С пересадкой в Амстердаме

1.

Уверен, что вселенная прекрасна именно в отсутствие человека; обидно, что без него она не существует. Эта фразой создается говорящий, пусть им сейчас буду я. Потому что никого другого пока нет. Чтобы он возник, надо уйти от себя  и посмотреть себе в спину  –  я обернусь, встречу свой взгляд и увижу, что уже не самотождествен. Значит, путешествие началось.

2.

Скажем, самолет. Хотя бы с точки зрения высоты и скорости. Подальше от себя. Шанс загадать, всё ли в порядке, и если что –  попросить (будто бы там кто есть), чтобы грохнуться с ревом и свистом, не смущаясь того, что вместе с остальными, поскольку всё равно понарошку, а если нет, то уже времени на угрызения не хватит. Пока всё штатно, так что переводим в фоновый режим. Да, «Хайнекен», пожалуйста.
Итак, люди вокруг.  Большей частью их нет. Тех, что есть, лучше бы тоже не было. Сам себе противен, но делаю вид, что это маска. Тем более, что некоторые выглядят симпатично. Было бы жаль их взять с собой, вниз. Впрочем, всё сказано, не от меня уже зависит.

3.

Конечно, что-то читаю, особенно когда в иллюминаторе ничего нового не показывают. Люди в книгах интересней людей в жизни. Большинство "других" – там. Но из-за них улетать не стоило, и чем-то они тоже не устраивают. Простой ответ: тем, что я для них не существую. Простой – правильный? грустно, если так. Впрочем, то, что я не настолько самодостаточен, как думал, я и так уже знаю. Знают ли об этом другие? Когда первый раз зашел к ней в мастерскую и стоял, оперевшись спиной о дверь, а она что-то говорила себе под нос, измазанный краской, сама вся там, и было ясно, что ей-то никто не нужен, не говоря уже обо мне. А потом обернулась и будто узнала. И я почувствовал себя маленьким, вот смешно.

4.

Похоже, спал. Такое, на грани, люблю больше всего. Максимальное ощущение себя, хоть и несколько другого. Сильного, почти безгранично. В эти мгновения вселенная и обновляется. Точки разрыва, до которых одно, а потом – сейчас. А еще иногда сейчасов есть несколько, это после точки ветвления. Тогда некомфортно и одновременно легко, ведь знаешь, что отсюда можно безболезненно перескочить на другую ветку, а эту оставить на автопилоте. Хотя и так... Но чаще маленькой себя ощущала она. Или просто вела себя так, немного снизу вверх.  А я делал вид, что это игра, поэтому можно и подурачиться. В доброго дядюшку. Иногда в Воланда, это почему-то совсем легко. Хотя с ней интересней всего, когда на равных. Как в бадминтон. В такие минуты она не выносит поддавки. А кто их, правда, любит. Ощущение, что тебя не принимают всерьез, доводит до бешенства. Хотя сам я мало к чему – и к кому – отношусь серьезно; может, отсюда и ноги растут. Железные лапы иронии. Всегда считал, что так легче и интересней. Свободней. Не навязываю себя, не навязываю себе. Типа отвязанный.

5.

Говорят, пора пристегнуться. Значит, скоро приамстердамимся. Быстро пролетело; но на то и самолет, чтобы быстро. Раз долетели, то всё хорошо, ведь при посадке никакой радости падения. Попутчики, вам повезло.
Ещё два часа в аэропорту, ещё самолет – если лангольеры не придут. Нет ощущения, что на земле. Скорее промежуточный финиш на искусственном облаке, по-саваофовски босиком. И ангелы с крыльями, любящие тебя, несмотря ни на что.  Наверное, это и заставляет всех вскакивать, как только самолет замрёт, и потом неудобно стоять в проходе. А куда мне спешить.

6.

Ярко стерильно
прилавки витрины
словно ин-витро
нерукотворно
нетошнотворно
слишком уж хитро
Идиотская привычка искать рифмы там, где их нет. Иду, разговариваю сам с собой, на радость встречным-поперечным, должна ж и от меня быть какая польза.

7.

