Корней

Девушка возникла в свете фар совершенно неожиданно – метрах в пятидесяти от машины. Корней ударил по тормозам и, уходя от столкновения, крутанул руль вправо, а затем – сразу – влево. Антиюзовая система сработала безупречно. Автомобиль по изящной кривой с нарастающим отрицательным ускорением обогнул одинокую хрупкую фигурку – в свете «галогенок» мелькнуло серебристо-ртутное короткое платье девушки и её мраморные открытые руки и ноги – и, несмотря на совершенно мокрый после недавнего проливного дождя асфальт, как вкопанный остановился на самом краю дороги. Двигатель заглох. На приборную доску гирляндой высыпали разноцветные огоньки. Корней глянул в левое зеркало. Невредимая девушка по-прежнему одиноко стояла посреди дороги в нескольких метрах позади машины. «Слава тебе... Адам Опель! – прочувственно поблагодарил Корней. – Да... Это не «девятка»...». Он живо представил себе – где бы он был сейчас, если бы попробовал совершить такой же маневр на своей старенькой «девятке», и зябко поёжился... «...Я! Хочу быть с тобой!.. Я так! Хочу быть с тобой..» – как ни в чём ни бывало, продолжал упрашивать надтреснуто-надрывный голос Бутусова. Корней ткнул в кнопку чейнджера. Музыка оборвалась, и стало слышно, как с тихим шорохом вентилятор гонит тёплый воздух в салон. Корней выключил зажигание, отстегнул ремень и уже взялся было за ручку двери, когда внутри него проснулся и заёрзал профессиональный червячок: «Ахтунг! Подстава!..». Корней ещё раз посмотрел в зеркало – в рубиновом свете габаритов фигура девушки смотрелась достаточно зловеще. Корней глянул вправо – в окне, сразу за кюветом непроницаемо чернела мрачная стена леса. Несмотря на близость города, место было совершенно глухое, в радиусе километров трёх – Корней это знал – не было ни одного населённого пункта. «Спокойно...» – подумал Корней. Он не слышал про случаи дорожных грабежей уже давно – с лихих девяностых, но, как говориться: «Бережёного Бог...». Первым делом он опустил «солдатика» на своей двери – отчётливо щёлкнул центральный замок. Потом, распустив «молнию» на ветровке, Корней сунул руку под мышку и, расстегнув кобуру, слегка подтолкнул вверх тёплую рубчатую рукоять. После этого он запустил двигатель, включил заднюю передачу и, сдав назад и поравнявшись с девушкой, внимательно рассмотрел её через окно. Девушка стояла всё в той же позе – обняв себя руками за плечи, только повернувшись теперь лицом к машине. Она была абсолютно мокрая – мокрые чёрные волосы слипшимися сосульками лежали на плечах и свисали на бледное лицо с невероятно огромными, просто-таки мультяшными, подчёркнутыми тёмными ложбинами, глазами; мокрое платье, скорее даже не платье – полупрозрачная сорочка – облепляла её бёдра и живот, под сорочкой, как показалось Корнею, больше ничего не было. «Нет, что-то не похоже на подставу», – подумал Корней и приопустил стекло – холодный ночной воздух тут же по-хозяйски ворвался в салон.
– Жить надоело? – задал Корней вполне ритуальный в подобной ситуации вопрос.
Девушка, не спуская своих глазищ с Корнея, осторожно покачала головой, а потом, как будто подумав, что этого жеста будет недостаточно, замотала головой так, что сосульки разлетелись во все стороны, и несколько капель воды даже попало Корнею на лицо.
– Ты откуда такая? Тебе помощь нужна? («Ю о`кей?» – вспомнил он всегдашний вопрос американских фильмов и невольно ухмыльнулся).
Девушка, последовательно отвечая на вопросы, сначала показала рукой куда-то через крышу машины, а потом – так же интенсивно как крутила – закивала головой.
«Немая, что ли? – подумал Корней. – Нет, точно не подстава...».
Он поставил машину на ручник, разблокировал двери и вышел из машины. Налетевший ветер сразу же раздул полы его куртки, запустив свои холодные пальцы под рубашку. «Да, не май месяц», – подумал Корней, запахивая ветровку, и оглядываясь вокруг. Совершенно пустое шоссе убегало в обе стороны в темноту. Впереди, над чёрными холмами, на низких пепельных тучах лежал бледный отсвет близких уже, городских огней. Тревожно шумел по обе стороны дороги глухой, абсолютно разбойничий лес. Корней захлопнул дверь и только теперь заметил, что девушка, к тому же ещё и боса.
