Счастье в два гроша

Что Танька таскает деньги из моего кошелька, я заметила не сразу.
Да, нерациональная я... Хотя слово «немеркантильная» мне нравится больше – ну, не считаю я мелочь! Есть она, и, слава богу... а сколько там, в кошельке, «железа» гремит – не так уж и важно, мелочь же!
А тут что-то странное: то в автобусе расплачиваться – а у меня только жёлтые медяки из глубины кошелька посверкивают; то буфетчице надо десятку отдать – а у меня её вдруг не оказывается... Но даже и мысли в голову не приходило!

Точку в «мелочных непонятках» поставил орифлеймовский крем. Вернее – четыреста двадцать рублей, приготовленных для уплаты за него.
Ох, уж этот «Орифлейм»... рьяно вышагивают неутомимые распространители, вымогая деньги – за надежду быть хоть чуточку моложе, женственнее и эротичнее. «...Берите сейчас, пока акция со скидкой, - вкрадчиво уговаривает многоликоулыбающийся «Орифлейм», - да вы сейчас так возьмите, а деньги - завтра, это же не проблема!» - и вот уже неотвратимо тянутся руки к заветной коробочке или флакончику.
И не пугают оставшиеся до грядущей зарплаты полторы тысячи: ничего, как-нибудь, в «режиме строгой экономии»... вот они, преимущества одиночества! на себя всегда хватит...

Поэтому в тот день сумма в кошельке была рассчитана с аптекарской точностью: четыре сотни, две десятки, деньги на дорогу и набор серебристого и жёлтого металла в отделении для мелочи.
В обеденный перерыв в отдел забежала Вера-орифлеймка, и я достала кошелёк, чтобы отдать ей эти четыреста двадцать рублей. Лицо у меня вытянулось и приняло отупелое выражение: в кошельке лежало ровно четыреста десять.

«...странно... не может быть!... ладно, потом разберусь, сейчас надо мелочью набрать недостающую десятку...» - мелькали обалдевшие мысли, а задрожавшие от внезапного обнаружившегося собственного безумия руки торопливо выгребали мелочь.
«Сюрпрайз!» - с тошнотворным американским акцентом зазвучало в голове. Из «серебра» наличествовали только... три рубля! И несколько жёлтых десятикопеечных монеток...

- Ой, Вера, извини, - бормотала я, покраснев от стыда, - десятки не хватает... я сейчас...
- Ничего, Лен, - приторно великодушничала Вера, - завтра занесёшь!
- ...я сейчас... я отдам! – мне хотелось провалиться на месте: вот так позориться, из-за какой-то несчастной десятки...
Но деньги в кошельке бы-ли! каким же образом исчезли?...

- Извини, Наташа... – осторожно начала я разговор за столиком в кафешке на следующий день, куда намеренно затащила сотрудницу в обеденный перерыв, - мне неудобно спрашивать... но... слушай, у тебя... мелочь из кошелька не пропадала случайно на работе?
- Хм, - рассудительная и уравновешенная Наталья перестала жевать и положила вилку, - а ты что, не заметила, что я уже больше месяца на работе постоянно хожу с сумочкой для сотового?
Ещё бы не заметила! Эта «сумочка» не раз служила поводом для шуток: кожаная, на длинном тоненьком ремешке, болталась она у Натальи, как у комиссарши – через плечо и поперёк груди.
- В ней есть кармашек на молнии. Каждое утро, пока я раздеваюсь, незаметно перекладываю все деньги в этот кармашек. А кошелёк – остаётся пустым.
- Так ты... знала, что кто-то по кошелькам шуршит?!
- Знала, - Наташка взяла вилку и невозмутимо отправила листик салата в рот.
- ...а почему ты мне не сказала? – возмутилась я.
- Не пойман, как говорится, не вор. А за руку мне никого ухватить не удалось – к чему я буду шум поднимать?
- Кто это?!
- Думаю, Танька. У Иринки тоже мелочь пропадает. Да у Таньки и возможностей больше: она почти никогда из отдела не выходит... мы с Иринкой уже просчитали. Больше некому.
- Ну, вы и заразы... а мне нельзя было сказать?!
Наташка хмыкнула и засмеялась.
- Ну, я ей покажу, - кипела я и не могла остановиться, - «крысятничать» вздумала, а? Я что, богаче её живу? или у меня зарплата больше?! Нашла у кого воровать, знает же, что я всегда перебиваюсь от получки до получки! Ведь и не подумаешь на неё... они же с мужем недавно квартиру купили!
- Ага, не бедствует,- равнодушно сказала Наташка, отодвигая тарелку и вставая, - но мелочь тырит. Только – мелочь, заметь, Лена.
И тут мне стало смешно: я, так гордящаяся своей «немеркантильностью», уже почти сутки не могла успокоиться из-за пары десяток! Глупость какая...
- Ой, не могу, - рассмеялась я, - да бог с ней! Я так редко милостыню подаю – вот и будем считать, что я Таньке «на бедность» подкинула!

Я смотрела на спокойную, улыбчивую Татьяну и всё пыталась представить, как она «шуршит» по моему кошельку. В любой удобный момент. Оглядываясь и прислушиваясь.
Из-за мелочи. Из-за затрёпанных десяток и грязных рублей.
Зачем?! Да у неё муж зарабатывает нормально, постоянно какие-то обновки... только неделю назад она себе новые сапоги купила, от «Francesco Donni»! И такая грязь...

