Гипербореи. книга 2. глава 1-7

В ТУ ЖЕ ЗЕМЛЮ

ВИДЕНИЕ НА ГОВЕРЛЕ
На самой вершине Карпат стояли Святогор и Смерть. Богатырский конь под седоком дремал, опустив большую голову. Смерть опиралась на суковатую клюку, стоя рядом с богатырем. В ее плечо, изредка шевеля тяжелыми крылья¬ми, укогтилась громадная птица-грифон. Гоязно-белый капюшон ее савана был откинут на спину, безжизненные седые волосы космами свисали на плечи. Они глядели сквозь утреннюю дымку на войска, еще дремавшие внизу, по ту и дру¬гую строну гор.
Смерть захихикала, указывая тонким, как тростник, пальцем, на Восток, где за Уралом золотились первые солнечные лучи:
— Я уже отправила по армиям своих генералов, они готовы есть мясо и пить кровь своих солдат. То-то пир начнется с восходом!
Святогор поглядел на гуцульские поселения у передних копыт своего коня и спросил, следя за крестьянкой в рубище и с вязанкой хвороста, за которой пле¬лась простоволосая девочка:
— И они погибнут?
— Все погибнут! — ликовала Смерть. — Тут народы прошли — никто не вернулся живым!
— Ты цинична, Смерть... Она гулко захохотала:
— Нет, я абсолютна. Так уж повелось среди людей, что для них тот, кто убивает одного человека — просто убийца. Кто убивает миллионы — побе¬дитель. Кто убивает всех — тот Бог. .Для людей я Бог, Святогор!
Клубился в низинах туман, на германской стороне лязгнуло железо. Свя¬тогор прислушался к утренним звукам и сказал, взвесив в руке огромный двуручный меч, перекладиной своей похожий на крест:
— Ты слишком высокого мнения о себе. Смерть. Но посмотри на ту тан¬ковую дивизию, что уже запустила двигатели. Видишь, на головном танке штандарт с изображением мертвой головы?.. А чуть в стороне, за кустар¬ником, фельдфебеля, который приставил к своему виску пистолет? Ви¬дишь? Простой воин может сделать то, в чем ты бессильна. Ты, Смерть, перед человеком настолько слаба, что не можешь убить даже себя. Какой же ты Бог! Ты — ничтожество, от бессилия противостоять добру, вечно творящее зло.
Смерть скрипнула зубами:
— Но разве сами люди не подобны мне? Разве не зло и себялюбие правят миром?
— Миром правит альтруизм.
— Ага. — захихикала Смерть, — и это именно желание сделать добро ближнему столкнет сейчас народы в смертельных объятиях! Если это доб¬ро, то чем же оно лучше зла?
— Уже хотя бы тем, что альтруизм не даст тебе убить всех, не даст взаправду сделаться Богом. У настоящего Бога все живы. И те народы, что прошли тут за века — тоже живы. Твой труд напрасен, Смерть!
Небо уже вовсю разгорелось над Сибирью, заполыхали грани ледяных вер¬шин Беловодья, солнечные лучи брызнули, отражаясь, по самоцветам Урала, хлынули на зеркало Азовского моря. Очертания Святогора и Смерти обрели еще большую зыбкость, и скоро их тени оторвались от Говерлы и раство¬рились в напоенном светом воздухе.
И тогда в предгорьях возликовали генералы и двинули свои бесчисленные армии навстречу враг врагу.
И дрогнуло мироздание!


1
«Сюда, к устью Танаиса, враги прижали Гипербореев уже ко второму военному лету. Основные цепи оборонявшихся протянулись по восточному берегу Меотийско-го озера и далее, к седому Понту Евксинскому. После зимней битвы у стен заснежен¬ной Космы Архипелаг отступил почти к самым рубежам. И тогда властители Архипе¬лага прибегли к последнему оружию, проклятому даже у них на островах: Делос дви¬нул на Гиперборею чудовищ. Невиданные на Севере огнедышащие звери летали по небу и плавали в водах, они змеились над самой землей и поглощали людей целиком. И гипербореи перед таким натиском отступили, снова оказавшись на краю гибели.
И тогда к оборонявшимся прибыл Хранитель Духа Агай. Он возил перед войска¬ми завернутое в белые пелены дитя — свою непорочную восприемницу из дома угольщика Гона Аюка».
Младший лейтенант Артур Горюнов отложил самопишущую трофейную ручку из наборного плексигласа и задул фитиль. На сегодня писать хватит.
Робкий рассвет заглядывал в хату, где десантники стояли уже почти неделю. По лавкам у стен и прямо на земляном полу спали солдаты его взвода, а древняя хозяйка хаты всю ночь неусыпными очами следила за пишущим офицером из-за уголка зана¬вески. Артур поднялся, размял плечи, несколько раз присел, приглушенно покряки¬вая. Спохватившись, прижал ладонь ко рту и, осторожно ступая, вышел на улицу.
Июньское погожее утро занималось. Прямо у крыльца, не шелохнув ягодами и крупными капельками росы, стояла низкорослая вишня. Поодаль, у пенька-плахи тем¬нела сырая рукоятка топора. Пятна петушиной крови на траве и лезвии побурели, и Ар¬тур пожалел о съеденной птице. Правда, зарубила его сама хозяйка, но вот уже нынче утром для полноты картины так не хватало хулиганистого петушиного «ку-ка-ре-ку!».
Хутор еще спал и темные силуэты двух десантных «Дугласов» на давно не паханном поле отсюда, от крылечка, казались тушами неведомых гигантских зверей. Они. трудяги-самолсты. словно тоже не хотели выходить из сна прямо в войну, как это предстояло совсем скоро и самим десантникам.
Первая утренняя птица неожиданно резко хлопнула крыльями, по ставку пробе¬жала мелкая рябь. Артур зябко передернул плечами потянул с ветки спелую вишню.
— Черт! — озорно крикнул он, попав под настоящий холодный душ осыпавшей¬ся росы. Офицер громко хлопнул в ладоши и в восхищении прокричал:
— Лепота!
И тут же от соседней хаты с проваленной соломенной крышей ему ответил такой же озорной молодой голос:
— Да. слушаю вас!
Артур от неожиданности замер в движении — и побежал на голос. У соседней хаты возле крылечка о две доски военный, голый по пояс, тоже разминал плечи дви¬жением рук.
— Я капитан Лепота, слушаю вас.
Офицер крепко пожал ладонь Горюнову, опустился на крыльцо, хлопнув ладо¬нью по доске рядом. Артур присел, улыбнулся:
— Нет, я в смысле — красота какая!
— А я, грешным делом, подумал, что меня окликают. Познакомимся: я — коман¬дир армейской разведки капитан Савелий Лепота.
Артур тоже назвал себя. Достал из брючного кармана портсигар, щелкнул крышкой:
— Угощайтесь. «Казбек», довоенный. У хозяйки-старухи сохранился от сыновей. Еще до оккупации этой местности они ушли на фронт, но вот и после освобождения пока нет вестей. Старушка сказала — может. и моих кто угостит сердобольный.
— Спасибо. Не курю. Сами-то зря чадите, противу человеческого естества это. Артур пыхнул дымком:
— А сама война — не противу естества? Вообще-то мне кажется, что жить тоже вредно — умереть можно... Давно на передке, товарищ капитан?
— Да с первого дня. Кстати — насчет переднего края... Скорее — мы даже перед ним, за линией фронта ходим. Нынче ночью вот сюда на суточный отдых вышли. А вы?
Артур придавил окурок о край доски, сощурился на пронзительный солнечный луч, ударивший из-за недалекого строения:
— А я все больше над землей. Со своими хлопцами латаем дыры во фронтовом бредне. Где тонко — туда и сигаем со своими парашютами. Тоже вот — отдыхаем перед боями. Вы разведчик — поделитесь: слышно — за Курск серьезная драчка на¬мечается?
Капитан поднялся с крыльца, с веревки потянул полотенце. Ответил, до красноты растираясь:
— Будет  драчка! Вы бы видели, каких железных монстров Гитлер наплодил для этой битвы. Такая техника, что се тяжести ни один мост не выдерживает. Сте¬на из брони!
— Много русской кровушки прольется!
— Да уж... Велика Россия, и, похоже, солдаты в ней никогда не кончатся. Сколь¬ко уж нашего брата полегло. — капитан натянул через голову гимнастерку, затянул и поправил ремень на поясе. — Такое впечатление, что сам белый свет настроен на уничтожение славян. Ну, брат, пачками гибнем даже там, где можно вовсе без потерь
обойтись.
— Ага, — согласился Артур. Вчера на хуторских задворках сами двоих пехотин¬цев расстреляли. Трибунал близнецов приговорил за самоволку. А они-то и отлучи¬лись всего на пару часов — их село тут рядом. К мамаше решили смотаться по мо¬лочко. Смотались...
Помолчали, сидя.
Утро уже переливалось солнечными красками, обещая день жаркий, знойный. К ставку подошла пегая лошадка с постромками, наклонилась к воде. Пила, стягивая к морде зеленую тину. Артур глянул на запястье, определяя время до подъема и не¬ожиданно для себя прочел, глядя на лошадь:
Конь у деда — Ураном звали.
Был в носочках и с белой гривой.
 Его в кузнице подковали.
Чтобы поступь была игривой.
 Яровой дед кормил пшеницей.
Не считаясь с ценою злака.
На коне дед ездил  -  жениться –
Но в колхоз его  сдал, однако.
И присев на скамью у хаты.
Со своею женою вместе —
Пред конем они виноваты.
Пред колхозом -  правы по чести.
 Без коня — уж куда подворью?
И зерну не осталось ходу.
 Активистов шайка поворья
 Покидала его на подводу.
Дед глядел обреченно в угол.
Где белело пятно от иконы:
Я сегодня расстался с другом —
Только беды и нам знакомы!
Будет конь у меня соловый —
 Будет пегий, и будет рыжий!
 И, рассыпав волос солому
На дорогу под вечер вышел.
 Ждали деда и поздно, и рано.
