – и тут же укорил себя: – Вот потому ты, старая жопа, до сих пор не можешь выйти на орбиту, что в молодости считал ворон, вместо того, чтобы…»
       Главред откинулся в кресле, как после утомительного отжимания штанги.
       – Ну, что ж, – подвел он итог. В целом, не плохо. Иногда даже очень не плохо. А кое-где прямо-таки замечательно…
       Сейчас скажет убийственное «но», пронеслось в голове писателя.
       – …но, к сожалению, нам это не подходит.
       Топор гильотины со свистом разрубил воздух, и голова приговоренного скатилась в корзину. Константин Сергеевич оцепенел. В ушах у него зашумело так, словно он поднес к ним по раковине. В левом поле зрения появилась танцующая радужная зубчатка.
       – Дело в том, что мы не публикуем подобного рода книги. Все это устарело. Вот года три назад, да – напечатали б за милую душу. А теперь, нет. Читателю до смерти надоели эти бесконечные олигархи, которых у нас, кстати, не так уж и много осталось. Но создается впечатление, что они так и кишат на просторах отечества, как черви в дачном сортире… Вы меня слушаете? Может, вам водички дать? Вид у вас какой-то нехороший…
       – Нет, ничего… по-продолжайте…
       – Да тут, собственно… Разочаровали вы меня… э-э-э… как по батюшки?
       – Константин Сергеевич…
       – Разочаровали вы нас, Константин дорогой Сергеевич. И друга подвели. Нам Василий Иванович рекомендовал вас как серьезного писателя, автора производственных романов, а вы, принесли нам, извините, какую-то туфту. А между тем, сейчас, как никогда, востребован именно производственный роман. Который бы научил нашу молодежь уважительному отношению к труду…
       Главред стал складывать листы в папку.
       – Но вы не расстраивайтесь. Возьмите рукопись, поработайте над ней. Мы вам не отказываем категорически, переделайте рукопись под наш формат – возьмем.
       Виталий Альфредович положил перед Чижиковым упакованную его машинопись.
       – Вот у вас героиня – дочка олигарха, сделайте её дочкой начальника цеха. А героя – фрезеровщиком пятого разряда…
       – Гоголь, – тихо произнес Константин Сергеевич.
       – Простите, что?
       – «Мертвые души»…
       – Не понимаю…
       – Второй том…
       – Нет, вам все-таки требуется попить водички… Э-э-э, батенька, да вы совсем плохи.
       Виталий Альфредович схватил со стола маленький колокольчик и стал трезвонить. Вбежавшей секретарше приказал: – Ледяной воды – быстро! У товарища бред…
      
       
      
        ГЛАВА 5
       
        --------------------------------------------------
        Увидеть Париж – и жить долго!
        --------------------------------------------------
       
      
        В дом Чижиковых-Пыжиных вошла черная туча по имени Константин Сергеевич. Жена и дочь встретили мужа и отца на пороге.
       – Костя! Что случилось? – ломая руки, вскричала жена. – На тебе лица нет!
       – Мам, ну дай же человеку раздеться, тогда он сам всё расскажет, да, папочка?
       Константин Сергеевич подумал, сколько же мужества надо иметь моей красавице, чтобы так «спокойно» рассуждать. Добрая, моя милая дочурка. А я садист, может, хватит уже молчать, сейчас Анюту кандратий хватит.
       Но вопреки намерениям, Константин Сергеевич продолжал молча раздеваться.
       – Тебя сбила машина? – высказала предположение жена, у которой терпения хватило на две секунды молчания. – Нет, вроде, не испачканный и сам ходит… У нас дача сгорела, да?.. Ну, не молчи же, а то я не знаю…
       – Мам, ну, успокойся. Пап, проходи вот на кухню, сейчас будем чай пить, и ты нам все расскажешь… по порядку, не спеша…
       И он им, наконец, все рассказал. За чашкой чая, и даже нашлась рюмка водки. Больше Анюта не разрешила. Несмотря на трагедию.
       Хотя, как оказалось, никакой трагедии не было.
       – Охо-хо-нечки! – вздохнула жена. – Гоголи вы моголи. Чтобы вы без нас, без женщин-то, делали? Наташенька, дочка, принеси непутевому папеньке его бессмертный труд.
       – Что!?! – подскочил Константин Сергеевич. – Как?..
       – Вот нынче до чего техника дошла: воскрешает сгоревшие рукописи, – сказала жена Анюта.
       – Рукописи не горят, – сказала дочка и протянула отцу новенькую аккуратную папку. – Вот твой роман. В целости и сохранности.
       – Как же, доча… как же так? – обалдело повторял глава семейства, перебирая белые хрустящие листы с четким шрифтом, совсем не похожим на машинопись. Но это, несомненно, был его роман. Про дочку начальника цеха, про фрезеровщика пятого разряда… про их любовь…
       – Я уже давно отсканировала твою рукопись, на всякий случай и создала электронный файл, – сказала дочка. – А потом распечатала на принтере. Мой Николай недавно принтер купил. Ну и я для тренировки и для пользы дела распечатала твой шедевр.
       Вот так, папулечка, все просто.
       – Если этот Упырев Альфред Вурдалакович снова откажет тебе, – грозно произнесла жена, – я ему сама лично кровь пущу! Просил производственный роман – вот он, производственный роман.
       
