Когда маленькие чёрные камешки запрыгали...

        ПЕРВАЯ КНИГА




ПУТЬ ПРОСВЕТЛЕНИЯ.
КОГДА ЗАПРЫГАЛИ, МАЛЕНЬКИЕ ЧЕРНЫЕ КАМЕШКИ






Свиридкин Евгений



«подвигом я подвязался, путь свой совершил,   веру сохранил…»







Когда запрыгали, маленькие чёрные камушки.



Содержание

1.День первый. Начало.
2.День второй. Осознание.
3.День третий. Паук.
4.День четвёртый. Лягушка.
5.День пятый. Ангел.
6.День шестой. Слуга.
7.День седьмой. Учитель.
8.День восьмой. Знание.
9.День девятый. Дом.
10.День десятый. Ученик.
11.День одиннадцатый. Понимание.
12.День двенадцатый. Прошлое.
13.День тринадцатый. Метал.
14.День четырнадцатый. Рыцарь.
15.День пятнадцатый. Будущее.
16.День шестнадцатый. Он.
17.День семнадцатый. Тайна.
18.День восемнадцатый. Притча.
19.День девятнадцатый. Откровение.
Post scriptum



День первый. Начало.

Маленькие чёрные камешки прыгают как буквы, вылетевшие из Святого писания, собираясь в силуэт. Большая капля дождя упала на дом, сбив муравья с его пути. Он находит в себе силы подняться и идти дальше, выполняя кем-то предначертанную волю.
Как их много, и каждый идёт и во что-то верит.
Удар грома возбудил страх. Из тьмы сознания вырвалась наружу очередная молния. И всё замерло. Лишь буквы продолжали кричать, вырисовывать странные узоры.
Больше не было времени, больше не было тайны. Ухом, я уловил едва видимый шепот, который нарастал и превращался в громкий шелест касания усиков гусеницы о молекулярно не стабильную структуру Земли. Я напряг мышцы, и моё тело, податливое как воск поползло в муравейник, из гортани вырвался крик и где-то упало дерево. На смену шепота пришли голоса, десятки, сотни, тысячи, они говорили и говорили, они проникали в сознание и там терялись. Мои ноги сами понесли меня по воздуху. А где-то, в морозное утро, вырвалась из-под камня стая тропических бабочек. Когда они умирали, мне стало больно, очень больно…
Когда я был маленьким, мне часто снились сны. А сейчас, прочные стены от меня убегают. «Вода, кругом одна вода, и нет ей края, я в воде, я плыву, не знаю куда, не знаю зачем. Но вот моя левая часть отказала. Я не чувствую больше левой руки и ноги, меня тянет вниз. Вода попадает в рот, в нос, а затем в желудок и лёгкие. Но нет страха, есть только вода, глубокая синяя вода. Я начал потихоньку переворачиваться на правую сторону, но и она мне отказала. Вода затягивает всё глубже и глубже, но нет страха – есть уверенность.
— Я найду!
Большая сильная рука, она хватает моё тело, я покидаю воду, вода завёт. Но я не слушаю, я знаю:
— Я найду! Ты любишь бабочек?
— Я - нет.
Огромное поле цветов, но это было после, а сначала была тьма, густая, чёрная, липкая тьма. Она, как мёд, тянет к себе. Нет, она не пожирает, она растворяет. Ты становишься её частью. Каждая молекула плоти стала молекулой тьмы. Я забыл, я больше не помню, я слеп, я глух, меня нет, но значит ли это, что нет тьмы? Вот тогда то, я и лежал на поле, огромном поле цветов. Их тысячи, сотни тысяч: ярко красные, оранжевые, синие. Лепестки большие и маленькие. Я побежал, подбрасывая их вверх. Шепот пришел после, не знаю, что он говорил, но бабочка слетела со стебелька. Я улыбнулся. Цветок-бабочка, летела на меня, села на плечо и исчезла, оставив за собой «Я люблю тебя». Шепот нарастал. Уже сотни бабочек носились и растворялись: «я люблю тебя». Кусали и били: «Я люблю тебя». И вот снова темно, нет больше солнца, так как тысячи бабочек закрыли собой небосвод: — «Я люблю тебя» исчез «Адмирал». «Я люблю тебя, люблю, люблю». Мне было больно, очень больно. Тёмно-красная капля тихо упала на бетон, за ней ещё и ещё. Липкая тьма растворяла боль. Нет боли, нет звука, нет света, нет меня. Но значит ли это, что нет тьмы?


День второй. Осознание.

Боль в спине заставляет отвлечься. Образа и подсказки везде. Куда ни посмотри там и случайность. Ужасная боль в спине и что-то липкое струйкой стекает с лопаток. Большие, небесного цвета крылья. Я не вмещаюсь в комнате. Шепот все отчетливей и отчетливей. Из нескончаемой глубины подсознания чёрным потоком бьёт страх. Его огромные волны коснулись груди, ещё чуть-чуть и я увязну по шею, а затем темнота сожрёт. Она не растворяет, она пожирает.
Волны бурлят и точат камень сознание, с виду обычная тетрадь, залапанная жирными пальцами помятая, с надорванной обложкой. Ветер пел, играясь в её страницах, а затем сошёл с ума.
— Ищи свет, ищи свет, свет.
И он пришёл, тонким лезвием стекла ворвался в пучину отчаяния, разрезая страх на части.
— Свет, свет…
А шепот становился внятней и внятней. Я потянул за нить, и тысячи насекомых начали своё движение. Они выползали из щелей, из земли, камней. Просто летели. Бесчисленное множество тварей, покидали свои дома. Умирали в дороге. Жрали друг, друга. И всё шли и шли на зов. Они мне и рассказали историю о маленьком дождевом черве, растоптанном большим резиновым сапогом.
— Мои чешуйки скрипели, сокращаясь, а рот не прекращал поглощать землю. Мне нужна влага, где она? Губы пересохли, пальцы стерлись в кровь, на зубах скрип песка.
А вы знаете историю о маленьком комаре «пискуне», что хотел всего лишь попитаться?
Но самая интересная история о большом мохнатом пауке, влюбившемся в маленькую зелёную лягушку.



