060

Утром Нафин должен был улетать. По сравнению с предыдущим перелетом, от Северного Города до Восточного было просто рукой подать, но Бьенхольн все же выделил нескольких провожающих.
- Рад был познакомиться, - сказал он на прощание. – Через день увидимся, и я очень надеюсь, что события, которые произойдут, поставят, наконец, точку во всех запутанных отношениях.
- Я тоже на это надеюсь, - искренне поддержал Иглона Нафин.
Потом он подошел к старцу, более всего опасаясь, что тот задумает на прощание сделать какой-нибудь не слишком хорошо завуалированный намек на их соглашение. Но Одинг повел себя безукоризненно. Величаво, как и подобает будущему правителю, поклонился, пожелал всех благ Донахтиру и Углету, и только когда обнимал Нафина на прощание, хитро подмигнул и попросил непременно щелкнуть по носу Табхаира, если окажется, что он опять зазнался сверх меры.
- Скучаю я по его капризам и ворчанию, - признался старец, нащупывая под рукавом свой платок. – Скажи, что, если он опять затеется меня воспитывать, я, пожалуй, стерплю.
- Скажу, - пообещал Нафин.
А потом, убедившись, что никто их не слышит, быстро шепнул:
- А ты не вздумай снова разрыдаться. Я такого плаксу с собой не возьму!
Одинг горячо закивал, но когда юноша уже не мог его видеть, вытащил-таки платок и уткнулся в него носом. Ольты, стоявшие неподалеку, напряглись, но Бьенхольн покачал головой, давая понять, что их помощь не понадобится.
Он взял Одинга под локоть и тихо спросил:
- Могу я прямо сейчас поговорить с тобой об очень важных вещах?
- Конечно, конечно, - быстро утирая лицо ответил Одинг. – Это я долго смотрел в небо, вот глаза и заслезились...
- Хорошо. Тогда, может быть, пройдем в мои покои? Там тебе ничто не помешает объяснить, почему истинный наследник хочет сбежать от своего народа, а мне – рассказать, почему он этого делать не должен...
… Нафин, тем временем, летел, опасливо поглядывая на небо. В последние дни погода то и дело менялась, поэтому никто из летящих особенно не удивился, когда, веселенькое в момент отлета небо, затянулось низкими тучами. Они только ускорили полет, надеясь достичь Города до того, как разразится гроза. Но ливень, упавший, словно занавес, перепутал все планы. Хорошо хоть места эти были знакомы северянам, как свои пять пальцев, и укрытие долго искать не пришлось. Однако, сидя в просторной пещере и обтряхивая намокшие крылья, Нафин с тоской смотрел в беспросветно-темное небо, понимая, что на общение с Углетом и Табхаиром у него останется всего один день.
- Здесь так всегда перед Днем Золочения, - сказал старший орель, тоже выглядывая наружу. – Природа словно омывает склоны накануне праздника. Но завтра обязательно будет солнце, чтобы все это просушить. И в день Церемонии, сколько себя помню, тоже никогда пасмурно не бывает.
- Расскажи мне про Церемонию, - попросил Нафин. – Как она обычно проходит?
Орель с готовностью опустился на пол и мечтательно прикрыл глаза.
- О, это великий праздник! И длится он не один день. Сначала, накануне Дня Золочения Воды, все орели собираются в Главнейшем Городе. Веселий пока не устраивают, потому что нельзя. Сверкающая Вершина должна сначала подтвердить свою благосклонность к нашему народу. Ради этого Иглоны, как только угаснет последний луч солнца, улетают к Большой Чаше. Следовать за ними никто не должен. И, что там происходит, знают лишь сами правители. Но скорей всего в эту ночь Сверкающая Вершина постигает их мысли, чаяния и неизменную преданность орелинским законам.
Это решающая ночь! Спят только маленькие дети, а остальные ждут. И, с первыми лучами зари, во главе со старейшиной летописцев, все орели тоже отправляются к Большой Чаше.
Иглоны встречают их, каждый на своей площадке, возле специального желоба, который они устанавливают за ночь.
Ты наверное слышал от кого-нибудь, что по краям Чаши есть шесть углублений. Такие выемки, через которые Серебряная Вода стекает вниз. В обычные дни она стекает, свободно разливаясь по склону, густея и постепенно застывая. Но в День Золочения, когда каждый Город заинтересован в том, чтобы наполнить как можно больше сосудов, к выемкам ставится специальный желоб, который направляет струю прямо в сосуд, не давая пропасть ни единой капле.
