Действие второе

                Действие второе

                Сцена 1

                Павел Александрович и Марья  Александровна.

Павел Александрович: Марья Александровна, со мной случилась престранная история. Я уж и не знаю, как Вам сказать... дайте мне, ради бога, совет!

Марья  Александровна: Что, что такое?

Павел Александрович: Крестный отец мой, Бородуев, Вы знаете, тот купец... встретился сегодня со мной. Старик решительно сердится, упрекает, говорит мне, что я загордился. Вот уже третий раз я в Мордасове, а к нему и носу не показал. "Приезжай, говорит, сегодня на чай". Теперь ровно четыре часа, а чай он пьет по-старинному, как проснется, в пятом  часу. Что мне делать? Оно, Марья Александровна, конечно, - но подумайте! Ведь он моего отца-покойника от петли избавил, когда тот казенные деньги проиграл. Он и крестил-то меня по этому случаю. Если состоится мой брак с Зинаидой Афанасьевной, у меня все-таки только полтораста душ. А ведь у него миллион, люди говорят, даже больше. Бездетен. Угодишь ему - сто тысяч  по  духовной  оставит. Семьдесят лет, подумайте!

Марья  Александровна: Ах, боже мой! Так что же это Вы! Что же Вы медлите? Поезжайте, поезжайте! Этим нельзя шутить. То-то я смотрю, за обедом Вы такой скучный! Поезжайте, mon ami, поезжайте! Да Вам бы следовало давеча утром с визитом отправиться, показать, что Вы дорожите, что Вы цените его ласку! Ах, молодежь, молодежь!

Павел Александрович: Да ведь Вы же сами, Марья Александровна, Вы же сами нападали на меня за это знакомство! Ведь Вы же говорили, что он мужик, борода, в родне с кабаками, с подвальными  да поверенными?

Марья  Александровна: Ах, mon ami! Мало ли мы что говорим необдуманного! Я тоже могу ошибиться, я не святая. Я, впрочем, не помню, но я могла быть в таком расположении духа...  Наконец, Вы тогда еще не сватались к Зиночке... Конечно, это эгоизм с моей стороны, но теперь я поневоле должна  смотреть с другой точки зрения, и - какая мать может обвинить меня в этом случае? Поезжайте, ни минуты не медлите! Даже вечер у него посидите... да послушайте! Заговорите как-нибудь обо мне. Скажите, что я его уважаю, люблю, почитаю, да этак половчее, получше! Ах, боже мой! И у меня ведь это из головы вышло! Мне бы надо самой догадаться вас надоумить!

Павел Александрович: Воскресили Вы меня, Марья Александровна! Теперь, клянусь, буду во всем Вас слушаться! А то ведь я Вам просто боялся сказать!.. Ну, прощайте, я и в путь! Извините меня перед Зинаидой Афанасьевной. Впрочем, непременно сюда...

Марья  Александровна: Благословляю Вас, mon ami! Смотрите же, обо мне-то поговорите с ним! Он действительно премилый старичок. Я давно уже переменила о нем мои мысли... Я и всегда, впрочем, любила в нем все это старинное, русское, неподдельное... Au revoir, mon ami, au revoir!

   (Марья Александровна уходит)

      Сцена 2

                Павел Александрович и Настасья Петровна.

Настасья Петровна: Куда вы?

Павел Александрович: К Бородуеву, Настасья Петровна! Крестный отец мой; удостоился    меня крестить... Богатый старик, оставит что-нибудь, надо польстить!..

Настасья Петровна: К Бородуеву! ну так и проститесь с невестою.

Павел Александрович: Как так "проститесь"?

Настасья Петровна: Да так! Вы думали, она уж и ваша! А вон ее за князя выдавать хотят. Сама слышала!

Павел Александрович: За князя? Помилосердствуйте, Настасья Петровна!

Настасья Петровна: Да чего "помилосердствуйте"! Вот не угодно ли самим посмотреть  и послушать? Бросьте-ка шубу, подите-ка сюда!

                Идут к чуланчику

Павел Александрович: Но помилуйте, Настасья Петровна, я решительно ничего не понимаю!..

Настасья Петровна: А вот поймете, как нагнетесь и  послушаете. Комедия, верно,  сейчас начнется.

Павел Александрович: Какая комедия?

Настасья Петровна: Тсс! Не говорите громко! Комедия в том, что Вас просто надувают. Давеча, как Вы отправились с князем, Марья  Александровна целый час уговаривала Зину выйти замуж за этого князя, говорила, что нет ничего легче, как его облапошить и заставить жениться, и такие крючки выводила, что даже мне тошно стало. Я все отсюда подслушала. Зина согласилась. Как они Вас-то  обе честили! Просто за дурака почитают, а Зина прямо сказала, что ни за что не выйдет за Вас. Я-то дура! Красный бантик приколоть хотела! Послушайте-ка, послушайте-ка!

Павел Александрович: Да ведь это безбожнейшее коварство, если так!

Настасья Петровна: Да Вы только послушайте, и не то еще услышите.

Павел Александрович: Да где же слушать?

Настасья Петровна: Да вот нагнитесь, вот в эту дырочку...

Павел Александрович: Но, Настасья Петровна, я... я не способен подслушивать.

Настасья Петровна: Эх, когда хватились! Тут, батюшка, честь-то в карман; пришли, так уж слушайте!

Павел Александрович: Но, однако же...

Настасья Петровна: А не способны, так и оставайтесь с носом! Вас же жалеют, а он куражится! Мне что! Ведь я не для себя. Я и до вечера здесь не останусь!

