061

Но тревога почему-то не отпускала.
- Испытания порой помогают сделать выбор, - заметил Донахтир, оставляя без внимания незаконченность фразы.
- Это хорошо, когда выбор есть, - тут же подхватил Нафин. – Но будет ли он у старцев?
- А, почему нет?
Вот теперь Великий Иглон удивился так, как юноше и хотелось.
- Никто не собирается принуждать истинных наследников делать то, что они не хотят.
- Правда? – обрадовался Нафин. – Значит, если старцы не пожелают править, то и не будут?
- Конечно.
- Тогда, зачем им идти в этот Тоннель?
Донахтир рассмеялся.
- Нафин, Нафин, как же ты этого боишься! Не стоит. Я ведь сказал – старцам ничто не угрожает. Но в Тоннель они войдут обязательно и только потому, что сами этого захотят. Причем, все без исключения.
Нафин нахмурился. Опять какие-то тайны. Он вспомнил Старика и почувствовал себя обманутым.
- Полагаю, ты не скажешь, почему так в этом уверен?
- Нет, не скажу. Пока. Но уже завтра утром причина этого перестанет быть для тебя тайной.
У Нафина перехватило дыхание.
Завтра утром!!!
До сих пор о своем участии в Церемонии от начала до конца он думал, как о чем-то само собой разумеющемся. Но сейчас короткое замечание Донахтира вернуло его к действительности. Пришлось вспомнить, что сегодня вечером к Большой Чаше полетят только Иглоны, а для всех остальных путь туда будет открыт лишь завтра утром.
Стало обидно до слез!
- Значит, меня вы с собой не возьмете? – спросил он, совершенно не думая о том, как глупо звучит его вопрос.
Донахтир еле сдержался, чтобы не рассмеяться вновь. Он смотрел на юношу так, словно весь ход его мыслей был ему предельно ясен, и потому ответил, как ребенку, чьи желания взрослым давным-давно известны:
- Обязательно возьмем. В этой истории ты фигура наиглавнейшая. Все полагают, что седьмой брат появится именно сегодня, и, кому, как не тебе, при этом присутствовать? Иначе, зачем бы мы удерживали тебя здесь так долго, не давая отправиться на поиски сородичей?
От радости Нафин готов был запрыгать и броситься на шею Великому Иглону. Но, понимая, что делать такое нельзя, он весьма неумело изобразил сдержанное удовольствие и низко склонился.
- Извини, Правитель, что отнял у тебя столько времени. Скоро начнут слетаться жители Городов, и тебе, наверное, нужно их встречать. Но знай, с этой минуты более послушного участника Церемонии, чем я ты не найдешь. Говори, что нужно делать – я все сделаю и обещаю, что больше никаких вопросов задавать не стану.
Донахтир удовлетворенно наклонил голову.
- Делать пока ничего не нужно. Но будь готов, за тобой придут. И, как только угаснет последний солнечный луч, мы покинем Город.
Он слегка поклонился, направился к выходу, но вдруг остановился и, не поворачивая головы, как бы между прочим, спросил:
- Скажи, Нафин, а тот Гар, которого вы спасали, действительно ведет свой род только от Бескрылых?
- Не знаю, - пожал плечами юноша. – Вроде, да. Но лучше спросить об этом у Рагора – он о своем воспитаннике все знает.
- Я спрашивал, - отозвался Донахтир, - и узнал, что Гару был ведом язык Гнездовища. Это так?
- Не совсем. Скорее, язык кочевников, с которыми породнился Генульф. Они очень похожи.
Великий Иглон бросил быстрый взгляд через плечо и вдруг спросил тихо, но очень серьезно:
- Выходит, Бескрылые достойны любви, раз среди них смог родиться такой Гар? Или все-таки на земле он был инородцем, как и вы?
Такого вопроса Нафин не ожидал. Разве ответишь на него вот так, с ходу, и однозначно? Тут следует хорошенько подумать, припомнить все встречи и разговоры, разобраться, чего же все-таки было больше – добра или зла... Но ответ вдруг сам собой сорвался с его губ.
- Я полюбил земную девушку, Правитель. Жизнь готов за неё отдать... И она не считала меня инородцем.
Взгляд Донахтира потеплел.
- Хорошо. Это очень хорошо, - сказал он, широко улыбаясь.
Потом низко поклонился Нафину и вышел.

На закате Главнейший Город казался переполненным орелями. Из своего окна Нафин с удивлением и восторгом наблюдал за прибывающими стаями и думал, что ничего прекраснее и мощнее этого зрелища до сих пор не видел, хотя повидал, кажется, немало. С почтительным достоинством пролетали нескончаемые серебристые вереницы мимо дворца, склоняя головы перед Великим Иглоном, стоящим на балконе.
