Чужая влага на вашем теле

               
     История той встречи была странноватой для этого человека. Он вдруг остановился посреди тротуара и, оглянувшись, увидел спешно отвернувшуюся женщину, только что столкнувшуюся с ним взглядом. Сомнений не было –  интерес возник и был обоюден. Но сделал еще несколько шагов в прежнем направлении, как бы царапая скошенными глазами асфальт, и только потом решился вернуться и догнать незнакомку, осмелившуюся потревожить давно затихшие в нем соблазны.

      - Зачем вы вернулись?

      - Мне кажется, я сейчас угадаю, как вас зовут.

      - На здоровье! Только – зачем? Рина.

      - Анатолий.

      - И это все?

      - А еще я тот, с кем вам повезет в жизни больше…

      - Да неужели вы что-то знаете о женском везении, ужасный Всезнайка?

      - И могу рассказывать об этом часами.

      - Мне-то это зачем, скучнейший человек?

      - Но я же сказал – могу, а не – буду.

      - А-а, понятно, вы из тех, кому всегда некогда – Всеугода на два часа, или Всеохота на две недели!

      - Я обещаю вам большее!

       - Уже есть предложения?

       - Для начала – кофе!
 
       - У-у… Скромно… Потом меня ждет муж…

       - Пощекочем ему маленько нервы.

      - Да?.. Вы думаете?.. И не боитесь?.. Он у меня с юга – горячая кровь!

       - Значит, у вас она тоже горячая.

      - И где нас ждет горячий кофе?

       - Сразу за углом – тихое в это время местечко.

      - Да-да – верно, там что-то припоминаю. Тогда – зайдем.

      Прошло несколько дней, и она вошла в его дом. И он еще не успел осознать удачу, а они в темноте уже сплелись в паучьем танце, тяжком и жадном, в котором чужие губы пытались отобрать тепло, оставляя взамен тупую радость и влагу – они снова любили и обманывали! Снова стремились обнажить тела в древней иллюзии – стать ближе друг другу. Безжалостно теплые минуты счастья – они не повторяются! Но как же по-сволочному им обязательно всегда хочется что-то напомнить!..

      Потом она согласилась остаться. Хотя кому и зачем нужно было это согласие, так и осталось непонятым. Они ни о чем не договаривались, ни на что не загадывали. Он после работы спешил домой. А она приходила, когда хотела. И было понятно, что все неправильно и как-то уж очень несерьезно, будто изначально соединились на короткое время, и роль его в этом соединении незначительна.

      И все же случалось – в подъезд они входили вместе. И пусть, опять же нечасто, но и утром выходили под ручку. Им улыбались. Здоровались. Хотелось верить, что люди рады за него. А она даже с каким-то веселым азартом поддерживала эту игру, отвечая на приветствия и коротко умудряясь на ходу переговорить, выказывать заинтересованность, будто и вправду у нее было желание понравиться соседям.
 
      Но где-то недалеко у нее действительно был муж, время от времени навещавший недавнюю спутницу жизни. Ей это портило настроение, выбивало из привычного ритма жизни, возникали вопросы, которыми не хотелось ни с кем делиться, и сама на них боялась искать ответы. Его  показушные набеги, не встречавшие и малейшего сопротивления, забавляли и неизменно вдохновляли на новые будущие гадости. Они не пугали ее, и даже не вызывали чувства отвращения. Но тревожили. И эта бессмысленная грубая неотвратимость подталкивала к новым неожиданным работам, таким разным и завораживающим!.. Она была художницей.

      Однажды Рина пригласила его к себе, и он увидел ее картины, изображавшие только небо в различные моменты его настроения. Иногда и ему приходилось замечать чудеса над головой. Но он никогда не предполагал, что в них могут быть заключены такие контрасты по световой гамме и внутреннему напряжению. И теперь находясь рядом, они поражали его  сверхъестественностью, заставляя доставать и из своей памяти похожие мгновения прошлого. Правда, в основном из памяти детства. И были они почему-то уже не такими яркими и четкими. А сейчас даже, будто схваченные и посаженные на полотна, рождали в нем противоречивые чувства –  восхищения и робкого протеста. Возможно, он и не отдавал уже себе отчета, где его видения, а где ее картины.

     - Тебе нравится, и в то же время что-то смущает? У тебя что, рвение к оригинальности не вызывает даже улыбку?

      - Понять бы, что это такое – лишняя единичка успеха?..

      - Немного скромнее – удачи.

      - Почему ты не показываешь их людям?

      - Ты же видишь их, смотришь на них, вглядываешься в них, – и в твоих глазах грусть. Даже там, где я поймала радость!

      - Точнее не скажешь – поймала.
 
      - Тебе кажется это жестоко?

      - Люди жестоки – они порадуются твоей удаче.

      - И позавидуют. И позавидуют также жестоко. А ты не рад.

      - По Булгакову – я в восхищении! Хотя ты и без меня все понимаешь. Даже о великом мы можем только догадываться. Но будем надеяться, что жизнь выбирает лучшее.

      - Господи, да при чем здесь ты со своим великим и заумным – в жизни уже было достаточно мудрецов, и новые всем теперь кажутся лишними. Не морочь себе голову – скажи что-нибудь простое и понятное. И, прежде всего себе самому.

      - Себе я буду говорить теперь долго. Но в чем тогда заключается твоя мечта?
- Мечта?.. Моя?.. Так – скромный мавзолейчик на забытом кладбище. А время сделает свое дело и… Знаменитый станет более знаменитым… Неизвестный – останется неизвестным.

      - Тьфу. Я же не об этом спросил.

      - А тебе-то что, собственно?.. И почему не схитрил, как положено в таких случаях?