Заходят в чуланчик.

                Сцена 3

                Марья Александровна, Зинаида Афанасьевна и Князь.

Марья Александровна: Так Вам очень было весело, князь, у Натальи Дмитриевны?

Князь: Чрез-вы-чайно весело, и, знаете, бес-по-добней-шая женщина, Наталья Дмитриевна, бес-по-до-бнейшая женщина!

Марья Александровна: Помилуйте, князь! Если уж Ваша Наталья Дмитриевна бесподобная женщина, так уж я и не знаю, что после этого! Но после этого Вы совершенно не знаете здешнего общества, совершенно не знаете! Ведь это только одна выставка своих небывалых достоинств, своих благородных чувств, одна комедия, одна наружная золотая кора. Приподымите эту кору, и Вы увидите целый ад под цветами, целое осиное гнездо, где Вас съедят и косточек не оставят!

Князь: Неужели?..  Удивляюсь!

Марья Александровна: Но я клянусь Вам в этом! Ah, mon prince. Послушай, Зина, я должна, я обязана рассказать князю это смешное и низкое происшествие с этой Натальей, на прошлой неделе, помнишь? Да, князь, это про ту самую Вашу хваленую Наталью Дмитриевну, которою Вы так восхищаетесь. О, милейший мой князь! Клянусь, я не сплетница! Но я непременно расскажу это, единственно для того, чтоб рассмешить, чтоб показать Вам в живом образчике, так сказать, в оптическое стекло, что здесь за люди! Две недели назад приезжает ко мне эта Наталья Дмитриевна. Подали кофе, а я зачем-то вышла. Я очень хорошо помню, сколько у меня осталось сахару в серебряной сахарнице: она была совершенно полна. Возвращаюсь, смотрю: лежат на донышке только три кусочка. Кроме Натальи Дмитриевны в комнате никого не оставалось. Какова! У ней свой каменный дом и денег бессчетно! Этот случай смешной, комический, но судите после этого о благородстве здешнего общества!

Князь: Не-у-же-ли! Какая,  однако же, неестественная жадность! Неужели ж она все одна съела?

Марья Александровна: Так вот какая она бесподобнейшая женщина, князь! Как Вам нравится этот позорный случай? Да я бы, кажется, умерла в ту же минуту, в которую бы решилась на такой отвратительный поступок!

Князь: Ну да, да... Только, знаете, она все-таки такая belle femme...

Марья Александровна: Наталья-то Дмитриевна! Помилуйте, князь, да это просто кадушка! Ах, князь, князь! Что это Вы сказали! Я ожидала в Вас гораздо более вкусу...

Князь: Ну да, кадушка... только, знаете, она так сложена...  Ну, а эта девочка, которая тан-це-ва-ла, она тоже... сложена...

Марья Александровна: Сонечка-то? Да ведь она еще ребенок, князь! Ей всего четырнадцать лет!

Князь: Ну да... только, знаете, такая ловкая, и у ней тоже... такие формы... формируются. Ми-лень-кая такая! и другая, что с ней тан-це-ва-ла, тоже... формируется...

Марья Александровна: Ах, это несчастная сирота, князь! Они ее часто берут.

Князь: Си-ро-та. Грязная, впрочем, такая, хоть бы руки вымыла... А, впрочем, тоже за-ман-чи-вая... (Глядя на Зину в лорнет) Mais quelle charmante personne!

Марья Александровна: Зина, сыграй нам что-нибудь, или нет, лучше спой! Как она поет, князь! Она, можно сказать, виртуозка, настоящая  виртуозка!  И  если  б  Вы знали, князь, если б Вы знали, какая она дочь! Как она умеет любить, как нежна со мной! Какие чувства, какое сердце!

Князь: Ну да... чувства... и, знаете ли, я только одну женщину знал, во всю мою жизнь, с которой она могла бы сравниться по кра-со-те. Это покойная графиня Наинская,  умерла  лет  тридцать  тому назад. Вос-хи-тительная была женщина, неопи-сан-ной красоты, потом еще за своего повара вышла...

Марья Александровна: За своего повара, князь!..

Князь: Ну да, за своего повара... за француза, за границей. Она ему за гра-ни-цей графский титул доставила. Видный был собой человек и чрезвычайно образованный, с маленькими такими у-си-ка-ми.

Марья Александровна: И... и... как же они жили, князь?

Князь: Ну да, они хорошо жили. Впрочем, они скоро потом разошлись. Он ее обобрал и уехал. За какой-то соус поссорились...

Зинаида Афанасьевна: Маменька, что мне играть?

Марья Александровна: Да ты бы лучше спела нам, Зина. Как она поет, князь! Вы любите музыку?

Князь: О да! Charmant, charmant! Я очень люблю му-зы-ку. Я за границей с Бетховеном был знаком.

Марья Александровна: С Бетховеном! Вообрази, Зина, князь был знаком с Бетховеном! Ах, князь! Неужели Вы были знакомы с Бетховеном?

Князь: Ну да... мы были с ним на дру-жес-кой но-ге. И вечно у него нос в табаке. Такой смешной!

Марья Александровна: Бетховен?

Князь: Ну да, Бетховен. Впрочем, может быть, это и не Бет-хо-вен, а какой-нибудь другой не-мец. Там очень много нем-цев... Впрочем, я, кажется, сби-ва-юсь.

Зинаида Афанасьевна: Что же мне петь, маменька?