Ох, Нафин, ты еще увидишь, какое это чудесное зрелище, когда над Сверкающей Вершиной поднимается золотое солнце, и серебристые воды тоже начинают наливаться золотом! Я наблюдаю это много лет подряд, но всякий раз сердце замирает от восторга. Ведь награждая нас, раз в год Золотой Водой, Сверкающая Вершина являет свое благоволение. А это означает, что и все здешние вулканы будут по-прежнему терпимы к нашему присутствию.
- И, как долго длится золочение? – спросил Нафин.
- Недолго. Наши тени успевают сократиться лишь наполовину. Поэтому от расторопности корратов в основном и зависит, как много кувшинов успеет наполниться. Пить Золотую Воду нельзя, но украшения из неё получаются очень красивые...
- Так, я не понял, - перебил Нафин, - корраты стремятся набрать побольше Золотой Воды для того, чтобы их Город стал Главнейшим, или просто делают её запасы для дальнейшего пользования?
- Скорее, второе, - улыбнулся орель. – Какой Город станет Главнейшим, определяет только Сверкающая Вершина. В той выемке и поток гуще, да и течет она сильнее. А корраты…, да, они только собирают, но все равно, каждый раз надеятся, что именно в этот раз наберут больше остальных.
- Ну, хорошо, а сейчас все будет происходить так же? – спросил Нафин. – Ведь скорая Церемония обещает быть несколько необычной, верно?
Орель слегка смутился.
- Да… На днях Великий Иглон уже сделал оглашение… В этот раз порядок Церемонии изменят… Пришли подлинные наследники, и Донахтир рассудил, что нет более удобного случая, чтобы ввести их в Тайный Тоннель для получения Знания… Правда, обычно Знание получает кто-то один, выбранный отцом. Но, поскольку отца нет, наш Великий Иглон позволит войти всем… Наверное, так будет справедливее всего.
У Нафина тревожно заныло сердце. Он не слишком поверил страхам Тористина, но Тоннель этот почему-то, раз от раза стал казаться все более зловещим.
- И вы считаете это правильным? – не сдержал он вопроса.
- Взгляните, кажется, дождь слегка утих! – тут же воскликнул кто-то из орелей. – Может быть, попробуем полететь дальше? Не то до ночи тут просидим…
Все активно засуетились, хотя прекрасно видели, что стена ливня снаружи меньше ничуть не стала. И Нафин понял, какую ошибку допустил. Бестактно было спрашивать у орелей, что они думают о решении своего Правителя. Поэтому, когда все снова расселись по местам, огорченно цокая языками, он сделал вид, что забыл о своем вопросе. И, желая загладить неловкость, предложил рассказать спутникам кое-что про земные обычаи.
Лучшего он придумать не мог!
Охочие до рассказов о людской жизни, орели слушали его, позабыв обо всем на свете. И Нафин не раз поблагодарил про себя Книжника за то, что во время похода по пустыне он без устали развлекал старцев всякими рассказами, а его, Нафина, заставлял много читать...
Так они и просидели в пещере до самого вечера, пока ливень не сменился мелко моросящим дождичком, под которым вполне можно было двигаться дальше. Но к Восточному Городу все равно прибыли уже глубокой ночью.
Запоздавший отряд тут же окружили дежурные рофины и, разобравшись в чем дело, предложили проводить гостей до дворца.
- Может, не стоит нам пока туда лететь и всех будить? – шепнул Нафин своим провожатым. – Мы могли бы дождаться утра и под караульным навесом.
Но орели ни о чем таком слышать не захотели. Гость Города в караульне ночевать не может! А во дворце есть смена стражей, которая не спит и разместит прилетевших на ночлег, как подобает.
Пришлось Нафину согласиться.
Однако, уже стоя на ступенях дворца в ожидании рофина, который пошел звать стражей, он вдруг услышал сверху отчаянный шепот:
- Нафин! Нафин! Неужели, ты?! Вот радость-то! Поднимайся ко мне скорее!
Юноша задрал голову и увидел Углета, свесившегося с верхней террасы.
- Пусть мальчик поднимается ко мне, - зашептал старик появившимся стражам. – Вы занимайтесь остальными, а его я у себя пока размещу – тут места хватит.
Юноша простился с провожатыми и легко взлетел на террасу.
- Хорошо, что будить никого не пришлось, - сказал он, сердечно обнимая старца. – Представляешь, из Северного Города вылетели рано утром и полдня проторчали в пещере, укрываясь от дождя!
- Ничего, - радостно похлопал его по плечу Углет, - главное долетели, и впереди у нас есть еще целый день…
Оба немного помолчали, рассматривая друг друга.
Нафин отметил про себя, что вид у старика, хоть и бодрый, но не совсем здоровый. Под глазами сгустились тени, щеки снова ввалились, и только посветлевшая, наконец, кожа, да орелинские одежды отличали этого Углета от того, прежнего.
- Почему ты не спишь? – спросил юноша.