Старцы тоже прибыли. Сначала Углет, затем Фостин, и за ним, почти одновременно, Рагор с Нанном. Последним прилетел Одинг, но выглядел он сердитым и даже сделал вид, что не заметил Нафина, хотя юноша уже давно выскочил на внешнюю террасу, откуда приветливо махал рукой.
Табхаира тоже довелось увидеть, но лишь на одно короткое мгновение. Старец промелькнул словно тень за миг до того, как все двенадцать Иглонов во главе с Донахтиром прошли в Зал Совета.
Нафин хотел было спуститься за ними, но вспомнил слова Правителя о том, что его пригласят отдельно, и не пошел.
Солнце вот-вот должно было скрыться. С угасанием его последних лучей история детей Дормата неумолимо покатится к завершению, и Нафину стало грустно. До него только теперь с полной ясностью дошло, что связь со старцами сегодня оборвется. И, даже если потом они когда-нибудь встретятся, это будет всего лишь эпизод другой истории, а этой, увы, пришел конец. Нафин мог сколько угодно уговаривать себя, что впереди ждет встреча с матерью и Гирой, но горечь от предстоящего расставания не отпускала. Конец любой истории всегда печален. Пусть даже закончится все благоприятно, сам факт расставания уже плох. А ему придется проститься целых шесть раз!
Нафин вздохнул. Хуже этого может быть только ожидание, которым он сейчас томится.
Розовато-желтый диск солнца уже утратил свою ослепительность, словно взор неба подернулся сонной пеленой. Нежные краски заката сгустились на востоке, и ждать, судя по всему, оставалось совсем недолго. Но для того, кто стоит на перепутье своих желаний, не зная, торопить ли ему время или потянуть ожидание, каждая новая минута состоит из бесчисленных ударов сердца и потому кажется бесконечной.
Нафин так извелся, что буквально подскочил на месте, когда услышал за спиной торопливые шаги.
- Что, пора улетать? – испуганно спросил он подошедшего Ольфана.
- Еще нет, - поклонился тот, - но Правитель просил тебя в полной готовности спуститься к главному выходу из дворца.
- Хорошо, я уже готов.
Нафин забежал с террасы в покои и подхватил давно собранную котомку.
- Орелинское платье тебе очень к лицу, - заметил Ольфан. – Боюсь, что завтра на Церемонии сердца многих юных орелин наполнятся тоской и сожалением, что ты не сможешь остаться с нами.
Юноша покраснел и, чтобы скрыть смущение, глупо спросил:
- А зачем я понадобился у главного выхода?
Ольфан понимающе улыбнулся.
- До полного заката остались считанные минуты, а взлететь вы должны с последним лучом солнца.
Он сделал приглашающий жест и пошел вперед, поясняя по дороге:
- По нашим обычаям никаких особенных прощаний сегодня не будет. Мы не должны показывать Сверкающей Вершине самонадеянную уверенность в её благоволении к нам. Сначала Иглоны должны доказать, что орели этого благоволения достойны, и только потом начнутся настоящие празднества. Жаль, что ты не хочешь их увидеть.
Нафин нахмурился. Можно подумать, он улетает на обычную прогулку.
- Я не могу. Я должен торопиться.
- О, да, и все это прекрасно понимают. Но ищущий в одиночку находит меньше и ищет дольше, чем, скажем, сотня. Я уверен, многие орели захотят тебе помочь. И ради этого пойдут куда угодно, даже в Низовье.
- Вам в Низовье нельзя, - покачал головой Нафин. – Пока я был здесь, мне очень многие рассказывали о том, чем подобные попытки заканчивались. Не можете же вы, получив благоволение Сверкающей Вершины, сразу кинуться нарушать её главный запрет.
Ольфан промолчал, но, когда они уже шли по коридору, ведущему к главному выходу, слегка замедлил шаг и тихо произнес:
- Сверкающая Вершина карала за праздное любопытство, но за помощь в поиске тех, кого мы все несправедливо обидели, карать не станет. Подумай об этом, Нафин. Все-таки когда-то я был Иглоном и кое-что понимаю...
Нафин кивнул, но, идя к выходу, упрямо вскинул голову. Нет, это только его дело! На орелях нет вины, которую нужно заглаживать. Гнездовище исчезло потому что так было предсказано, а новая жизнь поселения со Сверкающей Вершиной никак не будет связана. «Так что, не искушай меня больше ни Ольфан, ни кто-либо другой, - подумал юноша. – Завтра утром я улечу».
С такими мыслями он и подошел к Иглонам.
Все уже были в сборе.
Донахтир, как и его братья, не отрываясь следили за угасанием солнечных лучей. Они лишь на мгновение отвлеклись, чтобы поприветствовать Нафина, но потом снова обратили взоры к западу.
