10
Казалось невероятным, что в глухом малолюдном поселении под Канском сто¬ит столь великолепная деревянная церковь. Огромный пятиглавый храм с гранены¬ми шатровыми куполами выдавал в своих создателях людей с талантом и выдум¬кой. Срубленный из вековых деревьев, порыжевших от времени, он казался издали каменным, сказочным, нездешним. А внутри необъятного помещения, под гигант¬ским паникадилом, могла бы собраться не одна сотня человек, хотя в селе жили лишь три десятка староверов. И кресты на куполах и колокольне красовались ста¬роверческие, восьмиконечные, византийские.
Все так же кутаясь в шинель и морщась от нытья простреленного предплечья, Нестор Обренович поднял взор кверху и там, в самом центре купола, на месте, где обычно изображается Христос Пантократор, увидел хищную птицу-кречета. Но тут же за спиной он услышал шаркающие шаги и обернулся. Беловолосый старец-альбинос в бесформенной ветхой накидке и с перебитым носом шел прямо на по¬ручика от дверей и говорил при этом:
— Первый знак отца Павле ты нашел здесь. Меч-кладенец Святогора ищи в европейских землях, а третий знак — дорогу ко Святому Беловодью, — я укажу тебе теперь же. Ступай за мной!
Старец словно прошел сквозь Нестора и растворил Царские Врата.
— Мне можно? — неуверенно спросил серб.
— Ты же православный!
— Да, конечно...
— Тогда заходи в алтарь... закрой за собой Врата, садись вот на этот стульчик. Нестор присел, внимательно осмотрелся. Помещение алтаря ему показалось
просто огромным, едва ли меньше самоё церкви. Огромный продолговатый Пре¬стол с рельефным антиминсом, невероятно больших размеров Евангелие и Крест на Престоле — все говорило о принадлежности церковных предметов каким-то великанам. «Да полно! — удивился Нестор, глядя на принявшего просто богатыр¬ские размеры старца. — Уж не сплю ли я?».
— Нет, ты не спишь, — ответствовал Старец, — ты уже ступил на дорогу к Белово¬дью. Сейчас я дам тебе книгу, которую столетия не читал никто из смертных, потому что это единственный список, и в поколениях она передавалась только изустно.
— И никто больше не перебелил ее?
— Никто. Потому что до никонианского раскола ее хорошо знали все право¬славные и записывать просто не было нужды. А как распалась церковь, так в Рос¬сии это Сказание запретили, и со временем оно ушло из памяти и сознания право¬славных.
Нестор осторожно потянул шинель на больное плечо и спросил:
— Ты вообще-то кто, святой отец? Старец тоненько засмеялся и сказал:
— Будь с нами красный кавалерист Кузьма Лаврентьевич с хутора Малеван¬ный, он признал бы во мне своего командира эскадрона Иону Саблера. А если бы, случись часом, в церковь заглянул теперь генералиссимус Александр Васильевич Суворов, то распознал бы во мне корпусного гевальдигера Саблина. Да что там, — неопределенно махнул он рукой, — еше во времена Геродота в сказочной Гиперборее меня звали стариком Ойной..
— Когда-когда? — не поверил Нестор.
— Задолго до рождения Господа нашего Иисуса Христа.
Нестор, кутаясь, несколько минут молчал. За это время Старец извлек из даро¬хранительницы фолиант размером с районную газету и перенес ее на престол пе¬ред офицером. Нестор аккуратно поднял доску верхнего переплета и спросил:
— И... кто же ты теперь, святой отец?
— Можешь называть меня просто старцем, я ведь не священник. Хотя в здеш¬ней общине староверов, в миру, меня знают как еврея Иону, иконописца, фальши¬вомонетчика и уголовного преступника в бегах. Впрочем, ты читай, а я отлу¬чусь — пишу теперь для русской церкви в Шанхае икону Спаса Нерукотворного. Она многих православных спасет, когда в Китае утвердятся коммунисты. Впро-чем, — старик открыл Врата и уже с порога добавил: — пояснения к Сказанию я написал, если тебе это поможет лучше понять книгу.
Нестор до конца раскрыл фолиант и на титульной странице увидел вязь из ста¬ринной кириллицы. Написано оно было одними согласными, без пробелов между словами, но уже через пару страниц мучительного привыкания к тексту серб со все возрастающей радостью и восхищением в сердце читал:
СОКРОВЕННОЕ СКАЗАНИЕ О БЕЛОВОДЬЕ
Великий князь Владимир Красно Солнышко, желая переменить веру, отправил шесть богатых посольств в чужие земли, чтобы поразузнать, какая вера там, а за¬тем, сличив, полагал выбрать самую лучшую для себя и всего своего народа.
Вскоре после проводов посольств пришел к великому князю странник, отец Сергий, который в малолетнем возрасте попал с торговыми людьми из Киева в Царьград, на святой горе Афонской был обращен в христианство, воспринял по¬стрижение, и прожив до тридцатилетнего возраста, вернулся обратно. Так как Mip его не принял и с MipoM он идти не мог, то определенного места жительства иметь не захотел. Занимаясь самоуглублением и созерцанием души, он странствовал круглый год по землям великого князя и по соседним, смотрел, как люди живут, помогал каждому, в чем мог, поверял достойным свет истины и обращал в христи¬анство. Через каждые три года отец Сергий заходил в Киев и навещал великого князя.
Велика была радость отца Сергия, когда он узнал об отправке посольств и осо¬бенно, что одно из них направлено в Царырад. Ибо, по его убеждению, не было веры выше православной.
Великий князь тоже порадовался его приходу, но потужил, что тот не пришел раньше, ибо хотел именно его послать во главе посольства в Царырад.
Великий князь поведал также отцу Сергию, что во снах не раз ему являлся ста¬рец, указывающий, что еще одно, седьмое посольство, должно быть отправлено, но что он не знает, куда его снаряжать, и просил указать, куда снаряжать таковое.
Отец Сергий, помыслив, ответил, что так как посольство в Царьград отправле¬но, то он более иных путей не знает и не ведает. Но великий князь стоял на своем и наказал ему в семидневный срок надумать, куда посылать седьмое.
Отец Сергий, желая помочь великому князю, строго постясь, молитвенно про¬сил Всевышнего ниспослать ему откровение, какой ответ дать великому князю.
На седьмую ночь, во сне, явился отцу Сергию настоятель Афонского монасты¬ря, в котором его постригли, и напомнил ему о древнем сказании про Беловодье. Отец Сергий, пробудясь, возблагодарил Господа за данное откровение и явно при¬помнил слышанное им от настоятеля, в бытность свою в монастыре, следующее.
В глубокой древности один Византийский царь, не довольствуясь верой своей и своего народа, собрав мудрецов всей страны, просил их сказать, куда посылать посольства для выбора новой, лучшей веры.
После долгих пересудов один из мудрецов, приехавших с Востока, сказал, что в свое время его учитель, старец-мудрец, ему поведал, что далеко на востоке суще¬ствует где-то страна Беловодье — сказочная обитель вечной красоты и истины, и что туда, по его разумению, и нужно обращаться за советом, но что особенность той страны та, что не всякий ее может найти, туда доехать и в нее проникнуть, а только избранный — кто позван.
Царю сказание понравилось, он снарядил посольство на Восток во главе с муд¬рецом. Через 21 лето мудрец вернулся, но только один, все другие, уехавшие с ним, погибли.
Царь с восторгом слушал удивительные рассказы вернувшегося. Все настолько было хорошо и разумно, что он отказался от своей веры и, по совету мудреца, ввел новую. Но не все, что рассказал мудрец, было понятно: многое казалось невозмож¬ным и над ним потешались, полагая, что он говорит складные небылицы.
Это сказание отец Сергий передал великому князю Владимиру, который на¬столько воодушевился слышанным, что также решил послать на Восток, в неведо¬мую страну, посольство, во главе которого и поставил отца Сергия.
После многих хлопот посольство было собрано.
Отцу Сергию было дано шестеро из людей высокого рода в помощники, много знатных воинов и большое число слуг. Всего народу в посольстве было 333 человека.
Как только прошло половодье, посольство тронулось в путь на Восток. По¬лагалось, что через три года оно возвратится. В первом году приходили извес¬тия через соседние земли, что посольство встречали на пути его на Восток. За¬тем все замолкло. Три, семь и двенадцать лет прошли, но о посольстве не было вести. Сперва ожидали его, затем опасались о его судьбе, потом тужили о про¬павших, и лет через 28, когда все еще не было вести, начали о нем забывать, и время все покрыло».
Нестор Обренович забыл про боль в плече и даже не замечал некоего луча, падав¬шего в книгу как бы с самого свода. Давно, еще в детстве, он впервые услышал о зага¬дочном Беловодье, а потом все годы искал и собирал скудные сведения о загадочной стране. Нестор понял, что он тоже позван Беловодьем — и вот сокровенное сказание явилось ему. Он перевернул плотную, с желтизной, страницу и читал дальше.
«Через 49 лет после этого из Царьграда с одним из посольств прибыл в Киев старец-монах, который, прожив семь лет отшельником и предчувствуя скорость кончины, на исповеди поведал нижеследующую тайну, которая должна переда¬ваться из уст в уста как сокровенное сказание. Сказание это станет достоянием народов земли само по себе, лишь когда для этого срок подойдет и будет насту¬пать новое время.
«Я тот монах отец Сергий, который 56 лет тому назад был послан великим кня¬зем Владимиром Красное Солнышко с посольством искать Беловодье.
Первый год мы ехали хорошо. В стычках, при переправах погибло мало людей и скота. Проехав много разных земель и два моря, на второй год продвигаться ста¬ло труднее: люди и скот погибали, дороги стали непроходимы, при расспросах ничего нельзя было узнать. Началось недовольство людей, которые, не видя при¬ближения цели поездки, роптали.
К концу второго года путь проходил по пустыне. Чем дальше ехали, тем боль¬ше попадалось на пути костяков людей, коней, верблюдов, ослов и других живот¬ных. Доехав до места, которое сплошь было покрыто костями на большом про¬странстве, люди отказались ехать вперед.
На общем совете решили, что желающие поедут назад, и только два человека согласились ехать со мной дальше вперед.
К концу третьего года пути сперва один, затем и другой мой спутник занемог¬ли, их нужно было оставить в селениях.
Во время ухода за последними больными мне удалось узнать от начальника селения, что примерно лет тридцать назад проезжал здесь также искатель Страны Чудес, ехавший на Восток. С ним был караван на верблюдах. Проводник этого каравана еще жив, до него лишь три дня пути. За ним я послал, и он согласился вести меня дальше и сдать дальнейшему проводнику, если его удастся разыскать.
Меняя проводников, продвигался медленно дальше. Один из следующих мне поведал, что, по сказаниям, здесь и раньше проезжали желающие найти Заповед¬ную Страну, лежащую на Востоке. Эти сведения радовали меня и я, горячо молясь, просил Господа вести меня дальше.
Еще несколько проводников сменилось, и я напал на такого, который мне рассказал, что ему известно со слов приехавших с Востока, что где-то там, на Востоке, примерно в 70 днях пути, лежит диковинная страна, в высочайших горах, куда многие стремятся, но только редко кто может проникнуть и мало кто возвращается.
Чем дальше я ехал, тем сведений поступало больше. Не могло быть сомне¬ния, что страна, куда я стремился, существует на самом деле. Некоторые назы¬вали ее «Страной Запретной», «Страной Белых Вод и Высоких Гор», другие — «Страною Светлых Духов», «Страною Живого Огня», «Страною Живых Бо¬гов», «Страною Чудес», или давали еще много разных названий, которые отно¬сились все к одной и той же стране.
Наконец мы доехали до селения, в котором мне сказали, что Запретная Страна начинается на расстоянии трехдневного пути. До этой границы меня проведут, но дальше не могут вести, ибо проводник погибнет, путешественник же, идя дальше один, иногда, не находя дорог, возвращается назад, иногда же, что очень редко, остается и живет там подолгу. Об остальных молва говорит, что они погибают.
Помолившись, с последним проводником я тронулся в путь. Дорога, подыма¬ясь, становилась все уже. Местами с трудом по ней пройти можно было только одному. Высокие горы со снеговыми вершинами окружали нас.
Переспав третью ночь, на рассвете пройдя недалеко, проводник заявил, что дальше он не может меня провожать. По разным сказаниям, на расстоянии от трёх до семи дней пути, держа направление на вершину самой высокой горы, есть селе¬ние. Но до него доходят лишь редкие. Проводник оставил меня. Шаги возвращав¬шегося затихли...»
Нестор читал, и настоящее вместе с войной, отцом Павле, неканоническим хра¬мом, старшиной-хохлом и всем белым светом потеряло для него смысл. Он с от¬цом Сергием был теперь там, на пороге сокровенного Беловодья...
«Восходящее солнце освещало белоснежные вершины гор, и отблеск лучей создавал впечатление, что они в огненном пламени.
Ни души кругом... Я был один с моим Господом, приведшим меня после столь долгого пути сюда. Чувство неописуемого счастья, восторга, неземной радости и в то же время душевного покоя охватили меня. Я лег на тропу головою к самой вы¬сокой горе, целовал каменистую почву и, проливая слезы умиления, благодарил без слов, как умел. Господа за Его милости.
Я пошел дальше. Вскоре был перекресток, обе тропы, казалось, одинаково на¬правлялись к самой высокой горе. Я пошел по правой, ибо она направлялась на¬встречу бегу солнца. С молитвой и песней я шел вперед.
В первый день было еще два перекрестка. На втором перекрестке одну из троп переползла змейка, как бы преграждая мне путь, и я пошел по второй тро¬пе. На третьем перекрестке, на одной из тропинок лежало три камня, я пошел по свободной.
На второй день был один перекресток, четвертый, где тропа троилась. Над од¬ной из тропинок порхала бабочка, и я выбрал эту тропу. После полудня путь мой пролегал вдоль горного озера. С восхищением и удивлением я любовался красотой его и легкой зыбью, придающей водам озера из-за освещения удивительную, свое¬образную белизну.
На третий день пути лучи восходящего солнца, как и в предыдущие дни, освещали белоснежные покровы самой высокой горы и окружали ее огненным пламенем. Вся душа моя рвалась ввысь — я глядел и не мог досыта налюбоваться красотою. Творя молитву и не спуская глаз, сливаясь душою с пламенем, окружающим гору, мне стало видно, что ожил этот огонь, в его потоках появились белоснежно сияющие фигуры ангелов, непрерывно подлетающих красивыми хороводами к горе. Скользя по поверх¬ности ее, они поднимались к вершине, возносились и исчезази в безбрежных небесах.
Солнце поднялось из-за горы, и чарующее видение исчезло.
В этот день были еще перекрестки. На пятом перекрестке вдоль одной из троп сбегал, бслопенясь, изумрудный журчащий ручей. Я пошел вдоль него.
К полудню я дошел до шестого перекрестка, он имел три тропы. Одна из них проходила мимо горы, имевшей вид огромного истукана, как бы охраняющего эту тропу. Не задумываясь, я выбрал ее.
Дойдя до седьмого перекрестка, имевшего тоже три тропы, я пошел по той, которая была сильнее освещена лучами солнца.
Я не был одинок, ибо чувствоваз и сознавал, что все окружающее меня по-своему, по-разному, живет и возносит, как умеет, хвалу Предвечному Творцу.
К вечеру я уловил первый звук, летевший мне навстречу. Вскоре на откосе го¬ры, направо, я увидел жилье, освещенное последними лучами заходящего солнца. К нему я и пошел. Оно было сложено из камня. Возблагодарив Создателя, дающе¬го мне пристанище, я безмятежно уснул.