– Так, – крякнул Корней и, решительно шагнув вперёд, взял девушку за мокрые плечи, – давай-ка в машину, а там разберёмся.
Он повёл её сзади вокруг машины – девушку ощутимо трясло – и, выйдя из света габаритов на обочину, ещё раз внимательно оглядел местность. Кювет, на сколько позволяла его рассмотреть темнота, был пуст, да и лес был не так уж и близок – от машины до ближайших, угрожающе раскачивающих  чёрными зубчатыми вершинами, елей было метров пятнадцать.
Корней открыл переднюю дверцу:
– Садись... Нет, стой!.. – он нырнул в «бардачок», выдернул оттуда полиэтиленовый пакет и постелил его на сидение. – Садись...
Девушка неловко забралась в салон и села, выпрямив спину, не касаясь спинки сидения и всё так же обнимая себя руками за плечи.
Корней быстро обогнул машину, сел за руль и первым делом вывел температуру в салоне на максимум.
– Пристегнись, – приказал он девушке.
Та никак не отреагировала, как будто не слышала Корнея и продолжала смотреть вперёд сквозь лобовое стекло.
– Ладно... – Корней пожевал нижнюю губу. – Тогда поехали...
Машина тронулась. От толчка девушка откинулась на спинку сидения и опять застыла, неотрывно глядя прямо перед собой. Некоторое время Корней соображал.
– Тебя как зовут?
– Суок – ответила девушка, и от неожиданности Корней даже вздрогнул. Голос у Суок оказался мягким и нежным, в нём как будто перезванивались маленькие колокольчики.
– Ну, слава тебе, господи, а я уж было подумал, что ты – немая, – Корней, скрывая свой невольный испуг, деланно рассмеялся. – Суок... Красивое имя... Кукла наследника Тутти?..
Девушка молчала.
– А фамилия у тебя есть? – привычно включился Корней в работу.
– Фамилия?.. Семья?.. Нет... Нету... Я последняя... – Суок отвечала, делая паузы между словами, как будто тщательно продумывала ответы.
– Да не семья. Фамилия... – Корней снял правую руку с руля и неопределённо покрутил пальцами в воздухе. – Ну... Другое имя... Прозвище... Сюрнейм...– объяснить, что такое фамилия оказалось неожиданно трудно.
– Несравненная... – тихо сказала Суок.
– Как?!.. – Корней аж забыл следить за дорогой.
– Несравненная, – громче и твёрже произнесла Суок, и в голосе её прорезалась даже какая-то гордость.
– Это – фамилия? – на всякий случай уточнился Корней.
– Другое имя... Фамилия... Да...
– А что? Бывает... – Корней оживился. – Мы два года назад домушника искали. Так тот был – Дырчатый. Мы думали – кликуха такая, перетрясли всю картотеку – ничего, а оказалось – фамилия. Чисто случайно кто-то в телефонной книге обнаружил. Он и жил, оказывается, в нашем же районе...
– Дырчатый?.. Не знаю... – Суок грустно покачала головой.
Корней осёкся.
– Действительно... Где ж тебе...
Они замолчали.
По обеим сторонам дороги уже тянулись пригороды. Промелькнула первая встречная – такси. На дороге стало больше выбоин, до краёв залитых чёрной блестящей водой. Корней сбросил скорость. Мокрый асфальт жирно блестел, отражая бледно-морковный свет фонарей. На глухих, безглазых, каких-то мутных улицах не было видно ни души.
– Ты как на дороге-то оказалась?.. Ограбили?
Суок повернула к нему лицо.
– Искала людей...
– Тебя ограбили? Ты на машине была? Сколько их было?
– ...Мне было плохо... Я искала людей...
– Ну, это понятно, что было плохо. Ты в лесу-то как оказалась? 
– ...Я не оказалась... Я – нимфа...
– Кто?!..
– Я – нимфа... Я живу в лесу.
«Упс! – подумал Корней. – Приехали... Скинхеды, готы, эмочки...  теперь ещё и нимфы...».
– Слушай сюда, нимфа, – Корней, зло вращая руль, выкручивал на объездную, – ты мне мозги не полощи, у меня и своих тараканов хватает... – он повернул голову и наткнулся на распахнутые глазищи Суок. – Ладно, ладно... Не переживай... Нимфа, так нимфа. Сейчас приедем в отделение – разберёмся...