Старцы стояли немного в стороне, задумчивые и, как показалось юноше, немного растерянные. Только Старик держался увереннее остальных, но и на его лице читалось плохо скрытое волнение. А самое главное, Нафин почувствовал, что за последние часы между старцами явно что-то произошло. Они будто слились, наконец, в единую семью, объединенную каким-то общим знанием, или какой-то тайной.
«Ну да, тайной! – мысленно воскликнул юноша. – Старик наверняка рассказал им то, что знал о Тоннеле. Может быть даже о том испытании, которое их там ждет. Потому все так напряжены и задумчивы. Готовятся! Но страха я в них не вижу, как не вижу и прежнего отчаяния. Может, действительно, все обернется к лучшему? И Донахтир обещал, что у старцев будет выбор... Жаль только, что обо мне они, похоже, совсем забыли…»
Нафин попытался встретиться взглядом с Одингом, но тщетно. Бывший конунг упорно смотрел себе под ноги, как будто не было на свете ничего увлекательнее, чем каменный пол в этом дворце. Да и остальные вели себя не лучше. Только Фостин еле заметно, без улыбки, кивнул, и все!
- Пора, - тихо произнес Донахтир.
Он первым вышел наружу и легко взлетел. Его братья пропустили сначала старцев, затем Нафина, а потом покинули дворец и сами.

Город как будто вымер.
Все несчетные стаи орелей, , которые еще днем в шуме и суете наполняли его до краев, вдруг бесследно растворились в гнездовинах своих сородичей. Словно гигантская губка втянула в многочисленные поры каждого ореля, и не осталось никого, способного проводить улетающих Иглонов хотя бы взглядом.
- Почему все так? – спросил Нафин Форфана, летящего рядом. – Я знаю, что праздники устраивать еще нельзя, но ведь не обязательно провожать с песнями и увеселениями. Можно было бы просто выйти, махнуть рукой...
- Это древний обряд, - ответил правитель Восточного Города. – По преданию один из Великих Иглонов, тот самый Сагдиф, при котором погиб первый орелинский Город, долго казнился, мучился сознанием вины и ругал себя за необдуманное желание слететь в Низовье, из-за которого разгневалась Сверкающая Вершина. Однажды вечером, едва угас последний луч солнца, он вдруг не выдержал и полетел к Большой Чаше, где пал на колени, принося нерушимую клятву никогда больше не отступать от правил, завещанных предками. Всю ночь возносил он покаяния, а наутро Сверкающая Вершина явила свое прощение. И, когда Сагдиф увидел чудо золочения, он тут же поспешил к орелям, чтобы все могли порадоваться восстановленному миру... С тех пор, каждый год, в один и тот же день правящий Иглон улетает подтвердить свою верность той давней клятве. А после того, как появились Шесть Городов, с ним вместе летят и их правители. Как когда-то Сагдиф, мы должны отправляться в путь безо всяких проводов, предоставленные сами себе, и наше сознание ничто не должно отвлекать или подстегивать...
Нафина это немного удивило, но очень скоро он и сам прочувствовал исключительную мудрость обряда.
Описав три круга над пустынным Городом, Иглоны взяли курс на Сверкающую Вершину, и юноша вдруг поймал себя на том, что не видит больше своих спутников, не отвлекается мыслями на всякие мелочи, а весь словно окутался этой тихой наступающей ночью, где мысли и чувствования стали единым целым.
Он летел так, как будто всю жизнь летал этим путем – почти машинально, полузакрыв глаза, отдаваясь только струям воздуха, на которые опирались крылья. Ничто не мешало заглянуть внутрь себя. Более того, Нафину стало совершенно необходимо это сделать. Именно это! И там, глубоко внутри, он увидел маленького несчастного мальчика, стоящего перед умершим отцом. Тогда, в тот страшный момент, не будучи в силах вместить в детское сознание невосполнимость потери, этот мальчик загнал в самые дальние тайники души весь пережитой ужас. А затем, упрямо продолжая дело отца, он будто бы снова и снова запирал непереносимую правду о том, что Тевальда больше нет и уже никогда не будет.
Но сейчас, во время этого тихого полета над безмолвными горами, все тайники раскрылись. Давний ужас вырвался наружу, скрутив Нафина, как острая боль. Он судорожно схватился за горло, жадно вдыхая воздух и вдруг удивительно ясно вспомнил отца! Так ясно, что сам поразился своей памяти. Улыбка, морщинки в уголках глаз, нос, немного раздвоенный на конце, с родинкой у основания, и брови, одна из которых изгибалась немного круче другой... «Отец, - прошептал юноша, чувствуя, как боль постепенно отпускает его, - почему я раньше никогда не вспоминал тебя так отчетливо? Почему только сейчас ты словно летишь рядом, живой и веселый, такой, каким я тебя, возможно и не видел никогда, а лишь представлял по рассказам матери? Что вообще со мной происходит? Я вдыхаю воздух, а кажется, что вместо него наполняюсь каким-то новым чувством! Оно сильнее любви к Гире, глубже, чем любовь к матери и огромнее того, что я чувствую к орелям и своим сородичам. Я тону в нем, но уже не хочу без него жить! Что же это, отец? Что такое скрывалось во мне, придавленное горем, а теперь вырвалось наружу? Не уходи, не оставляй меня без ответов!»