На рассвете я был разбужен голосами. Передо мной стояли два человека, гово¬рящих на незнакомом мне языке. Но странно, каким-то внутренним чувством я понимал их и они понимали меня. Они спросили, имею ли я нужду в пище. Отве¬тил: имею, но только в духовной..
Я пошел с ними. Они привели меня в селение, где я и пробыл некоторое время. Со мною много беседовали, и на меня был возложен род занятий и работ, выполне¬ние которых давало мне величайшее удовлетворение. Затем повели меня дальше, сказав, что для этого наступил срок.
В новом месте встретили меня, как родного, и вновь, когда наступил срок, по¬вели дальше и дальше...
Я потерял счет времени, ибо не нуждался в нем. Каждый день приносил мне все новое, удивительно мудрое и чудесное. И казалось мне иногда, что все, что я переживаю и что со мною происходит, диковинный сон наяву, чему я не на¬хожу объяснений.
Так время текло: наконец мне сказали, что срок подошел моему возвращению домой и что путь мой будет лежать через Царьград».
Поручик Обренович перевел дух и перевернул страницу. Где-то выше церкви появился, вырос до грохота и постепенно затух звук проходивших по трассе Фер-бенкс — Канск американских самолетов для фронта, но сербу показалось, что это воплотился в звуке грохот поднебесных водопадов Беловодья, где он пребывал теперь вместе с отцом Сергием.
«Пока ум человеческий не может вместить того, что я там видел и чему научился. Но и для этого познания срок подойдет — ив свое время Господь откроет другим несравненно больше, чем мне. Покидая сей Mip, расскажу даль¬ше, что возможно.
Страна Беловодье не сказка, но явь. В сказаниях народов она зовется всюду по-иному. В дивных обителях пребывают там лучезарные кроткие, смиренные, долго¬терпеливые, сострадательные, милосердные и прозорливые Великие Мудрецы — Сотрудники Mipa Высшего, в котором Дух Божий живет, как в Храме Своем. Эти великие Святые Подвижники, Соединяющиеся с Господом и составляющие один Дух с Ним, неустанно трудятся в поте лица своего, совместно со всеми Небесными Светлыми Силами на благо и пользу всех народов земли.
Там Царство Духа Чистого, красоты, чудных огней, возвышенных чарующих тайн, радости, света, любви, своего рода покоя и непостижимых величий...
Много людей отовсюду стремятся в Страну заповедную, но за каждые сто лет туда попадают лишь семь позванных, из них шесть возвращаются, унося с собой сокровенные знания, развитие новых чувств, сияние души и сердца, как я, — и только один остается. Находящиеся там живут, сколько захотят и сколько им нуж¬но, для них остановлено время.
Что творится в Mipe, все там известно, все видно, все слышно. Когда мой дух окреп, мне давали возможность, вне тела, побывать на самой высокой горе, в Царыраде, Киеве, а также знать, видеть и слышать, что пожелаю.
Там точно известно, что православная вера для великого князя и всего народа нашей страны — самая лучшая: нет веры духовнее, величественнее, чище, светлее и красивее её. Только ей суждено соединить славянские народы и все народы на¬шей страны и быть с ними неделимой.
Тысячу лет силы ада с бешеной яростью будут, бушуя, наступать безустан¬но и потрясать нашу Русь до основы... Чем страшнее напор, тем сильнее вера спаяет народ воедино — и ничто не заслонит ему путей ко Всевышнему. Силы чистого света, огня неземного низложат врагов. Живые Огни излечат раны сча¬стливой страны. На развалинах старого возродится Великий Народ, красотою духа богатый. Лучшие избранники понесут Слово Бога Живого по всем стра¬нам земли, дадут Mipy мир, человекам благоволение и откроют Врата Жизни Будущего Века».
И ниже текста, после красивого пробела с виньеткой, значилось: «Записано с соизволения старца Сергия на исповеди иеромонахом Онуфрием дня 17 сентября месяца лета 6553 от Сотворения Мира, без дозволения иного перебеления».
Нестор, как крышку сундука с драгоценностями, закрыл книгу и тут же через Царские Врата возвратился старец Иона.
— Я помню приход Сергия в Беловодье, — мягко заговорил он, — и это я был его шефом, как сказали бы теперь. Учил его постижению неизведанного...
— Я не понял, каким годом помечена рукопись? — Нестор был целиком под впечатлением Сказания.
— Сергий умер в день исповеди, в 1043 году. Тогда на киевском престоле си¬дел внук Владимира Красное Солнышко — великий князь Ярослав Мудрый. Имен¬но ему и передал эту рукопись иеромонах Онуфрий. В великокняжеской библиоте¬ке сказание хранилось 550 лет — до воцарения в России Романовых. Потом вместе со всей библиотекой Ивана Грозного она бесследно исчезла. Канули тысячи экзем¬пляров бесценных свитков, книг и рукописей, в коих содержится летопись иной, незнаемой России и прилегающей к ней Европы.
— Но ведь...— вот она — рукописная книга — целехонька! Значит — и биб¬лиотека где-то сохранилась?
Старец поднял со стола «Сказание», вернул его на место в дарохранительнице и Нестору показалось, что луч сверху потускнел, почти исчез. Черты лица старца обострились, глаза засияли в полумраке.
— В самом конце XVII века, — заговорил он, словно сам с собой, подчас даже переходя на малоразборчивое бормотание, — в Европе появился некто, спустя вре¬мя назвавшийся Сен-Жерменом. На самом деле это был отколовшийся в Беловодье от братства Мастеров Человечества, известный мне еше со времен Гипербореи Хранитель Духа Агай. Как некогда Сатанаил предал братство архангелов, так и Агай решил создать свой мир — мир корысти, злобы и зависти. Все, что он гово¬рил потом в Европе — было правдой, но церковь и власти объявили его шарлата¬ном. Хотя Агай и сумел создать на Земле новое, невиданное братство — братство Вольных Каменщиков — масонов. Они задались целью завести в мире свой поря¬док, подчинить себе все страны и народы и выпестовать из своих рядов касту бес¬смертных Господ Человечества.
Они легко справились с народами Нового Света, Африки, многими странами Европы и Азии. Но на пути масонских замыслов встали три арийских народа — персы, славяне и германцы.
— Разве мы родня с немцами? — посмел перебить говорящего серб.
— Прямая, — подтвердил старец. — именно славяне и германцы составили потом сообщество гипербореев, а до того вместе с персами они мирно жили на просторах азиатского Семиречья под отцовским управлением прародителя Ария. Но потом пастбищ стало не хватать для разросшегося народа, и германцы двину¬лись на запад в поисках жизненного пространства. Персы пошли на Индостан в поисках тепла и пряностей. А славяне под водительством отца Будимира и матери Славы пошли в степи Причерноморья. Причем, — старец вдруг как-то странно захихикал и тут же оборвал себя, — славяне, как всегда, потянулись за эфемерной мечтой. Если германцы и персы двинулись из Семиречья, как говорится, ради кон¬кретного дела, то славяне ушли за призрачным бессмертием. Над их подвижными колоннами со скрипучими телегами, табунами лошадей и скота летела вещая Сва-птица, и там, где она роняла перо, останавливался один из славянских родов. А детей у Будимира и Славы было пятеро — сыновья Сева и Рус и дочери Древа, Скрева и Полева. От них-то и пошли племена русов, северян, древлян, кривичей и полян. Братья же Будимира Чех и Лех увезли свои кибитки еще дальше в Европу, на Вислу, Одер и Дунай. Там, у самой Адриатики, они показали занимавшим те земли кельтам много нового, в том числе и серп для жатвы. С тех пор Европа так и зовет вас — сербы, ведь вы сами пишете о себе — срп.
— Да, мы так пишем, — согласился Нестор и спросил дальше: — И манускрип¬ты обо всем этом были в библиотеке Ивана Грозного?
— И не только манускрипты. В оружейной палате царя было еще нечто, о чем говорил тебе патриарх Павле...
— Неужели меч Святогора?
— Он самый. Двуручный, крестообразный, волшебный. Нестор в волнении потер ладонью лоб:
— Не думал, что так скоро прояснится все о трех Знаках патриарха Павле.
— А разве ты уже их распознал? — удивился старец.
— Ну, как же!.. Дорогу к Беловодью ведаю, птицу-кречета под куполом видел, о мече-кладенце знаю.
— Но тебе велено было все это собрать воедино — лишь тогда можно будет восстановить мир между народами и покарать масонское братство. А как собе¬решь-то, если дорога к Беловодью лишь на бумаге, меч с библиотекой невесть где, а птица всего лишь нарисована?..
— И... что же делать? — Нестор обескураженно умолк. Старец вздохнул и развел руками:
— Нам, Мастерам Человечества, не велено влиять на мирскую жизнь, ведь тем самым мы подчас лишаем вас божественной привилегии — права выбора. Я вот в недавнюю Гражданскую войну попытался в рядах красноармейцев повлиять на ситуацию, так только полусотню казаков погубил. У красных есть там один бес¬смертный от Сен-Жермена — он нынче генералом Фриновским зовется — так на¬летел коршуном на купающихся казаков и в их сапогах, выставленных на песке, спрятанные погоны нашел. Я тогда только одного казака и успел спасти. А ведь если бы не вмешивался, не дал команду купаться в речке Молочной — то все и обошлось бы.
Нестор с иронией глянул на старца:
— А когда деньги фальшивые делал — тоже ведь вмешивался в мирские дела? И неправильная, неканоническая роспись этого храма — тоже ведь мирское и тоже непотребное дело. Чем же ты лучше Сен- Жермена?
Старец враз как-то стушевался и опять почти неразборчиво залепетал:
— Я старый больной еврей, виноватый всегда и передо всеми. Если нужна при¬чина любых несчастий — ищи еврея. И что самое печальное — все знаковые масо¬ны — не евреи, а в масонстве обвиняют именно нас.
— Но ведь на четыре пятых комиссарского состава в России — именно вы, иу¬деи. Вы в наркоматах и трибуналах, и это благо для Германии, что фюрер не дал вам разворота. Вам, распявшим Христа!
— Да брось ты! — махнул рукой Иона. — Тут не в Христе дело. Просто Гитлер побоялся конкуренции. Ведь, согласно Талмуду, евреи — богоизбранный народ, требующий от каждого своего члена активного подвижничества, то есть проявле¬ния творческой личности. Почти то же самое и немцы — страницами своей библии «Main Kampf» они объявили себя высшей расой и каждому немцу предписали под¬няться до высот сверхчеловека. Как же в одной маленькой берлоге — Германии — ужиться двум крупным медведям? У них есть армия и оружие, вот они и приня¬лись бить нас сначала у себя дома, а потом и везде, где достанут. У нас же, кроме бога Иеговы и вселенского интеллекта, нет ни страны, ни армии, ни оружия.
— Вы и впрямь считаете себя самыми умными?
— Не мы, — поправил старец, — а вы. Ведь именно арийцы — шведы и нор¬вежцы — присудили нам самое большое количество Нобелевских премий. Мы, семиты, дали всему миру счет и письмо...
— Но, но!.. — запротестовал обеими руками Нестор, — нам дали письменность Кирилл и Мефодий.
— Молодой человек! — аж подскочил старик, и на кончике его носа задро¬жала прозрачная капля. — Славянское письмо — это разновидность греческо¬го. А греческое произошло от арамейского, нашего, семитского. Чему вас толь¬ко в школах учат?
— Но ведь хотя бы цифры-то у нас арабские?
— Да. Но ведь арабы — те же семиты, Измайлово колено народа Авраамова! Неужели тебе, посланнику патриарха Павле, я должен втолковывать прописные истины?.. Вот что значит потеря библиотеки царя Иоанна!
— Кстати, о библиотеке, — вернул Нестор собеседника к основной теме. — Уж вам-то, Мастерам Человечества, наверняка известно, уцелела ли она?
— Да, уцелела.
— И... где ее искать, — осторожно, остановив дыхание, спросил Нестор. Ста¬рец тряхнул капелькой на носу и внятно сказал:
— В Сербии. Библиотеку из Москвы на 333 подводах вывез в 1627 году хорват Юрий Крижанич. Он вместе с несколькими боярами должен был уничтожить ее по приказу царя. Книги, оружие и другие ценности грузили на подводы и везли в сто¬рону Можайска, где приготовили огромные кострища. Но Юрий еще задолго усло¬вился с митрополитом Климентом из Приштины, и вместо костров перегружал книги в присланные владыкой возы. Потом их закидали тряпьем и укрыли доска¬ми, и так и вывезли, словно скарб с Сербского православного подворья в Москве. Владыка Климент и запрятал царские книги где-то в нарочно сделанном склепе на Косовом поле. И еще долго не будет Сербии покоя от этих книг. Там и ищи меч Святогора.
— Да, но птица-то здесь. Ее не перенесешь с рисунка!
— Это не та птица, что нужна тебе, Нестор. Та птица сидит на плече у самой Смерти. Когда меч сыщешь, она сама к тебе явится. Ну, а когда добудешь и меч, и птицу, то в библиотеке найдешь точную карту с дорогой в Беловодье. И уже в За¬претной стране окажутся собранными воедино все три Знака отца Павле.
— Но это будет уже иное время! — старец запахнул полы своего халата и гля¬нул на перепачканные краской руки. — Это будет уже Время сорокопута.
— Кого? — не понял серб.
— Птица такая есть — сорокопут. Она всюду собирает корм и прячет его в раз¬ных местах. А как придет время кормить выводок, извлекает запасы из тайников. Вот так и гипербореи при схождении трех Знаков начнут по крохам, по крупицам собирать свои богатства для тысячелетнего процветания. А нынешняя война кон¬чится вничью, потому что она не война между русскими и немцами, а между Сен-Жсрменом и Мастерами Человечества. Масонам надо попросту уничтожить две самые жизнеспособные нации, вот и стравили их в смертельной схватке. Хочешь не хочешь — и беловодским старцам приходится вмешиваться в мирскую бойню. Потому я и помогаю тебе, Нестор Обренович. И напрасно ты сейчас думаешь, что все услышанное и прочитанное тобою — сладкий сон. Ищи библиотеку, серб, и больше предавайся раздумьям. Потому что ангелы слышат мысли, а бесы только слова. Теперь тебя представят сначала протопресвитеру русской Белой армии, На¬следнику Престола Алексею Николаевичу, а потом и самому Главковерху генералу Корсакову. Им верь, а советских генералов сторонись. Ступай, православный.
Уже на пороге церкви Нестор повернулся к старцу и спросил:
— А почему же ты еврей, если все равно бессмертный Мастер Человечества?
— Потому, что в миру я предпочитаю пребывать лишь с униженными, — отве¬тил старец, и прозрачная капелька сорвалась-таки с кончика его носа.
Нестор неторопливо сошел с паперти величественного храма, повернулся, что¬бы перекреститься на его купола и тут же пуля неведомого стрелка впилась ему в спину. Серб упал, а старец видел ускользающего между вековыми лиственницами стрелка и с сожалением подумал о том, что вмешиваться в происходящее ему ни¬как нельзя.
— Была твоя, а теперь чужая. Ты не расстраивайся, дом теперь твой, пропивай спокойно. Всё нормально, мужик, — сказал и хлопнул дверью.
Кинулся Василий к кроватке, а сына нет, веши по комнатам разбросаны, беспоря¬док кругом. Завыл Василий на судьбу свою горькую.
Прошло пять лет.
Варваре пришла телеграмма «Срочно приезжай, Василий умер». Через несколько часов джип затормозил у её бывшего дома. Из машины вышли Варвара с Машей.
Зима, вьюга метет. У ворот стоит одна колхозная машина, на кладбище ехать, фоб везти.
Вошла Варвара в горницу, посередине фоб на стульях стоит, а в нём Василий лежит. Не признала она в покойнике бывшего мужа, лежит старый, сморщенный мужичок, совсем чужой. От прежнего красавца Василия ничего не осталось.