Марья Александровна: Ах, Зина! Спой тот романс, в котором, помнишь, много рыцарского, где еще эта владетельница замка и ее трубадур... Ах, князь! Как я люблю все это рыцарское! Эти замки, замки!.. Эта  средневековая жизнь! Эти трубадуры, герольды, турниры... Я буду аккомпанировать  тебе,  Зина! Пересядьте сюда, князь, поближе! Ах, эти замки, замки!

Играет.

Князь: Ну да... замки. Я тоже люблю зам-ки.

Зинаида Афанасьевна (поет):

                Почтительно склонился кипарис,
Стремглав несется конь чистопородный,
Стремится выполнить любой каприз
Слуга прекрасной дамы благородный.

Верхом на андалузском скакуне
Три дня, он, как поют гитары струны,
Под солнцем - днем, а ночью - при луне
Спешит услышать приговор фортуны.

Победный видит вензель на щите
Владетельница замка Аликанте,
Готовая и в славе и в тщете
Своей любви назначить коменданта.

Рожки трубили, трубы и рога,
Подъехал всадник медленно к колонне,
Сверкнула стременем его нога
И поклонился он прекрасной донне.

Князь: Но... боже  мой! Это романс!.. Но.. я знаю этот ро-манс! Я давно уже слышал этот романс... Это так мне на-по-ми-нает... Ах, боже мой! O ma charmante enfant! Vous me ravissez! Я теперь, теперь только вспомнил... Но...  но...  o  ma  charmante enfant...

Марья Александровна: Зачем же Вы губите себя, князь? Столько чувства, столько жизненной силы, столько богатств душевных, и зарыться на всю жизнь в уединение! Убежать от людей, от друзей! Но это непростительно! Одумайтесь, князь! Взгляните на жизнь, так сказать, ясным оком! Воззовите из сердца своего воспоминания прошедшего, воспоминания золотой Вашей молодости, золотых беззаботных дней, воскресите их, воскресите себя! Начните опять жить в обществе, меж людей! Поезжайте за границу, в Италию, в Испанию - в Испанию, князь!.. Вам  нужно  руководителя, сердце, которое бы любило, уважало Вас, Вам сочувствовало? Но у Вас есть друзья! Позовите их, кликните их, и они прибегут толпами! Я первая брошу все и прибегу на Ваш вызов. Я помню нашу дружбу, князь; я брошу мужа и пойду за Вами... и даже, если б я была еще моложе, если б я была так же хороша и прекрасна, как дочь моя, я бы стала Вашей спутницей, подругой, женой Вашей, если б Вы того захотели!

Князь: И я уверен, что Вы были une charmante personne в свое вре-мя…

Марья Александровна: Мы живем в наших детях, князь. У меня тоже есть свой ангел-хранитель! И это она, моя дочь, подруга моих мыслей, моего сердца, князь! Она отвергла уже семь предложений, не желая расставаться со мною.

Князь: Стало быть, она с Вами поедет, когда Вы бу-дете со-про-вождать меня за гра-ни-цу? В таком случае я непременно поеду за границу! Неп-ре-менно поеду! И если б я мог льстить себя на-деж-дою... Но она очаровательное, оча-ро-ва-тельное дитя! O ma charmante enfant!..

Марья Александровна: Но... но, князь, Вы говорите: можете ли Вы льстить себя надеждою?  Но Вы странны, князь! Неужели Вы считаете себя уже недостойным внимания женщин? Не молодость составляет красоту. Вспомните, что Вы, так сказать, обломок аристократии! Вы - представитель самых утонченных,  самых рыцарских чувств и... манер! Разве Мария не полюбила старика Мазепу? Я помню, я читала, что Лозен, этот очаровательный маркиз двора Людовика... я забыла которого, уже в преклонных летах, уже старик, - победил сердце одной из первейших придворных красавиц!.. И кто сказал Вам, что Вы старик? Кто научил Вас этому! Разве люди, как Вы, стареются? Вы с таким богатством… чувств, мыслей, веселости, остроумия, жизненной  силы, блестящих манер! Но появитесь где-нибудь теперь, за границей, на водах, с молодою  женой, с такой же красавицей, как например моя Зина, - я не об ней говорю, я говорю  только так, для сравнения, - и Вы увидите, какой колоссальный будет эффект!  Вы - обломок аристократии, она - красавица из красавиц! Вы ведете ее торжественно под руку; она поет в блестящем обществе, Вы, с своей стороны, сыплете остроумием, - да все воды сбегутся смотреть на Вас! Вся Европа закричит, потому что все газеты, все фельетоны на водах заговорят в один голос... Князь, князь! И Вы говорите: можете ли Вы льстить себя надеждою?

Князь: Фельетоны... ну да. ну да!..  Это в газетах... Но.. ди-тя мое, если Вы не ус-тали, повторите еще раз тот романс, который Вы сейчас пели!

Марья Александровна: Ах, князь! Но у ней есть и другие романсы, еще лучше... Помните, князь, "L'hirondelle?" Вы, вероятно, слышали?

Князь: Да, помню... или, лучше сказать, я за-был. Нет, нет, прежний ро-манс, тот самый, который она сейчас пе-ла! Я не хочу "L'hirondelle"! Я хочу тот романс...

Зина поет еще раз.
Князь подпевает, то есть декламирует окончание каждой фразы.
В конце романса князь встает на одно колено и склоняет голову.

Князь (на коленях): O ma belle chatelaine! O ma charmante chatelaine! О милое дитя мое! Вы мне так много на-пом-нили... из того, что давно прошло... Я тогда пел дуэты... с виконтессой...  этот самый романс...  а теперь...  Я не знаю, что уже те-перь...