День третий. Паук.

«Покинув норку, паучок по обыкновению совершал утреннюю прогулку около водоёма. Его лапки перебирали маленькие чёрные камушки, а восемь глазиков получали информацию о том, угрожает ему опасность или возможно где-то рядом ходит завтрак. Но вот один из его глазиков уловил, движение, и сразу же с быстротой молнии, тело поддалось назад и в сторону. Он затаился. Лишь восемь глаз усердно пытались, что-либо, разглядеть.
— Кто здесь? Слова пришли из ниоткуда, просто сами собой сформировались в его крошечном мозгу. Челюсти заслюнили. И медленно лапки начали отступать, плетя паутину.
Он должен встретить незнакомца во всеоружии, чтобы тот пожалел, что затронул грозу насекомых, большего, мохнатого паука.
— Извините, не могли бы вы, всё же ответить на мой вопрос? - невидимый собеседник продолжал формировать свои слова в крошечном мозгу паука, у которого уже начала болеть голова, ведь это были его первые осознанные мысли. И тогда он решился, возможно, на самый дерзкий поступок в своей жизни. Паучок выпрыгнул из своего укрытия и закричал:
— Я, большой, мохнатый, паук, гроза насекомых.
Вид маленького паучка, говорящего столь грозные слова, был до того смешон, что паучок услышал в ответ всего лишь смех. И весь так прижался к земле, ему стало неловко и безумно одиноко, что если бы было в его силах исчезнуть с лица земли, то он бы так и сделал. Его рецепторы уловили движение со стороны кустов. Откуда выпорхнула большая синяя птица и приземлилась рядом.
— Ты кто?
Дребезжащим от страха голосом пискнул паучок и всеми своими восьмью глазиками увидел огромный, открытый клюв птицы, который очень быстро приближался, а потом наступила темнота. И утренняя прогулка у водоёма.
Вы, спросите, а причём здесь любовь к маленькой зелёной лягушке? Я так думаю это просто другая история, О которой паучок так и не смог никому рассказать. Быть может, расскажет лягушка.



День четвёртый. Лягушка.

Лягушка ждала и ждала, своего нового друга, накидав ему в паутину много аппетитных мух. Её сердце стучало быстрей и быстрей, всякий раз при шуме ветра, доносящем лёгкий шорох.
Не вытерпев, лягушка прыгнула с гриба и отправилась на пруд в поисках маленького, чёрного паучка. Проходили дни, глаза её наполнялись слезами отчаяния. Когда она в конец потеряла надежду, пришла жёлтая листва. А зелёная лягушка продолжала ждать. Пока один осенний лист слетевший с высокого дерева не пожалел её и не открыл лягушке тайну.
— «Очень странно», - вдруг подумала лягушка, и поскакала вдаль.
— Очень странно, - эхом подхватил ветер мысль лягушки, и упоённый шепотом ржи обнял небо. А шепот нарастал и уходил росою по стеблю, собираясь на листках низкой зелёной травы, опадая слезой на чёрную землю. Пить, кричала земля, пить, набиралась влагой и отдавала жизнь тысячам колоскам.



День пятый. Ангел.

Осторожно, чтобы не смять колосья, шёл по полю ангел. Крылья за спиной сливались с цветом неба и не давали взойти солнцу. Он шёл, и собирал молитвы просящих. Его коса нежно срезала под корень стебель, а ветер собирал урожай в небольшие снопы. Когда работа была закончена, ангел расправил крылья, и мир окутала тьма.
Просвистела тетива, прошло семь мигов. Зеркальная поверхность большого озера. Древние высокие деревья окружали влагу, а подле берега, на воде, стоял ангел, крылья на половину сложены, оленьи рога подпирают небосвод, а руки ласкали нагую деву.
Бёдра её упруги, кожа бела. Ветер брат, заключал в объятия их лица, развевая волосы, показывая, недалеко танцующим вокруг костра обнажённым людям, томно закрывающиеся глаза молодой принцессы бала. Толпа людей разного возраста, набирала апогей своего экстаза. Когда по воде, и эхом в лесу, прокатил полный страсти и мечты, стон, толпа соединилась. Ещё стон, и десятки нагих людей, отличающихся полом, цветом кожи и возрастом, обнимали и касались друг друга. И вот уже гора, тел. Руки, множество трогающих рук. Грязных слов, и лиц искаженных болью, грустью, свободой. И крики, вопли… Гром, и крылья сомкнулись, оставляя вдали тела и безумно дёргающуюся в страсти с раздвинутыми ногами деву.
Жёлтая дорога, грязь налипает на босые ноги, дождь охлаждает тело. Небо бодрит улыбкой, а червь, скрипя чешуйками, сокращаясь, двигается в такт пульса Земли. Вползая в его след, поедая крупицы знаний и размышляя:
— «Как странно, как всё странно»
Унося древнюю тайну в почву, прогрызаясь глубже и глубже сквозь щели гнилого дуба, рассказывая сказки мертвецам.
— «Как странно», - переворачивались в гробах на другой бок, шептали мертвецы, и засыпали вновь и вновь.
— Как странно, — шептал Дьявол, видя как некоторые из его слуг уходили молча не оставляя за собой следа.


