чужой

В ее душе активно велись раскопки, причем без ее на то согласие… Безжизненные, злые и довольные мертвецы лезли наружу, выставляя на всеобщее обозрение покрытые струпьями тела и щербатые улыбки. Им было хорошо, они радовались и строили планы на ближайшее будущее, а ей хотелось взять пулемет и перестрелять их всех до единого. Дружно и организованно, они выстроились в колонну и двинулись к ней, раскрывая руки для приветственных объятий. Она болезненно и устало сжалась, передернулась, ощутив сотни тысяч холодных рук на своем теле, но выстояла.
Она сладко затянулась, заняла место в партере и приготовилась к известно-пошлой постановке, где каждое слово, жест и задумка автора, угаданы на перед. Однако, судьба преподнесла ей неожиданный сюрприз, от которого легче все равно не стало, но изрядно удивило… Банальность не накрыла ее с головой, как это частенько случалось, а, наоборот, ехидно улыбнулась из-за угла и, показав кукиш, скрылась за очередным поворотом, как бы предлагая поиграть в догонялки. И она, подгоняемая наведанными раньше инстинктами азарта, рванула вперед, ожидая оглушительного падения в бездну, пламенного возвышения или томительного застоя… Но и тут она не угадала, потому что игра запаслась новыми правилами, постулатами и тупиками. И за всю эту погоню ее не покидало ощущение неизбежного начала новой жизни (судьбы? кармы? сладострастного сна?).
Она спотыкалась, падала, ползла и снова бежала, стремясь разгадать финал. Но остроумный режиссер расставил декорации и снабдил актер словами так, что понять, осознать или, хотя бы, урвать кусочек смысла было невозможно. Каждый поворот, тупик или широкая магистраль вносили свои частички мозаики и ставили их на те места, который совершенно не подходили друг другу. Абстракция… Ее это забавляло, но не радовало. Она смирилась с тем, что прошлое давно усохло, зачахло и само собой  испепелилось, а жители, населяющий иллюзорные города, поселки и хутора – остались… Они остались и были для нее, с одной стороны, всем, а, с другой, никем, просто жалкими комочками органики… Хорошо ли с ними, плохо ли – она не разбирала, потому что не было однообразия, не было скуки до поры до времени…
«…А горе ждет из-за угла…». Только не ждет, а дождалось… Выскочило, накинулось и медленно, со вкусом и разборчивостью, принялось терзать зазевавшихся игроков в неизвестность… Красивая, но заученная постановка, «минувших дней», начала разваливаться на глазах… Съели одного, съели другого, а остальные в панике разбежались кто куда, лишь бы подальше от этих челюстей, разверзающихся, как жерло вулкана. Однако, в каждом из нас есть впавший в спячку герой… Их было не много, на стадо овец – один баран, на журавлиный клин – единственный провожатый, а на толпу коммунистов – жестко выделяющийся буржуазин-демократ. Да, не много… Однако, и вместе они быть не смогли, не сошлись взглядами на жизнь и желаниями действий… Разошлись по своим берлогам, по своим глупым, ждущим их группам, и пытались доказать, тем самым, что каждый из них лучше… Ну, они и были лучше, только каждый в своей стезе…
Бездумная, захватывающая погоня прекратилась на несколько мгновений и этого было достаточно, что бы она смогла отдышаться, выкурить цигарку и оглянуться назад… Оглянуться не ради ликования и возвышения собственных способностей, а ради горькой улыбки и затянувшегося, презрительного взгляда на догоняющих мертвецов, развевающихся на ходу в пепел…
Были… Каждый был… Но жить в семье, состоящей из одних уродов – не постижимая задача. Хотели они сойтись заново, попытаться собрать из кучи обрывков разорванное послание и достичь высот небывалых… Хотели, но «человек предполагает, а Бог располагает…», где два – там и три… Невозможно заставить ленивого человека встать и принести книгу так же, как невозможно из горстки пепла построить что-то новое и передовое, под кодовым названием – пепельный замок. Раскидали, забыли и убили друг друга. Вся их жизнь болталась на грани между сном и явью, но никто не решался сойти с зоны раздумий… И все рухнуло, настала глубокая и беспробудная ночь, без звезд и луны. Мрак и холод сковывали плутавших путников, отнимали у них надежду и заставляли бояться, сдаваться