Нафин зажмурился, пытаясь удержать лицо Тевальда, но тот ободряюще подмигнул и медленно, словно сон, растворился в целом вихре образов, хороводом закружившихся перед мысленным взором юноши. А, когда глаза Нафина снова раскрылись, то первое, что они увидели, была Большая Чаша у подножия Сверкающей Вершины, шесть площадок под ней и, немного в стороне, два входа – один в Галерею Памяти, а другой в Тайный Тоннель.
- Следуй за мной, Нафин, - позвал Донахтир. – Не будем мешать Иглонам заниматься своим делом.
Он сразу же направился к площадке перед двумя входами, и юноша покорно последовал за ним. Новые ощущения не утихали, образ отца, хоть и снова неуловимый, стал вдруг еще роднее, чем прежде, и нетерпеливое желание поскорее найти жителей Гнездовища вернулось с новой силой.
Однако, краем глаза Нафин успел все же заметить, что братья Великого Иглона и старцы попарно приземляются на площадках под Чашей – каждая пара на свою, соответствующую Городу, которым они правили.
Донахтир последний раз взмахнул крыльями, резко их свернул и поманил Нафина к Тайному Тоннелю.
- Иди сюда и посмотри на это. Вот, что следовало бы назвать подлинным Великим Знанием.
Нафин подошел ближе, с удивлением разглядывая рисунки, выбитые на камнях.
- Что это?
- Память. Но не та, которая угасает вместе с сознанием, а та, которая существует независимо от того, помним мы или уже забыли.
Донахтир провел пальцами по волнистым бороздкам изображения, очень похожего на водопад, и заговорил задумчиво, словно обращаясь не к Нафину, а к самому себе.
- Странно, откуда в нас эта уверенность, что мы умнее и совершеннее тех, кто жил раньше? Они отцы наши, видевшие и знающие то, из чего пришли мы, а, что следует делать детям, как не прислушиваться к накопленному опыту своих отцов? Но мы почему-то ничего не слышим, и, чем дальше, тем больше забываем. Да, кое-что стало лучше. Мы усовершенствовали свое умение строить Города, превосходим предыдущие поколения по замысловатости одежд и способам изготовления всего, необходимого для жизни. Это нужно, конечно, но так ли уж важно? Не растерялись ли мы изнутри, совершенствуясь внешне? Может, следовало тратить развивающие силы на другое – на то, чтобы, не следуя безоговорочно древним традициям, услышать, наконец, голос предков, заключенный в них? Много ли мы знаем о том, как они чувствовали, когда жили? Что переживал тот древний орелин, который выбивал эти картины? Каким он был? Добрым? Злым? Безмерно о чем-то скорбящим или наоборот весельчаком и непоседой? Говорят, что орели древности могли воскресить облик давно умершего одним прикосновением к тому, что он создал. Но почему мы теперь этого не можем? Где та пропасть, минуя которую, мы потеряли главное? И почему твои и мои глаза видят сейчас картины, выбитые невесть когда мастером-орелем на камне, но не в силах рассмотреть его облик во времени? А, ведь кажется, сумей мы это, и Время перестанет быть бесконечным мостком через пропасть, который рушится за твоей спиной после каждого сделанного шага. Прошлое приблизится, будущее перестанет быть неведомым, и Великое Знание станет вести нас само, не прибегая к помощи осторожных рук Великого Иглона.
- Так открой его всем! Кто тебе мешает? – воскликнул Нафин, заражаясь настроением ореля. – Сейчас на Сверкающей Вершине все идет не так, как всегда, может быть, настало время и для этих перемен?
- Может быть, - улыбнулся Донахтир. – Но дать можно лишь то, чем истинно владеешь. А мне Великое Знание так и не открылось, потому что последним Правителем, получившим его, был Санихтар – отец Дормата.
Так вот в чем дело!
Услышав это, Нафин, наконец-то, все понял!
Ну, да! Старцы, получившие Знание и не желающие править, должны будут его кому-то передать. В этом-то и выбор – править, или передать. А кому и передавать, как не Донахтиру! И ради этого – именно этого, а не ради спасения Гара – пришли сюда сыновья Дормата! Ха-ха-ха! Глупенький Табхаир, он прекрасно разбирался во всем на земле, но тут дал сбой! И, вопреки его ожиданиям, смерть им сегодня уж точно не грозит.