На столе стоит икона, свечи горят, старуха в черном платке склонилась над биб¬лией, отчитывает покойника. Полумрак в комнате, блики от свечи по стенам тёмны¬ми тенями ходят, зеркало черным полотном завешено. Неуютно в комнате, холодно, пусто, и от пустоты душевной становится жутко.
По селу молва прошла, что Варвара с дочерью на похороны приехала, людей в избу набилось! Все на столичных гостей смофят. Бабы завидуют, мужики лю¬буются.
Маша у двери встала, дальше не проходит. Удивлёнными глазами смофит на покойника, не признаёт отца в нём, не плачет, словно окаменела. Да и куда ей, пер¬вой красавице столицы? Вся-то она холёная, беленькая, чистенькая, молоденькая, все возле неё крутятся, угодить стараются. Забыла, небось, как навоз выфебала да пьяного папку домой по фязи тащила. Стоит, смофит, даже глазами не моргает. Что в её красивой головке творится?
Время пришло с покойником прощаться, пора на кладбище везти. Бабы в голос запричитали прощальную. Варвара первая подошла к покойнику, перекрестилась, а целовать в лоб не стала. За ней Маша, перекрестилась, наклонилась к покойнику и так горестно-горестно:
— Эх, папка, ты папка! Зачем ты водку пил?
За ними все односельчане подходили, причитали, плакали.
На кладбище черный холмик на белом снегу от Василия остался. Односельчане уехали в школьную столовую поминать, осталась Варвара один на один с холмиком. Не заплакала, не запричитала, не пожалела, а стояла молча, красную розу на могилу положила и пошла по кладбищу. Нашла Соколихин дубовый крест, поклонилась в пояс, конфет на могилу положила да цветок живой и говорить стала:
— Спасибо тебе, Соколиха, что ремесло своё передала. Сбылось и последнее твоё пророчество — Василий, как собака, под забором пьяный умер. За серьги спа¬сибо, ни за что на золотые не променяю.
Вдруг у самого уха каркнула ворона. Варвара вздрогнула. Оглянулась — сидит черная ворона на заборе, головой кивает. Соколиха прилетела, прощается.... Замкнулся ведьмин круг....
11.
Глухой ночью на Выселках опять появились русские десантники. Прямо в его доме они скрутили руки старцу Илие и зачитали приговор: именем трудового на¬рода изменник приговаривается к расстрелу. Приговор приводится в исполнение немедленно.
Напрасно вопила старуха-жена и цеплялась за руки военных. Забежавший впо¬пыхах старик Лепота тоже кричал что-то о сыне — красном командире — Илию повлекли во двор и прислонили спиной к дубовому забору. В захваченных немца¬ми Выселках действовать предстояло споро, чтобы враги не успели примчаться на выстрелы. Венечка Полетика велел своим пятнистым сподвижникам встать в ше-ренгу и те подняли автоматы.
И тут сначала одна, а потом целая свора белых собак выскочили невесть отку¬да. Они окружили собой приговоренного, и ошарашенные солдаты на миг оцепене¬ли. Этого мига оказалось достаточно для того, чтобы между десантниками и соба¬ками появилась маленькая белокурая девочка. Трехлетний ребенок смешно про¬шлепал прямо к Илие и старик поднял девочку на руки.
— Отставить стрельбу! — скомандовал Венечка и яростно заверещал в группку сбежавшихся староверов. — Уберите ребенка или я за себя не отвечаю!
Вышла вперед полная старушка в монашеском одеянии и полусказала-полупропела:
— Вместо чтобы дитя со стариком стрелять, вы бы финнов в монастыре побес¬покоили. Они там в кладовке взаперти держат сестер Веру и Надежду за то, что они в большом лабазе сожгли пьяных мародеров.
— Не морочьте мне голову! — все на той же ноте верещал Венечка. — У меня приказ расстрелять приспешника фашистов! И времени нет вашими девками в мо¬настырях заниматься.
— Там жена красного командира, а на руках у старца теперь дочка русского десантника. А сам Илия спас наши Выселки и всю округу, приняв на себя кару немецкого старосты. Убьете его — нынче же все здесь выжгут, проклятые.
— Ты вообще-то кто? — осведомился наконец Венечка. — Монашка? Вот и сопи в тряпочку, пока и тебя рядом со старостой не поставили.
Белые собаки зловеще рычали, и монашка засмеялась:
— Я-то настоятельница скромного монашеского скита матушка Софья. А вот кто ты, болезный, что распоряжаешься тут, как захватчик? Да знаешь ли ты, что стоит старцу Илие только дать знак, как от вашего отряда белые собаки клочка тряпки не оставят! Сюда даже финны не заглядывают, потому что знают силу этих зверей. Опустите ружья, треклятые! — скомандовала уже матушка, и десантники послушно последовали приказу.
Высоко в небе с утробным гулом на запад плыл косяк русских тяжелых бом¬бардировщиков. Словно мошкара, вокруг них вились истребители прикрытия.
— На Таллин пошли, морскую базу громить, — сказал Илия и без разрешения отошел от стены. Он приподнял руку, щелкнул пальцами, и собаки враз исчезли, словно растворились.
— У них там, в Таллине, база для снабжения кораблей-диверсантов, что раз¬бойничают на Северном Морском Пути. В последнюю неделю каждый день ее бомбят...
— Ты-то откуда знаешь? — спросил потерявший инициативу Венечка.
— А в книге об этом написано, — ответил Илия.
— В какой еще книге?.. Ты не дури, староста, приказ о твоей казни никто не отменял!
Илия с сожалением поглядел на офицера:
— Дурные приказы выполняют только дураки. А ты вроде бы не совсем из их породы. А что касаемо книги... есть такая, «Гипербореи» называется — из нее все наперед известно.
Венечку словно током ударило:
— Так эту книгу Васька Горюнов написал, змей подколодный! Он что — тоже здесь прячется?
Илия рассмеялся:
— Эк ты хватил! Не знаю я никакого Васьки, а книга тут, у меня — можешь полистать.
— У тебя есть эта книга?.. Но ведь ее лишь кусочком напечатали в уничтожен¬ной районной газете! Правда, недавно один чекист привез из вашей глухомани несколько новых страниц рукописи, и я тогда уже подумал, что дезертир Васька Горюнов тут прячется. Он как-то до войны проговорился, что служил в этих мес¬тах и даже вроде бы зазнобу тут имел.
— Матушка Софья, — повернулся Илия к монашке, — припомни вернее, как того сержанта из десантников звали, что Вере голову вскружил и книгу мою увез?
— Артуром его звали, — успела вымолвить матушка, и Венечка с досадой хлопнул себя по ляжкам:
— Ну, правильно! Артур он и есть, а книгу подписал как Василий. Вот звере¬ныш — все следы перепутал.
Илия подозвал девочку и поднял на руки:
— А вот его дочка, Артура вашего. Так он жив, сказываешь?
— Вам тут видней, раз в книге все пишется. Значит — он ее и строчит! Илия минутку помолчал и спросил:
— Так ты раздумал меня расстреливать? Тогда вот что я скажу, малый. При переходе через фронт вы сильно наследили, и на пути возвращения вас в несколь¬ких местах ждут засады. Потому завтра поутру я дам тебе в провожатые одну де¬вицу — она и выведет вас на советскую территорию. Только ночь придется повое¬вать — отбить ее у финнов.
— Финнов-то много?
— А ты что — только числом воевать умеешь? Не робей, чекист — с тобою будут мои белые собаки. А пока вели своим головорезам отдохнуть и сам пожалуй ко мне в светелку. Дам я тебе полистать знаменитую книгу, хотя твой Артур-Василий не имеет к ней ровным счетом никакого отношения.
12
Дождь зарядил обложной, до приторности теплый и, видимо, на весь день. Разведчики лежали в канаве у самой ограды городской электростанции уже второй час, но на объекте не наблюдалось никакого движения. Со звуком шлепка куска глины скоро рядом опустились старшина Обернибесов и двое его товарищей.
— Что? — спросил Артур.
— Четыре собаки с проводниками и пятеро автоматчиков были, царствие им небесное.
— Не любишь собак?
— До жути! Но еше больше — их проводников с автоматами. Кинологи, мать их в кочерыжку... У моего хохла-батюшки фамилия была веселая — Оборотень — так я ее при получении военного билета облагородил.
— Тоже удачно. — согласился Артур.— Как думаешь, долго нам тут еще мокнуть?
Старшина огляделся:
— Остальные-то где десантники?
— Ушли на хутор, бабочек ловить... Как нам на станцию проникнуть?
— Очень просто. Раз нет ни движения, ни охраны — значит — она заброшена. Видите — и провода у трансформаторной будки оборваны? Сейчас пойду и все проверю.
«Черт, — подосадовал на себя Артур, — как же я всего этого не заметил?».
— Возьмите с собой человека.
— Не стоит! — отмахнулся старшина. — От одного меньше шуму. Он привыч¬но вытянул тесак, отер его о штанину и засунул обратно в ножны. Потом неуклю¬же перебрался через край овражка и, оставляя за собой темную полосу на траве, зигзагами побежал к циклопическому зданию станции.
Ребята покуривали в рукава, нервничали, ожидая старшину. Артур отвернул рукав и по часам определил, что рабочий день, будь он на станции, уже должен бы начаться.
Из города уже долетали звуки проснувшейся жизни: тяжко в районе консервно¬го комбината ударили в рельсу, из окраинной улицы два пацана в мешках, вывер¬нутых на манер капюшонов, выгнали небольшое стадо коров.
Ждали.
Где-то высоко, над дождем и облаками, опять прогудели самолеты и по их про¬бирающему до озноба дребезжащему звуку Артур понял, что это к фронту потяну¬лись немецкие дальние бомбардировщики.
Старшина появился внезапно и почему-то с тыла. Он скатился в овражек и вы¬тер ладони о клок густой травы, выдернутой из дерна с бережка:
— Девка там...— выдохнул он и перевернулся на спину. Старшина судорожно закурил, не прячась, и добавил: — Пусто в станции, только какая-то чертовщина с потолка свисает. Такая дура на канате — шар с наконечником, а наконечник прямо на полу круги пишет.
— Какая девка? — не понял Артур.
— Перепуганная и водочкой от нее тянет... Словом, пойдемте туда — обсо¬хнем и передохнем.
— Точно нет охраны?
Старшина лишь обиженно хмыкнул и, первым поднявшись, пошел по высокой мокрой траве. Вслед ему двинулись остальные.
Громадные металлические ворота станции, предназначенные для проезда грузо¬виков с углем, были приоткрыты, хотя для прохода в них ржавела по углам калит¬ка. Разведчики вошли внутрь.
Пахло давним запустением, большая куча антрацита в углу покрылась ржавым налетом. Внутри не было ни котлов, ни динамо-машин. Вдоль всей стены справа стекали обильные потоки дождя, но все это Артур отметил для себя лишь мельком. Все его внимание привлек огромный маятник, занимавший самую середину поме¬щения. Сплюснутый по линии горизонтали шар висел на тончайшем, почти неви¬димом канате, и острием снизу почти упирался в пол.
Артур подбежал к маятнику. Оказалось, что стрелка внизу шара касается боль¬шого листа белого ватмана. Видимо — бумагу подложили недавно, потому что неровные кольца рисунка от острия маятника были обведены лишь троекратно.
— Маятник Фуко... — Задрав голову, Артур обошел вокруг висящего шара. Там, в полумраке перекрытий, тускнело кольцо крепления и висели вниз головами несколько летучих мышей. Там же яркой фосфоресцирующей краской светилась крылатая фраза «Рег aspero ad astra».
— Вот она, товарищ младший лейтенант, — вернул Артура к действительности старшина. Артур опустил голову и повернулся на голос. Прямо перед ним стояла мокрая продрогшая женщина, со спины подпираемая ладонью старшины.
— Зойка... Окаемова? — глядя на девушку, припоминал Артур. — Секре¬тарь горкома комсомола и член литературного объединения при газете «Сияние коммунизма»?
Та кивнула, не поднимая головы и все так же дрожа. Вокруг остро запахло спиртным.
— Ты еще пьесу написала... Как это?...
— «Юное сердце Марата», — подсказала девушка.
— Вот-вот, — обрадовался Артур, — Венечка Полетика ее очень хвалил, а ре¬дактор Праведников разругал вконец... Тут-то ты чего делаешь, Зойка?
Зойка глянула в глаза Артура и сказала, икнув:
— А Курту пьеса тоже понравилась, и мы ее ставим в офицерском казино.
— Какому Курту? — не понял офицер. Повернувшись к старшине, он велел: — Клим, налей ей половину крышечки от фляжки спирту, пусть придет в себя.
Зойка выпила и совсем трезвыми глазами поглядела кругом:
— Артур Горюнов? — узнала она. — А Кузьма Лаврентьевич говорил, что те¬бя в Москву на самолете увезли.
— Он жив?
— Ну да. Только ни домика себе не строит, ни к соседям ночевать не ходит. Так и торчит сычом на пепелище, даже зимовал там у костра. И немцы его не трогают, вроде как боятся.
— Ты-то чего тут делаешь? — опять спросил Артур. Зойка на миг замешкалась, а потом махнула рукой:
— А, все равно узнаешь... Я с немецким инженером роман закрутила, с Куртом Калецки. Он вот с этим маятником, — указала рукой на шар, — какие-то опыты проводит. Так его нынче утром на моих глазах неведомые бандиты скрутили и уве¬ли. Наверное — убили...
Артур молитвенно сложил ладони:
— Ты — секретарь горкома комсомола! «Пламенное сердце Марата»!...
— Юное сердце, — поправила Зойка и попросила: — Куртку сухую дайте, что ли... — мешковато натянула на себя камуфляж, извлеченный сержантом из рюкза¬ка и продолжила: — А что ж ты мне прикажешь делать, когда вы, вояки, немца в город на своих плечах приволокли? Мне двадцать шесть лет — и другой молодо¬сти у меня не будет. А тут Курт — элегантный, эрудированный, чуткий. Да я, мо¬жет быть, войне даже благодарна, что он появился в нашем городе! И потом — какой он враг — у него даже пистолета нет. Так — инженер в военной форме, вот этот шарик на маятнике охраняет.
— Это я уже слышал, — Артур соображал, как поступать дальше, ведь уничто¬жать на электростанции вроде бы и нечего. — А скажи-ка мне, Зойка, что у немцев теперь на старом городском аэродроме?
— А черт его знает — туда за версту никого не подпускают — собаками охра¬няют и электротоком. Только каждую неделю оттуда в небо улетает какая-то раке¬та, вот как нынче утром.
— Твой Курт к этому отношение имеет?
— Наверное — у него полная голова математики.
— Есть хочешь? —спросил Артур. — Клим, — обернулся к старшине, — разво¬рачивай нашу походную скатерть-самобранку, а потом двинем в Ряшиново, пого¬ворим с умным Куртом-инженером. Ешь, Зойка, ты тоже с нами, только спирту я тебе больше не налью.
13
Две недели в пригороде Канска Нестора Обреновича врачевал местный дья¬чок Пахом Наказных. Он вытащил пулю, и старик Иона Саблер, разглядывая ее на свет, сказал:
— Узнаю тебя, заряд от Сен-Жермена. По всему видать, Пахом, что за нашим сербом охотится стрелок от масонского братства. Ну не могут они допустить успе¬ха его предприятия! Сколько, говоришь, серб еще проваляется в постели?
— Да вот отоспится — и может вставать. Я его тут редким лекарством уко¬лол — пенициллин — мне его племянница из самоё" Москвы прислала. Она у меня, Антонина, — Пахом поднял кверху палец, — у самого Лаврентия служит на побе¬гушках. Пишет — медаль ей выписали за разоблачение какого-то сурьёзного ди¬версанта.