- Сам не знаю, - пожал плечами старец. – Днем обычно столько дел, что кажется, только закрою глаза так сразу и засну. Но приходит ночь, а вместе с ней и разные мысли. И, чем ближе Церемония, тем больше их становится… Но, не стоит об этом! Как видишь, иногда моя бессонница бывает очень кстати, и у нас есть возможность поговорить... Хотя... Ох, как же я невнимателен! Ты с дороги и наверняка хочешь отдохнуть.
- Еще успею, - улыбнулся Нафин. – В недавние добрые времена мы, помнится, и не замечали, удалось нам поспать или нет.
- Верно, - кивнул Углет. – Даже странно порой думать, как мы это все выносили. Но вспомнить приятно. Здесь по ночам это очень хорошо делать, и я уже со счета сбился, сколько раз заново переживал и побег от Кресса, и кораблекрушение, и стычку с Фрегундом, и... свое освобождение...
Старик смущенно отвернулся, пряча непрошенные слезы, а Нафин вздохнул. И здесь то же, что и везде. Неужели, даже Углет тоскует по прежней жизни, очутившись в сказочно прекрасном Городе, где наверняка не видит ничего, кроме заботы и почитания?!
- Ты что-нибудь рассказывал орелям о себе? - спросил юноша.
Старик быстро смахнул слезы с лица и обернулся с самым рассерженным видом.
- Знаешь, Нафин, я, конечно, очень уважаю Табхаира и люблю его, как брата, но иногда он бывает совершенно невыносим! Здесь все к нам так хорошо отнеслись, что я, в первый же день, дал себе клятву ни в коем случае не рассказывать про свои мытарства. Во-первых, не хотелось пугать орелей жестокостью, которую иногда проявляют люди, а во-вторых, не хотелось, чтобы меня жалели. Но Табхаир все испортил! Едва Донахтир, в присутствии дядей, брата, их семей и всех городских старейшин попросил нас рассказать о своих жизнях, как мой любезный братец выступил вперед и принялся долго и обстоятельно излагать всю мою жизнь! Да так, скажу тебе, образно, что я и сам, наверное, расплакался, если б не был так зол! Разумеется, после этого, самого Табхаира уже никто не расспрашивал – сказалось потрясение от моих бед, да еще и то, что говорил-то все время он один! Представляешь! В итоге меня все жалеют, а про его «божественное» правление никто до сих пор не знает!
Нафин, как ни старался, все же не смог удержаться и согнулся пополам от хохота.
- Ну, Табхаир! Ну, хорош! Верен себе во всем! Согласись, Углет,  в изворотливости ему равных нет!
- Смейся, смейся, - укоризненно покачал головой старик, - а мне до сих пор приходится выносить жалостливые взгляды. Думаешь, это приятно!
Нафин взял себя в руки, но улыбаться не перестал и ласково погладил старца по плечу.
- Да ладно, Углет, первый день, что ли, ты Табхаира знаешь! Не мог же он, в самом деле, рассказывать здесь о своей жизни в Абхии. Кто б его понял? Просидеть почти сто лет в святилище, изображая того, кем на самом деле не являлся – тут гордиться не чем, особенно перед орелями... Надеюсь, вы с ним не поссорились к ужасу местных жителей?
- Нет, не поссорились.
Углет тяжело вздохнул.
- Поначалу я, конечно, хотел на него обидеться, но потом... Какой-то он стал, на себя не похожий. Помнишь, ведь даже на Острове, в лохмотьях, Табхаир держался настоящим богом. А здесь от него словно одна оболочка осталась. Постарел, сгорбился, шаркает ногами, когда ходит, а в глазах непреходящее недоумение. Он охотно слушает все, что ему рассказывают, с готовностью летит осматривать то, что показывают, но сам при этом делается все растеряннее и молчаливее...
Нафин не верил своим ушам.
- Не может быть!!! Табхаир?! Да ведь он, кажется, в любом обществе и в любой ситуации чувствовал себя, как рыба в воде.
- Выходит, что не в любой. Мне кажется…, только не думай, что так и есть – это всего лишь моё предположение – но Табхаир впервые очутился в атмосфере всеобщей искренности и любви. Вся его защитная изворотливость и ловкость здесь не требуются. А выражать открыто все то, что за сто лет привык прятать, Табхаир не умеет. Вот и растерялся. Представь, каково ему, после всех валид, жрецов и прочих, таких, как Хама, оказаться среди орелей. Тут надо заново учиться жить, но прежнее-то тоже надо куда-то девать. Да и годы уже не те.