 Только видели, вроде, люди:
 Говорят — он ушел к цыганам —
 В табуны разномастных буден.

— Сами написали? — спросил капитан.
— Так сказать — выразил в стихах. Я ведь, как говорится, тутошний, товарищ ка¬питан. В Верхососенске. что сейчас перед нами и пока еще под немцем, до войны жил, в районке пробовал авторского счастья. Не чаял, что освобождать малую роди¬ну доведется.
— Верхососснск, говорите? — Капитан отерся полотенцем, одеваясь, поглядел на Артура: — А до освобождения побывать в городке не хотите?
— Шутка, да?
— Какой там! В Верхососенске немцы возвели непонятную установку, что-то вроде радиостанции слежения. Вот нам ее и поручено пустить на воздух.
— Такая вредная станция?
— Да я. собственно, не очень в курсе. Знаю лишь, что при подходе к Всрхососенску в наших частях теряется напряжение в электросистемах. Машины глохнут, рации умолкают. Словом — чертовщина своего рода. Вот десантируемся - - разберемся. И тут местный человек нам дозарезу нужен.
Артур досадливо махнул рукой:
— Да не отпустят меня!
— Э-э-э! Вы не знаете наших возможностей. Если согласны пойти с нами в раз¬ведку — разрешение я обеспечу.
— Да я только за! Тем более, что стоять нам тут еще недели две. Самое малое. Глядишь — к началу наступления и вернусь к своему взводу.
— А вот этого гарантировать никак не могу. Черт его знает — насколько затя¬нется наш рейд. И потом — уж кто зачислен в наш отряд, тот выбывает из него разве что...
— Да понял я. понял, капитан!. А вы меня и не зачисляйте. Уж коли все можете, как утверждаете, то не надо меня вообще в ваши списки вносить. Пусть уж наше де¬сантное командование запишет меня на время рейда в медсанбат. Для всех я забо¬лею — делов-то!
— Не желаете в разведку насовсем?
— Куда уж я от своих воздушных пехотинцев? Тут у меня база, если хотите. Повязан я. капитан, со своими ребятами самим временем. Книгу пишу, с вашего позволения.
— О войне? — капитан глянул на Артура с новым интересом.
— Ну да, и о ней тоже. Поэтому из любой передряги обязан вернуться к рукопи¬си... Впрочем, капитан, — уже шесть утра — время поднимать братву.
— Да пусть поспят, не горит ведь!
— Устав есть устав, товарищ капитан. Это вашим разведчикам он не писан, а мы служим, как предписано. Тем и спасаемся, как говорится.
— Так я оформляю вас в разведку?
— В медсанбат, товарищ капитан. — Артур ступил на дворик, потянул свежий росный след к дороге.
— Ну, я и говорю — в медсанбат. — крикнул вдогонку капитан. — Подчищайте там концы, с вечера уходим за линию фронта... Не робей, лейтенант, у нас. гипербо¬рейцев, закалка вековая!
Артур запнулся на полшаге, круглыми от бешенства глазами полоснул по капитану:
— Как ты сказал, служивый?!
— Гиперборейцы — это слово такое, вряд ли вами слыханное. Артур вернулся к крыльцу, ткнул пальцем капитана в грудь:
— Выселки на Псковщине, протопоп Илия? Капитан хлопнул себя по лбу, захохотал:
— А ты сержант из десанта, похититель бытописания?.. Вот так встреча! У тебя же. негодяя, дочка там осталась.
— Дочка?! У Наташки!...
— Ну да, лейтенант.
Артур стрельнул взглядом по циферблату на запястье, скороговоркой выдал:
— Сделаю взводу подъем и вернусь. Так еще раз уточним: вы — капитан Лепота, старика Парамона Агафоныча сын?
— Точно. Я еще пацаном был. когда вы с Наташкой задурили.
— Ладно. Бегу. В разведке поговорим, капитан.
И скорым шагом Горюнов отправился к своему взводу. Капитан видел, как через пару минут из низенькой двери хаты постоя голыми по пояс начали выскакивать моло¬дые плечистые парни. «Тридцать три богатыря» — невесть отчего пришло на ум капи¬тану, и он тут же. как от зябкого ветерка повел плечами: представил их убитыми.
Впрочем, и сам Артур Горюнов на расстоянии виделся таким же молодым и дю¬жим. Десантники после зарядки затеяли возню с гоготком и легкой перебранкой так. что отличить командира от прочих стало совсем нельзя.
Этот июльский день 1943 года на позициях обещал быт ь спокойным и бесконечным.
2.
— Войска в обороне — это организованные банды уголовников, от безделья способные на любую мерзость. А посему, — генерал Фриновский поднялся из-за сто¬ла, и его лицо ушло из круга света от настольной лампы. — Сидите, товарищи, — из полумрака осадил он участников совещания. Постучал гильзой папиросы о портси¬rap, но закуривать не стал, вернул папиросу на место. — Так вот, наша задача — не дать солдатам вконец, как говорится, оборзеть, нужно все время держать армию в напряжении. Чтоб война не казалась медом.
Вдоль длинного стола в кабинете заместителя наркома внутренних дел сидели особисты самого высокого ранга. Старший лейтенант НКВД Вениамин Полетика чувствовал себя тут явно не в своей тарелке, но гордыня от того только переполняла сознание. С такими людьми рядом, посмотрел бы братец Вадим! Брат ведь не знает, насколько приблизил к себе Венсчку сам (!!) Фриновский после авиакатастрофы. В святая святых Лубянки вселил, вот ведь и нынче допустил на совещание, где ниже подполковника только он, старший лейтенант. Видимо, не зря пригласил, будет, на¬конец-то и для него настоящее, фронтовое дело. А то уже почти четыре года в орга¬нах, а все на подхвате, все протокольчики да мелкие допросы. Спасибо, правда, о производстве в очередное звание не забывали. А теперь, может, и капитана дадут... «Я чту партийный идеал. И Родину я чту, И верю, то, о чем мечтал, Я воплощу в меч¬ту!». Стихи на краешке листа пошли легко, прямо для «Чекиста» пригодные.
Генерал зорко окинул взглядом комнату и мягко сказал:
— Вениамин, оставь карандаш, тут записывать не принято.
— Так это только стихи, товарищ Фриновский!
Кто-то из полковников хрюкнул в кулак, многие заулыбались: мальчишка, зачем только пригласили на столь серьезное совещание?
'— Этот мальчишка, — пояснил Фриновский. — проявил настоящий героизм при авиакатастрофе. Он первым сообразил в горящем самолете сорвать противопожар¬ную ткань со стенки кабины пилотов и накинуть се на горящую канистру с бензином. Очаг он задавил. А огонь уже остальные пассажиры затушили. Летчики посадили обгоревшую изнутри машину на крошечную лесную поляну. Более того, товари¬щи, — наш юный коллега Полетика и в такой ситуации остался верен присяге: не до¬пустил бегства перевозимых в самолете преступников. Применив табельное оружие, он застрелил цыгана-диверсанта и за всю эту операцию награжден, по моему пред-ставлению, боевой медалью «За отвагу». Поэтому усмешку некоторых из сидящих здесь считаю неуместной. Скажу больше — старшему лейтенанту нынче мы с вами поручим особо ответственное задание. Особо! — поднял он палец. — Сегодня, как вы обратили внимание, в моем кабинете нет стенографисток и ни одно — я подчер¬киваю — ни одно слово отсюда не должно выскользнуть наружу. Вот лист — он пус¬тил по кругу бумагу с текстом, — подписка о неразглашении. Прошу каждого распи¬саться... Полетика! Ну не карандашом же!.. Благодарю вас. Теперь о деле.
Генерал вложил лист с подписями в серую папку, сел на место, хлопнул по пап¬ке ладонью:
— Сначала познакомлю вас с последними донесениями с фронта. Надеюсь, что данные оперативников заставят вас проникнуться серьезностью момента.
Венечка уже был знаком с этими донесениями, ведь именно он и его отделение готовили документы для Фриновского. И без того зловещие, документы эти теперь, из чужих уст, воспринимались особенно остро. «Не спи, боец. Возьми, боец. Винтов¬ку верную свою. Пусть знают мать, сестра, отец. Что ты погиб за них в бою»
— Полетика, огложите же, наконец, свой карандаш, делаю замечание. Итак, вот оперативное донесение: «Красногвардейцы 1121 полка Бутов и Немигайло в селе Клинцы Воронежской области, находясь в полосе обороны, совершили кражу с под¬ворья 80-летней колхозницы Жженовой мешка картошки и четырех фунтов муки. На увещевания колхозницы пьяные красноармейцы ответили бранью, изнасиловали и задушили старуху. Вернувшись в расположение, они рассказали о случившемся ко¬мандиру роты, старшему лейтенанту Георгиевскому. Вместо сообщения о ЧП по ко¬манде, офицер велел отправить продукты на кухню, а дом колхозницы с наступлени¬ем темноты сжечь с тем, чтобы скрыть следы преступления».
Документ второй. «Старшина 27 пограничного отряда, дислоцированного в рай¬оне станции Полатово, Глущенко за время затишья практически перешел на житель¬ство к железнодорожной рабочей Юдиной, самовольно оставив расположение части.
В ночь на 14 мая сего года Глущснко и Юдина, по предварительному сговору, похи¬тили из проходящего товарного состава партию закупленного на валюту лекарства пенициллин. На следующий день Юдина задержана на местном рынке, где продавала пенициллин, как противозачаточное средство».
«Жечь клеймом врагов народа. Как велит родной нарком. Буду даже в непогоду, Буду явно и тайком!». Полетика спохватился, зыркнул глазами по лицам сидящих и старательно спрятал карандаш под блокнот. На него сегодня буквально навалило вдохновение, но решил дальше не баловаться с записями, а просто запоминать строки.
— Документ третий. — Генерал держал темное лицо выше круга света, от того руки под лампой и бумага казались особенно белыми: «Развратные оргии в 72 про¬жекторном дивизионе. Отделение младшего сержанта Орланиной в полном составе при обильной пьянке устроило сцены раздевания прямо в штабе майора Горового. Причем, — генерал оторвался от документа, зорко глянул вдоль голов офицеров, — это преступление надо рассматривать не только как общеуголовное, но и как воин¬ское, поскольку четверо прожектористок забеременели, что приравнивается к дезер¬тирству из действующей армии».