— А отоспится-то когда серб? — уточнил Иона.
— Чего пристал? — окрысился дьячок, — сам же твердишь, что за ним охотят¬ся. Значит — из дому ему нет ходу.
Иона выглянул в окно на летнюю пыльную улицу и сказал:
— Ну, тогда, отче, я приведу гостей прямо сюда.
— Валяй, — согласился Пахом, — я только луковицей образа для сияния про¬тру да масло в лампадках заменю.
И пока дьячок хлопотал по дому, Иона ходил в город. Не было его часа три. Потом у дома остановился автомобиль с открытым верхом и сквозь сумеречное окошко Пахом разглядел приехавшего военного в пыльной гимнастерке, дородно¬го генерала и священника в фиолетовой рясе. Мелко перекрестившись на образа, он открыл перед генералом и архиереем дубовую дверь горницы.
Ступивший впереди них старец Иона широким жестом представил горницу:
— Хозяин дома отец Пахом и его обиталище, господа. А раненый вот, под ок¬ном на топчане... Кажется, он уже проснулся.
Пахом степенно придвинул к лежащему две табуретки и, пока оба гостя кре¬стились на иконы, покрыл их одноцветными накидками.
Нестор спросонья не сразу понял, что эти генерал и архиерей пришли именно к нему. Он попытался встать, но в раненой груди захлюпало и даже не боль, а какая-то истома толкнула его обратно на подушку.
— Лежите, лежите, — генерал успокаивающе погладил его поверх одеяла и представился, назвав себя и протопресвитера владыку Алексея.
— Признаться, — заговорил Корсаков, — я и военный Совет сократил, что¬бы с вами поскорее встретиться. Со слов старца Ионы я знаю, сколь важное дело привело вас в Сибирь. Похвально в рядах противника нашего общего вра¬га видеть серба.
— Я...— Нестор осторожно откашлялся, — я словак,— ваше высокопревосхо¬дительство.
— Вот как! — он глянул на Иону, а протопресвитер Алексей сказал:
— Ну, это не столь важно, хотя вы наверняка католик.
— Ну да, — подтвердил Нестор. — только грамоту постигал я в русском бело¬эмигрантском училище в Братиславе, а потом учительствовал в церковной школе в Сербии. Там и сошелся накоротке с патриархом Павле. Началась война — меня вернули в Словакию и поставили под ружье. Да только Павле сказал еще до того, что я избран, и задал мне урок найти три Знака славянского единения. Вот я и ищу. Да только, — он осторожно тронул рукой простреленную грудь, — видно, и еще кто-то их ищет, если идет по моему следу.
— Ну, — успокоил генерал, — безопасность вашу мы теперь берем на себя. Вам сколько лет, поручик?
— Двадцать четыре, мой генерал!
— Превосходно, — Корсаков переглянулся с протопресвитером и добавил: — Значит, к концу века вам будет около восьмидесяти. Времени достаточно, чтобы найти в Сербии библиотеку Ивана Грозного.
— А почему вы ограничиваете поиск концом XX века?
— А вот Иона, — Корсаков указал на Саблера, — утверждает, что, если к тому времени не найдем, то потеряем навсегда и Косово Поле, и всю Сербию. А он муд¬рый — все видел, все знает.
— Ты уж постарайся, сын мой, — заговорил Алексей, — ибо Сербия, Словакия, Россия — все суть одна родина единого славянства. Потому что нельзя путать Ро¬дину и государство: государства воюют между собой, но Родины — никогда.
— Есть различия между этими понятиями? — переспросил Нестор.
— Они несовместимы, — подтвердил священник, — и соотносятся одно к дру¬гому, как убийца к убитому. Государства все одинаковы: это армия, чиновники, церковь, налоги, заработная плата, учебные заведения, четкая соподчиненность, насилие. Потому, извечно воюя между собой, государства никогда не достигают побед.
— А Родина?
— О-о... Родина. Родина неповторима и у каждого своя. Родина — это ветер во поле, драка за любимую девушку, это воронье над церковным куполом, это пья¬ный сосед-ветеран и чудесные книги, которые никогда не вычерпаешь до конца. Родина — это юродивый на паперти и святые старцы, вера, сказания и летописи, в которых история отражена правдивее и полнее, чем в официальном изложении. Родина неизменна при любом государственном режиме и в конце концов на земле совсем не станет государств, но будет одна — великая Родина.
— Вы коммунист, святой отец? — удивился Нестор.
— Отнюдь нет, — отмахнулся протопресвитер, — я всего лишь главный свя¬щенник Русской белой Армии. А коммунисты хотят построить именно всемирное государство, и потому особенно усиленно уничтожают сейчас Родину, чтоб рус¬ского духа в России не осталось. По-своему Родину у себя в Германии громит Гит¬лер, убивая лучших людей страны и сжигая немецкие книги. Вот так, попирая один другого, фюрер и генсек работают на третью сторону.
— На масонов?
— Потому, что они сами масоны. И разоблачить их поможет все та же библио¬тека Ивана Грозного. Они наверняка тоже ищут ее, и — поверьте, в случае обнару¬жения постараются даже место, где она спрятана, стереть в порошок, будь то хоть строение, хоть храм, а хоть целый город.
— Вот потому, — добавил генерал, извлекая из карманчика френча несколько багряных книжечек, — вы и будете искать библиотеку теперь уже с нашей помо¬щью. Да вы лежите, лежите... По этим документам вы — Владимир Иванович Су¬хов — старший лейтенант разведуправления Генерального штаба Красной Армии и сын заведующего политическим отделом газеты «Правда». В случае нужды он подтвердит свое родство.
— Но ведь, — Нестор кинул взгляд на скромно стоящего у ног его топчана Ио¬ну, — насколько я посвящен — библиотека находится теперь на территории, под¬контрольной немцам?
— Это — вопрос ближайших месяцев, — успокоил его Корсаков. — Вот раско¬лошматим их этим летом под Курском, погоним так — до самого Берлина не опом¬нятся. А вам же пока надо поработать в архивах, поездить по археологическим раскопкам, походить по музеям, поискать частных собирателей. Ну, а в помощь вам, в качестве адъютанта придается... только не удивляйтесь, — генерал поднял¬ся, прошел к окну и дал знак военному, ждавшему у машины. Через минуту стук¬нула дверь, военный вошел и вскинул руку к козырьку фуражки:
— Старшина Оборотень явился по вашему приказанию, ваше высокопревосхо¬дительство!
— Каков? — Корсаков кивнул головой в сторону старшины. — Это ведь он вас обеспамятевшего перевез с баржи прямо в лесную церковь к старцу Ионе. А для всех прочих он вас просто повез на берег в могилу закопать. Довольны ли, стар¬ший лейтенант?
— Вполне, ваше высокопревосходительство!
— А вот это оставьте, — посуровел Корсаков. — Вы — офицер Красной Ар¬мии, и там принято обращение — товарищ. Усвоили?
— Так точно, товарищ генерал. Разрешите выполнять задание.
— Что ж, приступайте. А для связи с моей Ставкой пользуйтесь услугами глав¬ного редактора журнала «Форпост» Личугиным, к нему и отправляйтесь в Москву, как только подниметесь.
— Да я уже сейчас, — опять попытался встать Нестор, но генерал повернулся к Оборотню:
— Старшина! Следите за тем, чтобы он без ведома отца Пахома не вставал и не ходил. Лично спрошу.
Старшина опять взял под козырек. А старец Иона разжал ладонь и спросил старшину:
— Видишь пулю? Уже вторую я вынимаю из словака. Найди мне этого стрелка, старшина, уж очень мне невтерпеж с ним потолковать.
14
«Хранитель Духа Агай опустил девочку Аю босыми ножками на траву и развернул поданный кладовщиком свиток. Он ждал, что прочтет теперь старик Ойна в диковинной грамоте. Но старик вместо чтения лишь переложил свиток в руку Хранителя. Тот недоуменно уставился на незнакомые письмена и пере¬вел взгляд на Ойну:
— Но я не знаю языка, которым написано тут. Ты смеешься над Храните¬лем, Ойна? Или прочти для меня сам, или я всем скажу, что столетний Ойна выжил из ума и плетет небылицы. Перед незапятнанностью этой девочки я на¬стаиваю, старик!
Недовольно покряхтел Ойна и сказал:
— Чтобы прочесть этот текст, надо пожить в царстве Белых Замерзших Вод. Мудрые Мастера Человечества, которые живут там, разрешили мне отправить к ним в науку гиперборея, но одного. Поверни свиток с другой стороны. Видишь, там чертеж пути в неведомую землю. Ступай теперь туда, Хранитель Духа Агай. Но берегись: если не успеешь возвратиться к дню совершеннолетия девочки Аи, то страна останется без Хранителя и все население ее уйдет в землю.
— Я не хочу рисковать благополучием моего народа, старик. Идет страшная война и, пока мы не разгромим врага, мне нет дела ни до твоей грамоты, ни до страны Замерзших Белых Вод. Я буду с моим народом до тех пор, пока в день ее совершеннолетия не передам хранимый мною Дух девочке Ае, определенной бога¬ми в новые Хранители.
Старик Ойна коснулся своего перебитого носа и сказал:
— Ты наивен, Агай, как простой воин. В грамоте содержится откровение о судьбе народа и этой девочки. И для того, чтобы свершилось написанное, именно ты. Хранитель, должен сам прочесть это письмо, ведь оно попросту непереводимо. Ступай моей дорогой, и при сильном желании тебе хватит для дела трех лет, ведь я указал тебе путь.
— А не отправить ли туда жреца, либо военачальника?
— Нет, Агай, Мастера Человечества зовут именно тебя.
Венечка отложил в сторону тетрадку и подумал, что при таком исходном материале сам вполне бы мог написать роман вместо Васьки Горюнова. «Пожалуй — прихвачу эту рукопись. Если ее переложить на стихи — беспо¬добная поэма получится.
Они
не ведали
победы Лишь потому,
что ихний
вождь
Был
беспартийным
людоедом,
Он был
на Гитлера
похож!» —
как-то легли строки на страничку новой записной книжки, и Венечка еще раз по¬жалел о потере старой, истрепанной и верной, той, куда вносил самое дорогое и сокровенное. Он чувствовал, что сейчас его, как говорится, понесет в стихах, но времени было в обрез. Час назад на краю Выселок видели немецкую танкетку, а воевать теперь с немцами или финнами не входило в планы разведки. Венечка по-вернулся к двери и окликнул сержанта:
— Предатель в дорогу собрался?
— Так точно, товарищ старший лейтенант!
— Тогда веди сюда девок, что мы в монастыре из-под замка у финнов увели. Сержант скрылся, а через пять минут подтолкнул прикладом через порог Зину
и Наташу. Те так и стояли с руками, повязанными веревками еще финнами. У их ног без шума вошли и легли две белые собаки.
— Вы кто вообще? — Венечка повернулся вместе с табуреткой и уставился на женщин.
— Мы... монашки, — тихо ответила Наташа.
— А я думаю — пособники врага, — раздельно и громко сказал Венечка. — Потому что монашки не могут быть советскими патриотами. Ну, поднять головы!.. В глаза смотреть мне, в глаза!. На врага работали?... белье шили?., песни им в уте¬ху пели?!.
Он порывисто вскочил и кончиками пальцев поднял голову Зины за подбо¬родок:
— Публичный дом в монастыре устроили?!!
Зина дернула головой и зубами впилась в кисть офицера. Тот взвыл и отскочил к столу:
— Сержант!.. Ну-ка баб в сарай и отходите их ремнями так, чтоб ни встать, ни сидеть подлым.
— Сам ты подлый — только с женщинами воевать, — внезапно громко и зло сказала Зина. — Там тех финнов в монастыре всего семеро было, так вы побоялись даже с ними столкнуться: ночи ждали, чтобы по-воровски замок спилить. А издеваться над собой не позволю — я дочь полкового комиссара и жена политрука!
Венечка немного поостыл и велел сержанту выйти:
— Нету в армии больше ни комиссаров, ни политруков, — сказал он уже при¬мирительно, дуя на укушенную ладонь: — Ты что — бешеная — живых людей кусать?
— Тоже мне — человек! — возмутилась от двери теперь Наташа. — Руки хоть развяжи, человек...
— А кусаться не будете?... Хорошо, сейчас развяжу... Ну — проходите, приса¬живайтесь вон на лавку. Поговорим теперь на равных.
— С тобой что ли? — в голосе Зины звучала непримиримость. — Ты сам кто вообще, если способен на женщину руку поднять?
— Старший лейтенант. Тут с разведкой и карательной функцией — старос¬ту Илию вон имею приказ расстрелять. Да только ситуация маленько измени¬лась. И его, и вас поведу теперь к своим через линию фронта. Или сопротив¬ляться станете?
Женщины переглянулись, и Зина ответила:
— Пойдем. Только девочек своих пристроим у стариков да к тебе получше при¬смотримся — уж больно ты бессердечен.
Венечка опять подул на ладонь и совсем мирно сказал:
— Попугал, извините уж. А вообще-то я поэт...
— Ну, вот, — рассмеялась Зина, — еще один стихотворец на мою голову. Ра¬дуйся, Наташка, — повернулась к подруге, — твоего поля ягода.
Венечка спросил Наташу:
— Тоже пишешь?
— Почему тоже? — обиделась та. — Я сама по себе.
— Прочти, — попросил офицер. Наташа удивленно глянула на Венечку:
— Что — прямо сейчас?
— А чего тянуть? Ты хоть раз печаталась?
— Не-е...
— Вот! А я много раз печатался — ив газетах, и даже в журнале «Чекист». Мо¬жет слышала такую литературную фамилию — Полетика?
— Не-е...
— Давай не мычи — я тебе сразу скажу: есть у тебя искра или нет?
Наташа вопросительно глянула на Зину. Та кивнула — читай! Зина помассировала запястья рук и мягко, как умела только она, заворковала, словно не стихи читала, а попросту разговаривала с подругой. Стихи были новые, их никто еше не слышал.
О третьем годе В хороводы, в узоры сплетаются,
Мучилась я, Зиночка, головой. Жужжат, звенят, как пчелиный рой.
Прямо скажу, что была я вроде Церковь над ними потом воссияет,
Порченой какой. Неведомые хоры поют —
Голова болеть начинает— Не то меня хоронят, не то венчают.
Сейчас мне лед, порошки, Не то живую на небо несут.
А я смеюсь, дрожу — поджидаю, И так я эту головную боль любила.
Прилетят ли мои огоньки. Срывала лед, бросала порошки,
День ли, ночь ли — вдруг зажигается Но матушка-сиделка усердно лечила —
Вокруг звезда за звездой. Так и пропали мои огоньки.
С последним слогом стиха Зина звонко поцеловала подругу в лоб и сказала Вадиму:
— Тут не просто искорка, тут целые огоньки!
Вадим же, закусив губу, успел подумать: «Ну зачем русскому языку столько поэтов? Куда конь с копытом, туда и рак с клешней».
— Что у тебя за тема поповская? Не можешь написать о социалистическом строительстве, о партии, о товарище Сталине? Зачем тебе талант, если ты его ис¬пользуешь не на пользу рабочему классу?
— Талант, значит, есть? — язвительно переспросила Зина.
— Да, есть, — подтвердил офицер, — но от этого ее стихи только хуже, потому что они вредные. А вредный талант работает только на врага.
— Наверное сам про партию и вождя пишешь?
— Конечно! Хотите — прочту! — в запальчивости он поднялся и поставил ногу на табуретку. Потом размашисто, как народный трибун, вскинул руку и начал, чеканя:
Мы —
дети партии родной. И нет
завидней доли. Чем поменяться
с ней
судьбой
Быть
словно витязь
в поле!..