Отвратительное чувство, должна вам сказать: знать, что кто-то постоянно ловит момент, чтобы залезть в твою сумку.
Настолько отвратительное, что мне... хотелось пропитать спиртом всю сумку – чтобы избавиться от липкости чужих воровских рук.
Постоянно ходить с кошельком в руках мне не улыбалось.
Распихивать звенящие медяки по карманам – тем более.
Решиться на «комиссарский» футляр для телефона, «через плечо», я тоже не могла – не в моём стиле.
Но что-то делать надо?! Не позволять же Таньке продолжать «крысятничать»?

«...Сюрпрайз?... вот я тебе «сюрпрайз» и устрою, Танюша», - осенило меня.
Так в моём кошельке появилась записка для нежеланных посетителей: «ЧТО ТЫ ЗАБЫЛА В МОЁМ КОШЕЛЬКЕ?!»
Эффект был поразительный: весь день Татьяна ходила мрачнее тучи.
Она швырялась бумагами, накричала на уборщицу, и даже заговорила о смене работы – мол, зарплата маленькая. Посвящённые в заговор Иринка с Наташкой только хихикали тишком, переглядываясь.

Но «эффекта записки» хватило всего... на пару дней.
На третий - из тщательно подсчитанного содержимого моего кошелька пропало 12 рублей.
«...Нет, вы только посмотрите на неё!» – кипела я, - «сидит и преспокойненько улыбается, клептоманка несчастная!»

«ПОШЛА ТЫ НАХ..., ВОРОВКА!!!» - написала я в следующей записке.
И, улыбаясь невинно-ясными глазами, положила сумочку на свой стол, уходя на перекур.
Когда я вернулась, посеревшая Танька уже отпрашивалась у шефа – у неё «прихватило сердце».
Шеф у нас – классный мужик, понимающий. Отпустил.
А у меня – царапнуло на душе.
«...ну и пусть, - упрямо думала я, - так ей, крысе, и надо...»
- Да ладно тебе, - в два голоса отозвались Иринка и Наташа, словно прочитав мои мысли,- знаем мы её «сердце»! Стыдно, наверное, стало в глаза смотреть.

Уже на следующий день Танька была на рабочем месте - как ни в чем, ни бывало!
«Плюнь в глаза, скажет – божья роса», - вспомнила я народную поговорку, - «как же! стыдно ей стало... вон, сидит, улыбается. Крыса!»

Пришлось отказаться от системы «крысоукрощения».
Больше не было - ни кошельков с мелочью, ни денег в кармашках сумок. Мы, все трое, просто избавились от них, переведя «крысу» на голодный паёк.
Очень неудобно это, должна вам сказать: постоянно следить, чтобы кошелёк оставался пустым. Пришлось приобрести плотную жилетку: с кучей карманов и кармашков. За две с половиной тысячи... зияющая брешь для моего бюджета!
Ничего, даже стильно получилось. Особенно с брюками. Да и с юбкой – неплохо.

Танька за этот месяц как-то притихла, стала задумчивее.
Неохотно вступала в общие разговоры; пригорюнившись, молча, сидела за кружкой горячего чая. И всё бы хорошо. Но...
Захотелось мне устроить проверку: оставить в кошельке немного мелочи и посмотреть, что из этого получится. Девчонкам говорить ничего не стала... почему-то.

Утром, торопливо распихивая по многочисленным карманам жилетки наличность, я отсчитала мелочь:
«Так... рублями – пять монет, один двухрублёвик, и пара-тройка мелкой желтизны. Для проверки хватит! Да и вообще – не факт, что Танька полезет в мой кошелёк именно сегодня; должна уж была привыкнуть, что кошелёк всегда пуст...»
Забросив «наживку» в кошелёк, со спокойной душой взялась за работу.

День летел быстро, я даже как-то забыла о своей «наживке».
К концу рабочего дня мы собрались за чашкой чая, предварительно заслав Таньку за пирожными... нет, кажется, она вызвалась сама?
Таньку было не узнать: она тараторила без умолку, оживлённо рассказывала о сынишке, о влюбчивом водителе автобуса, о соседской кошке, залезшей к ним на балкон...

С чашкой чая в руках я отошла к своему столу и, доставая сигареты, незаметно заглянула в свой кошелёк.
В нём осталось всего пять рублей.
«...невероятно», - подумала я, - «она уже успела здесь побывать! значит, каждый день, при любом удобном случае, она проверяла мой кошелёк... господи, да она же сейчас просто счастлива! Из-за двух стыренных рублей... невероятно!»

Опустившись на стул, я оцепенело смотрела на оживлённую Таньку.
Она действительно была счастлива: сияющие глаза, открытая улыбка.
Заметив мой взгляд, она улыбнулась шире и немного заискивающе:
- Нет, Лен, ты только представь, как эта кошка...

Смотреть в её счастливые глаза было выше моих сил; схватив сумочку и пробормотав что-то невразумительное, типа «...извините, я забыла... а мне надо...», я выскочила из комнаты.

На улице шёл мелкий, сыпучий, вездесущий снег: от него чесался нос, как от летнего тополиного пуха, и холодом сырели щёки.
Фонари казались окутанными светящимися снежно-жёлтыми шарами; ноги проскальзывали в белоснежном снегу, предательски спрятавшим накатанные ледянки.
«...боже мой, но это же больной человек», - крутилось в голове, - «столько радости – из-за двух урванных из чужого кошелька грошей!...»

Перед глазами всё ещё стояло счастливое Танькино лицо: разрумянившееся, со сверкающими глазами и довольной улыбкой.
И стереть его из памяти было невозможно.
Счастье - непонятное для меня, непостижимое счастье.
Ценой в два украденных гроша.