Четвертый документ: «Лейтенант Гуров, командир десантной роты 5 танко¬вой армии спас из горящего детского дома в городе Тюмени двенадцать воспи¬танников. На первый взгляд — поступок геройский. Но при этом выясняется, что лейтенант Гуров в день пожара обязан был находиться за тысячи километров, на хуторе Авдотьины Колодцы, в расположении части. Он же оказался в самоволь-ной отлучке аж в Сибири».
— Что это?
Генерал отодвинул папку с донесениями и сурово переспросил:
— Как все это понимать?.. А понимать это надо, я вам доложу, как настоящий моральный развал войск, находящихся на позициях. Повальные пьянки, дебоши, са¬моволки и дезертирства. У особых отделов просто не хватает оперативников, чтобы уследить за всеми этими безобразиями. А ведь их надо еще и пресекать! И тут глав¬ное — генерал поднялся, вышел из-за стола, мягко заходил за спинами офицеров. — тут главное, как учит нас товарищ Сталин, опередить события, предупредить престу¬пление. Ученые правоведы называют этот метод профилактикой. И сейчас каждый из вас получит под роспись конверт с боевым заданием и сроками его исполнения. Для наглядности, так сказать, как образец подобного приказа, я при всех поставлю сейчас задачу старшему лейтенанту Полетике. А на следующем подобном совещании мы заслушаем его отчет по результатам командировки на фронт. Думаю, в случае удачи, опыт Полетики мы сделаем образцовым.
Венечка уже стоял, вытянувшись в струнку — руки с подрагивающими пальца¬ми по швам. Генерал подошел к нему, опустил ладони на плечи Венечки:
— Присаживайся, сынок. Я думаю — настоящее боевое крещение ты пройдешь на тех самых Авдотьиных Хуторах, что упоминаются в донесении. Под твое начало выделяется отделение бойцов и сегодня же самолетом вы отправитесь на передо¬вую... Да ты сиди. Сиди...
«Вот оно - чудо великого дня. Родина выбрала только меня. Что мне награды, и что мне враги? Мне генерала слова дороги!»
— Я понимаю твое волнение, сынок. Так вот — обращаю внимание всех присут¬ствующих. — вы тоже получите в помощь по отделению особо подготовленных бой¬цов. И там. в отведенной для каждого полосе фронта ваши отряды проведут специ¬альные операции. Вы, командиры, конкретные задания узнаете на местах, вскрыв свои конверты, а лично для тебя. Полетика, от меня еще и добавочка — по выполне¬нии задания отравить все колодцы в тех самых хуторах.
— Зачем? — не понял Полетика и тут же испугался своего вопроса, — ведь это уже освобожденная территория?
— Затем, чтобы и санитарная служба фронта встрепенулась, — объяснил замес¬титель наркома.
— ... Сальери. — подал голос из-за стола тот самый хрюкающий полковник.
— Что? — не понял генерал.
— Ну... классический пример. Отравитель Сальери из Пушкина, — пояснил свою мысль полковник.
— Верно, — согласился генерал. — Вот и окрестим нашу операцию этим словом — операция Сальери. Пусть не дремлет фронт — великий музыкант. За такую встряску он нам же еше и спасибо скажет... Все. товарищи, к делу, спасибо за внимание.
И. следя за поднявшимися офицерами, Фриновский неожиданно сказал:
— Старший лейтенант Полетика! А сдайте-ка в шифровальный отдел ваш блок¬нотик. Пусть проверят, что у вас там за поэзия. Уж не зашифровал ли ты наше сове¬щание, сынок?

3.
В Выселках оккупантами стояли финские егеря. Они в первый же день безжало¬стно и как бы брезгливо выгнали на улицу из домов всех их жильцов и пользовались людским добром, как своим. Протопоп Илия выкопал у кромки леса узкую землянку и жил там, каждый день занося что-то в толстую коленкоровую тетрадь. Глядя на не¬го, выкопали землянки и остальные.
Финны заняли и монастырь, хотя монашек не тронули: просто между строе¬ниями подняли утепленные палатки и заставили матушку Софию и дальше вести отлаженное производство. Теперь уже их грузовики, не таясь, увозили отсюда тюки белья и кружев.
На монастырь, и без того угрюмый, упала особая тоска. В знакомой горнице за жужжащими прялками сидели подруги по несчастью — сестры Надежда и Любовь. Они то напевали тихонечко в лад. то попросту переговаривались. Сейчас вот на полу¬обороте Любовь задержала ладонью деревянное колесо прялки и спросила:
— Сегодня вот стишок ночью пришел. Послушаешь?
— Все о своем десантнике вспоминаешь? Где-то он теперь, если жив? И где мой Савелий?... Господи, до чего же глупыми теперь кажутся все наши обиды. Да если бы не белые собаки, я сама сейчас воевала бы. Ведь я же на границе выросла — под¬готовлена не хуже иного бойца!
— Да... собаки...— Любовь поднялась, подошла к столику, отломила черного хлеба. — Голубь, Голубь, иди сюда.
Зевая во всю пасть, в углу поднялась белая собака, поймала хлеб на лету. Уле¬глась опять. Монашка кинул еще кусок-другой собаке у порога.
— Стерегут... теперь-то чего стерегут? — спросила Надежда. — Небось, все те¬перь поганым достанется. И мы в конце концов тоже.
— Ну, нет! —- мягко тронула колесо Любовь. — Собаки знают, что стерегут.
— И ты знаешь?
— Конечно! Немцы да финны все равно уйдут, а мы останемся. Правда, немере¬но русского люда сгинет в этой войне. Вот нам, да таким, как мы, и придется наро¬жать новых людей.
— Ого!
— А ты как думала? С автоматом тебе захотелось в атаку идти! Не бабье это дело.
— Но душа-то горит!
— Терпи, подруга... Знаешь — я раньше не говорила, но рискну. Глянь-ка в окошко — во-о-он у амбара горбун Гриша на деревянное колесо шину железную на¬бивает. Ты думаешь — просто плотник? Как бы не так: он им, проклятым, все авто¬мобильные колеса подковными гвоздями исконопатил. Вон у шлагбаума опять тягач разувают для ремонта, проклятые!
— Вот, уже и Грише невтерпеж! Сбегу, Люба, непременно сбегу. Собаку вот только окончательно отравлю... Ой!
— Что, что такое? — забеспокоилась подруга.
— Так чего мы ждем, две дуры? Если можно собаку отравить, значит — можно и этих, проклятых! — кивнула в сторону окошка.
— Вон ты о чем!. — успокоилась и мягко засмеялась подруга. — Да я уж об этом мыслила. Только нет у нас ялу, а у колодца — вон — два дуболома торчат бессменно. Напрасная думка.
— Вот и выхолит, — досадливо вздохнула женщина. — бесполезные мы люди, ты сама признала. И гнут они нас. таких покладистых, как им хочется.
— Ну... не такие уж мы и покладистые. Простыни вон да белье тачаем, так оно все светится, словно сети рваные. Недолго им наше добро прослужит.
— Наше добро... — Сестра Надежда тоже остановила колесо прялки и повтори¬ла: — Добро. Какое же оно добро, когда служит злу?
— Ну, — тоже запнулась на полуобороте колеса собеседница, — а что делать-то?
— А все, что служит злу — должно уничтожаться!
— Ой! — зажала рот ладошкой Надежда. — Мысли у тебя — и те расстрельные. За окошком двумя шеренгами протопала дюжина солдат. В их касках чугунно
отразился солнечный свет, зайчик от блеска стального значка на груди фельдфебеля прыгнул на стену горницы и исчез под потолком. Приглушенно донеслась команда, солдаты развернулись, кинули карабины прикладами к ноге.
— Опять! — в сердцах Надежда задернула занавеску. — Гарнизон снова меняет¬ся — недобитков с фронта па отдых привели. То-то упьются к вечеру!!
Крупный и неудержимый июльский ливень внезапно упал на монастырь, ударил по крышам и зелени. Тяжко зашевелился и что-то сказал гром в небе. Любовь снова отодвинула занавеску и удивилась:
— Стоят, что твои истуканы! До нитки же вымокли, окаянные! — И мягко обер¬нулась на вкрадчивый голос подруги.
— А мы их... подсушим...
— Что?!
— То самое. Как только заснут в лабазе на тюках, тут мы их со всем добром и отправим на небо разом.
— О-х-х...
— Да не стони ты. как квочка! Давай, начинай.
— Что начинать-то?
— Ну, стихи, ты говорила.
Женщины несколько минут посидели молча, потом Любовь зябко поправила на плечах кружевную накидку и прочла, полностью успокоившись к последней строке:
Кудрявый плотничек Гриша
На припеке спит, на песке.
Уснуть бы ему под вишней
 В моем цветнике.
 Строгая мати София
 О полдне идет ко сну.
 Занавесочку Сы отвела я,
 Села бы шить к окну.
Все глядела бы, как он дышит,
Как уста раскрывает во сне.
Прости меня, Господи, Гриша,
Сегодня приснился мне.
Ливень прекратился резко, словно его выключили. Финны так и стояли посереди¬не двора, ошарашенные и мокрые. Стволы приставленных к ногам карабинов были полны водой.
 

 
252
 

 

4.
Угрюмая, почти черная тайга сбегалась к самым берегам Витима, и группка пленных словаков с платформы грузового буксира тоскливо и безнадежно глядела на вековые леса. Здесь, на самой стремнине, гнус почти не появлялся над людьми и по¬тому вся первобытная красота Сибири раскрылась им от самого нутра.
Поручник Нестор Обренович зябко потягивал на плече шинель. С того самого февральского дня под Белгородом, когда сдался в плен, поручник ее так и не снимал.
Плыли.