Марья Александровна: Князь! Но Вы, пожалуй, влюбитесь в мою Зину! 

Князь: Я до безумия влюблен в нее! Я ей жизнь готов отдать! И если б я только мог на-де-яться...  Но подымите меня, я не-мно-го ослаб... Я... если б только мог надеяться предложить ей мое сердце, то... она бы мне каждый день пела ро-ман-сы, а я бы все смотрел на нее... все смотрел... Ах, боже мой!

Марья Александровна: Князь, князь! Вы предлагаете ей свою руку! Вы хотите ее взять у меня, мою Зину! Мою милую, моего ангела, Зину! Но я не пущу тебя, Зина! Пусть вырвут ее из рук моих, из рук матери!

Марья Александровна: Она девять раз отказывала, чтоб только не разлучаться с своей матерью! Но теперь мое сердце предчувствует разлуку. Еще давеча я заметила, что она так смотрела на Вас... Вы поразили ее своим аристократизмом, князь, этой утонченностью!. О! Вы разлучите нас; я это предчувствую!..

Князь: Я о-бо-жаю ее!

Марья Александровна: Итак, ты оставляешь мать свою!

Зина молча протягивает князю руку заставляет себя улыбнуться. Князь с  благоговением принимает ручку и целует.

Князь: Я только теперь на-чи-наю жить.

Марья Александровна: Зина! Взгляни на этого человека! Это самый честнейший, самый благороднейший человек из всех, которых я знаю! Это рыцарь средних веков! Но она это знает, князь; она знает, на горе моему сердцу... О! зачем Вы приехали! Я передаю Вам мое сокровище, моего ангела. Берегите ее, князь! Вас умоляет мать, и какая  мать осудит меня за мою горесть!

Зинаида Афанасьевна (полушепотом): Маменька, довольно!

Марья Александровна: Вы защитите ее от обиды, князь? Ваша шпага блеснет в глаза клеветнику или дерзкому, который осмелится обидеть мою Зину?

Зинаида Афанасьевна: Довольно, маменька, или я...

Князь: Ну да, блеснет... Я только теперь начинаю жить... Я хочу, чтоб сейчас же, сию ми-нуту была свадьба... я... Я хочу послать сейчас же в Ду-ха-но-во. Там у меня брил-ли-анты. Я хочу положить их к ее ногам...

Марья Александровна: Какой пыл! Какой восторг! Какое благородство чувств! И Вы могли, князь, Вы могли губить себя, удаляясь от света? Я тысячу раз буду это говорить!..

Князь: Что же мне де-лать, я так бо-ялся! Они меня в су-мас-шед-ший дом посадить хо-те-ли... Я и испугался.

Марья Александровна: В сумасшедший дом! О, изверги! О, бесчеловечные люди! О, низкое коварство! Князь, я это слышала! Но это сумасшествие со стороны этих людей. Но за что же, за что?!

Князь: А я и сам не знаю за что! (от слабости  садясь  на кресло). Я, знаете, на ба-ле был и какой-то анекдот рас-сказал; а им не понра-ви-лось. Ну и вышла история!..

Марья Александровна: Неужели только за это, князь?

Князь: Нет. Я еще по-том в карты иг-рал с князем Петром Демен-тьи-чем и без шести ос-тал-ся. У меня было два ко-ро-ля и три дамы... или, лучше  сказать, три дамы и два ко-ро-ля... Нет! Один ко-ро-ль! А потом уж были и да-мы...

Марья Александровна: И за это? За это! О адское бесчеловечие! Вы плачете, князь! Но теперь этого не будет! Теперь я буду подле Вас, мой князь; я не расстанусь с Зиной, и посмотрим, как они осмелятся сказать слово!.. И даже, знаете, князь, Ваш брак поразит их. Он пристыдит их! Они увидят, что Вы еще способны... то есть они поймут, что не вышла бы за сумасшедшего такая красавица! Теперь Вы гордо можете поднять голову. Вы будете смотреть им прямо в лицо...

Князь: Ну да, я буду смотреть им пря-мо в ли-цо.

Марья Александровна: Князь, Вы встревожены, я вижу это; Вам непременно надо успокоиться, отдохнуть от этого волнения.

Князь: Ну да, я бы хотел немно-го по-ле-жать.

Марья Александровна: Да, да! Успокойтесь, князь! Эти волнения... Постойте, я сама провожу Вас... Я уложу Вас сама, если надо. Что Вы так смотрите на этот портрет, князь? Это портрет моей матери - этого ангела, а не женщины! О, зачем ее нет теперь между нами! Это была праведница! Князь, праведница!  -  иначе я не называю ее!

Князь: Пра-вед-ни-ца? С'est joli... У меня тоже была мать... princesse...  и, вообразите, нео-бык-новенн-но полная была жен-щина... Впрочем, я не то хотел сказать... Я не-мно-го ослаб. Adieu,  ma  charmante  enfant!.. Я с нас-лажде-нием... я сегодня... завтра... Ну, да все рав-но! Аu  revoir,  au revoir!

Поскальзывается и чуть не падает.

Марья Александровна: Осторожнее, князь! Обопритесь на мою руку...

Князь: Charmant! charmant! Я теперь только на-чи-наю жить...

     Уходят.


                Сцена 4

                Зинаида Афанасьевна и Павел Александрович.

Павел Александрович: Так-то вы! Наконец-то я узнал, кто Вы такая!