День шестой. Слуга.

Солнце садилось, стук копыт отбивался эхом по степи, отскакивая камнями от чёрной земли, и мчал далеко за горизонт, где в зеленой листве высоких крон деревьев прятался ветер. А шум камышей нашептывал колыбельную древних.
Конь захрапел, всадник знал, что это значит. Он приподнялся в седле, высвобождая ноги от стремени, настал момент, скакун не выдержал столь продолжительной гонки с дьяволом. Его ноги больше не слушались, а глаза безумно вращались, кувырок и конь больше никогда не будет звать выносливость того, кто сейчас прятался в ветвях. Наездник до последнего момента не проявлял беспокойства, и только его скакун оступился, он выпрыгнул из седла. На миг, посмотрев на вечность. Что он видел? Одному Богу известно.
Только страх чёрной волной заполнил сознание. Человек перекувыркнулся, встал на ноги и быстро побежал. Его лицо было бледным, на лбу испарина, длинных чёрных волос, касался победитель коня. Сгущался сумрак, из раны только что открывшейся на груди текла коричневая, гниющая кровь. Сумрак приближался, донося шепот, как будто сотни тысяч людей говорили в унисон:
— «Остановись, останься, ты не должен идти, ты мёртв, ты мёртв, мёртв…»
Человек схватился за голову, пытаясь не слушать. Его плоть почему-то была мягкой, запах гниения ударил в ноздри, а волосы от лёгкого касания выпадали:
— «Нет, нет…» — закричал он ещё больше, пускаясь в безумный пляс. Тьма догоняла, вместе с тьмой странные воспоминания.
«Тёплая, белая обивка гроба, неподвижность, скорбящие лица несли тело, его тело. А затем мрак и звук мощных ударов молотка забивающего гвозди, звук падающей земли и страх, страх, страх… падение, долгое падение, и ничего, ничего. Чрез вечность скрип, шелест червя заползающего в ухо, тепло и мысль, первая осознанная мысль». Человек остановился, вспоминая, что сказал ему червь. Вспоминая, как волей своей он просочился сквозь щели дуба, увлажняя землю, как стебельком растения выбрался из-под Земли, ручейком прохладной воды нашёл пришедшего на водопой коня, как оседлав его забыл.
Он рассмеялся вновь всё вспомнив, смех, смех, смех…


День седьмой. Учитель.

Устремляясь дыханием в щели окна, ангел видел тринадцать человек сидящих за длинным столом и мирно отведывающих хлеб. Мощна аура, белые одежды, тихий голос:
— Налейте в чаши свои вина.
Ропот за столом, один из восседавших поднялся и шепотом, чтобы не услышало эхо, ответил:
— Учитель, нет у нас вина.
Того, кого называли учителем, продолжал:
— Пойди, возьми кувшин с водою и разлей братьям своим.
Удивлённый человек отодвинул почерневший от времени деревянный стул, шаркая шагами по каменному полу, направился в дальний угол комнаты, где в тени от догорающих свеч, стоял глиняный горшок. Взяв его, всё так же, шаркающей походкой вернулся к столу. Медленно проходил он от брата к брату, наливая прохладную воду, нет вино, в кубки. С каждым наполненным кубком, рука человека дрожала сильней, холодная вода истекала из кувшина, заполняя чаши вином. На последнем, своём кубке, дрогнула рука ученика, и оросил разбитый кувшин камни пола водой, чистой, холодной. Заливая канавки и щели. Человек в белых одеждах, внимательно посмотрел на окно, как свет изгоняет тьму, оставляя тёмные куски тени, так и слова учителя прогоняли Ангела:
— «Я знаю, знаю, ты здесь»
Ангел стал водой с кувшина, продолжая течь по камню, через дверь выбрался наружу, летним ветром устремляясь ввысь.
… Синими глазами, Ангел смотрел на человека знающего тайну. Тот сидел на высокой горе, изнывая от жажды и голода. Жаркое солнце палило обнажённый торс, стекая потом по коже, чёрная борода, длинные слипшиеся волосы. Карие глаза поднялись к небу:
— «Я знаю, знаю, ты здесь».
Чувствуя интерес к обладателю тайны, Ангел вышел тенью от камня, подняв сей камень, его уста нежно произнесли:
— «Хлеб».
И на белой ладони вместо камня стал свежий, ещё горячий хлеб. Отщипнув кусок, положил в рот, отбросил лепёшку наземь, и хлеб вновь стал камнем. Зачерпнул пригоршню песка.
— «Вода».
И в ладонях зажурчала холодная вода. Омочил уста, запивая хлеб, струсил с ладоней песок. Человек смотрел на него глазами, и улыбнулся.
— «Странно» — подумал ангел, расправив синие крылья.-«Странно» подхватил слова ветер и унёс в себе тайну. «Странно», когда-то подумает лягушка.
… Спускаясь отравленной гусеницей с фруктового дерева, Ангел подсмотрел слова человека знающего тайну, говорившего на ухо собеседнику:
— «Если всё сделаешь, как я тебе велю, то покажу тебе места, куда нога Ангела не ступала».
Карие глаза, вдруг, пристально посмотрели на гусеницу:
— «Я знаю, знаю, ты здесь». Рука говорившего потянулась к гусенице, обрывая её паутину.