- Вот так, так, - огорченно пробормотал Нафин. – Вел я вас сюда, вел, думал, будете жить счастливо и покойно, а вышло, что, вместо этого, никто места себе не находит. Один от беспокойства, другой от ненужности, третий от тоски... Даже ты, Углет, счастливым не выглядишь!
Старик мягко улыбнулся.
- Не кори себя, Нафин. Может быть, во всех нас подлинные чувства скрыты так же глубоко, как в Табхаире, а на поверхности видна только муть, которую эти чувства вытеснили. Вот мне, например, никакими словами не передать той радости, что зародилась с первого дня пребывания здесь. В своей яме я даже отголоска такой жизни представить не мог, а теперь вот вижу её воочию, и грусть моя не от сожалений по оставленной жизни, а оттого, что слишком поздно пришла другая... Здесь мне все по сердцу, все близко и понятно. Как не возблагодарить Судьбу, да и тебя тоже, что довелось это увидеть. Но ты пойми и то, что половину этой радости составляет сравнение. Я же раньше думал, что весь мир жесток, как Битра, а бабушка, Сигюна и Скади всего лишь драгоценные исключения. Не знай я ТОЙ жизни, не оценил бы так эту. Но все мы разные, хоть и являемся братьями по крови, и потому по-разному восприняли это сравнение. Я с прежней жизнью срастись не смог, вот моя радость и удвоилась. А Табхаиру быть богом нравилось... Знаешь, когда мы с Нертом промышляли еду на Острове, он рассказал, что рыба, выросшая в мутном и грязном водоеме, привыкает к нему и в чистой воде может погибнуть. Вот так же и Табхаир. Только ему хуже, чем рыбе – та, по крайней мере, не понимает, что всю жизнь дышит грязью, а ему здесь это стало особенно ясно. И, наверное, ужасно понимать, что чистотой дышать разучился.
- Что же ему теперь делать? – спросил Нафин.
- Не знаю.
Углет со вздохом посмотрел на звезды.
Почти полная луна неприметно перетекала по темному небу, заставляя матово светиться солнечный диск на стеле посреди площади.
- Не знаю, - повторил старик, - иногда мне думается, что всем нам осталось только одно – уходить из жизни. Если верить старому нохру, мы к этому вполне готовы. У каждого сложился свой мир – полноценный и объемный, мы видели зло и добро, друзей и врагов, радость и отчаяние. Каждый о многом передумал, многое прочувствовал. Но главное – мы можем без самообмана подвести итог... Пора. Донахтир уверен, что наш седьмой брат появится прямо на Церемонии, и я тоже считаю, что так будет вернее всего. И пусть он окажется самой Смертью, но не той ужасной и пугающей, которая приходит на земле, а светлым Уходом, открывающим двери в новый мир. Такой конец я приму с радостью и облегчением, поскольку, как, наверное, и все остальные, не вижу никакого смысла в нашем правлении здесь.


Утро застало Нафина сладко спящим в покоях Углета.
Слова старца из ночного разговора ужасно напугали юношу. Ни о какой смерти для стариков он и думать не желал, поэтому поспешил свернуть разговор в другое, более приемлемое русло. И Углет охотно на это откликнулся. Расспросил, как дела у братьев, потом увлеченно стал рассказывать про восстановление Верхнего Города, про то, где и как собираются размещать новые гнездовины. И Нафин, убаюканный его спокойным хрипловатым говором, не заметил, как провалился в сон.
Он не проснулся, когда стражи, вызванные Углетом, перенесли его с террасы в спальные покои. Не проснулся на рассвете, когда прибежал Табхаир и долго отчитывал брата за то, что тот «совсем заболтал мальчика». Не проснулся и тогда, когда в покои заглянул Донахтир, желая поприветствовать гостя.
Нафин спал и блаженно улыбался во сне.
Ему виделся длиннющий, во всю улицу Гнездовища, стол, заставленный радоргскими кубками. Яркое солнце, отражаясь в них, рассыпалось золотистой пыльцой вокруг пирующих. Их было великое множество – крылатых и бескрылых, собравшихся на их с Гирой свадьбу.
Метафта держала на коленях Камелика и подкармливала его чем-то вкусненьким. Видар не сводил глаз с Сольвены и, кажется, совсем не страдал оттого, что прямо напротив не размыкали переплетенных рук Гар с Ярами. Рыжий Вигвин учил Табхаира петь залихватскую радоргскую песню, а Нанн недовольно морщился, потому что Табхаир, хоть и старался вовсю, но все равно фальшивил. Старуха Гра вела тихий разговор со Стариком; Кара, не отрываясь, слушал Книжника, и его уши словно растопырились еще больше, чтобы не пропустить ни единого слова из чудесных историй.