Зинаида Афанасьевна: Кто я такая! Как смеете Вы так говорить со мной!

Павел Александрович: Я слышал все!

Зинаида Афанасьевна: Вы слышали? Вы подслушивали?

Павел Александрович: Да! Я подслушивал! Да, я решился на подлость, но зато я узнал, что Вы самая... Я даже не знаю, как и выразиться, чтоб сказать Вам...  какая Вы теперь выходите!.. 

Зинаида Афанасьевна: А хоть бы и слышали, в чем же Вы можете обвинить меня? Какое право Вы имеете обвинять меня? Какое право имеете так дерзко говорить со мной?

Павел Александрович: Я? Я - какое имею право? И Вы можете это спрашивать? Вы выходите за князя, а я не имею никакого права!.. Вы мне слово дали.. вот что!..

Зинаида Афанасьевна: Когда?

Павел Александрович: Как когда?

Зинаида Афанасьевна: Но еще сегодня утром, когда Вы приставали ко мне, я решительно отвечала, что не могу сказать ничего положительного.

Павел Александрович: Однако же Вы не прогнали меня, Вы не отказали мне совсем; значит, Вы удерживали меня про запас! Значит, Вы завлекали меня.

Зинаида Афанасьевна: Если я Вас не прогоняла, то единственно из жалости. Вы сами умоляли меня повременить, не говорить  Вам "нет", но разглядеть Вас поближе, и "тогда, - сказали Вы, - когда Вы уверитесь, что я человек благородный, может быть, Вы мне не откажете". Это были Ваши собственные слова, в самом начале Ваших исканий. Вы не можете от них отпереться! Вы осмелились сказать мне теперь, что я завлекала Вас. Но Вы сами видели мое отвращение, когда я увиделась с Вами сегодня, двумя неделями раньше, чем Вы обещали, и это отвращение я не скрыла  перед Вами, напротив, я его обнаружила. Вы это сами заметили, потому что сами  спрашивали меня: не сержусь ли я за то, что Вы раньше приехали? Знайте, что того не  завлекают, перед кем не могут и не хотят скрыть своего к нему отвращения. Вы осмелились выговорить, что я берегла Вас про запас. На это отвечу вам, что я рассуждала про Вас так: "Если он и не одарен умом, очень большим, то все-таки может быть, человеком добрым, и потому можно выйти за него". Но теперь, убедясь, к моему счастью, что Вы дурак, и еще  вдобавок  злой  дурак,  -  мне  остается только пожелать Вам полного счастья и счастливого пути. Прощайте!

Уходит.


                Сцена 5

                Марья Александровна и Павел Александрович.

Павел Александрович (вслед Зинаиде Афанасьевне): А! Так я дурак! Так я теперь уж дурак! Хорошо! Прощайте! Но прежде чем уеду, всему городу расскажу, как Вы с маменькой облапошили князя, напоив его допьяна! Всем расскажу! Узнаете Мозглякова…

Входит Марья Александровна.

Марья Александровна: Что с Вами, mon ami?

Павел Александрович: Как: mon ami! После того, что Вы натворили, да еще: mon ami. Морген-фри, милостивая государыня! И Вы думаете, что обманете меня еще раз?

Марья Александровна: Мне жаль, мне очень жаль, что вижу Вас в таком странном состоянии духа, Павел Александрович. Какие выражения! Вы даже не удерживаете слов Ваших перед дамой.

Павел Александрович: Перед дамой! Вы...  Вы все, что хотите, а не дама!

Марья Александровна: Сядьте!..

Павел Александрович: Но послушайте, наконец, Марья Александровна! Вы смотрите на меня так, как будто Вы вовсе не виноваты, а как будто я же виноват перед Вами! Ведь это нельзя же-с!.. такой тон!..  ведь это, наконец, превышает меру человеческого терпения... знаете ли Вы это?

Марья Александровна: Друг мой! Вы позволите мне все еще называть Вас этим именем, потому что у Вас нет лучшего друга, как я; друг мой! Вы страдаете, Вы измучены, Вы уязвлены в самое сердце - и потому не удивительно, что Вы говорите со мной в таком тоне. Но я решаюсь открыть Вам все, все мое сердце, тем скорее, что я сама  себя чувствую несколько виноватой перед Вами. Садитесь же, поговорим… Вы подслушивали?

Павел Александрович: Да, я подслушивал! Еще бы не подслушивать; вот бы олух-то был! По крайней мере узнал все, что Вы против меня затеваете…

Марья Александровна: И Вы, и Вы, с Вашим воспитанием, с Вашими правилами, могли  решиться на такой поступок? О боже мой!..

Павел Александрович: Но, Марья Александровна! Это, наконец, невыносимо слушать! Вспомните, на что Вы-то решились, с Вашими правилами, а тогда осуждайте других!

Марья Александровна: Еще вопрос: кто Вас надоумил подслушивать, кто рассказал, кто тут шпионил? Вот что я хочу знать…

Павел Александрович: Ну, уж извините, этого не скажу-с.

Марья Александровна: Хорошо. Я сама узнаю. Я сказала, Поль, что я перед Вами виновата. Но если Вы разберете все, все обстоятельства,  то  увидите, что если я и виновата, то единственно тем, что Вам же желала возможно больше добра.

Павел Александрович: Мне? Добра? Это уж из рук вон! Уверяю Вас, что больше не надуете! Не таков мальчик!