Конвойный старшина раскрыл пачку «Казбека» и протянул пленному офицеру:
— Закурюй, пан... Та не буть такый смурный: туточки, у Сыбири, вашему брату-словаку — поблажки е... Сеж-таки едной крови мы — шо хохлы, шо моска¬ли, шо сербы.
— Словак я.
— Та це едино. А вийна — лило пидневольно — то и йижаку понятно.
Солдат-охранник с красными погонами пиликал на корме платформы на губ¬ной гармошке. Заунывно так, выматывающе. Винтовка его косо завалилась у пле¬ча. Видно было, что многочасовое плавание утомило и конвой, и узников. «Когда будешь в Сибири, — вспомнил Нестор наставление отца Павле, — то не пытайся бежать. Там по трактам и берегам рек крестьянам еще с царских времен золотом платят за поимку беглых».
— Та и куды тут бигты? — старшина курил мощно, сильными затяжками, — до першого миста с тыщу километрив набежит. А у тайге токи на видмидя шатучего можно наткнутыся. або на лагерь с бандюками да охраной на вышках.
— Медведь шатучий? — не понял Нестор, — это разновидность такая?
— Ну да. Зверюка такый, ведмедище.
— А жители местные часто встречаются?
— Та бывае... Тике вони часом хуже шатуна. Вот було, — оживился старшина, припомнив свое: — Я ж тут ще до вийны конвоиром служу. — Так вот из-под стражи и утик одын... як это по-российски?., фа-ль-ши-во-монет-чик! — с удовольствием выговорил старшина. — Тягавси вин по тайге, а на ссмый день наткнулся на заимку.
— Заимка что такое?
— Така охотничья стоянка... А мы уже и рукой махнули: сгинув, думали. Мснс и не наказали даже. Ведомо ж: коли выжив — то охотники сами нам его и выдадут с головой. Та-а-а...
— Им за это платят?
Старшина развернулся всем корпусом, в упор рассмотрел словака и погро¬зил пальцем:
— Ны суйся у це дило... Так вот. Мисяц, другий — про биглого пи слуху, ни ду¬ху. Порешили — видьмак задрав. А тут удруг старовиры-артелыцики пороху купува-лы у сильпе, а заплатили самодельными карбованцами. Ну, мы их поприжаты — они и привели на ту заимку. Так повирышь — наш биглый и там уже натадывея деньги малюваты. Крестьянам заплатыв, понятно, билыиь, кабы за его поимку держава дата. Мы его. понятно, закувалы у кандалы, да тике слышно, шо вин опять в бегах.
— Что — плохо рисовал?
— Куда как гарно! То ж его бида, что не ведал: у тридцать девятому роки держа¬ва сторублевки не печатала, а вин цим годом свои бумаги и пометив! На тому тоди и погорив. горемычный.
Солдат на корме спрятал гармошку в кармашек, лениво потянул за ремень и под¬нял винтовку. Над баржей кружила огромная серая птица:
—... Стервятник, — полувыдохнул старшина, словно боясь спугнуть птицу. За¬драв головы, за ней теперь следили все.
Стучал дизель.
— Така ж тварюга и на иконе була, — все так же вполголоса произнес старшина и крикнул: — Пали, разиня!
 
Гипербореи.
 

Выстрел хруснул, гулко прошелся над водой, ушел в тайгу, в далекие горы. Птица, даже не дернувшись, величественно взмахнула крыльями и по большому кругу ушла от реки. Пленные сразу забыли о ней, опять сидели, опустив головы. Пиликала гармошка.
— На какой иконе? — еше не веря в удачу, переспросил Нестор.
— Це ше коли мы того поганого рисовальщика бралы. вин церковь у силе пид Капском размалевував. Там ще дид старый на его шумив: не можно, крычав. Святого духа замист голубя кречетом рисуваты! Це ересь супротив православия. «А еще сы¬щи в Сибири церковь с птицей кречетом вместо голубя под куполом: то и будет тебе первый знак» — пребольно застучали в висках слова отца Павле и Нестор осторожно спросил старшину:
— Как зовут художника-то?
— Цо карбованци малював? Та вин из жидов хрещенных. Ионой кликалы... Чого ты всполошився, словак? У Сибири туточки народу нссчитано, усяких пле¬мен есть.
— И не поймали его до сих пор?
— Иону-то?... Не, его старовиры прячуть. Розумиють: чоловик вин доходный, любу грамотку справить горазд.
Плыла баржа по Витиму.
Одинокий охотник по-звериному быстро и чутко скользил меж деревьев по бере¬гу, все норовя взять на мушку карабина пленного в офицерской шинели на барже. Но охотнику мешали ветки, и он старался забежать вперед, чтобы стрелять навстречу судну. Гнус сеткой висел над ним. лепился к ресницам, но охотник улучил-таки мо¬мент, щелкнул курком. Мягкая подошва охотника скользнула по голому корневищу, он упал, ударившись задом и досадливо, но тихо, выдохнул:
— О. main Got!
Потом резво поднялся и раздвинул ветки: проверял    попал ли?
Старшина с удивлением глядел на пленного офицера, который медленно завали¬вался на бок. Прямо под левым плечом у Нестора расползалось по шинели алое пят¬но. Конвойный подхватил словака под мышки, но тот сквозь зубы простонал:
— Я выживу, мне нельзя умирать... Мне нужно к протопресвитеру .Алексею Ро¬манову в Белую Русь...
Старшина грубо зажал словаку ладонью рот, воровато озирнулся по сторонам и крикнул солдату-конвоиру:
— Помоги опустить раненого в трюм, оглобля! Эй, конвой! Всем лечь на палубу, не будьте мишенями.
Как всегда в моменты опасности старшина говорил по-русски, и этим чувство тревоги передавалось окружающим. Легли и заключенные, и конвоиры и теперь с берега виден был лишь невысокий борт баржи. Стучали дизели.
Чуткий охотник напролом уходил вглубь тайги. Он нес с собой весть о том, что словак убит и первого знака отца Павле уже не ищет никто.

5.
Командировка в немецкий тыл закончилась для капитана Вадима Полетики со¬всем неожиданно. Признаться, готовя отчет о ней для наркома, Вадим уже сомневал¬ся: стоит ли теперь упоминать о прихваченной рукописи? Хотя так же без всякого сомнения офицер написал параллельный отчет Жукову и начал его именно с этого происшествия. «Довожу до вашего сведения, что в деревне Выселки подо Псковом, при выполнении особого задания НКВД, я вышел на прислужника оккупантов, свя¬щенника Илию. По условиям задания предстояло устранить Илию, но я не пошел на это, обнаружив в доме протопопа рукопись, аналогичную известной вам книге под заголовком «Гипербореи». Как и в книге, в найденной рукописи предвосхищаются события грядущих боев с фашистами. Полагаю, что рукопись может представлять для вас особый интерес, поскольку провидческий характер книги уже подтвержден имевшими место событиями настоящей Отечественной войны. Рукопись прилагаю. Протопоп Илия оставлен мною на захваченной территории. Моцарт».
Вадим взвесил на руке солидную тетрадку в коленкоровом переплете и вернулся к только что написанному рапорту. Зачеркнул слово «рукопись» и переправил: «ко¬пию рукописи». Как бы там ни было, решил он наконец, но настоящую рукопись на¬до передать Берии. Иначе не оправдать своего поведения в отношении к изменнику Илие, да и шила, как говорится, в мешке не утаишь: вдруг какой-нибудь писатель снова отправит «Гипербореев» в журнал? Кстати, отмстил для себя, надо бы выяс¬нить, где теперь находится Василий Горюнов, столь взбаламутивший обстановку в наркомате перед войной?
Вадим Полетика мельком взглянул на большие настенные часы между окнами, прикидывая, за какое время он успеет переписать тетрадку: доверять копирование он не мог никому.
На звонок вошла официантка наркомата, принесла чай в подстаканнике, четыре кусочка рафинаду, печенье.
— Вадим Юрьевич! — невзначай она задела капитана бедром: все-то вы чай да чай, да еще «Беломор» вон... В буфете нынче буженина свежая только из коптильни. Принести под рюмочку?
— Спасибо, Тонечка. При моем довольствии только чаи гонять...
— Остальное небось на женщин тратите? — официантка поставила блюдце с пе¬ченьем с другой стороны, толкнулась другим бедром.
— Куда уж мне при моем малом звании? — засмеялся капитан. — Женщины — они полковников любят.
— Так пробивайтесь в полковники. Вадим Юрьевич! Хотя. — официантка осво¬бодила поднос, подняла его на вытянутых пальчиках, — я бы и капитану по гроб жизни верная жена была бы... Так принести буженину?
— Тонечка, — прижал ладони к груди капитан, — не до того, милая. Она задержалась на секунду, вскинула ресницы:
— А до чего же, Вадим Юрьевич?
И тут что-то щелкнуло в голове капитана. «Чем черт не шутт, — дерзко поду¬мал он. — Уж с нее спросить никому и в голову не придет!» Вадим игриво прило¬жился ладонью к заду официантки и спросил:
— У тебя почерк хороший.
Она опустила поднос па стол, присела на краешек соседнего стула.
— Кал-ли-гра-фи-чес-кий, - врастяжку произнесла она и добавила:— у своего дядюшки-дьяка с детства молитвы перебеляла... Ой!
Она испуганно зажала рот ладошкой и враз посерела. Аккуратно поднялась, оп¬равила фартук и взяла поднос:
— Теперь меня уволят из буфета, товарищ капитан?
— За что, Тонечка?
— Ну, как же... В анкете я написала — дочь крестьянина.
— А это не так?
— Так... но дядя...
— Дядя, милая — это другая семья, ты за нее не отвечаешь. Ведь ты же атеистка?
— Ну конечно... Но ведь вы теперь обязаны все равно написать обо мне ра¬порт, я знаю.
— Ничего ты не знаешь... впрочем, если хочешь, чтобы я тебе помог, то помоги и ты мне. Да присядь же ты наконец! Готова?
Девушка присела на тот же краешек стула и откровенно зарделась:
— У меня жених есть, товарищ капитан, десантник на фронте.. Гипрерборей!