День восьмой. Знание.

Из тьмы веков доносит свет лишь знание зарытое в могиле.
— «А чувствуешь ли ты боль»?
— Пепел воспоминаний, серыми лопухами падал на густой зелёный лес. Мысль кружила вокруг древних древ и колышущихся крон. Полумрак терялся в старой пожухлой листве, шурша под ногами, отскакивая шепотом, завораживая своим шумным дыханием. «Войди же в царственные двери и ложе раздели со мной. Приляг, просила Земля, приляг, усталый странник».
— «А как ты попал в Ад»?
— Не помню…
— КАК ты попал в Ад?
— Не помню… Из тьмы веков доносит свет лишь знание, зарытое в могиле. Войди же в царственные двери и ложе раздели со мной, приляг, приляг, усталый странник. Смех эхом уходил вдаль, возвращаясь в образе прелестного дитя.
Оседлав ветер, взяв мыслей сеть, отправился на охоту.
— Кто же ты?
— Я её нагнал, она уходила похищенная тьмою. Набросив сеть, попытался вытащить из мук.
— КТО ты?
— Не получилось! Тогда последовал за ней. Но что-то красное выпорхнуло птицей из груди.
Остановись время! Я ударил посохом по тьме, расплескав её и сделав двухмерной, а искорки, образовавшиеся от удара, остались маленькими звёздочками, маленькими звёздочками.


День девятый. Дом.

Окружу боевыми Ангелами плоть свою и полечу. Пусть никто не остановит меня. Пусть никто не остановит меня! Отпусти пыль Земли, отпусти. Медленно из неё просачивалась рука, затем лицо и шея. Отпусти пыль земли, отпусти. Кричали в ночном небе, залитые светом луны, птицы. Отпусти пыль земли, отпусти. Стонали боевые ангелы. Отпусти, шептала вода, отпусти, дышал, ветер.
Я не помню, кто я! Я не знаю, зачем я здесь. Столько вопросов. Тьма обманывает, хитрит, затаскивая в сети любопытных и бездумных.
Ангелы склонили колени и потупили взоры. Отовсюду одновременно, раздались голоса, переливаясь в хор.
— «Укажи путь домой, отведи домой».
Вскинув вновь седло на ветер, вскочив в него с размаху, я помчался в небо, ангелы со мной.
— «Пусть никто не остановит, пусть никто не остановит».
Смех выплёвывался из груди раскатами грома, небо звало наградой, в сердце радость.
Затем тьма. Непроходимая тьма. Хлыст сатаны догнал меня. Истязая плоть, клинком по сердцу ранили слова.
— «Ты беспомощен»
Ангелы достали мечи светящиеся. Стали кругом, где-то в бездне.
— «Пусть никто не остановит» запели они. Пусть никто не остановит…»
Бич Дьявола разрывал тела их на части.
— «Пусть никто не остановит»…
А она продолжала уходить похищенная тьмой.
— «Пусть никто не остановит»
Продолжая умирать, пели ангелы.
— «Остановись время»
Я ударил посохом по тьме, расплескав её и сделав двухмерной, а искорки, образовавшиеся от удара стали маленькими звёздочками, маленькими звёздочками.
— «Пусть никто не остановит».
Взяв растерзанную плоть ангелов на ладонь свою. Дунул. Улыбнулся, вновь услышав песнь «Пусть никто не остановит». А небо ждёт…
— Кто вы, закованные в броню, чьи мечи стальные обнажены, а взгляды устремлены к полуденному солнцу. Кто вы, воины?.. Пора засыпать, спи мой друг, спи…
А я полетел дальше. Мне ещё нужно донести пять представлений до тебя.


День десятый. Ученик.

Дыши во мраке, дыши вместе с ним, стань его частью, ищи свет, ищи свет, и он ворвался, тонким лезвием стекла разрывая мрак на части. Внутри, что-то шевельнулось, я стоял на прочной земле, по моим волосам стекали капли дождя. Ветер бил, трепал одежды. В небе образовались чёрные круги, как рты животных, втягивая в себя всё живое, я перестал слышать. Ветер тревожил листву, унося покой прочь, раскачивая торс в разные стороны, срывая жёлтые листья с рук. Корни хватались, впиваясь в землю, сопротивляясь не выносимой силе. Мыслей нет, мира нет, есть только сок Земли и ветви. Я не помню, кто я. Я глух, я нем, но я живу. Жаба вращала своими круглыми глазами из стороны в сторону, не обращая внимания на окружающий её стон. Липкие слёзы неба рвали душу деревьев, стекая по пожелтевшей листве. Шелест своего голоса я ощутил позже, проплывая меж крестов могил думающих о смерти. А потом я запел, и песнь моя была грустной, очень грустной.
— «Имя, как твоё имя?»
— Легион, ибо нас много…



День одиннадцатый. Понимание.