Рагор, как наседка, следил за шаловливыми малышами Гнездовища; Торлиф за что-то горячо благодарил Нанна; Бат-Кан с достоинством смаковал сок Кару; Су-Сума, блистая красотой, протягивала угощение Чару и Нерту; Цаг самозабвенно спал на груди у жены, а Одинг наглядно доказывал Ментебу достоинства радоргского клинка против абхаинского и призывал в свидетели Гиллинга.
Проснулся Нафин после того, как Табхаир, отчаявшись правильно пропеть песню, взял слово, чтобы поздравить жениха с невестой и сердито произнес:
- Не ожидал я от тебя такого, Нафин.
Юноше вдруг стало ужасно стыдно. Он почувствовал, как тает в ладони рука Гиры, заметался, застонал и… открыл глаза.
- Не ожидал я от тебя такого, - наяву повторил Табхаир, сидевший возле ложа. – Давным-давно белый день за окном. Болтун Углет уже, наверное, долетел до Верхнего Города, а ты все спишь и спишь! Спасибо Донахтиру – позволил мне посидеть тут, чтобы дождаться твоего пробуждения, если таковое вообще наступило бы, и хоть немного поговорить до вечера. Ты, что не помнишь – сегодня начнется Церемония передачи власти?
Нафин потряс головой и сел.
Благостные видения сна еще не до конца улетучились, наполняя сердце умиротворением. Но, едва он протер глаза и рассмотрел Табхаира, как очарование сна мгновенно растаяло.
Углет не преувеличивал, говоря, что старец стал не похож сам на себя. Скорее, он смягчил действительность. Перед Нафином сидела копия самого Углета, того, какой предстал перед ними в Битре после освобождения. Тусклые провалившиеся глаза, обвисшие щеки, впалый рот... Спина Табхаира согнулась так, что он снова стал похож на горбуна, только теперь крылатого. На холеных руках проступили коричневатые пятна и вздулись вены, а тщательно расчесанные длинные волосы, как будто бы поредели.
- Что с тобой, Табхаир?! – ужаснулся юноша. – Я глазам не верю – ты ли это?
- Я, я, - кивнул старец, у которого изменился даже голос. – И, поверь, твое позднее пробуждение прибавило к моей дряхлости лет десять, не меньше.
- Но почему? Что случилось? Неужели ты здесь так несчастлив?
Табхаир посмотрел за окно и, как и следовало ожидать, глаза его заслезились.
- Я в жизни не был так счастлив, Нафин, - проговорил он, сглотнув ком в горле. – Просто счастливым быть не умею. Но, если ты рассчитываешь, что я сейчас начну объяснять, что и почему со мной происходит, то лучше спи дальше. Я всю жизнь терпеть не мог сопливых разглагольствований о душевных муках, и на Сверкающей Вершине в этом отношении мало изменился. По счастью, местные Иглоны тоже не большие любители копаться в чужой душе, особенно, когда душа этого не желает. Лишних вопросов они не задают, так что, будь добр, и свои придержи при себе. И братьев, когда прилетят, предупреди о том же. Особенно Одинга – давнего любителя сунуть нос в мои дела... Как он там, кстати?
Нафин помолчал, раздумывая, затем вытянул руку и легонько щелкнул Табхаира по носу.
- Это еще, что такое?! – взвился старец.
- Это от Одинга, - невозмутимо ответил юноша. – Он очень просил сделать так, если я увижу, что ты зазнался сверх меры. Я увидел и сделал.
Табхаир хмуро потер нос, а потом вдруг расхохотался, да так непривычно весело, что у Нафина немного отлегло от сердца.
- Ну, Одинг! Ну, радорг старый! Даже тут без толчков и щелчков жить не может! Небось, думал сделать гадость, а мне, знаешь ли, приятно.
Старец уселся рядом с юношей и закинул ногу на ногу.
- Как он там? Хоть немного скучает?
- По тебе – да. Говорит, что жить не может без насмешек над собой...
- И это правильно, - назидательно поднял палец Табхаир. – Слишком долго жил в почете, надо же как-то уравновесить.
Нафин подавил усмешку и продолжал:
- По походам нашим скучает. И по Радоргии своей, конечно.
Старец заглянул юноше в лицо.
- Он бежать не собирается?
- Ещё как собирается, - улыбнулся Нафин, радуясь, что от прежнего Табхаира все-таки хоть что-то сохранилось. – И я пообещал взять его с собой, как только он официально откажется от власти.
С лица Табхаира мгновенно слетела вся веселость. Он нервно встал, подошел к окну, и юноша заметил, что руки старца, сложенные за спиной, мелко подрагивают.
- Что такое? – удивился Нафин. – Почему Одинг не может этого сделать? Орели, кажется, никого ни к чему не принуждают.