Зина редко, вразбивку захлопала в ладоши, останавливая декламатора. Тот умолк и уставился на девушек:
— Вот как должен писать советский поэт, учитесь!
—Да...— Зина помолчала.— Неплохо... Только стихи какие-то двусмысленные.
— Мне все завидуют, — махнул рукой Венечка. — Вот до войны мне так же завидовал паршивый писателишка Артурка Горюнов...
— Кто?!! — буквально взвилась и пошла пятнами Наташа. Венечка даже испугался:
— Э-этот... Горюнов, Артур... Еще роман о гипербореях писал, как в тетрадке вашего попа Илии...
— Это он! — почти прокричала Наташа и внезапно взяла офицера за грудки: — Где он теперь, мой Артур?!
— Да... отцепись ты! — Венечка еле отодрал от куртки руки женщины. — От¬куда я знаю, где его теперь носит? Я вон эту тетрадку листал — так думал, что это он ее тут недавно сочинял... да что здесь происходит, черт вас подери совсем?
Зина спокойно ответила со своего места:
— Этот парень ей ребенка тут оставил, а сам смотался с редкой рукописью. Рукопись эту Илия потом долго восстанавливал, вот ее ты и держишь теперь на столе. Может тоже наберешься наглости издать ее под своим именем?
Наташа не могла успокоиться, нервно прохаживалась по горнице:
— Давай поскорее выходить, командир, — сказала она, — на большой земле я его непременно найду, раз ты знаешь его довоенный адрес.
— Любишь? — удивился Полетика.
— Души не чаю! Любовь мне дочку подарила и стихи. Давайте собираться, а то нас тут немцы прихватят.
Венечка опять окликнул сержанта, спросил, подготовился ли к переходу Илия? Потом хлопнул в ладоши, привлекая внимание разгорячившихся женщин и сказал:
— Уходим в сумерках. Взять самое необходимое, а пока отдыхать. Женщины вышли с пустыми руками, пропустив перед собой белых собак. Ве¬нечка прихватил со стола тетрадку и сунул ее в сразу располневшую планшетку.
15
Небо, казалось, имело неисчерпаемые запасы воды, и все семь километров до Ряшиново разведчики и Зоя хлюпали по расползающейся под ногами грязи, раду¬ясь при этом, что в такую непогодь немцы не станут высовываться из своих гнезд.
Дождь был почти горячий.
— Первый за все лето, — сказала Зоя и припомнила: — ты, кажется, стихи писал до войны, Артур, хотя почему-то не печатал их. Может припомнишь что к случаю?
Артур отер мокрый лоб и ответил:
— Охотно. Я ведь родом с этого хутора. Когда возвращался со срочной служ¬бы, то еще не знал, что старики голода не пережили. Сочинил — как приговорил:
Я был на земле бродяга,
Прикончивший фляжку до дна.
Ушла из меня отвага
С последним глотком вина.
А ночь стояла такая —
Хоть в пузырьки разливай,
Да сполохами играя
Гремел над землей громограй.
До хутора путь неблизкий:
Надеясь, что злость сорву,
Я посох в ладони тискал.
Втыкая его в траву.
Не ждут там меня сегодня —
И завтра не будут ждать.
Хотя не чужой я вроде —
Там жили отец и мать.
Но вряд ли в окошке тусклом
Мигнет для меня огонь —
В том доме темно и пусто —
Калитки его не тронь.
Не тронь у двери щеколду,
Порожка его не тронь.
Не пей из колодца воду,
Не жги в фитильке огонь!
Куда же спешу, бродяга,
На что же надеюсь я?
К тому ж опустела фляга —
Совсем как смысл бытия...
— Впрочем, — подытожил Артур, — стихи кончились, — начинается проза. Видите вон домик с петушком на коньке крыши? Это мой бывший дом. Там и дол¬жен ждать нас сержант с немцем... Поосторожнее, пожалуйста — в непогоду по этой дорожке можно запросто соскользнуть в колхозный пруд, а он глубокий, хоть и давно не чищеный.
— Рыба водится? — спросил старшина.
— А то как же! У меня там под стрехой и удочки должны остаться. Да вон, кстати, на той стороне какие-то два чудака и в дождь удят. Знают, что теперь са¬мый клев.
Старшина вскинул к глазам бинокль и присвистнул:
— Это же наш сержант... Боже святый! Товарищ младший лейтенант, гляньте, кто с ним!
Артур принял бинокль и навел фокус.
— Вот так штука!
Сержант сидел рядом с плененным немцем и оба в четыре глаза глядели на свои поплавки:
— Словно и нет войны, — возмутился офицер, — ну и дисциплинка у вас, стар¬шина, — сидят, как две мишени — хоть голыми руками бери.
— У нас все семь раз проверяется, прежде чем делается, — успокоил старши¬на. — Сержант наверняка проверил хутор и окрестности и установил, что немцев тут нет. По бережку до них километра полтора? Тогда вы ступайте сразу к рыбач¬кам. А я за вашими удочками мотнусь.
— Я устала, — закапризничала Зоя, — я в тепло хочу.
— Проводи ее, Клим, в мой дом, попробуй печку там растопить.
— Печку нельзя — дым может привлечь посторонних. Спирту ей оставлю.
— Но только самую малость! Зойка трезвая пригодится нам при допросе немца.
Разошлись. Через полчаса, стараясь не касаться росистых кустарников, Ар¬тур и разведчики подошли к рыбакам. Дождь кончился и те мирно сидели ря¬дом — один в пилотке, другой в черной мокрой фуражке. Они были еще в по¬лусотне шагов, когда сержант с удочкой, не оборачиваясь, поднял кверху руку, призывая к тишине.
Подошли. Расселись рядом.
Два красненьких поплавка мягко покачивались перед рыбаками, распространяя вокруг себя мелкие круги на воде. Потом один резко дернулся, исчез, и немец рез¬ко рванул удилище. В воздухе словно из ниоткуда возник серебристый окунь, и, кувыркаясь, тут же упал в траву за спинами сидящих. И тут же второй рыбак вы¬хватил еще одну рыбину.
— Клюет, как на пропасть! — обрадовался сержант, слюня крючок и прямо так, голого, без приманки, закинул его в пруд.
Небо начало кое-где высиниваться, потянуло легким ветерком. Разведчики не¬которое время отдыхали, не мешая рыбакам. Они уже натаскали по дюжине ры¬бин, но клев шел все хуже и, когда из-за кустов вышел Клим Обернибесов, сер¬жант опечалил его:
— Погода меняется — клев пропал.
— Жаль. — Тот все-таки размотал леску и закинул крючок в воду. Третий, де¬ревянный, поплавок палочкой лежал на воде и даже кругов вокруг него не было.
— Моя удочка, — по поплавку определил Артур. — Зоя как там?
— Уснула, — старшина весь ушел в ловлю, а сержант сказал:
— А вот мои удочки всегда при мне. Так поверите — у немца за отворотом куртки тоже леска с крючком была намотана! Рыбак рыбака — как говорится — видит издалека.
Но Артур уже не слушал сержанта. Он видел, что немец потерял интерес к ры¬балке и теперь вопрошающе смотрел прямо в глаза офицера.
— Freilein ... Зоя?. И заговорил, заговорил, путая немецкие, польские и русские слова. Из его горячечной тирады Артур понял, что немца весьма беспокоит судьба некоей девушки Зои, на которую тот имеет серьезные виды.
— Ока-ё-мова, — осторожно произнес немец фамилию.
— Разговорился, — захохотал старшина, — тебе не о женитьбе надо думать, а о том, как шкуру спасти! Товарищ старший лейтенант, мы на этом пруду видны из¬дали, как вошь на гребенке. Надо до подхода группы капитана Лепоты укрыться хотя бы в вашем пустом доме. Я так понимаю, что немец по нашему ни бельмеса не смыслит, ни мы на его гребаном немецком не понимаем.
И вдруг резко обернулся к немцу и крикнул:
— Шпрехен зи дойч, паскуда?
— Ja... Ja!, — радостно прокричал пленный и добавил, словно смакуя: па-с-ку-да...
— Тогда договоримся, — с удовольствием добавил старшина и без команды старшего первым пошел к кустарнику. В один след, подталкивая плетущегося за офицером немца, осторожно потянулись вдоль пруда. И уже когда обогнули пруд, замыкавший шествие старшина Обернибесов глянул в сторону нужного им дома, приостановился и присвистнул:
— Ну не дура ли! Демаскирует ведь...
Над трубой дома стоял густой белый дым, видимо — от мокрой соломы ...
16
В кабинете Ореста Матвеевича Личугина, на громадном кожаном диване сидел ладный молодой офицер. Бледный до синих кругов под глазами, он, казалось, дре¬мал. Но Орест Матвеевич понимал, что Владимир Сухов таким манером копит силы после двух ранений. Хозяин редко курил трубку, да и теперь не разжег ее — просто ходил по комнате, держа вишневый чубук в правой руке и при разговоре ритмично размахивая ею:
— Я сам еще с молодых ногтей интересуюсь канувшей библиотекой царя. Со¬кровища ее поистине бесценны. Мало того, что великие князья, а потом и Госуда¬ри Московские собирали в книгохранилище все династические списки, государст¬венные акты, всякие статистические данные и переписные листы — уже после Ио¬анна Борис Годунов разослал дьяков по всем монастырям и велел собрать в Моск¬ву древние летописи и Жития Святых. При нем завершалось написание грандиоз¬ного Лицевого свода — практически первой на Руси энциклопедии. Все эти сведе¬ния были основой знаний великих людей эпохи — Иосифа Волоцкого, митрополи¬та Макария, Симеона Полоцкого, Сильвестра Медведева.
Личугин забылся, приостановился, раскуривая трубку. Пустил дым, а потом опасливо глянул на раненого и разогнал сизое облачко руками.
— Этот Сильвестр, монах, справщик рукописей царского печатного двора, оче¬видно, был из последних, кто пользовался утраченной библиотекой. Сильвестр из моих земляков — я тоже родился в Курске, — Личугин легонько потянул из труб¬ки, выпустил струйку в сторону от дивана: — Наш город вообще дал России и Ан¬тония Печерского, и Серафима Саровского — великих святых, и Сильвестра вот Медведева... Да, так Сильвестр вышел-таки на след библиотеки, но Петр I велел его казнить. Якобы за причастность к стрелецкому бунту. На деле же с момента воцарения Романовы постарались уничтожить всю настоящую историю страны со времен Рюрика.
— Зачем? — подал голос Владимир Сухов.
— А это интересный вопрос! — воскликнул редактор, и зачадил, теперь уже не сдерживаясь: — Ставленники Европы, они должны были подтвердить своим цар¬ствованием норманскую теорию русской государственности. Завладеть богатей¬шей Россией — это всегда было мечтой Папы римского и всех западных монархов. К тому времени они поняли, что обгрызать нашу державу — только зубы слома¬ешь, вот и пошли на откровенный подлог. Уже первый из Романовых Михаил Фе¬дорович наглухо закрыл для всех кремлевское книгохранилище. В нем тогда, слов¬но книжные черви, копошились странные переписчики в черных балахонах и по-иноземному гладко бритые. Царь тогда создал целую почтовую связь между Моск¬вой и Кенигсбергом, куда чужие монахи увозили и рукописи, и копии книг и доку¬ментов. А потом возня в книгохранилище помаленьку затихла, чужие монахи ис¬чезли и все помаленьку стали забывать о библиотеке.
Но воду взмутил наш Сильвестр Медведев. Когда его убили — властям каза¬лось — концы ушли в воду. Но тут на Урале возник знаменитый Василий Никитич Татищев, который по сибирским городам и монастырям собрал летописи, до кото¬рых не дотянулись руки властей, и написал свою «Историю Российскую с самых древнейших времен».
Хозяйка принесла чай, гость и хозяин перешли к журнальному столику. Личу¬гин продолжал:
— Да, опять незадача: Татищев подозрительно нелепо ушел из жизни, так и не успев издать своего труда. В Екатеринбург для разбора его рукописей и под¬готовки их к печати от Петербургской Академии наук был послан немец, про¬фессор Мюллер. Как и следовало ожидать, по его приезде все рукописи Тати¬щева сгорели, а труд Василия Никитича был издан по копиям, якобы снятым с его трудов до пожара тем самым Мюллером. Конечно, Татищев очень удивился бы, открой он изданную под его именем книгу с немецкой начинкой!... Ну, а потом уже Карамзин, Соловьев, Бантыш-Каменский при написании своих «Историй» как основу использовали труд Мюллера. Вот так и получилось, — подытожил редактор, — что нынче в наших школах изучается история России, снятая с немецких калек.
Офицер потянул обжигающую жидкость и спросил:
— Но позвольте! А как же летописец Нестор, «Задонщина», «Сказание о поги¬бели земли Русской»?..
— Все липа, — Личугин позвенел чашечкой. — Помните — я говорил вам о Кенигсберге, куда перекочевала вся информация из библиотеки Грозного? Вот там и приготовлена была грандиозная фальшивка в виде так называемой Радзи-вилловской летописи. Когда молодой Петр I ехал в составе Великого посольст¬ва в Европу, ее показали ему, как якобы найденную в замке Радзивилла. Это была обширная компиляция со всех украденных в Москве летописей. Царь по¬просил, и ему пообещали передать ее. Но когда спустя время Петр напомнил, то в Москву прислали лишь копию с фальшивой Родзивилловской рукописи. А сама рукопись, как объяснили...
— Сгорела? — догадался Сухов.
— Именно! — поднял кверху не раскуренную трубку Личугин — И когда мы теперь ссылаемся и на «Повесть временных лет», и на самого Нестора, и на Лав-рентьевскую летопись, и на прочие иные — мы, сами того не ведая, ссылаемся всего лишь на бледную копию недостоверной Радзивилловской летописи, откуда все якобы древнерусские сведения перекочевали в наше время! И все для того, чтобы доказать несостоятельность славянства, его изначальную предрасположен¬ность к рабству, его историческую зависимость от запада!
— А как же былины, «Слово о полку Игореве», наконец?
— Это незамутненный источник русской культуры и истории. В нем, кстати, нет и намека на то, что русские когда-то посадили на свою шею варяга Рюрика!
— Вы полагаете — и Рюрика не было?
— Вероятно — был Рюрик — но был он, наверняка, славянином. Да и все те рукописи, которые задействованы в Радзивилловской летописи — тоже суть настоящие артефакты. Но они искорежены в угоду хулителей России. А настоя¬щие летописи...
— Хранятся в канувшей библиотеке Ивана Грозного! — закончил за редактора Сухов. — И потому найти и уничтожить ее — дело жизни и смерти всей западной идеологии. Тогда можно будет уже без всяких уловок объявить своими и запасы же¬лезной руды Курской аномалии, и самоцветы Урала, и неподнятые пласты богатств природы всей Сибири. Да что там говорить! — Личугин слегка перехватил дыма, про¬кашлялся. — Все наши войны и вся европейская военная суета — все это бои за рус¬ские богатства на ближних и дальних подступах. У меня, мой юный друг, на этот счет даже припасена собственная теория — теория о трех сундуках. Суть ее такова...
На большом столе тренькнул и негромко замурлыкал массивный белый теле¬фонный аппарат.
— Минуточку, — запнулся на половине фразы редактор и взял трубку: — Иван Маркелович!.. добрый, добрый день... что вы говорите? Сейчас включу радио... Нет, не один, у мена ваш сын Владимир... Как погиб под Рославлем?... Да, конеч¬но, приезжайте, сейчас же, сейчас же!