Было, правда, обещано еще какое-то испытание. И, судя по лицам старцев, испытание не шуточное. Но, с другой стороны, а как они хотели? Просто так, за здорово живешь, войти в Тоннель, получить там немыслимые возможности и спокойно выйти? Увы, так к сожалению не бывает. Но, что бы там ни случилось, теперь Нафин был твердо уверен в том, что из Тоннеля старцы выйдут! А это мирило его со всем остальным. И даже непонятная роль седьмого брата стала вдруг совершенно очевидной. Как воспитанник амиссий, он подскажет несведущим земным старцам способ передачи Знания Донахтиру.
Нафин посмотрел на точеный профиль Великого Иглона, все еще рассматривающего рисунки, и подумал, что лучшего Правителя для орелей не сыскать. На его долю выпало худшее из времен – время перемен, и он справляется со всеми невзгодами без растерянности и очень достойно. Чего же еще желать народу со Сверкающей Вершины? Такому бы Великому Иглону, да править вечно…
Вечно?!
В голове Нафина словно свечка вспыхнуло воспоминание...
Он медленно развязал узел на своей котомке...
- Послушай, Донахтир, сейчас ты будешь занят, а на рассвете, как только старцы выйдут, я улечу. Боюсь, времени не останется, и хотелось бы прямо сейчас сделать тебе прощальный подарок.
 Донахтир удивленно обернулся.
- Это земная работа, - все увереннее говорил Нафин, вытаскивая тихо звякнувший Пояс. – Вещь очень древняя и не каждому впору, но тебе, я уверен, подойдет. Держи и делай с ней, что хочешь.
Великий Иглон принял реликвию, восхищенно рассматривая чеканные завитки и пряжки.
- Это носят на себе? – спросил он.
- Да, вот здесь, на талии…
Донахтир хотел было примерить Пояс, но вдруг побледнел и резко протянул подарок обратно.
- Что это? Откуда,.. на земной вещи?
Нафин испуганно взглянул на Пояс.
В самом центре красовалась круглая медная пластина, которую он никогда прежде особенно не разглядывал – опасался лишний раз брать Пояс в руки. По пластине тонкой бороздой закручивалась спираль, а по её виткам разместились фигурки, точно такие, какие юноша видел на кольцах старого нохра.
- Подобное изображение есть на стене внутри Тайного Тоннеля, - прошептал Донахтир, встревожено глядя Нафину в глаза. – Если оно, безо всяких изменений, существует и на земной вещи, то это немыслимая древность! Не каждый имеет право владеть подобным. Ты уверен, что можешь отдать её мне?
- Уверен, - твердо сказал Нафин. – Мне вручили этот Пояс со словами, что я сам определю, кому и когда его подарить. Вот я и определил. Вряд ли мне встретится кто-то более достойный.
- Спасибо, - проникновенно сказал Донахтир, снова благоговейно принимая Пояс. – Ты оказал мне великую честь, Нафин... Я должен это надеть прямо сейчас?
- Как хочешь, - пожал плечами юноша. – Вещь твоя – делай, что хочешь. Но, мне кажется, лучше надеть. К Церемонии он подойдет, как нельзя, лучше.
- Пожалуй, ты прав, - склонил голову орель.
Он без помощи Нафина застегнул незнакомые пряжки и сам поразился, как легко это вышло.
- А теперь пожми мне руку, - сказал юноша. – Только жми, как можно крепче.
Донахтир немного удивился.
- Это какой-то земной обряд?
- Да. Без него подарок не считается подаренным до конца.
Великий Иглон старательно сдавил протянутую ладонь, и Нафин весело рассмеялся.
- Живи вечно, Правитель! – воскликнул он, кланяясь чуть ли не до земли.
- И ты живи вечно, - поклонился в ответ Донахтир. – Этот земной обряд немного странный, но мне понравился.
- Это еще что! Ты прилетай как-нибудь со своим народом в Низовье, еще не то увидишь, - беспечно махнул рукой Нафин, чувствуя небывалую легкость на душе – ведь разъяснилась, наконец, и причина его задержки здесь.
Но лицо Великого Иглона опять сделалось серьезным.
- Я, конечно, стал лучше относиться к Бескрылым после вашего прихода, но, боюсь, моего века не хватит, чтобы решить, нужно ли Орелям к ним спускаться.
- Хватит, - тоже делаясь серьезным заверил Нафин. – И, когда это случится, очень тебя прошу, пожалуйста, узнай меня, если не в моих детях, то хотя бы во внуках.
Брови Донахтира удивленно изогнулись, но задать вопроса он не успел. Громко хлопая крыльями, к ним подлетели старцы и безмолвно опустились рядом.
- Вы все закончили, - спросил Великий Иглон.
Старцы кивнули и тут же все, как один, уставились на Пояс на его талии.