- Никуда он не полетит, - процедил сквозь зубы Табхаир. – И ты, Нафин, никому больше таких опрометчивых обещаний не давай.
- Я-то тут при чем? – обиделся юноша. – Свое решение вернуться на землю Одинг принял самостоятельно. Что же до обещаний, то кому не надо я их не давал, а Одингу пришлось! Видел бы ты, во что он превратился – плачет без конца да так, что приходится ольтов вызывать. Не мог же я его не утешить!
- Его не утешать надо, а вразумлять! – рассердился Табхаир. – Наше место здесь, хочет он того, или нет! И, если Бьенхольн этого ему еще не объяснил, то я объясню сам, сегодня вечером!
- А, что он должен объяснить? – насторожился Нафин. – Это касается Тайного Тоннеля, да? Тебе Донахтир что-то рассказал?
- Кое-что, конечно, рассказывал. Но, живя здесь, многое начинаешь понимать и сам. Надо только не капризничать, не тянуться мыслями к тому, чего не вернуть, а думать, наблюдать и делать выводы.
- И, какие же выводы ты сделал?
- Я о них уже сказал – наше место здесь. Но только не в качестве правителей. Мы были нужны, чтобы замкнуть круг, снять проклятие. И, сдается мне, Великий Иглон это тоже понимает. Он отдает дань приличию, уверяя, что в Тайном Тоннеле мы получим власть и Великое Знание, а на самом деле знает – единственное, что мы получим, будет правда о том, почему наши судьбы когда-то так круто изменились.
- Но седьмой брат! – воскликнул Нафин. – Вдруг он придет и сообщит что-то такое, что опять все изменит?
Табхаир грустно покачал головой.
- Нет, мой мальчик, ничего уже не изменить. Я вообще не понимаю, почему орели, такие разумные и добросердечные, обманывают нас ненужным преклонением, как перед будущими правителями. Следованием древнему обычаю можно, конечно, кое-что объяснить, но смысл? В чем смысл всего этого? Неужели в наивном желании хоть как-то нас утешить в наших потерях? Но потери уже состоялись, жизни прожиты, и в этом уже тоже ничего не изменить... Кстати, знаешь, почему всем нам так здесь плохо, при том, что ничего лучше, чем жизнь на Сверкающей Вершине, мы не видели? Потому что, говоря о тоске по прошлому, мы на самом деле боимся будущего. Каждый в глубине души понимает – никакого выбора в Тайном Тоннеле нам не предложат, только готовое решение. И, я думаю, решение это будет одно.
- Какое же?
- Умереть.
Табхаир сжал задрожавшие руки и отвел глаза от лица Нафина. Слишком явно на нем читалось то, что юноша и сам об этом размышлял.
- Свое предназначение мы выполнили, - ровным голосом продолжал старец. – Рагор вырастил Гара, Фостин присматривал за тобой... У них, наверное, были самые благодарные миссии. А я, Одинг, Углет и Нанн нужны были лишь для того, чтобы привлечь тебя на землю и помочь спасти Гара. Вот и все! И, поверь, осознавая это, я долго сам себе сопротивлялся. Всегда хочется думать, что ты уникален и значим. Но очевидное пришлось признать. И, видимо в награду за эту вспомогательную роль, Судьба дарует нам уход через Тайный Тоннель Великих Иглонов, без болезней и мук... Но все-таки хуже всего нашему седьмому брату. Ему, видимо, предначертано уговорить нас сделать это, потому что живые мы только все перепутаем на Сверкающей Вершине, где верность древним обычаям способна персилить даже доводы разума...
- Ерунда! – воскликнул Нафин. – Поверить не могу, что ты, всегда такой рассудительный и мудрый, говоришь это! Пусть даже ваше предначертание выполнено, почему надо обязательно уходить из жизни, а не продолжать её тихо и счастливо среди орелей? Не бойся, насильно они вас править не заставят.
- Счастливо? - усмехнулся старец. – Нафин, признайся честно, неужели ты можешь представить меня приживалкой в этом дворце?
- Не могу. Но, кто мешает тебе жить самостоятельно? Отселись и займись каким-нибудь делом.