– Не надо в отделение! – вдруг взвилась Суок. – Не надо в отделение!! Не хочу!.. Пожалуйста... – уже тихо добавила она, опустив голову.
Корней озадаченно посмотрел на неё.
– Странная ты...
Он вдруг представил себе Суок за решёткой в вонючем «обезьяннике» и понял, что, действительно, в отделение лучше не надо.
– Может тебя домой отвезти? Ты где живёшь? Ты местная?
Суок помолчала.
– Я – нимфа... – опять тихо сказала она.
– А, ну да, прости, я забыл. Редко общаюсь с нимфами, – Корней вдруг преисполнился сарказмом. – «И под каждым, под кустом ей готов и стол и дом...». Так может я тебя зря из леса забрал? Ещё не поздно вернуться...
– ...Возьми меня к себе...
– Что? – Корней не расслышал.
– Возьми меня к себе, – повторила Суок.
Машина вильнула.
– ...В смысле? – Корней изумлённо посмотрел на Суок – та сидела, низко опустив голову – мокрые волосы свисали, закрывая лицо.
– ...К себе... Домой... Я не могу одна...
Корней с минуту соображал.
– Тебя бросили? Или ты сама ушла?
– ...Бросили... Да, меня бросили! – Суок откинула волосы с лица и опять уставилась на Корнея своими глазищами. – Я не могу, когда в меня никто не верит! Я умираю!! Вы понимаете?! Я не могу одна!! Мне надо, чтобы в меня хоть кто-то верил!..
– Всё, тихо, тихо... Успокойся... – Корней опасливо покосился на неё. – Я в тебя верю...
– Правда? – Суок сразу сбросила обороты.
– Конечно, правда, – Корней был практически искренен. – Ну как в тебя не верить? Ты ведь вон какая!.. Несравненная!..
– ...Спасибо... – Суок всё ещё смотрела на него. – Так ты возьмёшь меня?
– Куда?!
– К себе.
– Ко мне...
«А может и вправду – завезти её домой? – подумал Корней. – Зинка сегодня – в ночную...».
Он скосил глаза – в полусумраке матово светились обнажённые колени Суок. В общем-то, Корней никогда не был особо склонен к адюльтерам. Его жена – Зинаида Андреевна – как он её обычно величал – слыла мудрой женщиной. Она была на пять лет старше Корнея, женила его – сопливого выпускника школы милиции – на себе, родила ему двух замечательных сыновей, уверенно провела семейный корабль сквозь все шторма и штили, да и теперь руку на семейном пульсе держала очень крепко. Нет, Корней не жаловался. Зинаида его устраивала во всём: она была прекрасная мать и хозяйка, в доме всегда царили чистота и уют, ночными головными болями она тоже никогда не страдала, да и выглядела сейчас в свои сорок семь – молодым на зависть. Так что причин бегать «налево» у Корнея не было, и если бы какой-нибудь дотошный исследователь его биографии озаботился сосчитать все подобные случаи, то вышло бы их – всего ничего, да и те, что были, представляли из себя, пожалуй, не столько факт супружеской измены, а сколько – и скорее – неизбежный продукт непростой служебной деятельности. Тем не менее, реакцию своей супруги на появление в доме подобной «нимфы» Корней себе представлял очень живо. Он в цветах и красках нарисовал себе сюрреалистическую картину «Те же и Зинаида...» и даже заёрзал на сидении…
– Нет, – твёрдо сказал он, – ко мне мы не поедем.
– Почему? – в голосе Суок прозвучало искреннее удивление.
– Да потому что я женат, – раздражённо сказал Корней. – Жена у меня, понимаешь?
– Я тоже хочу быть твоей женой...
Корней рассмеялся.
– Ты это моей Зинаиде Андреевне скажи.
– Это – жена?
– Это – жена! – Корней выделил ударением оба слова.
– Разве плохо когда две жены?
– Не знаю... – пробормотал Корней, он, наконец, вырулил на проспект и облегчённо прибавил газу. – ...Не пробовал...
«Чёрт... Ну и куда мне её?.. – Корней вяло перебирал варианты. Вариантов было совсем немного. – Нет, придётся, наверное, всё-таки – в отделение...».
– ...Что?
– ...Это прекрасно... – мечтательно говорила Суок. – Мы все любили друг друга. Мы жили все одной большой семьёй... Это было очень весело...