- Нафин оказал мне честь, одарив этой древней вещью, - с достоинством  выпрямился Донахтир. – Это его прощальный подарок.
Старцы так же дружно перевели взгляды на юношу.
- Да, - кивнул тот. – И Великий Иглон, как полагается, пожал мне руку... Очень сильно пожал, - добавил он с нажимом.
- Какая же ты умница, Нафин! – вырвалось у Рагора.
- Лучше нельзя было поступить, - улыбнулся Углет.
- Пожалуй, ты прав, - обронил Табхаир, неизвестно к кому обращаясь.
А Одинг шагнул вперед и сгреб Нафина в объятия.
- Молодец! Я в тебе никогда не сомневался...
- Итак, готовы ли вы? – спросил Донахтир, когда бывший конунг разомкнул объятья и, хлопнув юношу по плечу, снова отступил к братьям.
- Готовы, - ответил за всех Старик. – Но можем ли мы входить в тоннель без нашего седьмого брата?
Все переглянулись, не зная, как поступить.
И тут, словно из облака густого тумана, выступил вперед беловолосый величественный старец с широко раскинутыми в приветствии руками.
- Братья мои, - выдохнул он, - наконец-то мы встретились.

Молчание, воцарившееся после этого на площадке перед входом в Тайный Тоннель, смутило бы, наверное, кого угодно, но только не появившегося старца. Казалось, он и не ждал, что кто-то бросится в его объятья, и продолжал, ласково улыбаясь, переводить взгляд с одного лица на другое. Вот только раскинутые руки, за ненадобностью, опустил.
- Вы слишком долго ждали меня, но воспринять, как брата, пока не можете. Этого и следовало ожидать. Я действительно жил обособленно, и никакой истории, вроде тех, что были у вас, у меня нет. Но нет и причин сожалеть о своей судьбе. Посвящая годы познанию тайн Жизни, я получил в дар великое счастье всегда быть подле вас. Мысленно, в сновидениях, в дуновениях легкого ветерка, я всегда находился рядом, постигая ваши мысли, переживания, обиды и радости. Кто-то из вас откликался на мой зов, кто-то пугался, но присутствие тайны почувствовали все. И именно это заставило собраться здесь даже тех, кто был вроде бы доволен своей прежней жизнью.
Теперь время тайн закончилось.
Моё имя Аогнай, что на языке амиссий означает «последний». Носить такое имя для Знающего большая честь. Но «последний» я только для этой печальной истории. Сейчас, все вместе, мы сделаем шаг к её финалу. Однако, прежде чем войти туда, - старец указал рукой на жерло Тоннеля, - я бы все-таки хотел, братья, всех вас обнять. Пусть Аогнай кажется вам немного чужим, для него все вы уже давно стали родными.
С этими словами старик вновь раскинул руки и первым заключил в объятия Углета.
- Помнишь Лиса? – шепнул он. – Того Лиса, что был твоим единственным другом в юности? Его дух до сих пор оберегает леса Битры, а останки покоятся в той норе, где ты прятался мальчиком. И по сей день ни один охотник не может похвастать, что подстрелил кого-то в том лесу.
Изумленный Углет недоверчиво взглянул в лицо Аогная, но уже через минуту глаза бывшего узника Битры засветились радостью.
- Спасибо, - благодарно произнес он и, в свою очередь, крепко обнял брата...
- У Гара все хорошо, - переходя к Рагору, сказал Аогнай. – Сейчас они с Ярами в Анхкоре, где ждут рождения первенца. Их хорошо охраняют, и несколько лет безмятежного счастья у них еще есть.
- А потом? – отчаянно прошептал Рагор, обнимая брата. – Что будет потом?!
- Свое «потом» они решат сами...
Аогнай повернулся к Нанну.
- Твои песни недолго будут петь в Уиссе, брат. Скорая война заставит людей позабыть о многом. Но созвучия, рожденные твоей душой, навсегда растворятся в лунном свете. И, что бы ни происходило потом на земле, на ней всегда найдутся Живущие, которые их услышат и воспримут, как рожденные собственными чувствами.
Глаза Нанна увлажнились.
- Хорошо, - прошептал он, - очень хорошо... Но ты сказал о войне. Мне горько думать, что мои близкие от неё пострадают. Что их ждет?
- Обычная человеческая жизнь, - ответил Аогнай.
- А мои радорги? – не выдержал Одинг. – Неужели это они развяжут войну?
- Да, - после короткого колебания сказал седьмой брат. – Твой Видар слишком воин, чтобы вести размеренную жизнь. Но он честен перед своим народом и потому скоро сложит голову в бою.
- Что?!!! – воскликнул Одинг, не веря собственным ушам. – Быть того не может! Я тоже был честен перед своим народом,  и тоже за чужие спины не прятался, однако, прожил сто лет!