Пришло время расстаться. Мы сделали что нужно, быть может, ещё свидимся, прокричало сознание, уходящему во тьму свету. И ничего только накопленный опыт и знание, открыло выгравированную деревом дверь. А по сторонам стояли, стояли и молчали, а еще не нужно идти, ибо свершилось, а значит не зачем. На высоком холме было изменено событие после свершения. Да только вот, что-то тянет, что-то ужасное, но. Два ангела небесных слишком красивых, что бы видеть их лица, слишком разумных, чтобы понять, слишком сильных, чтобы бояться. Ещё меч в моей руке, доспехи на груди, и что-то очень тяжелое на плечах, слишком сильных, чтобы бояться, а ещё взгляд слишком понятен, чтобы встречаться.
А они, шли, и сердце сжималось, отовсюду и до горизонта, опущены головы, безоружны и беззащитны, они шли, и не зачем было им поднимать головы, ибо знали.
— «О заживопогребенные, стремящиеся не по своей воле во мрак, чем помочь вам?»
Один ангел по правую сторону стоящий склонил от неба голову, показав подбородок, сверкающий солнцем, и приложил палец к устам своим.
— «О, обреченные не уж-то сами выбрали загодя себе дорогу, не уж то не усомнились в грехе, а усомнившись, не отреклись. Я внял, чему должен внять…» Пустота пришла после, опять или в очередной раз сомнение пустило её в грудь в виде тёмной, матовой сферы, и лишь сознанье и виденье ангелов даёт чувство прикосновения их священных рук. От силы собственной веры превращает чёрную сферу в позитивный белый шар несущий покой. Слова исторгались из уст, плетя паутину. Заманивая в сеть начинающего думающего, порабощая при этом его суть, питаясь его энергией дабы залатать собственные раны и кануть в лето.
— «Было больно?»
— Да, когда я взглянул в глаза врагу, я пил его силу. Выпивал отравляя сердце. Смеялся, наслаждаясь превосходством. Плохо это, ибо знал, и не вступал в конфликт со знанием. И лишь потом была битва. Тягостны минуты сомнения как часы тянуться они, как дни, а дни могут казаться вечностью. И Отца. И Бога. И Ангелов на помощь звал. Но тень мешает прикоснуться, слабеет свет, слабеет. Никто не говорил, что будет легко, никто. И нужно идти, вспоминая, чувствуя на своем лице его тепло. Хотел запачкать враг сердце силою своей.
— «Отринь», - опустив подбородок светящийся, сказал по левую руку стоящий ангел.
— «Не усомнись», - сказал стоящий по правую руку ангел, сомкнув крылья святые свои, погрузив дух мой и тело под защиту свою и тех, кого люблю.
— Верую, все, что мог хрипло произнести я и почувствовать ещё запах роз. А ведь любое начало имеет своё начало …


День двенадцатый. Прошлое.

— Ты был рыцарем?
— Был… Облачённый в железо, дарил глаза небу, царапая его зрачками, видел в облаках взгляд Отца и руку Сына. Искал в себе святой дух. Нашёл. А облокотившись о камень, посмотрел. Восхитившись, обнажил меч благословенный на правое дело. А еще в иную руку взял страх свой и, обронив его, потерял. Тогда увидел лица. И склонил голову пред ними, возрадовавшись лику их. И теплу и запаху благоуханья роз. Первый прокладывал путь в темноте, не нападал – защищался. И шёл за шепотом по розам, и шёл в помощь ветру от взмахов крыл их. А ещё знал и знаю, он здесь, ибо видел невидимое познавал непознанное.…
— Пусть одна половина твоя пребывает во тьме, вторая в свете, а сам ты на грани. Стало тебе холодно войди в свет, жарко спрячься во тьму, не усомнись, но помни осознание грани и не теряй из виду. Смотри дальше, чем другие, знай больше чем они, не ходи далеко – заблудишься. Учись видеть дальше, чувствовать темноту не углубляясь телом, а при малейшем движении выходи на грань вынимай меч и отсекай не нужное. Если коснется тьма сердца твоего – устреми себя к свету, молись, чувствуй меч как продолжение руки своей. Проси совета у Ангелов своих, а заручившись их поддержкой, руби тьму не оборачиваясь – расширяй границы света, расширяй сознание, делая его светлее.
И будет так – станешь частью света и тогда никогда не потеряешься во тьме, ибо расступаться она будет пред тобой. Но бойся бахвалятся, так как это тьма покоряет твоё сердце, вот тогда и усомнись, а усомнившись отрекись.
И будь стражником света, стереги его как зеницу ока. Мани маяком заблудившихся, пока тьма совсем не покорила их. Ступай твёрдо.
А затем было дыхание, чистое свободное дыхание. Вдох и выдох, вдох и выдох. Деревья стояли зеленые, запах свежести и тяжелых туч навис в лёгком голосе ветра, говорящем тайны. И тогда они показались.
Подле каждого дерева, прислонившись щекой к коре и крепко его державши, они стояли и улыбались срывающемуся дождю. Они стояли и смотрели в весну.
Подойдя к одному, я взглянул в её не естественно зелёные глаза, она посмотрела на меня и все так же прислоняясь щекой к дереву сказала:
— «Он вернулся».
И мы вместе засмеялись. Это был миг отдохновения меж битв. И даже боль в сердце усомнилась в своей силе, и спряталась в темноту.
— Он вернулся, - говорили остальные.
— Как долго тебя не было, взглянув в тяжесть облаков, что не выдерживали обиды и плакали радостью, - сказал я.
— Как долго тебя не было, - повторило эхо. А ветер шептал, шептал, как и когда-то. А я слушал, слушал, как и тогда, когда только начинал это путешествие, вдаль меж выбоин и преград, по желтой дороге, где когда-то ходил Люцифер, где в краях зеленели девственные деревья.