- Каким?! Я всю жизнь управлял людскими пороками, но здесь нет ни людей, ни пороков. Чем же прикажешь мне заниматься? Нет, Нафин, даже не беря в расчет нас с Одингом, привыкших к власти и почитанию, никто и из остальных братьев не обретет здесь покоя и счастья. От прежней жизни никуда не денешься, а превращаться в ненужных дряхлых стариков, без конца повторяющих: «А вот помнится раньше…», мы вряд ли захотим. Фостин душой навсегда останется в Гнездовище, Нанн на своем берегу, Рагор возле совершенного, непревзойденного Гара, и даже Углет, как ни чудовищно это звучит, никуда не денется от памяти о чвоей яме и образов трех единственных любивших его женщин. Тебе это, возможно, покажется слабостью, но ты просто молод и полон сил. Твое прошлое еще не сложилось - оно лишь заготовка к настоящему, которым ты живешь. А для нас даже будущее стало уже прошлым. Мы ушли за тобой, как за Смертью, которая приходит и вырывает из привычного круга. Для новой жизни нужна новая молодость и новые силы. А самое главное, нужны желания. Но нам-то теперь чего желать? Возвращения к прежней жизни? Но стоит вернуться, как сразу станет ясно, что река Жизни давно унесла воды, помнившие нас. И Одинг, если сбежит, не избегнет такой же участи. Последняя надежда угаснет, а с нею угаснет и желание жить. Только уход уже не будет таким благостным, как здесь... Скажи честно, мальчик, ты хочешь такого финала для нас?
Нафин опустил голову. Табхаир говорил, как всегда, рассудительно и здраво, но сердце юноши эту рассудительность принимать отказывалось.
- Все равно я тебе не верю, - набычившись проговорил он. – Никто, кроме тебя и Углета, о смерти даже не помышляет! Да и Углет, скорей всего, просто попал под твое влияние. Остальные же потихоньку привыкают, строят планы... В них полно жизни, не то, что в тебе! И, знаешь что, пожалуй я действительно поговорю с Великим Иглоном, как меня и просили! Раньше сомневался, думал, не имею права вмешиваться, но ты своими разговорами меня прямо-таки вдохновил! И я пойду к Донахтиру, и честно скажу: старцы, мол, править не собираются, поэтому в Тайном Тоннеле им делать нечего!
Табхаир сердито покосился на юношу.
- Ничего-то ты не понял, дурачок. Потом, когда узнаешь, что к чему, еще пожалеешь, что грубил мне и не захотел попрощаться, как следует. А Донахтир тебя, слушать не станет. Какими словами ты будешь его убеждать? Простое «не хочу» здесь не пройдет.
- Есть у меня слова! – вспылил Нафин, поднимаясь. – Кое-кто в Верхнем Городе подсказал. И ты сам еще пожалеешь, что так позорно разнюнился. А я с тобой прощаться не собираюсь! Ни с тобой, ни с другими... Прямо сейчас пойду к Донахтиру, пока они не прилетели, и поговорю. Не то ты всем успеешь доказать, что вам необходимо уходить из жизни!
- Иди, иди, - посмеиваясь, кивнул Табхаир. – Но будь готов к тому, что с Правителем разговора тоже не получится.
Нафин фыркнул, выскочил из покоев, а, когда его быстрые шаги поглотили коридоры дворца, поднялся и старец.
- Что ж, надеюсь, у нас еще будет возможность попрощаться, - пробормотал он себе под нос. – Мне бы только суметь это сделать так, как я чувствую...

Юноша оббежал весь дворец в поисках Великого Иглона, пока, наконец, не наткнулся на Ольфана. Бывший правитель Восточного Города с удивлением выслушал торопливые и сбивчивые объяснения Нафина о необходимости немедленно поговорить с Донахтиром и сочувственно покачал головой.
- Но его нет. Еще с утра Великий Иглон улетел к Верхнему Городу, чтобы посмотреть, как там идут дела, и кого можно освободить от работ на День Золочения.
- Когда же я смогу с ним поговорить? – огорченно спросил юноша.
Ольфан неопределенно развел руками.
- Этого я не знаю. Но обещаю, как только он появится, передать, что ты хотел его видеть.
Нафину ничего не оставалось, кроме как кивнуть и поблагодарить.
От предложенного угощения он отказался, как, впрочем, и от предложения полетать над городом. Настроение было не то, к тому же, они со старцами все здесь осматривали еще когда только-только прибыли на Сверкающую Вершину. Ольфан не смог придумать, чем еще занять огорченного гостя и с извинениями откланялся – накануне празднеств было много хлопот.
Пришлось юноше возвращаться в свои покои.
Он потратил немало времени отыскивая их, и Табхаира, конечно, там уже не было. Зато прямо перед входом, на самом видном месте, красовался сосуд с Серебряной Водой, принесенный несмотря на отказ. Нафину тут же пришли на ум слова Нанна об удивительной чуткости орелей. Действительно, бегая по дворцу в поисках Донахтира, он совершенно не хотел есть. Но теперь, когда впереди замаячили часы ожидания, сосуд с Серебряной Водой пришелся очень кстати.
Не размышляя долго, юноша сделал пару жадных глотков, повернулся и замер.
Там, где они совсем недавно сидели с Табхаиром, теперь были аккуратно разложены два одеяния. Одно – орелинское, мерцающее серебром, с украшениями из нитей золоченой Воды. И другое – сплетенное из листьев Кару явно орелинами Гнездовища.