Марья Александровна: Пожалуйста, мой друг, будьте хладнокровнее, если можете. Выслушайте меня внимательно, и Вы сами во  всем согласитесь. Во-первых, я хотела немедленно Вам объяснить все, все, и Вы узнали  бы от меня все дело, до малейшей подробности, не унижаясь подслушиванием. Если же не  объяснилась с Вами заранее, давеча, то единственно потому, что все дело еще было в проекте. Оно могло и не состояться. Видите: я с Вами вполне откровенна. Во-вторых, не вините дочь мою. Она Вас до безумия любит, и мне стоило невероятных усилий отвлечь ее от Вас и согласить ее принять предложение князя.

Павел Александрович: Я сейчас имел удовольствие слышать самое полное доказательство этой любви до безумия.

Марья Александровна: Хорошо. А Вы как с ней говорили? Так ли должен говорить влюбленный? Так ли говорит, наконец, человек хорошего тона? Вы оскорбили  и  раздражили ее.

Павел Александрович: Ну, не до тону теперь, Марья Александровна! А давеча, когда Вы обе делали мне такие сладкие мины, я поехал с князем, а Вы меня ну честить! Вы чернили меня, - вот что я Вам говорю-с! Я это все знаю, все!

Марья Александровна: И, верно, из того же грязного источника? Да, Павел Аександрович, я чернила Вас, я наговорила на Вас и, признаюсь, немало билась. Но уж одно то, что я принуждена была Вас чернить перед нею, может быть, даже клеветать на Вас - уж одно это доказывает, как тяжело было мне исторгнуть из нее согласие Вас оставить! Недальновидный человек! Если б она не любила Вас, нужно ли было мне Вас чернить, представлять Вас в смешном, недостойном виде, прибегать к таким крайним средствам? Да Вы еще не знаете всего! Я должна была употребить власть матери, чтоб исторгнуть Вас из ее сердца, и, после невероятных усилий, достигла только наружного согласия. Если Вы теперь нас подслушивали, то должны же были заметить, что она ни одним словом, ни одним жестом не поддержала меня перед князем. Во всю эту сцену она  почти не сказала ни слова; пела как автомат. Вся ее душа ныла в тоске, и я, из жалости к  ней, увела, наконец, отсюда князя. Я уверена, что она плакала, оставшись одна. Войдя сюда, Вы должны были заметить ее слезы...

Павел Александрович: Но Вы, Вы, за что Вы-то были против меня, Марья Александровна? За что Вы чернили меня, клеветали на меня, в чем сами признаетесь теперь?

Марья Александровна: А, это другое дело! Вот если б Вы сначала благоразумно спрашивали, то давно бы получили ответ. Да, Вы правы! Все это сделала я, и я одна. Зину не мешайте сюда. Для чего я сделала? Отвечаю: во-первых, для Зины. Князь богат, знатен, имеет связи, и, выйдя за него, Зина сделает  блестящую  партию. Наконец, если он и умрет, может быть, даже скоро, потому что мы все  более или менее смертны, тогда Зина - молодая вдова, княгиня, в высшем обществе, и, может быть, очень богата. Тогда она может выйти замуж за кого хочет, может сделать богатейшую партию. Но, разумеется, она выйдет за того, кого любит, за того, кого любила прежде, чье сердце растерзала, выйдя за князя. Одно уже раскаяние заставило бы ее загладить свой проступок перед тем,  кого прежде любила.

Павел Александрович: Гм!

Марья Александровна: Во-вторых, и об этом я упомяну только вкратце, потому что Вы этого, может быть, даже и не поймете. Вы читаете Вашего Шекспира, черпаете из него все свои высокие чувства, а на деле Вы хоть и очень добры, но еще слишком молоды, а я мать, Павел Александрович! Слушайте же: я выдаю Зину за князя отчасти и для самого князя, потому что хочу спасти его этим браком. Я любила и прежде этого благородного, этого добрейшего, этого рыцарски честного старика. Мы были друзьями. Бог видит, что я согласила Зину на брак с ним, единственно выставив перед нею всю  святость ее подвига самоотвержения. Она увлеклась благородством чувств, обаянием подвига. В ней самой есть что-то рыцарское. Я представила ей как дело высокохристианское, быть опорой, утешением, другом, дитятей, красавицей, идолом того, кому, может быть, остается жить всего один год. Не страх, не уныние окружали бы его в последние дни его жизни, а свет, дружба, любовь. Раем показались бы ему эти последние, закатные дни! Где же тут эгоизм, скажите, пожалуйста? Это скорее подвиг сестры милосердия, а не эгоизм!

Павел Александрович: Так Вы... так Вы сделали это только для князя,  для подвига  сестры милосердия?

Марья Александровна: Понимаю и этот вопрос, Павел Александрович; он довольно ясен. Вы, может быть, думаете, что тут иезуитски сплетена выгода князя с собственными выгодами? Что ж? Может быть, в голове моей и были эти расчеты, только не иезуитские, а невольные. Знаю, что Вы  изумляетесь такому откровенному признанию, но об одном прошу Вас, Павел Александрович: не мешайте в это дело Зину! Она чиста как голубь: она не рассчитывает; она только умеет любить - милое дитя мое! Если кто и рассчитывал, то это я, и я одна!  Но,  во-первых, спросите строго свою совесть и скажите: кто не рассчитывал бы на моем месте в подобном случае? Мы рассчитываем наши выгоды даже в великодушнейших,  даже в бескорыстнейших делах наших, рассчитываем неприметно,  невольно!  Конечно, почти все себя же обманывают, уверяя себя самих, что действуют из одного благородства.  Я не хочу себя обманывать: я сознаюсь, что, при всем благородстве моих целей, я рассчитывала. Но, спросите, для себя ли я рассчитываю? Мне уже ничего не нужно, Павел Александрович! Я отжила свой век. Я рассчитывала для нее, для моего ангела, для моего дитяти, и какая мать может обвинить меня в этом случае?