Личугин опустил трубку, на этом же столике щелчком вернул жизнь такому же белому динамику. Там гремел очередной марш Семена Чернецкого и, пока играла му¬зыка, Нестор Обренович соображал, как выйти из дурацкого положения с самозван¬ным сыновством перед грядущим сюда с минуты на минуту его мнимым отцом.
Невидимый Юрий Левитан после проникающих аж в нервы зубов радиопозыв¬ных величественно заговорил: «От советского информбюро. Вечернее сообщение от 17 июня. В районе Белгорода батальон немецкой пехоты пытался захватить на¬шу высоту и населенный пункт Авдотьины Колодцы, который обороняло подраз¬деление младшего лейтенанта Горюнова. Несмотря на численное превосходство противника, наши бойцы отбили атаку гитлеровцев, однако противник успел под¬ло уничтожить все мирное население, отравить колодцы. Есть потери в войсках, выведенных в населенный пункт на отдых и переформирование. В результате боя уничтожено до 120 немецких солдат и офицеров, захвачено 8 пулеметов, 70 винто¬вок и другое вооружение».
— Вот здорово! — обрадовался редактор, и Нестор удивился тому, что негатив¬ная, в сущности, сводка, подняла настроение Оресту Матвеевичу. Тот объяснил причину радости:
— Вот и нашелся наш Василий Горюнов!
— Кто это? — не понял словак.
— Расскажу после... Владимир Иванович, сейчас сюда приедет ваш отец — заведующий политическим отделом «Правды» Иван Маркелович Сухов. Но он утверждает, что вы погибли в сорок первом году под Рославлем, у него документ есть. Объяснитесь теперь или подождем Сухова?
— Пожалуй, подождем отца... Так вы остановились на трех сундуках, Орест Матвеевич!
— Ах, да... Извольте. Суть теории такова: если все население земного шара определить в 100 человек, то окажется что в России живут лишь трое из них. Если, в свою очередь, поделить все богатства недр планеты на три сундука, то окажется, что один из них находится в России. То есть мы, русские, сидим втроем на одном сундуке, а все остальные 97 человек — всего лишь на двух сундуках. Отсюда по¬нятно, что эти 97 всеми силами постараются столкнуть нас с нашего сундука. Чем и занимаются теперь усиленно. И надо быть слепым, чтобы не видеть — мы теперь воюем не с немцами, а, по большому счету, с англоязычным, я бы перефразиро¬вал — наглоязычным миром. И основная война, дорогой Владимир Иванович, еще впереди — в двадцать первом веке. Нас убивают теперь затем, чтобы на заветном сундуке остался один, а еще лучше — ни одного славянина. Тогда — приходи и набивай карманы самоцветами из нашего сундука... Впрочем — подъехал Иван Маркелович. Что ж, буду рад свиданию отца и сына.
Дверь открылась — в комнату почти влетел старший Сухов.
Словак встал, поморщившись от боли, щелкнул каблуками и представился:
— Поручик Нестор Обренович, с особым заданием от Главковерха Корсакова, имею честь!
Старший Сухов опустился в кресло с белым чехлом и отер испарину на лбу:
— Черт возьми, ведь так и кондрашка может хватить!.. Меня даже не предупре¬дили. Впрочем, вы и впрямь похожи на сына.
Он пристально посмотрел на Личугина, потом опять на Нестора и сказал:
— Вот с этой секунды для всех пусть будет новостью то, что мой сын жив. Со¬бирай веши, сынок, едем домой. Передайте генералу Корсакову. Орест Матвеевич, что отец взял Владимира Сухова под свое крыло.
— Со мной адъютант, старшина Оборотень.
— Да пусть хоть вурдалак! — согласился Сухов. И уже от двери добавил:
— Да, когда я проверял материалы для сводки Совинформбюро, что вы только слышали, то мне не понравилась их двусмысленность. Боюсь — как бы там не на¬чалось следствие и Горюнова не арестовали. Вы уж вырвите его поскорее с фрон¬та. Тем более, что надо писать сценарий для Эйзенштейна и на эту акцию у вас есть карт-бланш самого Верховного.
17
Капитан НКВД Вадим Полетика под самым носом троих «коллег», спешивших за ним в кабинет, успел прошмыгнуть в туалет. Туалет оказался дамским. Зажав¬шись в угол, слышал, как трое сначала стучали в двери кабинета, потом начали ломать ее. Он ловил момент, чтобы выскочить, как в помещение вошла Антонина Наказных. Увидев капитана, она округлила от ужаса глаза и прошептала:
— Вы... вас ищут.
— Раздевайся! — почти рявкнул Вадим. Та пошла пятнами и тем же шепотом запротестовала:
— Вы что... прямо в туалете?., сюда могут войти..
— Верхнюю одежду быстро давай — юбку, кофточку, кокошник, туфли! Дошло. Она нервно срывала одежду, и ее тут же напяливал прямо на форму
Вадим. Сунул пилотку за пазуху, подвернул брюки. Быстро огляделся, с подокон¬ника схватил простынку вчерашних «Известий», завернул в них сапоги. Перед зер¬калом поправил кокошник и вышмыгнул в коридор.
Там было пусто. Осторожно, стараясь не торопиться и не вихляться на каблу¬ках, пошел к выходу. Не чуя ног, скатился с четвертого этажа на первый, влетел уже тут в женский туалет. Здесь перед зеркалом высокая строгая дама подкраши¬вала и жевала губы, и Вадим выскочил вон. Прямо под лестницей сорвал с себя все бабье, надернул и оправил гармошкой сапоги и в окошечко дежурного показал пропуск.
Уже на улице перевел дух и на ходу впрыгнул в маршрутный автобус. Сквозь заднее стекло до поворота следил за подъездом наркомата. Погони вроде не было.
Автобус чадил и скрипел, через несколько остановок Вадим перебежал в трам¬вай, потом еще долго попутно ехал с нагловатым старшиной на «полуторке» и на окраину столицы добрался минут через сорок. Он видел, что патрули уже тщатель¬но проверяют всех офицеров, не исключая особистов, и потому конец пути прошел пешком, задами окраинных огородов.
Он прибыл на Сербское православное Подворье при митрополите Московском и Крутицком и молодому привратнику в фиолетовой рясе в будочке у ворот назвал пароль:
— Семаргл.
Отзыва не требовалось. Слово, которым снабдил Вадима сам генерал Жуков, сработало мгновенно. Привратник захлопнул окошечко будки, осторожно, чтобы не звякнуть, поставил в угол на приклад винтовку с оптическим прицелом и вы¬шел. Молча, словно не зная языка, поманил капитана за собой, и провел в невысо¬кий трехэтажный дом. На первом же этаже постучал в двери и пропустил офицера перед собой.
Вадим вошел один и зажмурился от яркого света. Он увидел сначала громад¬ную пятисотваттную лампочку в воронкообразном жестяном абажуре, потом боль¬шой стол с развернутой черно-белой картой с тяжелыми книгами под ним и двух людей — один старый бородатый в монашеском облачении, другой — молодой советский офицер. В углу на маленьком столике пыхтел самовар, но чашки у собе¬седников еше были пустые. Очевидно, они увлеченно разговаривали до прихода Вадима, а потому враз смолкли и вперили взгляды в вошедшего.
— Се... Семаргл! — осмелел Вадим, на всякий случай повторяя пароль. Монах махнул рукой и сказал:
— Слышу, слышу глас Георгия Константиновича! Слово это как ключик к за¬мочку, ведомо лишь нескольким посвященным. Знать, припекло с того боку, отку¬да не ждал?.. Не обижайся на старика, что на ты обращаюсь — мне уже почти семьдесят. Я — митрополит Ленинградский и Новгородский Алексий, в миру Сер¬гей Владимирович, а это — Владимир Иванович Сухов, тоже по этому паролю пришедший. А ты кто будешь, служивый?
Артур назвался. Его пригласили к столу. Алексий сам засуетился у самовара, и скоро запах ароматнейшего чая наполнил комнату. Вадим отхлебнул: да, такого напитка не бывало даже в приемной Лаврентия Павловича!... Кажется, только од¬нажды, еще на тайном свидании с генералом на даче Жукова, он пробовал что-то похожее. Сочный, ароматный, почти сытный!
— Хорош чаёк? — Митрополит сам с удовольствием пил из чашки вприкуску. — Это мне из града Канска с «аэрокобрами» привозят от старца Ионы. А он уж какими-то путями получает его из-за китайских границ, от самого Беловодья!
— Беловодье — встрепенулся Вадим — это уж не то ли Царство Белых Замерз¬ших Вод, о которых я читал в сказке староверческого попа — старосты Илии подо Псковом?
— Так это вы арестовали и вывезли в Москву через фронт Илию?
— Не трогал я его!.. Только книгу прочел и переписал частью. А вы его откуда знаете, владыко, ведь он же старовер?
Митрополит ответил, степенно отдуваясь:
— Старовер, обновленец, язычник... Не суть важно, как называть. Важно, что¬бы человек был хороший. Вот ты произнес языческое слово — Семаргл — и я, православный архиерей, принял тебя, как родного.
— Кстати, владыко, — откалывая кусочек сахару от куска, спросил Вадим — этот Семаргл — бог, что ли?
— Нет, это собака. Вадим поднял голову:
— Собака?... Из страны Гипербореев?
— И не только! Это божественный пес славян, их покровитель и своеобраз¬ная эмблема.
— Вот уж не знал! — Вадиму стало интересно. — Но мне почему-то казалось, что подобная зверюга может быть покровителем лишь кровожадных народов. Ну — вроде немцев.
— Правильно! И не случайно у немцев отчеканена вот такая медаль. Митрополит прошел к бюро у стенки, вытянул маленький длинный ящичек и из
него принес на ладони латунно блеснувший кругляш. Вадим взял его. На медали был изображен корпус хищного зловещего зверя с собачьей мордой и по окружно¬сти лежали буквы «Die Mutep Giena».
— Что это? — почти брезгливо метнул он медаль на стол.
— Мать Гиена — эмблема Германии. А чему тут удивляться? Германцы и сла¬вяне — одного поля ягоды. И покровитель у нас один — собака. Если угодно — белая собака гипербореев. А наш Христос и сонм его святых пришли значительно позже! И принесли с собой меч, как и обещал Богочеловек. И его святые через од¬ного — убийцы и прелюбодеи! Будь моя воля, — разгорячился монах, — я бы ни одного военного и близко к канонизации не подпускал. Это ж надо — вчера поло¬жил тыщи невинных, покаялся и — изволь венчик над головой... Александр Нев¬ский, в орден его... в качель и колыску! Вот потому и терпим я ко всем верам и их жрецам, хотя лично исповедую православие.
— Самую правильную религию? — съязвил, не удержался, Вадим.
— Самая правильная и единственная это у вас: марксизм-ленинизм-стали¬низм, — отыгрался Алексий, — а у нас — исконная, но терпимая к другим.
— Военных вы не любите, хотя идет война, и без нас, как говорится, не спасет ни Бог, ни царь и ни герой.
Митрополит покачал головой:
— Ни причем тут все военные. Особенно подневольные солдаты, мелкие офицеры, вроде тебя. А вот генералы всех армий и всех народов — это коршуны, стервятники. Ты же сам знаешь, что стать генералом можно, лишь раздавив всех, через кого прихо¬дится подниматься к чину. И вот для них война — это нормальная среда обитания, это их воздух, их пища и их Бог. И пока мы будем растить на свои головы генералов — войны не прекратятся. Кто они такие без войны? Кто бы знал без мировой бойни Гуде-риана, Рокоссовского, Манштейна, Монтгомери, Андерса, Эйзенхауэра...
— Вашего друга Жукова? — поддел Вадим.
— И его тоже. И Георгий Константинович хорошо понимает, что нынешняя война — это его звездный час. Не будь ее — он бы сам развязал что-нибудь подобное! И когда в войну втянулась Белая Армия генерала Корсакова, он вообще почувствовал себя пупом земли — вокруг него завертелась все военные машины воююших стран! По большому счету им всем наплевать, с кем и против кого воевать. Главное, чтобы горели города, двигались фронты, тонули подводные лодки, да чтобы на вооружение ставилось все более убийственное оружие. А солдатики? Они же оловянные, на то и сделаны, чтобы стоять во фрунт и гибнуть за фельдмаршала. Чем больше лягут в ту же землю, тем большая слава воителю. До отдельных ли божьих душ тут?
— А ... Сталин? — спросил молчавший до того Владимир Сухов.
— Тут — еще хуже, — митрополит помолчал, словно решаясь на что-то, а потом прошел к бюро и из того же ящичка извлек листок. Уже за столом раз¬вернул его:
— Это расшифровка переписки Черчилля с Трумэном, запись датирована 22 июня сорок первого года, днем начала войны. Знаете, как толстяк Уинстон на¬звал нашу Великую Отечественную?.. Вот что он пишет дословно: «Начавшаяся война в России — это война Сталина с собственным народом при помоши Вермах¬та». В точку ударил надменный сакс.
Вадим отставил чашку, отер салфеткой губы и опустил салфетку на блюдечко.
— Выйдем — покурим? — предложил он Сухову.
— Охотно! — согласился тот, похлопывая себя по карману, где лежал портси¬гар. Уже поднялись с разрешения митрополита, когда Вадим спросил:
— А как же быть без генералов-то?
— Мутузить не надо друг друга, почем попадя. Вот в былинные времена сошлись две рати — русская князя Мстислава, и косожья Редели. Два вождя мудро решили, что лучше им двоим подраться, и победителю достанется все. Так и сделали. В поединке Мстислав зарезал Редедю, а потом два войска попировали на поминках и разошлись по-хорошему. Вы думаете —; тогдашним генеразам это было надо? Зубами, поди, скрипели. Вот и у нас — нехай бы Сталин и Гитлер побаловались на ножах, а генера¬лов даже подпускать к войне не надо было. И сейчас совсем не Сталин, а все русские люди — белые и красные, язычники и православные — не святые, и не генералы, не Бог, не царь и не герой, как ты изволил выразиться, и прикрыли собой свои жилища.
— Софистика!.. — мечтательно сказат Вадим, и офицеры вышли на крыльцо. У двери стоял старшина, и по какой-то его реплике Вадим понял, что он хохол. Сухов сказал, предлагая Вадиму «беломорину»:
— Мой человек, Оборотень.
Это было последнее слово, которое слышал в своей недлинной жизни хороший человек Вадим Полетика. Не зная того, он на миг поменялся с Суховым местами, а привратник в будке не успел снять с курка палец. Выстрел хрустнул, и Полетика повис на руках словака. Но к будке уже бежал старшина Оборотень, он прямо че¬рез окошечко всадил в коричневую рясу пару пуль от своего маленького пистоле¬тика «Вальтер». Он увидел сползающую на пол фигуру с винтовкой и услышал затихающее:
— О, Main Got!..
18
Старый Кузьма Лаврентьевич все-таки слепил в садике за пепелищем хворостя¬ную избушку. В ней теперь сидел с Артуром, капитаном Лепотой и пленным нем¬цем Куртом. Света не разжигали, но накурили изрядно — дым густо тянуло в пус¬тое оконное отверстие. Остальные разведчики спали в саду, одновременно счита¬ясь и собственной охраной. Стояла изумительная летняя ночь. Где-то на северной окраине города, в районе аэродрома, в небо упирались и торчком стояли световые столбы от прожекторов, и от этого остальная часть неба выглядела прохудившим¬ся белесым платком.
Капитан Лепота в углу за столом допрашивал немца. Они говорили негромко, и офицер при этом делал пометки в тетрадке. Артур же и старик предавались вос¬поминаниям. Дед рассказал, как упал он с небес в речку, в самый омут, как потерял на глубине в пронзительно холодной воде сознание и как очнулся уже на берегу.