– Ну да, – подтвердил Корней – это мы проходили: травка, «экстези», свободная любовь, а потом – аборты, сифилис или – ещё хуже – СПИД...
– Я не понимаю...
– Да ладно... Ты мне вот что скажи – там, в лесу, у вас – палаточный лагерь? Или вы в какой брошенной деревне обитаете? И, вообще, сколько вас всего?
– Нас было много. Нас были тысячи!.. – Суок опять унеслась в облака. – Ах, как это было здорово! Как мы играли!..
– Почему «были»? А сейчас где?
Суок потухла.
– ...Все умерли... – она опустила голову. – Все... Я последняя...
– В смысле? – напрягся Корней.
– Когда в нимфу перестают верить – она умирает... Превращается в облако...
– А-а-а... Ну, это – ладно... – Корней выдохнул. – В облако, это – ещё ничего...
«Нам вот только массовых суицидов не хватает... В конце-то квартала... Хорошо – не наш район. Кстати, – озаботился Корней, – что за «нимфы» такие? Ничего про таких не слышал... Надо будет у Пашки проконсультироваться – он в этих молодёжных заморочках – дока...».
Они мчались по проспекту сквозь мигающие жёлтым, бессонные светофоры, мимо ярких, светящихся, кричащих, зазывающих реклам. Город жил своей обычной ночной жизнью: машин, как попутных, так и встречных, становилось всё больше, стали попадаться прохожие – по одному и парами, а на одном перекрёстке под разноцветной вспыхивающей вывеской «Парадиз» топталась, мерцая сигаретными огоньками, толпа человек в сорок; на тротуаре и проезжей части стояли припаркованные как попало автомобили, в основном – дорогие иномарки; на противоположной стороне улицы безучастно дремал сине-белый милицейский «УАЗик». Корней сбросил скорость и осторожно объехал тусовку.
– Тебе лет-то сколько?
Суок равнодушно пожала плечами.
– Работаешь? Учишься?
Суок похлопала своими метровыми ресницами:
– Зачем?..
«Вот блин! – восхитился Корней. – Себе, что ли, в «нимфы» податься? Стащить у Зинки ночнушку и бегать по лесу – яйцами звенеть... А тут одних незакрытых дел – тридцать с лишним. Мамай мне скоро голову за них оторвёт... И яйца заодно...».
– Родители где твои?
– Нет... Умерли... Давно...
– Извини... Друзья? Знакомые?
– Ты мой друг... Знакомый...
Корней вздохнул:
– Понятно...
«Понятно, что ничего не понятно... – Корней потёр лицо. – Что-то укатался я сегодня... Отгул что ли взять?.. А лучше – отпуск. Махнуть с Зинкой на Валдай. Щук поблеснить. Недельки на две. Пока пацаны в Крыму... Нет. Зинку не отпустят... А меня – тем более!.. А может путёвку взять? В санаторий. Отоспаться... Стоп!! Знаю!..»
– Знаю! – вслух возвестил он и даже рассмеялся. – Знаю куда тебя везти! Как я сразу не допёр?
Он выдернул из кармана «мобилу» и, поглядывая на дорогу, набрал номер. Толич ответил сразу, как будто ждал звонка с телефоном в руке:
– Здоров, Сапог! Чего не спишь?
– Здоров, Клистирная Трубка! Не разбудил?
– Нет. Дежурю.
– Так ты на работе! Замечательно! Слушай, Толич, у меня к тебе дело. На полмиллиона…
– Конечно... Дела у него!.. – привычно заворчал Толич. – Без дела он уже и не звонит... Нет, чтоб просто позвонить и сказать: «Саня, друг, а не пойтить ли нам в «Кронверк», пивка попить? Под угорька копчёного?».  Как в старые добрые времена. Куда там!..
– Толич, сейчас в «Кронверке» кружка «Хольстена» – пол моей зарплаты. Про угря я уже и не говорю... Могу тебя к себе пригласить. Полторашка «Балтики» тебя устроит?.. Под орешки?..
– «Балтика» устроит, но к тебе не пойду. У меня с твоей Зинаидой Андреевной половая несовместимость.
– Какая-какая несовместимость?..
– Э-э… идейная. Она мне всё развод со Светкой простить не может.
– Да дураки вы оба. Ты и Светка.
– Дураки... – легко согласился Толич. – Так ты чего хотел?
– Толич, у меня для тебя есть клиент.