День тринадцатый. Метал.

А после настал новый день, и всё так же соблюдая контракт, заключивший 15 лет назад с железом, я отправился платить дань металлу, отдав много энергии и получив в ответ силу. Но сердце сказало:
— Пока.
И забилось птицей в клетке. Вырываясь из груди рваным ритмом. Прислонившись к железу облокотившись об него. Я предавался, утомлению, и глаза просили сна. И тогда из последнего осознания происходящего я заглянул в душу ветру. И он сказал:
— Проси.
Взметнувшись ввысь, пришли карандаши. Всё как и раньше, только на раскрытой ладони с её половину показался улыбающийся Жук.
— Ты вернулся, - сказал я, - Ты не оставил меня.
— Да, - сказал он. А еще сказал: Иди и сделай веление сердца своего и вспомни быль.
И я отправился на охоту не поймав ничего кроме желаемого я слушал хор сверчков и шелест скользящих в траве гадюк, я испил струёй идущую из недр Земли силу.
— И оно успокоилось, - сказав, - Я вновь с тобой. – сказав, - Да не усомнись более во мне.
А пятнадцать лет назад, когда видел только метал и смотрел на силу, что даёт он. Видел свет, исходящий из. И не то это железо, что просто в руки берёшь. Это тот метал, что мужчине мужество даёт и изменяет суть изначальную его, только если видит он достойного. А достоинство определяется в своем понимании субъективном.
— Ощути, человек, в руке своей железо, будь родным с рудами металлов, что в земле зарыты, что в недрах пьют ключи матери. Ощути себя, на миг касания, единым с ними, единым с матерью Землёй.
Отец наш небесный, не дай сойти с пути праведного, не дай запутаться во лжи. Метал, исходи из чрева матери своей и устремись в поднебесную. И не теряй связи с родителем и братьями своими, томящимися ещё в чреве, и ждущие ещё. И объедени взявшегося за тебя, с небом, и устреми понимание его к матери своей. Поговори со мной, поговори, ведь всегда отныне понят тобою. Ты поёшь мне! И шепчешь сказки, где ты был и что видел, ты даёшь мне опыт свой, а я внемлю в благодарении. А небо ты приближаешь, устремляясь в него, руки мои тянешь, дабы смог я пестить ладонями своими, его выгнутый живот. И радость даёшь понимания. А ещё спесь сбиваешь, ведь всегда отныне должен думать ты, как хорошо дать то, что просили тебя. И тогда если не так что, можешь забрать и вновь отдать покаянному. Научив его правде сил. Защиту ты даёшь, мать свою просишь обо мне. А когда видишь, что кто может слушать тебя, то даёшь силу предела осознания, ему. И плачущего утешаешь. Ведь мать твоя, воду знает. Кровь свою, мне и вода теперь отныне говорит, воздух по знакомству с ветром, тайны открывает. А небо славлю и тебя, ведь ты часть всего, и моя, и себя, ведь я тоже часть. А в пределе, сквозь тебя вижу, шаг свой плавный в землю устремляется к знаниям, к силе. В небо взгляд обращщаю и вижу, вижу. А ещё слышу сердце своё с пульсом Земли в соитии отныне. А в пределе грежу, грежу о тебе, об упоённости растворившегося и бессмертного.


День четырнадцатый. Рыцарь.

— А ещё так было…
…что приходили чувства, после осознания образа какого. И однажды в груди тоска взорвалась праведная. Ветер холодный обдувал лицо, метал кольчуги, что надета поверх кожаной туники. И доносил запах костров горящих во тьме ночной, И устлавших всю пустыню до горизонта. И запах конского пота. Эти часы прославились правильностью своего осознания. В мире кроме них не было ничего, не до, не после. Это праведное время.
— Мой взгляд ловил свет по сторонам, это были воины, одеты как я. А голос мой издал не знакомые зычные звуки. И каждый нёс понимание, издавая их хором в мужскую летопись смирения божьему призыву.
И в рассветный час 200 приняло бой за воротами с несметным войском армии тьмы. И каждый знал, что Бог его призвал для великой битвы. А сейчас он хочет посмотреть, достойны ли мы его выбора. И каждый был достоин. Ибо минуты тянулись часами, а часов больше у нас не было.
Здесь мы узнали какой цвет праведности - это красный. Наши мечи не переставали сверкать, омрачаясь лишь нашим потом на рукоятях своих, славя день, радуясь посланной крови врага на тело своё, ибо тело меча – есть лезвие его. Все красилось в красный и тьма уже не тьма красным цветом покрылась она.
Тела воинов павших, продолжали смотреть на оставшихся, дабы не устрашились врага, живые. И не устрашились врага, живые. Ибо видели, сам Бог печалился призывая воинов своих к себе. Ибо помню крылья цвета небесного, и только так покидали мы поле брани, обращщая крыла…


День пятнадцатый. Будущее.