- Но тебя защищало звание бога, - заметил Аогнай. – Суеверных людей оно ослабляло, делая менее меткими и нерешительными. У Видара такого звания нет. Да и судьба у него иная. Тебе следовало жить, чтобы придти сюда, а для Видара Сверкающей Вершиной уже давно стал Асгард. Он верит в воскресший на небесах город, и я знаю наверняка, что в последний миг перед тем, как навсегда закрыть глаза, твой Видар будет очень счастлив.
Одинг с надеждой взглянул брату в лицо.
- Правда? Ты действительно это знаешь, или просто утешаешь меня так?
- Я никогда не говорю того, чего не знаю, - ответил Аогнай. – И никогда не лгу. Как я сказал, так и будет.
- Что ж, - вздохнул Одинг, - коли так, то ничего другого я своему мальчику и не пожелаю. Он всегда мечтал умереть в бою…
Но Аогнай печально покачал головой.
- У вас, радоргов, всегда была одна беда – вы слишком заботились о том, как умрете, не замечая, порой, жизни вокруг себя. Но смерть всего лишь ворота, за которыми нужно будет что-то предъявить. Одной красивой гибели недостаточно... Впрочем, не беспокойся, Видара это не касается...
Аогнай обнял Одинга и шагнул было к Табхаиру, но старец, неожиданно для всех, вдруг попятился. В его глазах никто и никогда не видел столько мольбы, надежды, и страха, что об этих надеждах могут догадаться.
С минуту братья смотрели друг другу в глаза, а потом Аогнай кивнул, то ли понимающе, то ли ободряюще, и все-таки заключил Табхаира в объятия.
- Не бойся, - прошептал он бывшему богу на ухо. – Главное, ничего не бойся и не сомневайся, ладно?
И Табхаир – надменный, язвительный Табхаир – послушно кивнул, точно нашкодивший ребенок, с которого только что взяли обещание не шалить больше.
Оставался один Фостин.
С ним Аогнай обнялся молча, как будто они еще раньше успели обо всем переговорить. И Нафин решил, что вот сейчас и настанет тот момент, когда старцы, наконец, войдут в Тоннель. Он даже раскрыл рот, чтобы произнести давно заготовленные слова ободрения. Но тут случилось непредвиденное. Аогнай подозвал Донахтира, деликатно отошедшего в сторону и, как старого знакомого, не столько спросил, сколько поставил в известность:
- Мальчик пойдет с нами. Он заслужил это право.
На миг глаза Донахтира вспыхнули, но он тут же почтительно склонил голову. Видимо, седьмй брат имел особые полномочия и мог распоряжаться даже ходом древней Церемонии.
- Вот это дело! – радостно воскликнул Одинг, подскакивая к остолбеневшему Нафину и хватая его под руку. – Вот это правильно! А то я, честное слово, уже и не знал какие найти слова, чтобы уговорить Правителя позволить ему пойти с нами до конца!
Табхаир укоризненно взглянул на брата, и тот, словно оправдываясь, быстро прибавил:
- А утром он улетит! Обязательно улетит.
Донахтир еле сдержал улыбку, но остальные братья все же рассмеялись.
- Смейтесь, смейтесь, - проворчал Одинг так, чтобы слышал его один Нафин. – Главное, ты идешь с нами, и мне от этого немного легче.
Тут Аогнай поклонился Донахтиру и первым шагнул под темные своды Тайного Тоннеля. Следом за ним потянулись старцы, склоняясь перед Великим Иглоном, который в знак почтения опустился на одно колено.
Нафин шел последним. У входа он немного задержался, испытывая неловкость перед Правителем.
- Иди, иди за ними, - поднял голову Донахтир. – А я подожду вас здесь, как и положено.
- Мне немного страшно, - признался юноша.
- Не бойся. Аогнай знает, что делает. Раз он зовет тебя в свидетели их испытания, значит, и в твоей истории точка еще не поставлена.
Нафин шагнул в Тоннель и, заглушая страх, нарочито бодро затопал вдогонку за старцами.
- Не шуми так, - обернулся на его шаги Старик. – Лучше смотри внимательней по сторонам и проникайся величием места, в которое попал. Здесь истоки орелинской мудрости и память об истории зарождения всех Живущих.
- Это тебе Донахтир рассказал? - не оборачиваясь, тихо спросил Аогнай.
- Да. В тот день, когда прилетал в Гнездовище последний раз. Он ВСЁ мне рассказал, но сейчас кажется, что я все еще ничего не знаю. Мне как-то не по себе... Может, не стоило…
Аогнай покосился на остальных братьев.
- А из вас кто-нибудь испытал сомнения, когда узнал, что нас здесь ждет?