-Полетика с досадой всплеснул ладонями:
 -О чем ты. Тоня! Ну — как не стыдно!... Мне просто нужно сделать грамот¬ную и красивую копию с одной рукописи. Это не секретный документ, для чего ну¬жен особый допуск, а просто лесная скачка. Ты сама из тайги?
— Из-под города Канска.
— Ну. значит предмет сказки тебе знаком. Тут около трехсот страниц, за сколько времени перепишешь?
— Да я... за один вечер, товарищ капитан!
— Ну. не станем использовать твое личное время. Вот я сейчас позвоню началь¬нику ХОЗу и скажу, что официантка Антонина Наказных остается в числе прочих готовит читальный зал к завтрашнему совещанию санитарных врачей наркомата, прибывающих из частей. Вместо этой работы ты и пиши.
— А как же зал?
— Да он уже подготовлен! — рассмеялся капитан, — там уже плакаты с разно¬видностями бешеных собак развешаны. Заполонили, понимаешь, одичавшие псы всю страну. На людей кидаются, заразу разносят. Нарком ставит задачу стопроцентного отстрела таких собак по всей стране, особенно в прифронтовой полосе. Впрочем, это неважно... Вот тебе. Тонечка. — офицер раскрыл створку стола, извлек нераспеча¬танную пачку писчей бумаги, со стола взял тетрадь-оригиназ и пачечку фиолетового чернильного порошка.
— Чернила разведешь, как умеешь. Сейчас половина десятого утра. К вечеру, надеюсь, тетрадка будет перебелена. Я могу попросить тебя никому не говорить об этой работе?
— Да я... да товарищ капитан, разве я посмею трепаться? Знаю, где служу... пока.
— Вот и умница. Но служишь ты не пока, а сколько потребуется Родине. К делу, девочка. А я. с твоего позволения, прилягу вот на диванчике. Поверишь — почти трос суток не спаз, из-за линии фронта возвращаясь.
И он улегся, свернувшись калачиком и даже не сняв сапоги. «И почему не отдал рукопись машинисткам?» — забеспокоилась Тоня, вскрывая чернильный порошок. И еще не читая тетрадки испугазась. Ведь все машинокопии, она знала, нумерова¬лись и становились документами. А тут ей велено сделать нештатную работу. Это под носом у самого Берии! «С огнем играет капитан... Дернул же нечистый прогово¬риться о дядюшке-дьячке... Нет, тут нужно как-то выкручиваться», — лихорадочно соображала девушка, распечатывая пачку бумаги. «Как?»
И тут она вспомнила о приставаниях липучего братца капитана. Венечки Полети¬ка, недавно объявившегося в наркомате. «Держись меня, боевая подруга, в любой трудной ситуации выручу!» — как-то сказал он Тоне, прижав в уголке коридора. То¬гда она ловко вывернулась из-под его локтя, а теперь поняла, что Венечка и впрямь \ может пригодиться.
Она испуганно оглядела рабочий стол капитана. Ничего лишнего. Лишь у края, за лампой, лежало в серой почти пустой пачке несколько листов копировальной бумаги.




6.
Большая белая собака подошла и улеглась рядом. Генерал Корсаков, Главковерх Русской армии, легко поднялся из кресла и прошел к огромной настенной карте. Красивый семидесяти пятилетний мужчина, он и в своем возрасте выглядел прекрас¬но — настоящая военная косточка. Отсюда, от карты, он еще раз окинул взором свой большой кабинет.
Вдоль длинного стола, составлявшего большую часть своеобразной буквы «Т», сидели по обе его стороны:
Маршал Тухачевский — командующий Северным Стратегическим Направлени¬ем и подчиненные ему генералы, командующие Карельским, Ленинградским и Севе¬ро-Западным фронтами;
Маршал Егоров — командующий Центральным Стратегическим Направлени¬ем и подчиненные ему командующие Западным. Центральным и Юго-Западным фронтами;
Маршал Блюхер — командующим Южным Стратегическим Направлением и подчиненные ему командующие Воронежским, Юго-Западным и Южным фронтами.
Четверо юнкеров-стенографистов, каждый при стопке бумаги и ежиках из ост¬ро отточенных карандашей в стаканчиках вострили уши, готовые писать за Глав¬коверхом.
Алексей Илларионович внимательно осмотрел собравшихся. Старческая дально¬зоркость позволяла ему различать даже неровности посадки звезд на генеральских погонах, и он подумал, что Сталин явно перестарался, насадив на плечи военачаль¬ников по столько золотых пятиконечников. «Нет, орлы на погонах все-таки внуши¬тельнее» — мельком подумал он, словно ощутив на своих плечах присутствие дер¬жавных птиц. «Хотя хорошо уже то, — думал дальше Корсаков, — что Иосифу при¬шлось принять наши условия и ввести в армии погоны». Он перевел взгляд на стол — меньшую часть буквы «Т», где сидели Генштабисты и, досатуя на себя, ус-лышал, словно со стороны, свой недовольный голос:
— Генерал Жуков, вы опоздали к началу совещания на семнадцать минут. Из¬вольте объясниться.
Собака у стола Главковерха подняла голову и глухо зарычала. Корсаков легко тронул ее указкой между ушами, успокаивая.
Жуков пружинисто поднялся, словно готовясь бодаться, наклонил свою лысую шишкастую голову:
— Это возмутительно! — генерал буквально кипел, его голос звенел совсем по-мальчишески, — мы уже висели в сотне километров от посадочной полосы, когда на наш «Дуглас» буквально упали с неба три наших истребителя «И-16». Эти курносые вклещились в нас мертвой хваткой — еле отвертелись — полчаса до прилета потеря¬ли. И теперь я вас спрашиваю, ваше Высокопревосходительство: каким это макаром наши же учебные самолеты напали на мой борт? Вот отсюда и опоздание — легко отделался.
Главковерх носком мягкого ботинка оттолкнул белого пса от стола, слабым дви¬жением руки велел Жукову сесть:
— Лучший способ нападения — защита, это общеизвестно. А уж как лично себя вы можете обезопасить — это я хорошо знаю. Вот вы прилетели живой и невреди¬мый. А что у вас под Белгородом происходит?
Главковерх говорил мягко, но собака из угла ровно урчала при этом.
— Молчите, Георгий Константинович? Истребителей в Сибири он испугался! Это совсем не учебные машины, и они по вашей в том числе милости тут оказались. Пока вы там с Генштабом Сталина латали фронтовые дыры, да бездарно кидали в огонь регулярные войска без винтовок и патронов, немцы по оголенному вами Се¬верному Морскому пути пропустили с ледоколом несколько транспортов и теперь с их палуб у вас же отбитыми еще в Испании самолетами делают налеты на наши объекты. А моим ленским казакам приходится теперь искать и громить их аэродро¬мы подскока. Иначе они оборвут ниточку поставок американских самолетов «Аэрокобра» по трассе Фербенкс — Киренск. Так что терпите, генерал Жуков, ведь вы на своих погонах фронт аж сюда принесли. Да вы присаживайтесь, Георгий Кон¬стантинович, вы пока не опоздали на главную часть совещания — Маршал Егоров, командующий Центральным Стратегическим Направлением, как раз обрисовывает нам картину, складывающуюся сейчас, на начало июля 1943 года, у Курска. Продол¬жайте, Александр Ильич!
Маршал Егоров говорил от огромной карты, у которой уже стоял на момент по¬явления в зале Жукова:
— Я. кстати, разделяю озабоченность генерала Жукова, — Егоров ткнул указкой в голубизну Ленской губы, — немцы и впрямь на самолетах «ишачок», захваченных еше в испанскую войну, пытаются сорвать фронтовые поставки по сибирской трассе. В устье Лены, куда добрался их транспорт «Фон Бюлов», нами направлена диверсион¬ная группа. И туз я разделяю и понимаю раздражение Жукова. Но уж коли возмущен Жуков, — Егоров помассировал искалеченную на допросах ногу выше колена.
— Разрешите присесть, ваше Высокопревосходительство?
Главковерх кивнул головой. Егоров проковылял к своему месту, сел. Белая соба¬ка тут же прошла и улеглась у ног Егорова. Тот продолжил:
— Уж коли возмущен Жуков, я хотел бы высказать тут все наболевшее по пово¬ду действий самого Жукова.
Жуков вскочил опять, приготовившись бодаться.
— Да сидите вы. — мягко распорядился Главковерх. — в ногах правды нет. а вы тысячи километров пролетели в железной бочке.
— Да, но, — не присев, Жуков возвысил голос. — Я прилетел с фронта, и совсем не затем, чтобы получать выволочку от военного, практически равного мне по званию!
Корсаков поднял указку, собака зарычала, неторопливо вернулась к ногам Глав¬коверха. Корсаков попытался разрядить ситуацию:
— Господа, здесь военный Совет, и меня не интересует, как вы ведете себя на¬едине, между собою. Решения же, принимаемые здесь, обязательны к исполнению, и не подлежат обсуждению. Каждая наша подпись скрепляется крестным знамением Наследника престола владыки Алексея и тут, перед лицом Бога всякие склоки, я по¬лагаю, неуместны.
Жуков нервно передернул плечами, сел, положил руки на папку перед собой. Все еще звенящим голосом он проговорил:
— Вольно вам, господа Маршалы, руководить войной из Сибири. А мы там, в непролазной грязи, кровь проливаем.
— Кровь проливаете?! — буквально взвился над столом Маршал Тухачевский. Он, нервно царапая борт френча, выхватил из кармана счетверенный лист и развер¬нул его подрагивающими пальцами. — А это как понимать? Вот копия оперативного донесения в Ставку: «Москва. Кремль. Сталину. Согласно вашему указанию на стан¬ции Бирюч высажена и с ходу брошена в бой 211 стрелковая дивизия генерала Гаева. В результате боя за высоту 71.1 дивизия полностью уничтожена. Жуков».
— Что это за руководство войсками, генерал Жуков? Даже в полумраке глаза Тухачевского белели от бешенства.
— Обычное дело. — пожал плечами Жуков, — враг оказался сильнее.