А скажи, правду думаешь, что живешь? Когда в метал ухожу в битве грежу сердце своё. Каждый день отдохновение в тяжких минутах битв. Тогда и победа. В победе небо славлю, а ще же вон ту верхушку зелёного тополя, которая высотой своей щекотит небесную лазурь. А сегодня грустно. Хоть и являешься мне ты, тот один единственный день. И тогда пьёшь воду, этот твой глоток, от которого пахнет свежей песней, зубы сводит. Даёт тебе день. Один единственный из 365. И ты стал его участником, а он остался с тобой навсегда. Это как если бы завтра не наступит никогда. Есть только он. Это эксклюзивный день, он принадлежит только тебе. И грустишь, может, заплачешь даже, от того, что дорог тебе, и не хочется попрощаться с ним, а и не в силах задержать. Продолжай пить воду, продолжай. И тогда улыбнешься, ведь благодаря ему, тому, кто приручил тебя, ты и спрашиваешь себя:
— Жив ли цветок.
И спрашивая, слышишь песнь одного глотка прохладной воды. И знаешь ты, что теперь должен проснуться. Просто меня приручили, как и всех нас, те вещи и слова, что нас окружают, те дни и мысли, что роятся в нашей голове, и даже эта маленькая девочка, что тихонько сидит в коляске, оставленная молодой мамой перед магазином. А проснуться ведь страшно. Страшно, ведь так одиноко без тех единственных минут, что есть только у тебя, и которые для тебя и только для тебя значат больше чем сам сон, или сама жизнь.


День шестнадцатый. Он.

Где ты, где ты, и открылся путь мне в царство небесное. Ибо царство небесное во мне и вне меня. И пришли тайны откровения, и ответы пришли на все вопросы, и не было больше вопросов. Есть осознание, осознание мне противящемуся, и борющемуся, и бесстрашному. А еще пришло знание сил, тех строк состоящих из слов. Каждое то несёт в себе лучистое, рамочное значение, что безгранично в связке. Осознание этого, приближает кончики пальцев к буквам, и силуэтам состоящих из них. А пальцы твои начинают пить знаки эти, всасывая в себя, золотые лучи света. И дрожит дух от открывшегося. И знаешь ты теперь, знаешь не знанием рассудка, а знанием, пришедшим из сока букв, из вне. Голова теперь в небе, ноги на Земле, а в позвоночнике столп синевы небесной. В сердце осень и запах яблони. Сотворил в июне лист из прожилок солнца. А падая, смотрел и видел грех в людях, чёрной коростой в сердцах, превращал тела и души их, в коричневый оттенок. На миг мог всё. Гордыню пил из уст небесных, в усладу одиночеству. На миг стал равен равному. И воссиял от благодати своей. Среди коричневого смотрел на ярко белую, такую же не большую живую точку.
Огромные кисти, с неба спустились, слегка заостренны крепкие когти. Подцепив коготком меня. На мощную длань свою, и везде радость, в сердце от глотков одиночества не единого в тебе и понятого мной. Печаль очистит, и сделала чище слезы ангельской, и в небо от лёгкости воспарила. Страшно, стало быть, теперь не может быть. А яблони в июне, дарит он, одинокий и всеми отвергнутый. Вспомнил я запах яблока, и Еву вспомнил. И внял благоуханью яблони его. И внял благоуханию роз, когда лишился их через выбор одиночества и приближения к отвергнутому, но не покинул в сердце осознания всего, но не покинул в сердце осознания всего и был понят в четверо едином.
— Ты пьющий из строк сиих, становящийся ими, откроется тебе, что скрыто в них, откроется тайна тебе, как мне открылась. Познаешь ты, что он познал. Сейчас знаю силу знаков. И черпаю их, дабы призвать в поддержку битвы моей. Строки рисуют узоры. Делаю зарисовку и утверждаю. Нашёл, отправившись в поход в царствие. И встретили ангелы меня и провели в чертоги свои, и наделили глубиной своей.
Ибо я, говорю тебе:
— Истинно, грех в твоём осознании. Его нет.
Гордыней возбуяв, дышу хладом небес. И вижу тогда пёстро. Странные осознания мне. Странные чувства. Не в смерти полнение, а в преддверии. В знании чувства оного. Во взгляде за предел. Отхожу от многих. Ибо смотрю, когда смотрю, то вижу. То другие не видят. В каждом слове меня найти можешь. Знай, сказал тебе, то никому не говорил. Тайну ведаю тебе сокрытую. Не страх мне осмеянным быть. Только ни слова обо мне. Обо мне том, говорящем так.
Иди праведно, не во грехе. А в осознании отсутствия. А когда устал, иди прохладными коридорами. Прошлое сотрёт миг настоящего. И выйдет из границ. Хорошо мне. Как если испить из давнего, забытого, но не на трещину неизменного ключа.
— Кто ты?
— Называй меня сын утра. Воин мой.
Расправь руки свои. Вдохни ветер мой. Ощути временным пером души своей движение.
Не смотри вниз. Чувствуй высоту. Чувствуй ветер. Воин мой...


День семнадцатый. Тайна.