– Опять? И кто на этот раз?
– Могу поспорить – у тебя такого ещё не было – нимфа!
– Нимфа?
– Нимфа, – подтвердил Корней, покосившись на Суок. – С глазами... Несравненная.
– И где ты их берёшь? – вздохнул Толич.
– Работа такая... Ну так что?..
– Ладно, привози... Только – к приёмному покою. А не к служебному ходу, как в прошлый раз. А то опять мне всю охрану на уши поставишь.
– Добро, еду. Минут через пять буду... Ты только там какой-нибудь халат приготовь. Или одеяло. Она у меня несколько не одета...
– Ого-о-о! – многозначительно протянул Толич.
– И ничего не «ого»!
– Значит – ага?
– Сам ты – «ага»! Лепила хренов! Щас приеду – ты у меня попляшешь!..
Толич заржал и отключился.
– Всё, едем, – оповестил Корней Суок и, притормозив, круто – через двойную сплошную – раскрутился в обратном направлении.
– Куда?
– К другу... Тебе там будет хорошо...
Толич был давнишним приятелем Корнея. Они выросли в одном дворе, ходили в один детский сад, а потом учились в одном классе. После школы Толич поступил в медицинский, а Корней, завалив экзамены в Технологический, загремел в армию, а оттуда подался в милицию. Вновь они встретились, когда обоим уже было за тридцать, долго дружили семьями, но после известных матримониальных катаклизмов в семье Толича, дружба эта быстро сошла на нет. Тем не менее, приятелями они с Толичем остались – грела их память о дворовом детстве, пара более поздних историй. Работал Толич в знаменитой «Пряжке», куда Корнею приходилось по долгу службы время от времени возить соответствующих «клиентов», начиная от «хитрожёлтых» призывников и заканчивая буйными белогорячечниками. Несколько раз Толич серьёзно выручал Корнея, да и сам был обязан Корнею за помощь в паре весьма щекотливых ситуаций.
До «Пряжки» по полупустым улицам доскакали быстро.
– Ну вот, – сворачивая на набережную, сказал Корней, – считай, что приехали.
Толич ждал их на ярко освещённом крыльце приёмного покоя, покуривая и держа на сгибе руки какую-то свитку. Корней подрулил прямо к дверям.
– Ну что? И где? – поинтересовался Толич, пожимая Корнею ладонь своими мягкими докторскими пальцами.
– А во!.. – Корней театральным жестом распахнул дверцу и галантно предложил Суок руку.
Суок вышла из машины. Толич присвистнул. Корней – мысленно – тоже. В ярком свете ламп стало отчётливо видно, что Суок одета в короткую бледно-розовую тунику из лёгкой полупрозрачной материи, и что под туникой, действительно, больше ничего нет. Телу бы её позавидовала любая супермодель, да и лицо Суок, обрамлённое уже слегка подсохшими – с вороньим отливом – чёрными волосами, оказалось весьма миловидным. Впрочем, на лицо они особо не смотрели...
– Ну, ты даёшь!.. – только и нашел, что сказать Толич.
– Давай, принимай, а я завтра заеду – заполню всё, что надо... – Корней торопливо снял с руки Толича свитку, оказавшуюся видавшим виды тёмно-коричневым фланелевым больничным халатом и накинул его на плечи Суок.
– В смысле – сегодня? – уточнил Толич.
– А, ну да, уже сегодня... – Корней яростно потёр ладонями лицо. – Чёрт, день сегодня какой-то бесконечный, я просто с ног валюсь... Пару раз за рулём отключался, вот эту чуть не задавил, – он кивнул на Суок.
– Может таблеточку?.. – озаботился Толич.
– Иди ты! Знаю я твои таблеточки...
Толич заржал.
– Ладно-ладно. Давай – езжай... Горячий душ, сладкий чай, чистая постель – что ещё нужно, чтобы встретить старость?.. А я уж тут разберусь, – он приобнял Суок за плечи. – Ну что, милая, пойдём?..
Суок обернулась к Корнею:
– Ты уезжаешь?
– Я приеду. Завтра... э-э... сегодня. Попозже.
– А я?
– А ты теперь с Толичем... м-м... с Александром Анатольевичем.
Суок молча смотрела на него.
– Иди-иди, – стараясь не встречаться с ней глазами, сказал Корней. – Здесь тебя не обидят... Александр Анатольевич любит нимф. Он всю жизнь в них верил...