Бутылки в мундирах, в другой раз, сейчас вольно. Туда, куда я, вам не надо. Надо ли мне. Разве что стопочку того, что на дегустации. Можно, конечно, взять бутылку и честно её в сортире, как молодой, чтоб обновить связь времён... а ничего ведь не изменилось, шёл в комнату, попал на кухню, вот и все.
Проехали, уже электроника. Плейеры, камеры, объективы. Она открыла дверь и сразу же «Я только что купила телескоп!» и глаза горят, «Теперь можно Млечный путь, и Туманность Андромеды, и всех медведиц и гончих псов!..» Той ночью на интернет-аукционе мы накупили ещё кучу прекрасной дряни, всяких адаптеров, ножей, чемодан и даже летающий будильник, за которым надо гоняться, чтобы выключить. Куда потом всё подевалось, не знаю, но ночь была великолепна.

8.

Вот сюда я шёл, оказывается. Бар вполне уютный, как на воле. Двойной скотч, пожалуйста. Нет, Black Label. Да, со льдом. А она всегда джин-тоник, с чуточкой лимона. Из высоких бокалов, что одного-мало-двух-много, и от этих двухмногих потом нам не казалось мало. Опять словами цепляюсь за стенки, как костылями. Никого, за спиной какие-то немцы пьют пиво на своем немецком языке. Кто-то подходит к стойке, неуверенно смотрит на бутылки. – Можно Вас угостить? – Спасибо, я как-нибудь сама. – Джин-тоник, пожалуйста, и немного лимона. – Я же сказала, не надо. – Как хотите. – Никак не хочу. – Мне плохо. – Очень жаль. – Да, с лимоном, пожалуйста.
Она уходит.
Ну и ладно.

9.

Почему вдруг вырвалось, что мне плохо?  Ведь это не так. Скорее, мне просто как-то не так. Попытался перескочить из одной реальности в другую, а очутился неясно где.  Скотч кончился, джин нетронут.  – Вам действительно плохо? Смотрит исподлобья. – Не знаю, правда. – Тогда я пойду? – Как хотите. – Не переживайте,  все уладится.

10.

Уходит снова, я слышу её каблуки сквозь немецкое пиво. Осиротевший джин покрыт испариной. То, что у нее есть ещё кто-то кроме меня, я знал. Даже несколько. Как-то это меня не задевало. Это ведь не любовь неделимая. Мне нравилось с ней, и она мне вроде была рада. Я подтрунивал над ее детскостью, а она смеялась над моими попытками всему найти разумное объяснение. И вот интересно что: не зная о ней почти ничего, я мог представить её реакцию на всё, что угодно. Хотя иногда ошибался. Даже часто. Не уверен, что она думала обо мне столь же много, как я о ней. Она была всё время в движении, в непрерывном танце, вокруг постоянно кружили люди – казалось, она о каждом знает что-то такое, что не для всеобщего пользования. Наверное, и обо мне. «Ты страшный человек» – любимая ее фраза.

11.

Странный он какой-то, вначале вообще меня напугал. Лицо неподвижное, когда говорил – в глаза ни разу не посмотрел. Потом обернулась, а он как в себя вжался, будто боится, что ударят. Нет, это не жалость, просто как-то неловко стало, что так ответила. Попросил бы остаться – может, и осталась бы. Хотя вряд ли. Холодно с ним.
Думаю, примерно так это было её глазами.

12.

Другой – это тот, которому можно всё это передать. Не обязательно друг. Можно его вообще не переносить, достаточно чувствовать ту общность, от которой живым не уйдешь. Вот и пытаюсь уйти от себя, чтобы ощутить это единение, которое иначе и не.
Я ведь остался там, у двери.
Кажется.

13.

Не знаю, зачем я пошёл к ней без предупреждения. Хотел не заходя чмокнуть в щёку, оставить эту дурацкую охапку цветов, которая явно не доживет до моего возвращения, пропеть, что улетаю, но скоро вернусь. Дверь открыла, хоть и не сразу, совсем чужая, или, вернее, будто я чужой. По инерции протянул цветы, она не шелохнулась, чуть поморщилась, сказала «уйди, пожалуйста». Дальше всё уже, наверное, не со мной, и не помню, что; потом вдруг: я – в самолете, надеясь, что ничего этого не было или, по крайней мере, не было ничего плохого.

14.

Лангольеры не пришли. Её телефон всё так же не отвечает. Не мог же я и в самом деле, нет, конечно.
Другой самолет, другие попутчики, смотрю каждому в лицо, повторяю свое заклинание, долетим ли, если что – простите меня. 

15.

«Хайнекен», пожалуйста.