— Не соображу даже, сам выбрался, или кто помог. Только двое суток я отлежи¬вался в кустах без движения после того падения с самолета. Ну, а когда оклемался, то ушел потихоньку на Дон, на свой хутор: понимал, что в Верхососенск мне нель¬зя. Вернулся вот в прошлом году, когда уже весь край оказался под немцем. При¬шел начальник милиции — документы потребовал. А какие у меня документы, ко¬гда черный чекист меня арестовал на глазах у того ж начальника милиции.
— Постой-постой, — не понял Артур, — как начальник милиции? Ты же сам сказал, что уже под немцем все было.
Кузьма Ларентьевич свернул козью ножку, достал мешочек с кресалом и огнивом.
— Вот бесова привычка, — он имел в виду курево, — привязалась уже тут недавно, хоча старая вера зелье курить не велит... Да, тот самый начальник милиции, что и до войны был. А они его, немцы, и не тронули. А зачем? Урка-ганов он всех окрестных знает, у кого самогон — тоже лучший наводчик. А тут еще тюрьма полна ворьем. Так и оставили при должности. Из тюрьмы, правда, выпустили кого невинного, а душегубцев и охочих до чужого добра так и оста¬вили сидеть. Что ты! Без порядка нельзя. Да и город они начальнику милицей¬скому в пользование оставили. Чего тут брать? Правда, у них какие-то люди на Вылазном кордоне чернозем прямо с дерном вырезают целыми площадями и увозят грузовиками на станцию. Наверное, в свой фатерлянд отправляют: я там в плену был о шешнадцатом годе — землица у них и впрямь против нашей — швах. А тут сами-то они все больше на краю обитают, там, откуда меня в небо комиссар увозил. А в городе все так — вроде и войны нету — тока вот хату мою спалили, гады...
Дед сердито запыхтел и закончил:
— Так что ослобождаю тебя от твоего слова.
— Какого слова?
— Ну, помнишь, ты же еще дощечек с комбината обещал натаскать для веран¬ды. И где она — эта веранда?..
— Не робь, Кузьма Лаврентьевич, — Артур хлопнул старика по плечу, — срубим мы тебе после войны хоромы — лес вон у нас под боком былинный, разбойничий...
И он замолк на полуслове с открытым ртом, потому что изумил его яркий ли-монно-оранжевый свет, окрасивший небо в мгновение ока. Враз все четверо из хатушки оказались на улице, и опять Артур увидел уходящий в небо шар, и спустя пару минут мощный гул покрыл окрестности, наваливаясь на город мощными за¬тихающими волнами. Гул уже утих, а огненный шар все уходил в небо, медленно превращаясь в маленькую ослепительную звездочку.
— Последняя? — повернувшись к Курту на русском языке спросил капитан. Немец стоял, придерживая на макушке заломленную фуражку, и, когда звездочка совсем исчезла, торопливо ответил:
— Naturluch, naturlich...— то есть останняя... последняя. Артур вопросительно посмотрел на командира:
— Вы о чем это с немцем ?
Капитан Лепота щелкнул крышечкой портсигара и прошел под вишню, на пе¬нек. Военный молча опустился рядом на траву. Дед махнул рукой:
— Пойду покемарю... Это они уже шестой шар за месяц в небо пускают, — и скрылся, притворив за собой плетеную дверь.
— И что бы это значило? — Артур уставился на капитана.
Капитан подал папиросу офицеру и предложил немцу. Тот двумя пальчиками аккуратно вытащил «беломорину» из-под резиночки портсигара, но раскуривать не стал, просто стал мять ее в пальцах.
— Брезгует тевтон? — кивнул на него Артур.
— Да какой он тевтон, — махнул рукой Лепота, — полуполяк, полуавстрияк. Если бы не его знания, то по меркам доктора Геббельса, он тоже недочеловек. Но вот голова у него редкая — он тут за главного конструктора.
— Маятник Фуко? — припомнил Артур старую электростанцию.
— Вот-вот. Но главное — он наладил запуск в небо снарядов со шпионской ап¬паратурой, и эти снаряды — представляешь — способны летать вокруг земного шарика!
— А поподробнее! — загорелся Артур.
— К сожалению, я мало что смыслю в физике, но со слов пленного Курта понял следующее. Ты готов? Тогда держись за пенек, чтобы не упасть от не¬ожиданности. Вот ты местный житель. А назови мне самое большое богатство этого края?
— Ну... лес вон. речка превосходная, чернозем, дед говорил, немцы воруют.
— Вот! — вроде как обрадовался капитан, — а немцы, оказывается, знают! Под нами, дорогой мой фронтовик — богатейшее в мире месторождение железной ру¬ды! На всех геодезических картах оно так и называется — Верхососенское железо¬рудное месторождение!
— Ну? А ракеты при чем?
— Курт объяснил, что электромагнитное поле, которое пульсирует над нашим месторождением, попросту вытягивает снаряд в высоту по спектральным линиям этого поля! То есть, снаряд нужно только подтолкнуть — и он уже в поднебесье. В мире нет больше такого удобного... как бы это подобрать слово?
Слово подобрал Курт. Все так же растирая папиросу, он по слогам произнес:
— Аст-ро-дро-м.
Артур внезапно забеспокоился, вскочил с пенька и забегал вокруг вишни.
— Удивлен еси? — с веселыми глазами глядел за ним капитан.
— Так вот почему в небе запросто летали добролеты гипербореев? — толкал он себя ладонью в лоб. — Они попросту отлично знали физику и использовали маг¬нитное поле Земли. Я ведь изначально подозревал, что в тетрадках протопопа
Илии — все правда! И Хранители Духа, и белые собаки, и чудовища, и механиче¬ские покатила.
— Так и я Илие с младых ногтей верил. Ты слушай дальше и успокойся, — остановил его капитан. — Так вот, с помощью маятника Фуко Курт и его группа физиков как по стрелке магнита определяют напряжение магнитного поля. На аэ¬родром... то бишь на астродром, из Германии привозят уже готовые снаряды и ставят их на пусковые установки. В самое благоприятное время их запускают. И все — вся наша диспозиция из поднебесья просматривается немцами, как на ладони, фотографируй — не хочу!
— А как же эти фотографии доставить на землю? — не понял Артур.
— Вот тоже фокус придумали! — капитан говорил с восхищением. — Как говорил поэт — проявился сумрачный германский гений! Оказывается, что с каждым витком вращения вокруг Земли этот шпионский снаряд все больше сползает к югу — вроде чулка по ноге. Он делает все меньшие круги и опуска¬ется все ниже, а потом просто падает как раз в серединку Антарктиды. Там его уже ждут закутанные до кончиков носа и проспиртованные эсэсовцы. Грузят снаряд в самолет, везут к берегу, где у них стоит ледокольный теплоход «Фон Бюлов». На теплоходе все расшифровывается и по радио передается в Берлин. Словом — сейчас вот шарик вылетел, а завтра к обеду фюреру на стол уже по¬ложат свеженькую фронтовую сводку... Вот какое богатство лежит у нас под ногами, Артур!
— Так это же... астродром этот нужно немедленно уничтожить к едреной ба¬бушке!
— Ну, — это не нам решать, ведь совсем скоро город будет освобожден, и вся эта мудреная механика очень может пригодиться, — остудил его пыл ко¬мандир. — Зато нам думать, как поступить с этим головастым Куртом? Живым его немцам оставлять нельзя, а через линию фронта тянуть с собой рискованно: может или погибнуть, или тягу дать... Помнишь, когда мы прошлой ночью сю-да с хутора Ряшиново шли, Зойка просила оставить Курта у нее? Дескать — спрячет до прихода наших.
— Нужны ему наши! — присвистнул Артур, — да и Зойка еще та стерва, с сердцем Марата. Её самоё, как говаривал незабвенный Венечка Полетика, еще разъяснить надо.
В плетенухе закашлялся и заворочался Кузьма Лаврентьевич, и это подтолкну¬ло Артура к рискованному решению. Он глянул на избушку и сказал:
— Курта мы до поры спрячем в здешней тюрьме.
— Не понял? — встрепенулся капитан.
— А тут и понимать нечего. Начальник милиции соображает, небось, что при¬дется ответствовать за прислужничество оккупантам, и поэтому поможет нам. А немцы, хоть до самой руды перелопатят тутошние окрестности — в тюрьме и не подумают искать своего небесного гения.
После подробных объяснений капитану идея понравилась.
— Но как же поступить с астродромом? — опять побеспокоился Артур, — ведь они и без Курта по налаженной дорожке еше не один снаряд в небо выплюнут: много вреда принесут, пока мы город займем.
— Да нынче вот ушел их последний запас, — ответил капитан Лепота, — и но¬вых расчетов по маятнику Фуко у них без Курта никто не сделает. Вот в три часа ночи у нас радиосеанс — там и получим инструкции. Кстати, Артур, — капитан помрачнел, опять потянулся к куреву, — боюсь, что тебя на большой земле ждут неприятности.
— Почему? — насторожился Артур.
— Ребята мои вчера сводку Совинформбюро слушали, так там было какое-то нехорошее сообщение с Авдотьиных Колодцев и твою фамилию называли. Сам я не слышал, но ничего доброго от таких сообщений ждать не следует.
— И что мне делать? — опешил Горюнов.
— Да ничего. Просто лишних бумаг при себе не держи и по возвращении язык не распускай... Ну, поднимай деда. Пусть приведет сюда начальника милиции — надо до рассвета нашего неполноценного в расовом исполнении гения в камеру определять.
19
Был на Ближней Даче у Верховного маленький кабинет, где он принимал толь¬ко в самых крайних случаях — и самых проверенных. Сюда так и не провели теле¬фона, не было радио и электричества, а единственную комнату освещали большие белые свечи из канделябра-семисвечника. Тут теперь, помимо хозяина, были и сидели каждый на своем диванчике — генерал Жуков, генерал Берия и некто в гражданском платье, не знакомый обоим генералам. Берия с досадой на своих не¬расторопных подручных успел подумать, что этого человека он не впервые встре¬чает в самых неожиданных местах, особенно с началом войны. Сидел гражданский на диванчике скромно, лицо его тонуло в тени, но было заметно, что он еше срав¬нительно молод, и в разговор он не вмешивался. Жуков гражданского раньше во¬обще не видел.
Только что зажженные свечи горели ровно, с еле заметными ниточками беле¬сого дымка. Пахло ладаном. Сталин в одиночку сидел за столом и здоровая рука его спокойно лежала на зеленом сукне круглого стола:
— Я собрал вас перед началом грандиозного сражения, — заговорил Верхов¬ный, — и потому хочу знать теперь из первых уст, что происходит у нас в стране и Армии. То, что вы не терпите друг друга — ваше личное дело, но страна и армия у нас должны быть едины. Товарищ Жуков, вам слово.
Жуков поднялся и стоя пересказал суть недавнего военного Совета у генерала Корсакова и о том, что немецкий ледокольный транспорт «Фон Бюлов» ушел из устья Лены в неизвестном направлении.
— Это хорошо, что Ставка Главковерха обеспокоена ходом событий. Мы закре¬пим принятые там решения. Теперь лично о вас, товарищ Жуков. Как вы полагае¬те, с чем связано требование генерала Корсакова об отстранении вас от руково¬дства войсками на Курском выступе?
— Видимо, — пожал плечами генерал, — Корсаков хочет всю славу в случае победы приписать своим Сибирским войскам.
Сталин помолчал, слегка пошевелил пальцами...
— Да, — согласился он. — Но мы и так идем перед ним на неоправданные уступ¬ки. Вернули в армию старые звания и погоны, по всей стране распахнули церкви. Те¬перь вот, по настоянию того же Корсакова и недобитого Алексея Романова придется вернуть верующим патриарха.
Сталин метнул взгляд на встрепенувшегося Берию и сказал: — Да, товарищ Берия, церковным патриархом станет митрополит ленинградский и новгородский Алексий.
— Но ведь он мракобес!
— Как и все прочие церковники, — согласился Сталин, — так вот, товарищ Жуков. Можете передать Корсакову, что на патриарха я еще согласен, а вот вер¬нуть двуглавого орла и трехцветное знамя — это, извините — после меня. Я и так уже далеко отступил от завоеваний Октября. Но вы руководить боями под Кур¬ском не будете. У вас все?
— Товарищ Сталин — отстранять меня — это несвоевременное решение. Тем более, что нынче утром я получил сообщение с передовой о том, что в немецком ближайшем тылу обнаружен целый космодром немцев.
— Что? — в один голос переспросили Сталин и Берия.
— Вы не ослышались: площадка для полетов в космическое пространство.
— И — летают? — осторожно осведомился Верховный.
— Да, летают над нашими головами, над головой Корсакова. Над всей Россией и миром.
— Так они могут сбросить бомбу прямо на Кремль?
— Не думаю, товарищ Сталин: с такой высоты до земли не долетит никакой заряд — сгорит. А вот аэрофотосъемку они могут делать по любой местности.
— А сбить его нельзя?
— Слишком высоко. В Академии наук — я справлялся — это называют субор¬битальным полетом. Пока туда не забираются ничьи истребители.
Берия зашевелился и сумеречно спросил:
— А человека они не могут в том снаряде запустить?
— Ну, откуда я знаю! — Жуков ответил раздраженно и повернулся к Стали¬ну: — Считаю, нужно внезапной войсковой операцией вырвать прифронтовой Верхососенск у немцев и овладеть космодромом.
Сталин постучал пальцами по столу и недовольно ответил:
— Наверное, Корсаков прав, настаивая на вашем удалении из зоны будущих боев — иначе вы мне тут своими преждевременными операциями всю стратегию исковеркаете. Сегодня же вы получите назначение в полосу Белорусских фронтов, а космодромом мы попросим заняться товарища Берию.
— Слушаюсь, товарищ Сталин. Кстати, у меня там уже работает следственная бригада генерала Фриновского, — с готовностью приподнялся тот.
— Причина? — спросил Верховный
— Преступная халатность частей в обороне привела к тому, что диверсионная группа противника прорвалась в населенный пункт Авдотьины Колодцы и выреза¬ла местное население и часть солдат. Проведем расследование, публичные заседа¬ния трибунала в частях и наглядное наказание учиним, чтоб другим неповадно было. Фронт уже очнулся, и теперь там все начеку.
— Ну, правильно... — Сталин помолчал и добавил: — Беспечность никогда еще не оборачивалась к нам с хорошей стороны. Еще со времен язычников терпим беды от беспечности. Кстати, Лаврентий, — вспомнил он, — нашел ли ты в частях автора той самой книги о язычниках... гипербореи, кажется?... что должен нам написать сценарий для патриотического фильма? Эйзенштейн просил напомнить тебе о твоем обещании.
Берия самодовольно улыбнулся, лицо даже залоснилось:
— Да, товарищ Сталин. Им оказался сотрудник наших органов старший лейте¬нант Вениамин Полетика. Исходная тетрадка у него есть и по ней он уже накатал целую стихотворную поэму — сценарий. Он только что перевел через линию фронта и продажного попа — якобы нынешнего летописца гипербореев, и двух монашек. Попа мы, понятно, кокнем, а баб уже отправили в лагерь под Нориль¬ском — пусть там никелевому богу помолятся!
— Позвольте! — встрепенулся несколько пришедший в себя после нового на¬значения Жуков. — Но ведь автор книги о гипербореях — некто Василий Горю¬нов, я его перед самой войной к Корсакову от твоих опричников спрятал. Пом¬нишь, Лаврентий Павлович?