У юноши на глазах выступили слезы.
Он помнил, конечно, из множества рассказов, что в пору дружбы с поселянами одежда из листьев считалась у орелей очень модной. Но того, что у кого-то она смогла сохраниться, Нафин никак не ожидал. Он с трепетом взял знакомую рубашку и приложил к себе.
В самый раз!
И ужасно похожа на те, которые когда-то плела Метафта. Только в её рубашках не было вкраплений серебряной нити, а в этой они кое-где поблескивали. Но все равно, в такой одежде жители Гнездовища его уж точно не испугаются, и заботливые орели учли это, когда готовили Нафину наряды для Церемонии и дальнейшего путешествия.
Одно только оставалось неясным... Глядя на два варианта одежды, Нафин никак не мог понять, должен ли он сделать выбор, или надеть на Церемонию орелинское платье, а затем вернуться сюда и переодеться?
Наверное, так и следовало поступить, но юношу вдруг прошиб холодный пот. А, что если, Донахтира не удастся убедить, и старцы все же войдут в Тайный Тоннель? Как ему быть тогда? Сидеть перед входом и ждать, все сильнее замирая от ужаса с каждым прошедшим часом? А, что если они вообще не выйдут?
 Нет, нет, это чушь, конечно... Но вдруг?
Пожалуй, ждать ему не следует. И самое верное сразу же улетать, едва старцы войдут в этот проклятый Тоннель. Уж лучше представлять себе, что сыновья Дормата вышли оттуда обремененные властью, чем убедиться наверняка в правоте Табхаира…
Нафин решительно переоделся в одежду Гнездовища, а затем, не желая все же обижать орелей, не без труда натянул сверху и их серебристое праздничное одеяние.
- Прекрасное решение, - прозвучал от входа голос, заставивший Нафина вздрогнуть. – Наш народ будет очень благодарен тебе за уважение к традициям.
Великий Иглон, неслышно ступая, прошел в покои и поправил на юноше завернувшийся ворот.
- Жаль только, что ты собираешься покинуть нас так скоро. Ведь я правильно понял – после Церемонии в наши Города ты уже не вернешься?
Нафин еле заметно кивнул и опустил глаза. Внезапное появление Донахтира почему-то смутило его невероятно.
- Что ж, это твое право. Ты именно об этом хотел со мной поговорить, или случилось что-то еще? Ольфан отметил твою невероятную озабоченность и даже тревогу. Надеюсь, ничего страшного?
- Нет, - пролепетал Нафин, окончательно тушуясь.
Он вдруг показался сам себе самонадеянным глупцом.
В самом деле, кто он такой, чтобы указывать этому величественному орелину, как ему следует поступать? Уж, наверное, Иглон и сам все знает, и получше Нафина...
- Я испугал тебя внезапным появлением? – спросил Донахтир, видя, что юноша ничего больше не собирается произносить. – Ты не готов к разговору, или нужда в нем отпала?
Нафин залился стыдливым румянцем.
- Я…, я торопился выполнить просьбу, - забормотал он. – Боялся, что не успею... Меня попросил Тористин. Тот самый... Я же заблудился, когда навещал старцев, и долетел до Верхнего Города... впрочем, это неважно. Тористин попросил меня поговорить с тобой. Я хотел, но теперь просто не знаю, с чего начать…
Донахтир улыбнулся.
- Я знаю, о чем просил Тористин. Сегодня он сам ко мне обратился и рассказал все, что говорил и тебе. Но волноваться не о чем. Сверкающая Вершина примет сыновей Дормата с пониманием.
- Да... Значит, все хорошо?
Нафин не знал куда девать глаза и руки.
- А с ними…, со старцами, в Тоннеле ничего не случится?
Он ожидал, что Великий Иглон сейчас рассмеётся и скажет: «Что за чушь, Нафин? Разве может с ними что-нибудь случиться?» Но Правитель ничего такого не сделал. Более того, улыбка с его лица исчезла, оно сделалось серьезным, хоть и смотрел Донахтир по-прежнему ласково.
- Нет, - сказал он после некоторого раздумья. – Одно испытание их там, конечно, ждет, но никакой угрозы оно не представляет.
Нафин с сомнением покачал головой.
- Испытания… Тайные Знания... Зачем они столетним старцам, которые…
Он хотел сказать, «которые и Иглонами-то быть не хотят», но осекся. Снова подумал, что не в праве вмешиваться в эти дела. К тому же, Великий Иглон ясно дал понять – угрозы для жизни старцев там нет, значит, волноваться не о чем.


Продолжение:http://proza.ru/2010/02/09/1605