Жизнь, которой у меня не было

Жизнь, которой у меня не было.
(Из книги «Стоим в шеренге»)
                Яир Лапид

Снег падает на Будапешт. Белые крошечные частички облака пронзают  воздух по известным лишь им траекториям и собираются на крышах автомобилей, словно застывшая свадебная хупа. Река Дунай не скована в этом году льдом, но холод замедлил течение ее вод, придал им угрожающе тяжелый,  серый, металлический оттенок. Я стою в своем гостиничном номере, смотрю на площадь Элизабет, окруженную эбеновыми деревьями со светлой корой, прямыми, как солдаты гвардии покойного кайзера Франца-Иосифа. Четырьмя этажами ниже, подо мной, прохожие двигаются смешной походкой, обусловленной снегом, торопятся насколько возможно, но в то же время остерегаются  поскользнуться. Я вижу трех смеющихся девушек, их шерстяные шапочки, красные с оранжевым, человека в костюме, похожего на адвоката, двоих рабочих в непромокаемых желтых куртках; вижу пожилую пару и возле нее водителя в темном картузе, стоящего около «мерседеса» и прикрывающего  рукой от падающего снега сигарету. И я вижу себя.
Мне так легко представить себя здесь. Будапешт должен был быть моим городом. Моя бабушка родилась здесь, на улице Геза, 5. Венгерский был родным языком отца (и акцент все еще проявляется иногда в его речи). Отсюда пришел «убегающий» суп, который сверх всякой меры согревал мое детство, тяжелый и слишком жирный для климата Израиля. Сюда я должен был бы приехать. Внук честолюбивого доктора из маленького городка, с желтым кожаным чемоданом для путешествий и записной книжкой, заполненной адресами всех родственников, которые обещали пригласить меня на ужин. Я должен был бы  снять чердачную комнатку недалеко от них, в Пятом квартале, уже через пару недель понять, что моя молодежная стрижка здесь неуместна,  и начать отращивать буйную, как у художников, бороду. По ночам я шел бы посидеть в одном из баров на улице Вереш-Пани возле здания рынка, послушать чересчур мудреный венгерский джаз и выпить горячего вина с каплей рома. Днем я изучал бы медицину или юриспруденцию, однако уверял бы всех, что в будущем стану писателем примерно в стиле Имре Кертеса*, но с примесью Хемингуэя. Я даже выглядел бы, как они.
Вновь и вновь ко мне обращаются на улице на беглом венгерском, с удивлением обнаруживая, что я не понимаю ни слова. И они, конечно, правы. Я должен был бы понимать их. После того, как моя семья  жила в этих краях сотни лет. Умные еврейские буржуа, с темными глазами, с немного избыточным весом, которым не приходило в голову, что их судьба скрыта совсем в другом месте. Война была прихотью, незначительным зубцом на линии ЭКГ истории. Немцы вошли в Венгрию 19 марта 1944 года. Годом позднее, в марте 45-го, русские уже освободили ее. Если бы изъять этот год из истории, я бы шагал сейчас вдоль улицы Ваци**, в черном длинном пальто, с бордовым шарфом, держа в руке белую картонную коробку с медовым тортом в карамельной глазури, направляясь на субботнюю трапезу к бабушке Катрине. 
Я так четко вижу свою венгерскую биографию, что мог бы коснуться ее.  Учась на четвертом курсе Будапештского университета имени Л. Этвеша, я встретил бы красавицу еврейку, с длинной шеей (как ее звали бы? Гелена? Диана? Евреи здесь всегда любили имена в аристократическом духе) и начал бы ухаживать за ней с энтузиазмом, изумляющим даже меня самого: ведь в юности я проводил время, предпочитая нееврейских девушек, блондинок, с большой грудью. Мы поженились бы в Центральной синагоге недалеко от площади, забавляясь тем, что раввин не понимает, что наш шафер и мой лучший друг, Иштван, - истинный христианин. После свадьбы мы сняли бы свою первую квартиру в двух шагах от моста Маргит. Поощряемый Геленой, я решаю посвятить еще год приобретению писательского опыта и получаю в свое распоряжение исцарапанный стол в комнате корреспондентов, окутанной дымом «Мадьяр хирлап»***.
Понятно, что это штамп, но корреспонденты – от Тель-Авива до Будапешта и обратно – знают, что жизнь состоит главным образом именно из таких штампов. В те дни перед войной считалось уважаемым стремление жить предопределенной с самого начала жизнью, похожей на жизнь родителей: в январе планировать летний отпуск на Итальянской Ривьере, объединять Хануку с Рождеством, приглашать жену в плавучий ресторан на корме, дремлющей на поверхности реки (дремлет корма, а не жена), и есть плачинту**** , которую любил дедушка Бэла. Поскольку мне сейчас сорок, я начал седеть, преждевременно, как и все мужчины в нашей семье. Я уже знаю, что не напишу большой венгерский роман, который затмит славу Шандора Марая*****, но весьма доволен своей ролью в газете, о которой критики высказались: «Прекрасный образец космополитического, но в то же время очень традиционного у нас юмора». Я знаю, что под словом «космополит» они подразумевают, что я еврей, но надеюсь, что никого уже не трогают те дни,  давно ушедшие в прошлое.
И сейчас я шагаю себе под снегом по площади Элизабет, возвращаясь с работы, тороплюсь к своему синему «опелю», и лишь проходя около отеля «Меридиан», я почему-то поднимаю глаза, и мне кажется, что я вижу на четвертом этаже хорошо знакомого мне человека, который быстро отступает назад, как будто был застигнут за чем-то запретным. На мгновение я теряюсь, но затем продолжаю идти, так как Гелена нетерпелива в эти дни. А наверху, в отеле, все еще остаюсь я. В точности такой же человек, но из его  биографии был похищен один год, гораздо раньше, чем он родился. Я думаю, что в конце концов сделал хорошее дело. Будапешт тонет в фиолетовом закате, ну а я предпочитаю свою жизнь. Энергию израильтян, отсутствие покоя, работу, где никто не может назвать меня «космополитом», если не хочет, чтобы я разбил ему физиономию. Израиль – гораздо более моя страна, чем та, которой смогла бы быть когда-нибудь  Венгрия, но иногда я представляю себе, как это могло бы быть.

*      Имре Кертес – венгерский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе за 2002 год
**   Пешеходная улица в центральной части Будапешта с множеством магазинов и сувенирных лавок
***    «Венгерская газета» (венг.)
****   Слоеный пирог с сырной, творожной или мясной начинкой
***** Венгерский писатель, поэт, публицист (1900-1989), эмигрировавший в США.