Старцы не ответили, но Нафину, у которого вдруг разом обострились и слух, и зрение, и какая-то неведомая доселе чувствительность, показалось, что свои вопросы седьмой брат задает не столько ради ответов, сколько из-за того, что сам… волнуется.
«Что же это за испытание такое, раз даже Аогнаю не по себе?» - подумал юноша, чувствуя во всем теле противную трусоватую дрожь.
Старики шли молча, поэтому он решил рассмотреть рисунки на стенах и завертел головой, поворачивая её то вправо, то влево, а то и задирая к верху. Но древние картины были слишком масштабны для того, чтобы осматривать их вот так, на ходу, а старики, видимо, очень спешили к своему испытанию и шли быстро, не задерживаясь нигде ни на минуту.
Вдруг взгляд юноши уперся в глубокую нишу в стене. Она вплеталась в контур рисунка, и, если не озираться по сторонам, как это делал Нафин, то проем можно было не заметить. Однако, он заметил, и сам тот факт, что здесь вообще было какое-то углубление юношу очень удивил. Он помнил по многочисленным рассказам, что Тайный Тоннель всего лишь пробитая в скале ровная галерея, не слишком длинная и безо всяких ответвлений. Откуда же взялась эта ниша?
Любопытствуя, Нафин заглянул внутрь...
В следующую секунду его дикий крик огласил своды Тоннеля, перепугав старцев, которые опрометью бросились назад.
Из ниши, сверкая безумно горящими глазами, выползло существо, отдалено напоминающее ореля. Точнее, скелет ореля, обтянутый черной высохшей кожей, с поникшими облезлыми крыльями за спиной. Безобразно гримасничая, это существо жадно облизнулось и потянуло к подбежавшим старцам черную костлявую руку со скрюченными пальцами. Нафин ожидал, что старики тоже закричат и бросятся врассыпную, но они почему-то замерли, с минуту смотрели на существо с ужасом и жалостью, а потом кто-то, (кажется, Старик), тихо произнес:
- Здравствуй, отец.


У Нафина перехватило дыхание.
Что за отец?!!! Откуда? Чей?
Он с отвращением посмотрел на существо, затрясшееся в беззвучном смехе, и содрогнулся. Неужели это Дормат? Да нет, невозможно! Дормат умер в Абхии еще при Суламе, от голода и тоски... Но Старик сказал: «здравствуй, отец», и остальные ничуть не удивились. Что же это получается? Выходит, Дормат не умер, а вернулся на Сверкающую Вершину. Для чего же тогда он столько лет прятался?
- Дети мои, - прошептало беззубым ртом существо. – Бедные мои дети. Вы все-таки пришли, и я смогу вымолить у вас прощение? Вы ведь выслушаете меня, правда?
- Мы затем и пришли, - скрывая волнение сказал Табхаир.
Существо снова затряслось, но теперь Нафин с удивлением увидел бегущие из его глаз слезы.
- Табхаир, мальчик мой, - зашептало это странное чудовище, - изо всех сыновей ты, как никто, похож на меня. Не теперешнего, нет! А того, каким я был в ту пору, когда правил и звался Великим Иглоном Хеоморном...
Нафин едва не вскрикнул и, отступив подальше, схватился за голову.
Хеоморн – отец стариков!!! Но, кто же тогда Дормат? И, что все это вообще означает?
- Мальчик напуган, - заметило существо, от которого не укрылось движение Нафина. – Он что, ничего не знает?
- Нет, ему не сказали, - подал голос Аогнай.
Существо покачало головой.
- Ох, Фостин, Фостин, узнаю тебя... Сразу видно, что воспитанием твоим занимался Генульф. Та же скрытность, нерешительность, и так же во вред себе.
- Другого отца у меня не было, - тихо сказал Старик.
Тот, кого прежде звали Хеоморн, вспыхнул, но тут же безвольно поник головой.
- Верно, верно, не мне тебя корить, - пронесся по Тоннелю покаянный шепот. – И наказание, которое я с благодарностью принял, не искупит ни крупицы тех бед, которые принесла моя самонадеянность...
Существо проковыляло к Углету и скрюченными пальцами коснулось его лица.
- Прости меня, мальчик мой. Всем бы поучиться у тебя доброте и милосердию. Но сегодня ты милосердным быть не должен. Моя темница ничто по сравнению с той ямой... И всех вас прошу – не жалейте меня. Да, я не желал зла, но зато совершал непростительные ошибки, которые привели нас к этому дню. Сейчас вы узнаете всю ту давнюю историю. И, рассказывая её, я, конечно же, попытаюсь хоть как-то оправдаться... Это неизбежно. Каждому живому существу хочется найти себе оправдания даже в самых неприглядных делах. Но вы не просто слушатели – вы пришли решить мою участь, и потому должны помнить: жалость ничего не искупит и никого не спасет...


Продолжение:http://proza.ru/2010/02/09/1596