— Конечно, — издевательски продолжил Тухачевский, — а вот что пишет из тех мест в Сибирскую учебную бригаду сыну крестьянка Варнавская. Вот у меня еше копия... «Сыночек мой» —... вот. Дальше... — «войска наши прибывают бесконеч¬но, как муравьи через Дон лезут. Кажется, совеем бы уж немцу конец. Да наши сол¬датики идут по селам и на ходу раздеваются. Кому пилотку, кому вещмешок, а кому и сапоги — на молочко, да на картошку выменивают. Мы их жалеем, а солдаты сме¬ются, мол, все равно, мамаши, убьют нас в первом же бою — винтовок-то у нас нету. И правда». — пишет колхозница дальше, — «как из вагонов выведут, так за желез¬ной дорогой сразу под пулеметы и кладут их, болезных». А ведь речь идет еще об одной дивизии, которую лично вы, Жуков, бездарно бросили в бой. И это накануне Курской битвы! У вас что — солдаты в инкубаторах разводятся? Я думаю, что тут иное. Тут попросту желание выпятить перед Сталиным свою расторопность по вве¬дению в сражение еще одной обреченной воинской части.
Повисло молчание. Сквозь него из приемной доносились приглушенные звуки пишущей машинки и бубнящий голос диктующего текст адъютанта. Главковерх принял белую собаку на колени и заговорил:
— Не понимаю, откуда у наших рабоче-крестьянских офицеров и генералов такое наплевательское отношение к простому солдату. Мы вот тут рябчиков с икоркой ку¬шаем, а у них в окопах подчас сухаря нет... Поручик Собакин! — обернулся он через плечо к щелкнувшему каблуками адъютанту. — Какова была численность суворовско¬го корпуса, отправленного Павлом I на поимку Наполеона Бонапарта в Европу?
— Семьдесят пять тысяч человек, ваше высокопревосходительство!
— А были у Суворова танки, самолеты?
— Никак нет! Всего по две лошади в кавалерии — одна под седлом, другая вьюч¬ная. Пехота же всю амуницию несла на себе. У Суворова в этом походе даже обоза не было — снабжение отряда пруссаки обязались взять на себя.
— А был ли в корпусе хоть один жандарм, либо доносчик? Или, может статься, за суворовскими богатырями пустили заградительный отряд?
— Никак нет, Алексей Илларионович! При отряде числился лишь гевальдигер подполковник Саблин для независимых донесений императору.
Корсаков отпустил стекшую с колен собаку, легко снял с диагонали брюк не¬сколько белых волосков.
— Никак нет...— проговорил он задумчиво. — А ведь воевали. Поручик Собакин. сколько сражений проиграл в италийском походе Суворов?
— Ни одного!
— И корпус возвратился в Россию?
— Корпус Александра Васильевича Суворова вернулся из Европы со славою, ваше высокопревосходительство, в составе 50 тысяч человек, разгромив при этом всех хваленых наполеоновских генералов. Сам Наполеон, как заяц, убегал от русско¬го генерала, так и не решившись па открытую встречу.
— Благодарю за это разъяснение, поручик. К несчастью, в рабоче-крестьянских военных учебных заведениях опыт царских генералов похерили, как говорится, и напомнить о некоторых славных страницах былого теперь особенно уместно. Хотя, возможно, генерал Жуков, из курса церковно-приходской школы и у вас осталось в памяти что-либо о победах русского оружия. И если бы вы и ваши сподвижники усвоили хотя бы частицу из уроков великих предшественников, у вас просто совести бы не доставало метать в бой безоружное пополнение. Будь моя воля, генерал Жу¬ков, я отдал бы вас за бездарное управление войсками под суд. Вы — извините — чудовище, не принимающее в расчет человеческие судьбы.
— Но ведь они... солдаты!!! — приподнялся над столом с перекошенным от бешенства лицом Жуков. Он так и завис, полуподнявшись, и тему подхватил Ро¬коссовский:
— Ведь врага-то мы в итоге бьем, господин Главковерх!
— Да. Бьете! — жестко согласился Корсаков. — При этом вы попросту завали¬ваете его окопы своим мясом, забрасываете шапками, если хотите. Вас, советские генералы, ждет слава греческого царя Пирра, который сам, один после сражения уцелел из всего войска. Вы расцениваете такую победу, как успех?
Бубнящий голос из приемной затих, видимо, в машинке меняли ленту или бума¬гу. Корсаков вновь жестом осадил Жукова и продолжил:
— Итак, господа, мы несколько отвлеклись. На нашем военном Совете присутст¬вует войсковой протопресвитер владыка Алексей Романов, а также, напомню, руко¬водители Стратегических направлений Белой Армии и фронтов Красной Армии. Я прошу рассмотреть на стене экран оперативной военной карты и перед вами вся картина войны на этот час. Делайте у себя пометки, но такие, пожалуйста, чтобы кроме вас их никто не расшифровал.
П1од потолком вазы медленно налились светом четыре огромные электические люстры. Загорелась подсветка и на продолговатом столе в углу с рельефной картой Российской империи. На ней высветились вершины европейских гор, зеленый бар¬хат белорусских низин, суровые ледники Памира, Беловодья, Кавказа. При малой доле воображения можно было увидеть движение волжских вод, дымы военных за¬водов на Урале, услышать грохот артиллерийских обвалов у Ростова на Дону.
Говорил Главковерх:
— Дальше заслушаем сообщения со Стратегических направлений. Затем замести¬тель Верховного Главнокомандующего и Главковерха генерал Жуков познакомит нас с оперативной обстановкой, видимой из Кремля. Не возражаете? Слово — мар¬шалу Тухачевскому.
Михаил Николаевич, волнуясь, надел на руку некое приспособление, помогав¬шее удерживать указку изувеченной рукой.
— Наши войска, — начал он, — уверенно держат северную государственную границу у Мурманска. Кольский полуостров и почти вся Карелия так и не достались    врагу. Тут без перебоев работают оленеводческие колхозы, государственные лесхозы. Мы кукурузниками возим детей в городские школы, поддерживаем в рабочем 2   состоянии Северный Морской путь. Правда, иногда немцы проникают в наши воды.
  — Так топите! — не стерпел Главковерх.
        — Топим, Алексей Илларионович.
— А «Фон Бюлов»! — не утерпел на месте Жуков. — Он под самым Киренском    аэродром подскока, оказывается, развернул. На твоей совести этот Бюлов, Михаил Николаевич!
— Бюлова мы утопим, — ответил Тухачевский, — не сегодня-завтра туда подхо¬дят две наши подводные лодки. Тут у нас особой головной боли нет.
— А у меня есть, — не унимался Жуков. — На фронте самолетов не хватает, а союзнические «Аэрокобры» немцы на внутрисибирской трассе перехватывают. Вот посажу тебя в одну «Аэрокобру», Михаил Николаевич, и велю прокатить от Фербенкса до Валуек. Может, тогда и твоя голова заболит.
Послышался легкий смешок. Главковерх поднял руку, призывая к тишине:
— Мы отвлеклись. Михаил Николаевич, а что у тебя под Петроградом?
— Это не у меня, — усмехнулся Тухачевский, почувствовав отдушину, — это у Жукова. Георгий Константинович у нас мечется по фронтам, извините, как понос. Налетит, наорет на людей, и — в кусты. В Ленинграде страху навел, автомат энкаведешника к спине чуть ли не каждого приставил. Хлеба, правда, у него не на¬шлось, но «по матушке» каждому выдал. Тех, кого они со ждановскими партийны¬ми секретарями лишними ртами посчитали — попросту голодом уморили. Немцам незачем оказалось брать город, ведь сами высокопоставленные защитнички в Мо¬скву смотались, а захватчики посчитали обузой для себя кормежку плененного населения и воинства.
— И что мне было делать тогда, в сорок первом? — вскипел Жуков.
— Сидеть в городе! — тоже взорвался Тухачевский. —- Как сукину сыну сидеть и умереть там. Каждый день пробовать деблокировать город! Сделать его центром настоящей обороны, горнилом для врага. Но в ваши со Сталиным планы это не вхо¬дило. Мятежный со времен революции город вы должны были наказать!
— Мы советских городов не наказываем! — Жуков в запальчивости перешел на фальцет.
— Ой ли? — подал голос молчавший до сей минуты протопресвитер владыка Алексей. Из затемненного угла, где он сидел, виднелось лишь его золоченое облаче¬ние: — От патриарха Сербии отца Павле пришел ко мне человек. Мученик, плен¬ник — вам, военным, я его не отдам. Так он поведал, как по вашим приказам целые команды факельшиков выжигают дотла свои же населенные пункты... Этот человек имеет знамения, по которым можно собрать православную и непобедимую рать. Див¬ное дело поведал он мне уже о России, хотя, кажется, уж я-то о своей родине знаю все... Алексей Илларионович, я не нарушаю хода вашего Совета? Спасибо... Этот православный сербский офицер по благословению патриарха Павле ищет на Руси три Знака Единения. И когда отыщет и соберет их в одном месте — тогда и наступит веч¬ный мир, а славянство вернег себе уважение и станет нацией, собирающей Божью бла¬годать. Трудно теперь этому человеку: кругом шпионы и недруги рыскают. Да и ли¬цом серб смугл, тут, в Сибири, ненароком могут за хунгуза принять.
— Охрану бы ему! — предложил командующий Южным Стратегическим На¬правлением Маршал Блюхер.
— Или негласное сопровождение, — добавил начальник контрразведки при шта¬бе Главковерха ротмистр Беклемишев.
— Нет, — слабо махнул платочком протопресвитер, — патриаршее послуша¬ние — его крест и его стезя. Будем же просто молиться за раба Божьего Нестора. Простите, генерал, можете продолжать.