— Ну — натурально, — согласился Берия. — Только, понимаешь, какая штука, Георгий. Я сверялся, по сохранившейся районной газетке проверял. На¬печатали «Гипербоеев» в Верхососенске — и старший лейтенант Полетика из Верхососенска. Мы искали некую изначальную рукопись с провидческим тек¬стом — она тоже оказалась у Полетики. Он сам признался, что в газете подпи¬сал роман псевдонимом: В. Горюнов. Так что настоящего Горюнова, если тако¬вой и был, я не видел и опричники мои, как ты изволил выразиться, его тоже не сыскали.
— Что — съел? — Сталин остановил смеющиеся глаза на Жукове. Хотя — по¬звольте: где-то я недавно слышал эту фамилию: Горюнов?
— Ну — фамилия не редкая, — Берия развел руками, — и звучала она в сводке Совинформбюро сообщением о тех злополучных Авдотьиных хуторах. Подразде¬ление Горюнова и отбило вылазку диверсантов.
— Что-то много Горюновых для одного разговора, — с сомнением сказал Ста¬лин. — И я бы очень не хотел, чтобы в самый неподходящий момент лишний из них путался под ногами у Эйзенштейна.
— Лишнего — не будет, — заверил Берия. — И этого, единственного, еще на¬кажем за нервотрепку, что он причинил Наркомату накануне войны.
— Накажите, — согласился Верховный. — Но при этом имейте в виду, что в случае удачи авторы фильма «Гипербореи» могут рассчитывать на Сталинскую премию. Это будет широчайшее эпическое полотно о народе-победителе и его во¬ждях... Впрочем, это пока не ваше дело.
Сталин приподнялся и задул верхнюю свечу на семисвечнике:
— Ступайте теперь по своим делам.
Он так и выпроводил генералов стоя. За дверью Берия надел шляпу и спросил:
— А кто этот сыч в штатском, что молчком просидел весь вечер?
— Здрась-те ! — Жуков склонился в шутливом полупоклоне. — И это спраши¬вает всезнающий Берия? Уж если тебя Хозяин не счел нужным познакомить с этим сычом, то я вообще его в первый раз видел. Впрочем, и в первый-то почти не ви¬дел — он ведь в тени просидел.
Жуков первым вышел к своей машине. Но машину Берии пропустил перед со¬бой, и потом тоже велел шоферу выруливать на трассу.
А в малой комнате Сталин разлил из бутылки с тисненой виноградной веточ¬кой рубиновый напиток и поднял фужер тонкого стекла:
— Старый Бесо Закаридзе в самые отчаянные месяцы бесперебойно присылал мне это вино. Нынче оно поступило в последний раз, поэтому дарить вино Магист¬ру больше не смогу: чекисты застрелили старого Бесо, когда он попытался укрыть от ареста сына. Выпьем же в память замечательного винодела.
Гражданский поднялся и тоже поднял стакан. Выпили.
Сталин поставил фужер, сел и сказал:
— Прав этот проклятый Жуков: настоящие опричники!
20
Артур обхватил голову руками и выл. Выл по волчьи, дико, и слезы в два ручья текли по его небритым щекам. Он сидел за дощатым столом в доме на хуторе Авдотьины Колодцы, где квартировали оставленные им десантники и с сердечной болью слушал своего сержанта. Тот говорил виновато, переступая с ноги на ногу;
— Мы ведь и без вас, товарищ старший лейтенант, от устава ни-ни!.. Все по часам: отбой, караул, смены — как положено. А у соседей! — сержант махнул ру¬кой, — обычный бардак. На окраине самоходчики спирт технический глушили, понтонный батальон на машинах девок катал, минометчики стиранные штаны на стволах сушили.
Сержант не выдержал:
— Да не убивайтесь вы так, товарищ младший лейтенант... ну, они ночью и пожаловали. Работали ножами, гады: как курей резали и местных, и солдат на позициях. Мы уж заметили диверсантов, когда они в колодец в соседнем дворе отраву сыпали. Стукнули крышкой — мы уши торчком. Один гад уже у нас через подоконник перелезал — я сам под окном лежал. Так успел рвануть у него из рук нож и сумку с пояса. Вон они в углу лежат, еще не смотрели, что в сумке. Да и комиссия
тут из Москвы прибыла — велели ничего не трогать.
— Кто они?
— Черт их знает! Ночь пасмурная была, а они еще и в камуфляже. Мы, конеч¬но, в ружье — семерых прямо в нашем дворе положили. Сколько ушло — не знаю — темно было. Утром проверили — убитые без документов. Только...— сер¬жант помялся, словно не решаясь сказать что-то.
— Ну, говори.
— Нюх у меня собачий, товарищ командир... Тройным одеколоном от них пах¬нет... Нашим.
Артур перестал раскачиваться, оторвал руку от головы.
— Подай сумку диверсанта!
Взял зеленый немецкий чехол от противогаза. Брезгливо вытряхнул содер¬жимое на стол.
Зажигалка с тисненым имперским орлом. Плитка шоколада. Записная книж¬ка. Губная гармошка. Презерватив. Ножнички для ногтей. Упаковка непромокаемых спичек.
Полный джентльменский набор диверсанта. Жаль — немецкого не знаем. Артур раскрыл книжку и оторопел: там были стихи — и стихи на русском:
«Вот оно —
счастье великого дня! Родина
Выбрала только меня!»
— Что за чушь! — Артур повертел книжечку, опять раскрыл: «Авдотьины колодцы — Сальери, — прочел он. Перевернул еще:
Жечь клеймом
Врагов народа.
Как велит
Родной нарком.
Буду даже
В непогоду,
Буду явно
и тайком!»
И страшное, дикое подозрение шевельнулось в груди Артура. Оно вырвалось наружу криком, которого испугался сержант. Артур кричал от того, что на первой страничке книжки прочел имя хозяина, написанное самим же хозяином: известный русский поэт Вениамин Полетика.
... Артур все понял. Семерых убитых ему Венечкины коллеги не простят.
Артур достал свой фибровый чемоданчик из-под кровати и вынул рукопись. Он не обольщался насчет своего будущего. Он заканчивал «Гипербореев» спешно, уже не думая ни о языке, ни о стиле. Главное было — домыслить содержание, до¬писать книгу так, как это сделал некогда безвестный автор.
Сержант на цыпочках вышел и еще несколько часов в дом никто не входил. Десантники видели только, что командир подходил к окну, курил густо в откры¬тые створки, и опять писал.
К вечеру пришел капитан Лепота. Его пустили.
Савелий открыл дверь и едва увернулся от табуретки, которую Артур метнул со всего размаха. Капитан присмотрелся:
— Ты... пьян?.. С кем же ты так нализался, десантник?
Артур придвинул к себе другую табуретку и сел. Внезапно он прочел, слегка заикаясь на согласных:
Мы пили водку с домовым. Был домовой лукав и пьян.
Скрипел под ветром старый дом. И я был пьян. Но не лукав.
Клубился чад и плавал дым — И сквозь подсвеченный туман
А мы сидели за столом. Ко мне он плакался в рукав:
Я ж вообще не пью один — Как нелегко нам, домовым.
Пусть хоть под ложечкой сосет. Не то что вам: пришел, ушел...
Курил он смрадный никотин Он истекал неспешно в дым,
С цигаркою наоборот. Я спешно утекал под стол.
Савелий выслушал, поднял табуретку и сел рядом.
— Силен, брат — с домовым без меня надрался в дымину. Признаться — я сам от увиденного на хуторе дернул спирту у уцелевших самоходчиков.
Артур потянулся рукой под стол, достал полупустую четверть с самогонкой:
— Сейчас еще дернем, пока меня не приперли к стенке.
— За что?
— Было бы за что — давно бы задавили. Я уж и так петляю от них, как заяц. Теперь вот прижали.
— Да ты-то при чем!
— А-а-а! — махнул рукой Артур, — тебе лучше и не знать, капитан. Но хорошо что зашел — я сам думал к тебе успеть... Вот моя рукопись, час назад закончил. Спрячь ее, пожалуйста, капитан. Не надо ничего с ней делать — просто пусть ле¬жит в потайном месте. Лучше — отправь ее с фронта в Выселки, когда их освобо¬дят, хорошо бы к самому Илие тетрадка попала... впрочем — где же кружка?
Савелий Лепота свернул тетрадку в трубку и засунул за пояс:
— Тетрадку сберегу. А ты не сгущаешь краски: это ведь твои ребята хутор спасли — тебе медаль надо за это.
— Будет мне за это и медаль... — Артур гулко выпил, — и белка. И свисток. Он налил. Протянул капитану. Тот отхлебнул, отодвинул кружку:
— Крепкий, стерва — в самый раз для эпикурейства.
Артур быстро пьянел. Он свернул дулю и сунул себе же под нос:
— Вот тебе роман, вот тебе признание... Потом мутным взглядом окинул Лепоту:
— Ты кто?
— Савелий, — опешил тот. Артур, покачавшись, спросил:
— Хочешь экспромт?
Но тут по крылечку застучали сапоги, и в горницу вошел офицер и два солдата с автоматами. Лепота поднял руку, словно задерживая их у двери. А Горюнов вы¬дал совсем трезво и без запинки:
Друг седого Эпикура
И Вийона, и Рабле
Савка — добрая натура
И всегда навеселе.
И, браня порядки наши.
(Право, есть чего бранить).
Он за чашей дует чашу
Забывая заплатить.
Пьем аи, ликер и брагу.
Глушим водку о-го-го!
Почитаю я за благо
Быть знакомым у него.
Быть знакомым Эпикура.
И Вийона, и Рабле
Жаль, что общая культура
У меня навеселе!
— Это кто здесь бранит порядки наши? — спросил от порога начальник патру¬ля, но Артур его уже не слышал. Он спал, уронив пьяную голову прямо в крошки черного хлеба на черных досках стола.
— Ты Горюнов? — спросил офицер у Савелия.
— Вот он... Дайте ему хоть отоспаться, товарищ старший лейтенант!
— Берите пьяного под белы руки! — велел начальник патруля солдатам, и те вздернули Артура на ноги, подхватили и поволокли к двери:
— Ничего, — успокоил Савелия патрульный, — после трибунала отоспится. И в лучшем случае — в Норильске!
21
«И три года минуло, и семь, и двенадцать. Столкнули гипербореи недруга в сине море и вознесся их правитель Латон на уровень Богов небесных. Он знал, что безвоз¬вратно в стране Белых Замерзших Вод канул Хранитель Духа Агай, и потому возжелал принять на себя титул верховного жреца. Но Латон не знал о предупреждении старца Ойны, и потому пропустил день совершеннолетия внучки угольщика Гона Аюка.
А она выросла, но не от кого было принять ей Дух Гипербореи. В один июльский день страшный мороз сковал всю страну, и люди начали рыть зем¬лянки, чтобы спастись в них от стужи. Сначала они пустили на дрова все бли¬жайшие деревья, потом в ход пошли постройки и дома. Уже через полгода вся страна ушла в землю.
А стужа бушевала. Через год по стране гипербореев проезжали на Архипелаг послы страны Биармии, но они не встретили никого в прежде густо населенной Гиперборее. Только в самой середине этой замершей пустыни они натолкнулись на одинокого старика с перебитым носом и со связкой хвороста на спине.
— Куда ушли гипербореи? — спросили его послы Биармии
— В землю, — ответил старик.
— Но они живы? — спросили его дальше.
— Все, кто ушли в землю — живы, — опять ответил старик.
— И когда же они возвратятся к свету?
— Никогда, — ответил старик, — потому что они сами стали светом. Мало что поняли из этого объяснения послы Биармии, но когда они прибыли к
правителю Архипелага и рассказали ему об исчезновении целой страны Гипербо¬реи, то Делос прежде всего спросил:
— А не встречали вы в той стране больших белых собак, господа послы?
— Нет, — ответили послы, — больших белых собак мы тоже не встречали».
Генерал Жуков отложил в сторону рукопись, которую дочитал только теперь, узнав о гибели «Моцарта». Сказать честно — он встретился лично с этим агентом, успевшим передать ему копию рукописи, вывезенной из Выселок, лишь один раз — когда передавал ему пароль для Сербского Подворья. Генерал даже не знал точно — кто он? Но «Моцарт» был незаменим в гнезде стервятника Берии.
Что же повело «Моцарта» на Подворье? Об этом он должен будет узнать с ми¬нуты на минуту — митрополит ленинградский и смоленский Алексий обещал при¬слать к нему человека с важными сообщениями. И вот он — стук в дверь.
Сюда, в собственную квартиру генерала, охрана обычно не впускала никого. Но
насчет посланца от митрополита было особое распоряжение. И когда вошел моло-
дой бледный офицер, генерал, вопрошающе посмотрел на него.
Офицер снял фуражку, отер платочком мокрый лоб и сказал всего одно слово:
– Я — Семаргл.
КОНЕЦ ВТОРОЙ КНИГИ
Бирюч — хутор Колодезный,
август 2002— май 2009
Гипербореи. книга 2. глава 10-21
© Copyright: Владимир Калуцкий, 2010
Свидетельство о публикации №210020900692
Свидетельство о публикации №210020900692
Рецензии
Владимир здравствуйте. Мне бы очень хотелось прочитать третью часть вашего романа, темы на которые Вы пишете мне очень интересны. С вашим творчеством я познакомилась случайно купив книгу "Человек с луны", а уж потом нашла Вашу страничку в интернете. Взятая наугад книга с полки, оказалась именно тем материалом, который в последнее время будоражит моё сознание и воображение. Я прочла на данный момент почти все Ваши произведения и мне очень, нравится, как Вы пишете и то насколько подробно Вы стараетесь прорабатывать исторический материал. Во всяком случае Вам удаётся достич эффекта погружения во времени. Если можно не оставьте мою просьбу без внимания.
Ольга Проскурина 14.03.2011 00:28 • Заявить о нарушении
Ольга Проскурина 14.03.2011 00:28 • Заявить о нарушении
Спасибо на добром слове, Оля. Третья часть романа пока не опубликована. Там два варианта, и я еше не сделал выбора. Дело в том, что до сих пор живы прототипы героев - Артура и Полетики. Первый вариант я писал без оглядки на них, и сделал так, как случилось в жизни : Артур сидел и ему не дали поднять головы, а Полетика стал секретарем Союза писателей и сделал сценарий Гипербореев.
Но условный Артур попросил меня написать концовку другой. Вот поэтому третью часть пока не напечатал.
Кстати, сюда примыкают и рассказы "Последний" и "Спутник".
К слову - 18 марта в 13.30 на канале "Культура" будет идти фильм о Бирюче в программе "Письма из провинции". Там съемки в моей библиотеке и могут быть кадры с рукописью, что стала прототипом "Гипербореев". Случится время - загляните - буду рад.
С почтением - Вл. Калуцкий.
Владимир Калуцкий 14.03.2011 00:44 Заявить о нарушении
Но условный Артур попросил меня написать концовку другой. Вот поэтому третью часть пока не напечатал.
Кстати, сюда примыкают и рассказы "Последний" и "Спутник".
К слову - 18 марта в 13.30 на канале "Культура" будет идти фильм о Бирюче в программе "Письма из провинции". Там съемки в моей библиотеке и могут быть кадры с рукописью, что стала прототипом "Гипербореев". Случится время - загляните - буду рад.
С почтением - Вл. Калуцкий.
Владимир Калуцкий 14.03.2011 00:44 Заявить о нарушении
Владимир пишите лучше без оглядки, как на сердце полагается. Рассказы Последний и Спутник, уже прочла. В первом мороз по коже от мистики, которая вот так запросто может оказаться рядом, а от второго слёзы навернулись, от размазывающего катка несправедливости. И ещё очень подкупает Ваша любовь к своей малой Родине и к её тайнам. А передачу я обязательно постараюсь посмотреть.
Ольга Проскурина 14.03.2011 01:33 Заявить о нарушении
Ольга Проскурина 14.03.2011 01:33 Заявить о нарушении