      
       
       * * *
       
       Через три с половиной месяца в издательстве «Скорионус» вышла книга Чижикова-Пыжина под название «Любовь заводская». Книга имела успех и хорошо продавалась.
       А еще через некоторое время непритязательное издательство «Бим-бом» выпустило другую книгу того же автора под интригующим названием «Дочь олигарха». На обложке красочно с алыми пятнами крови на белом снегу изображен был перевернутый вверх колесами шикарный «майбах», подальше – в глубине перспективы – дымился подбитый из гранатомета джип с охраной. А наш герой, который случайно здесь подвернулся, удачно спасает дочку олигарха, вытаскивает её через разбитое лобовое стекло. А потом через лес два километра несёт её на руках.
       Ну, дальше у них любовь-морковь, препятствия разные, особенно в виде папочки, который хотя и благодарен парню за спасение дочки, но не желает отдавать свое сокровище за всякого маргинала. Но потом все улаживается, парень кончает вместе с дочкой олигарха Сорбонну, и молодые проводят медовый месяц в Мадриде.
       Эта вторая книга, вопреки мнению Виталия Альфредовича, имела еще больший успех у читателей, и принесла автору весьма ощутимые деньги. Но главное, имя Чижикова-Пыжина приобрело популярность. И вот совсем как в прежние времена, его пригласили (за счет устроителей) на ярмарку в Париж. В самолете он сидел рядом с самой Верой Костоломовой и вел с ней светскую беседу.
       Она оказалась неплохой бабой, по-мужски говоря, не вредной и даже умной. И уж само собой – симпатичной. Они вместе ходили по выставке-ярмарке, давали интервью «Пари матч» и «Фигаро». Гуляли по Шамп з’Элизэ, то бишь – Елисейским Полям, поднимались на Эйфелеву башню, и с тех головокружительных высот обозревали в телескоп бесконечный Париж.
       
       Ну и, разумеется, утро встретили в одном номере отеля. В её номере. А в следующие сутки они ночевали в его номере, для разнообразия. Горели толстые свечи в джакузи на двоих, и бокал бордо, рубином отливающий, согревался в руке. А потом – шикарная кровать, огромная, как аэродром Ля Бурже.
       Константин Сергеевич не считал это изменой своей Анюте. И Вера подтвердила его мнение. Писатель, он не тварь дрожащая, он имеет право на адюльтер, хотя бы для того, чтобы было о чем писать следующую книгу.
       – Всё ведь ради читателей стараемся, – говорила Вера, равномерно раскачиваемая на водяном матрасе, глубоко и чувственно дыша, – всё же ради них, проклятых… Ах, как я люблю эти восхитительные улеты!!!
       «Главное, чтобы залетов не было, – подумал Константин Сергеевич, стараясь не сопеть и дышать романтично, – а то моя Анюта устроит мне Ватерлоо».
      
      
       
        HAPPY END
       
       
       ––––––––––––––––
       Ноябрь, 2009.