Корсаков задвинул карту на стене, и перешел к столику с рельефной микроимпе¬рией. Жестом пригласил членов Совета:
— Я, генерал Корсаков, кавалерист и не могу считать себя стратегом перед таким гигантским театром боевых действий. Но провидение именно мне вручило судьбу России, а потому я вынужден координировать боевую обстановку. Итак — по сушеству: что мы имеем на июнь 1943 года? Учтите — запасы моих сибирских дивизий     пока, к счастью, не исчерпаны, но пополнение мы станем рекрутировать теперь из   |2 самой внутренней России. Это на тот случай, господа красные генералы, если вы со своим Сталиным станете проигрывать войну. Тогда без всякой маскировки я выведу    = на фронты все свои силы и уж Белая Армия, смею надеяться, пошинкует немцев, как   = капусту. Но тогда — уж не гневайтесь — Сталина я отправлю на Кавказ обжигать    кувшины для вина, Хрущева загоню в шахты, а вас, Жуков, переведу по главной
вашей специальности — фельдфебелем в роту... Так будем воевать всерьез, госпо¬да? Вам слово, Георгий Константинович!
Жуков выдвинулся вперед, и подсветка снизу заиграла переливами света на его желваках:
— Нет сомнения, что немцы теперь навалятся на Курск. Вот в этой подковооб¬разной ловушке мы должны измотать врага, а затем сжать в смертельных объятиях.
— Какими силами? — спросил Главковерх.
— У нас тут сосредоточено...
— Я спрашиваю — перебил Корсаков, — сколько наших людей вы с чудовищем Мехлисом намерены здесь положить? Цену, цену назовите.
— Мы за ценой в таком деле не постоим, ваше высокопревосходительство!. Корсаков выбранился сквозь зубы, сломал указку.
— Когда же вы будете ценить своих солдат, Жуков? Неужели надо объяснять, что каждый погибший солдат — это еше и убитая горем мать, пропадающая в дерев¬не жена, обреченные дети. Ведь каждый убитый сейчас — это как расширяющаяся просека в толпе завтра. Из-за вас, генералы, уже к середине будущего века в стране останется едва ли треть нынешнего населения. Вы на кого теперь работаете, госпо¬да? Мы вот говорили намедни с патриархом Всея Руси Алексием — уж коли вы уби¬ваете людей, то хотя бы церкви не мешайте заниматься их душами.
— Вы двадцать лег воспитывали волчат, — подал из своего угла голос владыка Алексей, — а они оказались способными убивать только один другого. Дайте церкви растить защитника отечества, как она делала это две тысячи лет.
Генерал Рокоссовский поспешил на выручку загнанному в угол Жукову:
— Владыка, и где результат? Где ваша тысячелетняя империя? Значит, и вы пло¬хо воспитывали свою паству и все ваши упреки можно обернуть против вас же... Нет. владыка Алексей, волков, волчат мы вырастили настоящих — именно из них получились стойкие бойцы. И без автоматов на пулеметы мы их умышленно кида¬ем — пусть уцелевшие на их примере другие звереют для будущих боев. У России, батюшка, солдаты никогда не кончаются. И лучше пусть они будут не умильными христосиками, а злобными дьяволами.
— Короче, — опять вернул себе течение Совета Корсаков. Он взял новую указку, протер ее фланелевой тряпочкой. — В июле немцы начнут наступление. В действую¬щей армии сейчас около 70 процентов личного состава из нашей Сибирской армии, обученные и обмундированные. Почти у каждого из них в Сибири земля, семья, дом, охотничьи угодья. Более надежного солдата у России сейчас просто нет. Поэтому за жизнь каждого из них я буду спрашивать персонально с вас, военачальники.
Так вот. Очевидно, что в летней кампании мы разобьем немцев, вопреки военной науке советских генералов. Сталин и его камарилья еще будут стараться оседлать положение, но в самой простой, но здоровой ситуации любой танкист или летчик будут исходить не из их приказов, а из собственных убеждений. Потому что выпол¬нение приказов советских генералов каждому на фронте наглядно показало их неле¬пость и вредность, терпимую лишь по принуждению.
— Но позвольте! — опять не вытерпел Жуков, — я спас Ленинград, Москву, Оршу, Сталинград, теперь вот организую оборону Курска!...
— А я удержал Калинин, — прогудел из-за спины Блюхера Конев. Зашумели, замахали руками другие генералы.
Корсаков верлулся к месту. Сел, впустил собаку на колени.
— К сожалению, наш военный Совет переходит в режим дискуссии, — с досадой  сказал он, следя за рассаживающимися по местам генералами. — Вижу — вы со  мной не согласны, и даже обвиняете меня. Что ж, извольте, я объяснюсь... Георгий  Константинович, вы спасли Ленинград? Ой ли. Уж не сотнями ли тысяч жизней исчисляются там умершие и погибшие! Попробуйте им сказать об их спасении. Вы  организовали оборону? А на чьей совести уничтоженный до последнего суденышка  Балтийский флот? Спасатель! Город спасли не генералы, а сами люди после того, « как вы уже махнули на ситуацию рукой. А жуткая история поголовного уничтоже¬ния под Москвой подольского пехотного училища? За тебя и Сталина на передовой погибли пацаны в то время, пока откормленные дармоеды из НКВД прятались в сто¬лице за спинами необученных ополченцев... И не заводите меня, господа генералы. У меня уже и так сложилась твердая уверенность, что вас всех в конце концов при¬дется судить за бездарно выигранную войну. Ординарец! Чаю.
Генералы поднялись, разобрали с принесенных подносов стаканы с коричневой жидкостью. Под звяканье мельхиоровых ложечек Корсаков заговорил:
— Я не стану дальше выслушивать ваших идей и планов на предстоящую лет¬нюю кампанию. Верю, что вы, каждый на своем участке, выложитесь сполна. А по¬сему довожу до вашего сведения и через вас до сведения Начальника Генерального Штаба генерала Антонова следующие распоряжения. Смотрите сюда! — Генерал повел указкой по верхнему выступу карты. — К северу от Москвы, в полосе Север¬ного Стратегического Направления, пока затишье. Там больше леса да болота. Все медвежьи тропы — тишина — пока ни одного выстрела. Вы Георгий Константино¬вич, для начала организуйте там квазинаступление. Прогнутся немцы — давите дальше. Устоят — ну и бог с ними. Главное — чтобы они оттуда силы под Курск не перебросили. И еше они подумают: уж коли Жуков на Севере — значит — и серьез¬ный удар за ним. Ну, а мы им в центре бучило организуем. (Генерал Корсаков в ми¬нуты волнения начинал припоминать словечки своего южнорусского говора).
— Так и организация котла для немцев на Курском выступе, и отвлекающий удар — это все моя идея, — попробовал сопротивляться Жуков. Но Главковерх же¬стко придавил:
— После победы сочтемся. Еще спасибо скажете, что подальше от боев отпра¬вим. Мы тут несколько миллионов солдат собрали в кулак, вы же их опять без разду¬мий в мясорубку кинете.
Жуков метнул ложечку в стакан, опустил ажурный подстаканник на стол у карты:
— Можно подумать, — он как-то плотоядно поморщился, почти со смехом за¬кончил: — можно подумать, что Колька Ватутин без особых потерь обойдется! Да ему Сталин прикажет — он через родного отца переступит. Расскажи, Николай Ва¬сильевич, как в обороне, на Хопре, у тебя немцы переправу накрыли. Прямо в воде семь танков оказалось — только люки видны. Технари уже тягачи подогнали — тан¬ки вытаскивать, ребят спасать. Куда там! Налетел генерал коршуном, разматерил всех, и прямо на люки, на живых людей велел понтоны бросать. Так и пустил танки по живым людям. Выполнил боевую задачу, да еще несколько тягачей притопил, святоша.
— Но приказ выполнил же! — взвизгнул Ватутин.
— Да, выполнил, — вяло отмахнулся Жуков, — только на тот берег тебе нужно было не по военной назобности. По женской...
— Докажи! — взвился Ватутин.
— Ну да! — рассмеялся Жуков. — Все свидетели в болотине остались. Разве что твоя подруга из Калача с самогонкой подтвердит.
— За такие слова, — Ватутин багровел на глазах, — старые офицеры морду били.
— Ну! — поднял руку Корсаков. — Вам, товарищи генералы, до старых офице¬ров далеко. Другие вы. Потому и цену солдатским жизням по-другому меряете. Вот от этого вашего наплевательского отношения к солдату у нас и война такая кособо¬кая... Да успокойтесь вы, петухи, перед протопресвитером неудобно!
И вновь Жуков закусил удила:
— Нет, я не успокоюсь. Вольно вам. господин Корсаков, сидя в Сибирских хоро¬мах, распекать фронтовых генералов. Конечно, мы признательны Белой Армии за ее вклад в общую борьбу, но ведь пока именно Красная Армия костяком своим крушит врага. У меня, да и у всей Ставки есть подозрение, что вы только и ждете, когда не¬мец нас перемолотит и сам высунет язык. А вот тогда вы, как говорится, на белом коне и нарисуетесь. 11рестол восстановите, крепостное право вернете, батожьем пот¬чевать крестьян начнете. Вы, генерал Корсаков, лично меня в такую ситуацию стави¬те, что впору головой в петлю. С одной стороны Сталин и его масонские хозяева. С другой вы со своими старорежимными замашками. А прямо в лоб немец прет. От кого мне в первую голову отбиваться? Ведь у всех разные цели, а я оказался в самом фокусе ваших раздоров.
Жуков приподнял подстаканник, зачем-то поглядел сквозь его ажур на люстру и продолжил совершенно усталым, отрешенным голосом:
— Мы, советские генералы, не жалеем солдат? Извините, ваше высокопревосхо¬дительство, но у меня, кроме численности войск, почти нет иных карт для нынешней шулерской игры в войну. Сталин еще в первые месяцы сорок первого года положил всю кадровую армию. Под ружье срочно становились резервисты, которых у нас просто не было времени обучить. Вы спрашиваете — зачем я бросил в бой безоруж¬ную дивизию под станцией Бирюч?