Павел Александрович: Ну да, какая мать... Вы хорошо поете, Марья Александровна, но... но ведь Вы мне дали слово! Вы обнадеживали и меня... Мне-то каково? Подумайте! Ведь я теперь, знаете, с каким носом?

Марья Александровна: Но неужели Вы полагаете, что я об Вас не подумала, mon cher  Paul! Напротив: во всех этих расчетах была для Вас  такая огромная выгода, что она-то и понудила меня, главным образом, исполнить все это предприятие.

Павел Александрович: Моя  выгода! Это как?

Марья Александровна: Боже мой! Неужели же можно быть до такой степени простым и недальновидным! О, молодость! Молодость! Вот что значит погрузиться в этого Шекспира, мечтать, воображать, что мы живем, живя  чужим умом и чужими мыслями! Вы спрашиваете, добрый мой Павел Александрович, в  чем тут заключается Ваша выгода? Позвольте мне для ясности сделать одно отступление: Зина Вас любит, это несомненно! Но я заметила, что, несмотря на ее очевидную любовь, в ней таится какая-то недоверчивость к Вам, к Вашим добрым чувствам, к Вашим наклонностям. Я заметила, что иногда она, как бы нарочно, удерживает себя и холодна с Вами - плод раздумья и недоверчивости. Не заметили ли Вы это сами, Павел Александрович?

Павел Александрович: За-ме-чал; и даже сегодня... Однако что же Вы хотите сказать, Марья Александровна?

Марья Александровна: Вот видите, Вы сами заметили это. Стало быть, я не ошиблась. В ней именно есть какая-то странная  недоверчивость к постоянству Ваших добрых наклонностей. Я мать, и мне ли не угадать сердца моего дитяти? Вообразите же теперь, что, вместо того чтоб вбежать в комнату с  упреками и даже ругательствами, раздражить, обидеть, оскорбить ее - чистую, прекрасную, гордую - и тем, поневоле, утвердить ее в подозрениях насчет ваших дурных наклонностей, вообразите, что Вы приняли эту весть кротко, со слезами сожаления, пожалуй, даже отчаяния, но и с возвышенным благородством души...

Павел Александрович: Гм!..

Марья Александровна: Нет, не прерывайте меня, Павел Александрович. Я хочу изобразить Вам всю картину, которая поразит Ваше воображение. Вообразите, что Вы пришли к ней и говорите: "Зинаида! Я люблю тебя более жизни моей, но фамильные причины разлучают нас. Я понимаю эти причины. Они для твоего же счастия, и я уже не смею восставать против них, Зинаида! Я прощаю тебя. Будь счастлива, если можешь!" И тут бы Вы устремили на нее взор, взор закалаемого агнца, если можно так выразиться, вообразите все это и подумайте, какой эффект произвели бы эти слова на ее сердце!

Павел Александрович: Да, Марья Александровна, положим, все это так; я это все  понимаю... но что же я-то бы сказал - ушел бы ничего...

Марья Александровна: Нет, нет, нет, мой друг! Не перебивайте меня! Я непременно хочу изобразить всю картину, со всеми последствиями, чтобы благородно поразить Вас. Вообразите же, что Вы встречаетесь с ней потом, чрез несколько времени, в высшем  обществе; встречаетесь где-нибудь на бале,  при блистательном освещении, при упоительной музыке, среди великолепнейших женщин,  и, среди всего этого праздника, Вы одни, грустный, задумчивый, бледный, где-нибудь опершись на колонну - но так, что Вас видно - следите за ней в вихре бала. Она танцует. Около Вас льются упоительные звуки Штрауса, сыплется  остроумие высшего общества, а Вы один, бледный и убитый Вашею страстию!..
Что тогда будет с Зинаидой, подумайте? Какими глазами будет она глядеть на Вас? "И  я, - подумает она, - я сомневалась в этом человеке, который мне пожертвовал всем, всем и растерзал для меня свое  сердце!" Разумеется, прежняя любовь воскресла бы в ней с неудержимою силою! Для здоровья князя Зина едет за границу, в Италию, в Испанию,  -  в Испанию, где мирты, лимоны, где голубое небо, где Гвадалквивир, где страна любви, где нельзя жить и не любить; где розы и поцелуи, так сказать, носятся в воздухе! Вы едете туда же, за ней; Вы жертвуете службой, связями, всем! Там начинается Ваша любовь с неудержимою силой; любовь, молодость, Испания, - боже мой! Разумеется, Ваша любовь  непорочная, святая; но Вы, наконец, томитесь, смотря друг на друга. Вы меня понимаете,  mon ami! Конечно, найдутся низкие, коварные люди, изверги, которые будут утверждать, что вовсе не родственное чувство к страждущему старику повлекло Вас за границу. Я нарочно назвала Вашу любовь непорочною, потому что эти люди, пожалуй, придадут ей совсем другое значение. Но я мать, Павел Александрович, и я ли научу Вас дурному!.. Конечно, князь не в состоянии будет смотреть за Вами обоими, но что до этого!.. Можно ли на этом основывать такую гнусную клевету? Наконец, он умирает, благословляя судьбу свою. Скажите: за кого ж выйдет Зина, как не за Вас? Вы такой дальний родственник князю, что препятствий к браку не может быть никаких. Вы берете ее, молодую, богатую, знатную, и в какое же время? Когда браком с ней могли бы гордиться знатнейшие из вельмож! Чрез нее Вы становитесь свой в самом высшем кругу общества; через нее Вы получаете вдруг значительное место, входите в чины. Теперь у Вас полтораста душ, а тогда Вы богаты; князь устроит все в своем завещании; я берусь за это. И наконец, главное, она уже вполне уверена в Вас, в Вашем сердце, в Ваших чувствах, и Вы вдруг становитесь для нее героем добродетели и самоотвержения!.. И Вы, и Вы спрашиваете после этого, в чем Ваша выгода? Но ведь нужно, наконец, быть слепым, чтоб не замечать, чтоб не сообразить, чтоб не рассчитать эту выгоду, когда она стоит в двух шагах перед Вами, смотрит на Вас, улыбается Вам, а сама говорит: "Это  я, твоя выгода!" Павел Александрович, помилуйте!..