Ниспадающая с высоты и отражающаяся в глубине, дающая видеть внизу. Из светящихся волокон, на краю Земли. Тонкие, поющие нити, то близки друг другу. На них, за ними и в расстоянии от них символы, водою размыты. Как плохо видящий, видит буквы, не могущий за того соединить в слова их.
— Ближе, ближе…
Грандиозны очертания красоты. Велики силы, источающиеся из очертаний.
Я приплыл из глубины, вынырнул и увидел высоту. Обнаружил то - был в высоте.
Маленькая разница. – Маленькая разница.
Поднял лампу, из света её видел чёткость символов, где свет касался. Как бы пели мне в голове, ибо не знал языка. Пели в образы сливаясь и в сердце знание поселяли, от того больше становилось оно. Грудную клеть подперло, и дыхание сбило.
— Ну и пусть, ну и пусть.
От того тяжесть ушла с тела, т.е. отделил тонкость. И пустился в пляс за образа. С той стороны могущество. Можно касаться волокон и источать из себя посредством лампы новые символы, отражающиеся, откуда вынырнул и где был.
— Обернись! Пусть глаза привыкнут.
Можно видеть тьму светлей и темней. Поднял лампу, где темнее было, глаза, чьи-то оказались, и чёрный панцирь хитина, отблеск мутный. Тело же самою тьмою было. На мгновение уйти желание возникло. Но остановился. Из сердца знание сказало. Глаза того же, велики и мудры. А ещё подобны.
Ибо скорбь мне там привиделась. Я смотрел. Искал страх оброненный. Не нашёл. Сделал шаг вперёд и в сторону, не выпуская из внимания того, тем и сдерживая. Хитин ловил блики от лампы, поглощая их. Поддался я вперёд и в сторону иную. Погрузив мысль мою во тьму - в тело своё.
— Встряхнись.
Лампа стала ярче. Светящиеся волокна вдали, я во тьме, в теле проглотившего меня. Но на плечах своих отныне плащ, от тела его, непроницаемый, ни светом, ни тьмою.
— Укройся.
В одной руке я лампу нёс. Другою в плащ укрылся, одни глаза оставив. И стало мне как в детстве. Вокруг, из тьмы хитиновые лица окружали. Я не ощутим для них, мой плащ как вы. Это головы одного тела. Наше тело едино.
Пришёл образ дороги, что осветила лампа. Я отправился во тьму. Она расступилась. А лампа нашла посох. На его теле руны силы синим светом силы преломлялись. Когда я его поднял, плащ ниспал с лица. Обнажив его.
Когда в руке сжал, по руке руны поползли, раздвоившись, по посоху на руку ту, на тело всё. И засиял так. Сила от поверхности оторвала. Лампа сильнее сверкала с высоты, отразила, выхватив из тьмы их лица из-под хитина.
— Ангелы?
— Тссссссссссссссссссссссссссссс…
Тьма раскололась магниевой вспышкой, и плащ стал ярко белый. Лица их вновь узрел такими как есть. Лампа ярче вспышки засияла. Нити из светящихся волокон устремились на меня. Воздух, вновь глотая, я, тяжесть в теле снова ощутил, на миг. Дальше посох в глубину, всё глубже и темнее участки мрака лампа освещала, а плащ невидимость от обитателей даёт. Это потом и до будет битва. И сейчас идёт. Но всё не так. Ведь всё не так.


День восемнадцатый. Притча.

Когда-то, кто-то очень влиятельный решил поверить или убедить других, что верит. Но факт-то в том, что убедил, и остальные передавали свою веру детям.
— «Богов нет они говорили» - и те ушли? Нет, они просто стали не видеть, а человек обрёл щиты от их воздействия непосредственного. Потом кто-то устал. И решил приоткрыть глаза на правду, чтобы была гармония. Но тот, кто очень влиятельный, опять схитрил.
И начал давать знание, не раскрывая при этом правды, в этом знании была ложь. Она была сладка. И от сладости той становилось хорошо. И все поверили в ложь. Но что-то случилось. Ложь привела к рабству. Никто этого не знает. Только когда появились воины добра, они начали открывать тайну. Казалось бы утраченную.
— Почему же тот, кто очень влиятельный, не мешал тому?
— Сначала он уничтожал из привычного восприятия основанного на вере в ложное учение, правдовидящих. Затем перестал. Наоборот, истинно видящим не верят. Ведь после сладости лжи, существовавшей так долго, глаза почти перестали видеть, а вкус теперь любой другой для них стал горек.
Но, происходит после упущения влияния того, кто очень влиятелен, иной стороны не влиятельной, а жизненеобходимой. И эта сторона осуществляет своих воинов, стоящих целого войска, в их исполнении постепенного отвыкания от тьмы и сладости. Я один из них. Моя кольчуга блистает. Мой путь предопределён моим выбором. Я слышу, я вижу и чувствую глубину всего. Воплощаясь в восприятие обманутых, я мечом убираю стражника, влиятельного, приставленного к каждому. Силой данной мне, поглощаю обманутого и жду. Пока не свершится его воля.
— Не боишься?
— Влиятельный мне родней, чем кто-либо, кроме него, который так близок. А значит, мы чувствуем друг друга, понимаем, и знание, исходящее от близкого даёт нам видение и оберегает.
Только когда твоё понимание коснулось мнения, при совершении великой работы. Только тогда изначально объединённое, объединяется вновь. И осуществляется через тебя и только тебя, в мир. Необходимое развитие достигается путём внесения в действительность своего утверждения, являя собой неисчислимые лучи света, ниспадающие на меня со всех сторон, и входящие в моё цельное окно «Сознание». Тем самым объединившись в мощный луч единый. И не суть важна правильного понимания, так как ты знаешь, что в любом случае то, что уже оказалось, есть осуществление. Бойтесь только вы невежества, которое преломит даже понимание моих к вам ниспосланных свыше слов.



День девятнадцатый. Откровение.

И пришёл я к Ангелу и спросил у него дать книгу мне. Он сказал мне: возьми её, возьми и съешь; а будет горька она во чреве твоем, но в устах твоих будет сладка, как мед. И взял я книжку из руки Ангела... Иез 2:8, 3:1, 3


Post scriptum


Бог жив…