      - Извини. Я совсем забыл об этом.

      - А ты не бабник. И в жизни с тобой многого не добьешься. Твои глаза болтают больше, чем язык. А язык глуп и нерасторопен. Своих надежд ты дарить не умеешь – чужие не замечаешь и топчешь. И смотришь потом как ребенок, прося, чтоб тебя простили. За что тебя любить? Может быть, ты и сильный человек, только рядом с тобой никто этого не почувствует – даже самая наивная и простодушная. Никогда больше не догоняй тех, кто оглянулся на тебя. Они просто обознались – так бывает!

      - Очень горячо – давай маленько разбавим кипяточек.

      - Разбавь, если есть чем. Ну почему ты, как слюнтявый ротвейлер, чуть что – лезешь облизывать хозяйку.

      - На этот раз твоему воображению предстало то, чего на самом деле с тобой не случится. Ты не хозяйка и своим картинам, что уж говорить о людях. А вот собаку завести тебе, пожалуй, было бы можно. Она во всем с тобой будет соглашаться. И будет всегда верить, что обман был случайностью.

      Она вдруг прижалась к нему, расстегнула пуговицы на рубашке, и он почувствовал ее слезы теплые, почти горячие в прохладном помещении. Ему обязательно нужно было что-то сказать. А он молчал. Крепко прижимая к себе упругое тело и продолжая в напряженном нежелании восхищаться  картинами, такими разными, и теперь неотделимыми от нее. Да и от него уже тоже. Только он этого еще не осознавал.

      - Поедем куда-нибудь в поле, в луга. Лес не люблю.

      - Понятно – в лесу меньше неба. И вообще – он отвлекает.

      - Угу.

      - Ты помешанная.

      - Так и должно быть.

      Они улеглись посреди поля, и она снова, кажется, была счастлива. Но единения не было и сейчас.

      - Чувствуешь, как здесь хорошо! А ты лес, лес…

      - Я и не успел ничего сказать про лес.

      - А, – все равно! Здесь хорошо! Здесь лучше!

      Он смотрел, как и она, в небо без всякого желания понимать ее. Небо было ужасное – низкое, серое, почти однотонное. И был благодарен, что оно еще не угрожало дождем. Потом попытался приникнуть к ней. В глаза ударила картина заката. Она нервно отстранилась. Он снова мешал ей на чем-то сосредоточиться.
 
      - Я схожу в деревню – что-нибудь куплю.

      - Не оставляй меня одну. Лучше вернемся румяными и голодными. И я приготовлю тебе ужин, которым будешь восторгаться до скончания дней!

      И он согласился на еще один заведомый обман. Она не умела готовить. И сама уже несколько раз признавалась ему в этом. Но ко многому, что говорила, она и не относилась серьезно.
 
      Потом был вечер, и они шли по улице, тепло прижимаясь друг к другу. Недалеко от дома увидела старушку с цветами и попросила купить ей сиреневое буйство. И он зачем-то стал говорить ненужные в этот момент свои глупости, что сирень – цветы не подарочные и радость от них быстро заканчивается, и наутро они будут хлестать уже разочарованием. Будто женщины ничего этого не знают. И все же сам сделался счастливым, когда утопил ее в головокружительном аромате.
 
      А наутро она впервые проснулась раньше его и ушла неслышно. Сирень в вазах завяла – настоящая смерть ради чьей-то минутной радости. И он вдруг почувствовал неуют от присутствия здесь этой женщины. Да и что это вчера было: каприз, размолвка, обида? И было ли примирение? А если было, то чем оно достигнуто – согласием всеобщего недоразумения, или все же признанием чьей-то виновности? Может быть, между ними просто повихлялась страсть, неприятная теперь им обоим? И в то же время предугадал воскрешение тревоги. Даже ощутил холодок опасности, спешащей к ним.

      Выходные продолжались в глупом безделье. Нужно было чем-то заполнить этот день. Он позвонил ей. Мобильник был отключен. Наверное, пришло вдохновение, и она работает – ему так хотелось думать. Неспешно позавтракав, спустился вниз. На лавочке у подъезда загалдели соседки, приветствуя и шуткуя. Немного постоял возле них, посмеялся с ними. Съездил к приятелю. Перекурили с ним на балконе. Вернулся домой – включил телевизор. И все равно никак не мог отделаться от тревожности этого дня. Ближе к вечеру все же решился потревожить ее. Но потревожила она, позвонив ему: «Приезжай – мне страшно». А он почему-то вдруг засомневался – что еще опять за капризы? И не поехал – пошел пешком. По-прежнему только тревожась, и сдерживая себя, не торопясь. Даже у двери, когда сердце заколотилось жалобно и неразумно, остановился и простоял долго. Потом жал на звонок и ждал, что дверь ему откроют. И уже собрался  уходить, но почти случайно, полуосознанно нажал на ручку, и дверь открылась. Вошел осторожно. В квартире был погром.  Растеряно постоял в тишине коридора. И только когда увидел ее в крови среди растерзанных картин, бросился к ней, стал действовать быстро и правильно. Перетянув ее левую руку с перерезанными венами, вызвал «Скорую». Обняв ее и прижав раненую влажную руку к груди, то ли успокаивал, то ли нежно пристыживал кого-то. Наверное, все же больше себя.

      - Ты зачем это сделала, глупышка? Но мы еще нарисуем – лучше и больше. Обо мне совсем не думала?!

      - Ты дурак, Толя. Никто тебе не поймает больше неба. А сам ты только и умеешь, что жить правильно и довольствоваться тем, что опять тебе наврет память.

    
 

Из книги «Садик напротив Вечности» 2009год
ISBN  5 – 904418 – 28 – 1