Голос Жукова зазвенел и со стороны показалось, что лысина его из восковой пре¬вратилась в лиловую:
— А потому и бросил, что у меня не было иных средств спровоцировать немцев на расходование их боезапаса. И та пуля, что поразила безоружного пехотинца Ива¬нова, нынче под Курском уже не поразит артиллериста Сидорова. А значит — и по¬гиб Иванов совсем не зря. Вот такая выходит жуткая арифметика войны. И напрасно вы и вся белая I лавная Ставка упрекаете нас в кровожадности. Вот здесь присутст¬вует генерал Еременко. Он несколько дней назад потерял на фронте сына. Член Во¬енного Совета, первый секретарь компартии Украины Никита Сергеевич Хрущев тоже получил похоронку на сына. Да мало ли командирских сынов упокоились в братских могилах! — Жуков махнул рукой, словно понимая бессмысленность своей тирады в такой обстановке.
— А вы всех считайте, — опять заговорил Главковерх. — Вам матери сыновей доверили, как отцам-командирам, а вы их, не считая — в ямы. А ведомо ли вам, ге¬нералы, что во всех армиях мира каждый солдат изначально имеет право на отдель¬ное захоронение. Там все учитывается и записывается. И после войны каждая вдова в каком-нибудь Дюссельдорфе будет исправно получать пенсию. Независимо от результатов самой войны. А от нашей безалаберности наши вдовы с малолетками будут воровать на колхозных полях колоски и потом сидеть за это в тюрьмах.
Корсаков отложил указку, коротко глянул на крупные американские часы на запястье:
— Сейчас перед нами бои за Орел и Белгород. Я отправил Сталину требование убрать с фронта вас, Георгий Константинович. Знаю, что вы, если и победите, то убьете своих больше, чем немцев. Вот и постреляете на Севере в свое удовольствие. Впрочем, мы засиделись. А вас уже ждут самолеты. Владыко! —обратился он к про¬топресвитеру. — Освятите нашу трапезу — и мы отправим генералов в войска. А потом я с интересом встречусь с пленным сербом. Ишь! — хитер — подавай ему проводника в Беловодье!

7
«Хранитель Духа Агай вдохнул силы в гипербореев. Худолеты Архипелага уже напрасно метали с небес греческий огонь на головы ратников, а их усталые чудови¬ща уже не страшили воинов. Не стало уныния в их рядах. Угольщик Гон Аюк гово¬рил соседу по окопу, кожевнику Локу:
— Видишь, мой добрый сосед, белокурую девочку на руках у Хранителя? Это моя внучка Ая — девст венный талисман нашей победы. Она чиста, как наши помыс¬лы и всемогущий бог Опис витает у нее за спиной.
Большое семиместное покатило величественно везло Хранителя и девочку вдоль фронта и там. где они побывали, всё уже стремилось к бою.
И бой грянул! Гиперборси больше не прятались за широкой полосой Танаиса, они дружно переплывали его на плотах и бревнах, они несли в зубах стрелы с кале¬ными наконечниками, а добролеты гипербореев смело сметали с небес худолеты противника.
— Ну — двинулось дело! — заметил восхищенный Хранитель и вместе с девоч¬кой отправился в близкий тыл, к капищу богов. Там, на вытоптанном выгоне, стояли перевозимые вслед за войсками деревянные идолы и легкий летний ветер трепал на их грубых телах разноцветные ленточки. Выше всех стоял дубовый идол Описа. Был Божище с серебряной головой и золотыми усами, а растрескавшиеся губы его отли¬вали, выпачканные свежеразмазанной кровью вражеской человеческой жертвы. То тут, то там у подножий идолов сидели на коленях молящиеся воины.
Но не к идолам устремился хранитель Духа. Сам давно уже ставший для совре¬менников живым богом, он поторопился к длинному ряду навесов, под которыми дышали жаром горны походных кузниц. Именно тут ковалась теперь военная мощь гипербореев.
Не случайно подход к кузницам охраняли лучшие воины Латона — его пешая двухметровая гвардия. Ибо было что скрывать кузнецам от чужого глаза, редкий секрет мастерства воплощался тут в настоящие доспехи и кольчуги.
Любой другой посторонний очень удивился бы и испугался, увидев происходя¬щее в кузницах. Но Хранителю это давно было не в диковину, а девочка еще ниче¬го не понимала. И если бы теперь какой-либо воин Делоса или даже сам правитель Архипелага хоть уголком глаза увидел происходящее, в ужасе бежал бы он прочь от кузниц.
И впрямь, зрелище тут открывалось грандиозное. Хранизель с удовольствием наблюдал, как две дюжины огромных бородатых кузнецов буквально летали по воз¬духу от земли к перекрытиям. Со свистом рассекая пространство, каждый из них тянул при этом железную нить, идущую от наковален. И Хранитель с почтением припомнил безвестного теперь изобретателя, который первым из гипербореев доду¬мался до гениальной по замыслу и исполнению штуке. Суть ее в том, что перед каж¬дым кузнецом в тисках зажаты толстые железные полосы с тремя десятками отвер¬стий в ряд. Причем крайнее справа — самое широкое, а по мере отступления к дру-гому краю полосы отверстия просверлены каждое уже другого. Так что тридцатое в диаметре равно самой кольчужной проволоке.
А проволоку эту, раскаленную и еще толстую, бесформенную полоску раскален¬ного до белизны железа, кузнец одним концом подпихивал в первое, широкое отвер¬стие. Затем садился на качели, захватывал протиснутый конец прокаленной проволо¬ки огромными щипцами и. оттолкнувшись босыми ногами, взвивался на качелях вверх. На самом верху он отпускал щипцы, со свистом опускался к наковальне. Вновь захватывал проволоку и тянул ее вверх, опять мощно поддав свой корпус бо¬сыми пятками о землю. По мере того, как протягивал всю нужную проволоку в одно отверстие, он останавливал полет. Вместе с подмастерьем снова калил ее и пропус¬кал теперь в более узкое отверстие — и все повторялось снова. И уже из последнего, самою узкого, тридцатого отверстия выходила та самая проволока, которая потом пускалась на кольчуги.
Так работали все войсковые кузнецы.
Хранитель Духа долго любовался их полетами, потом с девочкой на руках про¬шел к скромному, огороженному кожаными рогожами углу. Там дремал глубокий белобородый старик Ойна — распорядитель всех войсковых запасов.
Ойна не пошевелился, лишь приоткрыл один глаз, но хранитель Духа знал, что кладовщик не спит. Ойне уже давно перевалило за сто лет, его узкий тонкий нос был косо перебит в самой серединке невесть кем и невесть когда. На веку этого человека войн в Гипербоее прошумело немалое множество, вот почему Хранитель сразу спросил:
— Скажи мне, старик Ойна, нынешняя война — самая плохая? Старик закрыл глаз и склонил голову.
— И нам ли достанется победа, старик Ойна? Старец мрачно покачал головой.
— И что же делать гииербореям?
Старец открыл глаза, разгладил льняную бороду. Он заговорил почти юноше¬ским голосом, и от этого резко контрастирующего с речью и образом деда жуть про¬бралась в сердце Хранителя.
— Я был среди тех рыбаков, что выловили в океане колыбель с младенцем, — начал Ойна. — Потом этот младенец стал нашим правителем, которого все гипербо¬реи знают под именем Латона. Но не все гипербореи знают, что в колыбели при мла¬денце была написанная непонятными письменами грамота, которую я приберег для себя. Долгими годами я ломал голову над ее секретом, для этого много лег провел в академиях Архипелага, постигнул всю греческую премудрость и приобрел древние знания шумеров. Но я так и не встретил народа, который написал эту грамоту. И тогда я задумал подняться к обители Богов.
О, это была трудная задача. Хранитель Духа! Когда я миновал страну сказочных пряностей, то прелистал перед горной грядой, белые вершины которой скрывались за облаками. Никто из смертных, как объяснили мне внизу, никогда не достигал орлино¬го поднебесья, но я рискнул. Сначала меня оставили проводники, потом иссякли силы у вьючных животных, столь похожих на наших коней, но маленьких размерами.
А я все карабкался вверх. Это длилось много дней и ночей, и казалось — конца подъему не будет. Скоро исчезли даже кустарники и мхи, потом пошли снега и льды. В один из пронзительных холодных вечеров я замерзал на пруди гранитной скаты и, бессознательного, меня подобрали Боги.
В стране Белых Замерзших Вод я жил долгие семь лет. Те, кто окружали меня, оказались тоже всего лишь людьми. Но это были странные люди. Для каждого пле¬мени земли у них есть отдельные сказание — пророчество, вот такое сказание для гипербореев и оказалось в колыбели у Латона. Их представления о времени совсем не совпадают с нашим, и потому они бессмертны. Их ремесла бесхитростны, и пото¬му надежны. Оттуда я вынес секрет воздушных кузнецов, которым мы пользуемся ныне. Там я постиг истину и стал одним из них — Бессмертных Мастеров Человече¬ства. Во все времена мы пребываем среди людей и в самые страшные моменты исто¬рии помогаем вам избежать катастрофы. Так будет всегда, ибо Мастера Человечест¬ва ответственны за судьбу Земли перед Богом.
— Эго они помогли тебе прочесть грамоту Латона, старец Ойна?
— Да, помогли. Грамота хранится у меня в шейной ладанке, и я прочту ее тебе теперь, хранитель Агай. И пусть не смутит тебя содержание грамоты и поможет оп¬ределить судьбу невинного дитя, что спит теперь на твоей груди. Не боишься прав¬ды, Хранитель духа?
— Не боюсь. Бессмертный Мастер.
Старик сунул сухую белую руку за отворот рубища и вытащил оттуда берестя¬ную гильзу.
— Открой уши. Хранитель Агай. И да не смутит тебя то, что должно совер¬шиться!»

Официантка Тоня отложила в сторону ручку, воровато глянула на спящего капи¬тана Полетику и вытащила из под белого листка полуистертый лист копировальной бумаги. Потом быстренько свернула вчетверо копию и сунула ее к другим листоч¬кам — за край широкого лифа. Писать предстояло еще немало, и она устало потерла краешки глаз. И пожалела капитана: «Бог знает какие сказки собирает но миру. Ду¬рит, сердешный, без бабьего глазу. Ну, спи, капитан, спи, а я уж закончу писать и для тебя, и для твоего братца Венечки копию».