и покоряться тому, кто выше. Ненависть, призрение и ожидание удара из подтишка – доводили до непредсказуемых поступков, вели к усилению отвращения и развитию самых смелых планов и бунтов. Бунты сносили все то, что еще худо бедно могло называться миром. Ночь сменилась непонятной картиной – темень, зной и запах смерти. Гнилостный, наводящий ужас запах, вестник безысходности. И она была в эпицентре битвы, была кем-то, а иногда и с кем-то. И тоже уставала, разочаровывалась, но пыталась держаться на плаву, не хотела пропускать ни одного коронного выпада, захвата или передышки… Конца этому, затянувшемуся, безумию было не видно, потому что режиссер потерял конечные слова и акты…
Сидя в партере, она и ждала развязки, но получила совершенно новую композицию, погналась за ней и поняла, что все осталось старым, только прибавилось несколько новых людей, играющих вместе с ней. Глупые стада животных собирались воедино, злобно фырчали и рычали, наливались жаждой крови и свободы изнутри. Они подстраивались, врали и ластились, но в сердце их теплилось чувство жалости к тем, кто не с ними. Они не знали и не ощущали разницы между жалостью и сопереживанием… Они думали, что бывшие вожаки – бездарные, слабовольные люди, мелочные и, окруженно-погруженные, в свои проблемы. Они думали, что с ними такого никогда не будет, потому что они лучше, удачливее и бессмертнее… Они думали… Но правда колола глаза, рвалась на волю и с силой скидывала с их лица маски, постепенно открывая настоящие, обезображенные лица. Мстя, как им казалось другим, они мстили сами себе, не замечая этого…  Выкапывали яму, а потом, поворачиваясь к ней лицом, бросались вниз, ища выход…
Ей было противно и тошно, она понимала, что и сама была когда-то такой, а может частичка их до сих пор жила в ней, проявляя похвальное бессмертие. Она понимала, что стараясь стать чужой для них, она медленно становиться чужой для своих. Она боялась этого, переживала, но не могла потушить огонь, разгорающийся внутри. Все маски давно были сброшены под ноги, а карты раскрыты, но чувство отчаяния и незнания все равно летали рядом с ней, парили над ней и подгоняли ее. Отступать было поздно, потому что позади нее была Москва… Срываясь и мечась, она не могла поделиться этим с другими, потому что не могла найти подходящих слов. Другая, чужая, непонятая – она не хотела этих эпитетов, не хотела этих изменений, но битва в душе еще больше разгоралась от этих мыслей и нехотений. Словно добро и зло устроили испытание ее душе. Прийти к компромиссу они не собирались и сражались до последней капли крови противника. Ее перестало радовать все, хотелось постоянно выть на луну и  пить, пить, пить… «Выпьем с горя, где же кружка? Сердцу будет веселей…». Однако, веселее никому не становилось, вернее всем, кроме нее было весело… А борьба все шла и шла…
Шла… Долгая и странная борьба, где каждый пытался занять месть под солнцем. Призраки больше не вставали в ее душе, а если и пытались проявить жалкие попытки к шевелению, то тут же скрывались во тьме. Она нашла способ борьбы с ними. Огонь… Сожгла все, ничего и никого не жалея… Наверное, поэтому-то никого и не осталось, все сгорело, умерло, ушло… А другого выхода не было, потому что единственный и неповторимый принц – на самом деле был жалким и ничтожным шматком переработанных фекалий. Смешно, но она так долго и упорно его ждала, что даже разучилась жить без томительного ожидания… Приехал, вернулся и ударил в спину. Смачно, с хрустом и звоном ударил-то. Вставать и бороться дальше не было сил, но она не могла просто так лежать, не могла смотреть как он топчет ее ногами и пытается завладеть остатками души. Встала, переборола, вылепила заново, но вот смириться с тем, что не тот человечек с ней рядом – она не смогла. Больно ей было и не понятно, прошлое упорно лезло в душу, огонь с этим ничего поделать не мог… Сидя на окне, она часто смотрела в низ, на холодный асфальт, заляпанный кровью. Чужой, алой кровью… И ее кровь тоже могла обагрить его, потому что жить было не интересно, а скучно и однообразно. Ожидание не прошло, хоть принц и изменился. Часы, секунды, минуту – тянулись, как вечности. Отдельный, бесконечные вечности.