Павел Александрович: Марья Александровна! Теперь я все понял! Я поступил грубо, низко и подло!

Марья Александровна: … и не расчетливо, главное: не расчетливо!..

Павел Александрович: Я осел, Марья Александровна! Теперь все погибло, потому что я до безумия люблю ее!

Марья Александровна: Может быть, и не все погибло.

Павел Александрович: О, если б это было возможно! Помогите! Научите! Спасите!

Марья Александровна: Друг мой! Вы это сделали от излишней горячки, от кипения страсти, стало быть, от любви же к ней! Вы были в отчаянии, Вы не помнили себя! Ведь должна же она понять все это...

Павел Александрович: Я до безумия люблю ее и всем готов для нее пожертвовать!

Марья Александровна: Послушайте, я оправдаю Вас перед нею...

Павел Александрович: Марья Александровна!

Марья Александровна: Да, я берусь за это! Я сведу Вас. Вы выскажете ей все, все, как я Вам сейчас говорила!

Павел Александрович: О боже! Как Вы добры, Марья Александровна!.. Но.. нельзя ли это сделать сейчас?

Марья Александровна: Оборони бог! О, как Вы неопытны, друг мой! Она такая  гордая! Она примет это за новую грубость, за нахальность! Завтра же я устрою все, а теперь - уйдите куда-нибудь, хоть к этому купцу...  Ппожалуй, приходите вечером; но я бы Вам не советовала!

Павел Александрович: Уйду, уйду! Боже мой! Вы меня воскрешаете! но еще один вопрос: ну, а если князь не так скоро умрет?

Марья Александровна: Ах, боже мой, как Вы наивны, mon cher Paul. Напротив, Вам надобно молить бога о его здоровье. Надобно всем сердцем желать долгих дней этому милому, этому доброму, этому рыцарски честному старичку! Я первая, со слезами, и день и ночь буду молиться за счастье моей дочери. Но, увы! Кажется, здоровье князя ненадежно! К тому же придется теперь посетить столицу, вывозить Зину в свет. Боюсь, ох боюсь, чтоб это окончательно не довершило его! Но будем молиться, cher Paul, а остальное - в руце божией!.. Вы уже идете! Благословляю Вас, mon ami! Надейтесь, терпите, мужайтесь, главное - мужайтесь! Я никогда не сомневалась в благородстве чувств Ваших...

                Мозгляков на цыпочках выходит из комнаты.


                Сцена 6

Марья Александровна и Зинаида Афанасьевна

Марья Александровна: Ну, проводила одного дурака! Остались другие...

Зинаида Афанасьевна: Маменька! Кончайте скорее, или я не вынесу! Все это до того грязно и подло, что я готова бежать из дому. Не томите же меня, не раздражайте меня! Меня тошнит, слышите ли: меня тошнит от всей этой грязи!

Марья Александровна: Зина! Что с тобою, мой ангел? Ты...  ты  подслушивала!

Зинаида Афанасьевна: Да, подслушивала. Не хотите ли Вы стыдить меня, как «этого дурака»? Послушайте, клянусь Вам, что если Вы еще будете меня так мучить и назначать мне разные низкие роли в этой низкой комедии, то я брошу все и покончу все разом. Довольно уже того, что я решилась на главную  низость!  Но...  я не знала себя! Я задохнусь от этого смрада!..

Уходит, хлопнув дверями.

Сцена 7

Марья Александровна одна, затем лакей

Марья Александровна: Спешить, спешить! В ней главная беда, главная опасность, и если все эти мерзавцы нас не оставят одних, раззвонят по городу, - что, уж верно, и сделано, - то все пропало!  Она не выдержит этой всей кутерьмы и откажется. Во что бы то ни стало и немедленно надо увезти князя в деревню! Слетаю cама сперва,  вытащу моего болвана и привезу сюда. Должен же он хоть на что-нибудь, наконец, пригодиться!  А там этот кретин выспится - и отправимся!

  Звонит. Входит лакей.

Марья Александровна: Что ж лошади?

Лакей: Давно готовы-с.

Марья Александровна: Ступай.

       Лакей уходит.

Марья Александровна: Скверно то, что Зина подслушивала! Я уговорила Мозглякова почти теми же словами, как и ее.  Она горда и, может быть, оскорбилась... Гм! Но главное, главное - успеть все обделать, покамест не пронюхали! Беда! Ну, если на грех моего дурака нету дома!..


Уходит.

Музыка.