– Правда? – Суок перенесла тяжёлую артиллерию своих глаз на Толича.
– Конечно, правда!.. – Толич вновь завладел её плечами. – Пойдём, солнышко... – он легко, но настойчиво направлял Суок к двери. – ...Помню – в детстве игрывал я на ковре «Хорасан», глядючи на гобелен «Нимфа», и думал: «Ах, нимфа! Где ты, нимфа? Отчего ты не идёшь ко мне?..» – он открыл перед Суок тугую стеклянную дверь, не переставая говорить, проскользнул в проём рядом с ней, и повёл Суок по коридору, не убирая руки с её плеча и продолжая шевелить губами над её ухом.
Корней сквозь дверь смотрел, как они уходят вдвоём по крашеному весёленькой васильковой краской коридору, как мелькают под не по росту длинным халатом беззащитно-розовые пятки Суок, и почему-то чувствовал себя предателем. Он ещё раз прокрутил в голове все свои действия. Да нет, вроде всё правильно. Здесь – профессионалы. Они помогут. Да и он подъедет через несколько часов. Вот выспится и подъедет. Корней опять потёр лицо и двинулся к машине.
Налетевший холодный порыв ветра мимоходом распахнул ему куртку, взъерошил волосы и, нырнув через парапет, рябью побежал по электрически заискрившейся воде канала. Корней глянул вверх. Низких обложных туч уже не было. Неслись ещё над головой какие-то драные, неопрятного вида лохмотья, но в просветах между ними уже алмазно лучились чистые, до скрипа промытые звёзды. «Днём-то солнце будет...» – определил Корней и, запахнув куртку, торопливо забрался в тёплое нутро машины...

Он вошёл в квартиру, когда часы в прихожей показывали семь минут четвёртого. Повесив на крючок ветровку и скинув кроссовки, Корней устало прошлёпал в спальню и тяжело опустился на кровать. Да, командировочка-то оказалась непростой... Корней стащил с себя опостылевшую за день сбрую и, замотав ремни на кобуру, положил её на тумбочку. «Что-то я не сделал... – сидя на кровати и расстёгивая рубашку, вяло думал Корней. – ...Что-то я должен был ещё сделать... А! Да...». Он дотянулся до городского телефона, поставил его к себе на колени и, сняв трубку, набрал номер.
– Дежурный по отделению капитан Роговцев, – представилась трубка.
– Привет, Гриша. Суглоб.
– А, Михалыч... Случилось чего?
– Всё в порядке, Гриш... Слушай, Мамай утром появится, доложи ему, что я вернулся, что всё нормально, материалы я все привёз. Буду у него с докладом... – Корней прикинул – ...в четырнадцать часов.
– Хорошо, Михалыч, передам. Это ты только приехал?
– Вот, пять минут как...
– Сочувствую.
– Да ладно... Что там у нас?
– Да как обычно – дурдом. Пришёл циркуляр с новыми образцами оформления служебной документации. Мамай на совещании сказал, что у кого не будет соответствовать – он тому лично задницу на британский флаг порвёт.
– Это он может.
– Может, – подтвердил Роговцев.
– Ладно, Гриш, не забудь.
– Всё сделаю, Михалыч, не волнуйся... Отдыхай.
Корней положил трубку и с минуту сидел, пялясь в тёмноту, по инерции механически повторяя про себя: «Дурдом... Дурдом...». Розовые беззащитные пятки Суок снова замелькали перед ним.
«Всё! К чёрту! – встряхнулся Корней. – В душ и спать. Утро вечера мудренее...».
Он повесил рубашку на спинку стула, выбрался из джинсов и прошёл в ванную. Там, стащив с себя пропотевшее бельё, он скомкал и засунул его в корзину...
Вода была восхитительно горячей. Пока Корней топтался под душем, его не покидало ощущение, что он чего-то не сделал или сделал что-то не так. Какой-то полусонный червячок вяло шевелился у него в районе солнечного сплетения. «Чаю, что ли, попить?» – вытираясь, прислушался к своему организму Корней. Организм чаю не хотел. Организм хотел спать. «И то верно, – согласился Корней. – Сколько ж можно?..». Он вернулся в спальню и с наслаждением забрался в чистую, чуть припахивающую лавандой постель. «Ну, что там у нас?» – Корней пощёлкал кнопками радиоприёмника в изголовье и выбрал «Радио Ностальжи». Крутили «Битлз». «Годится...» – решил Корней и, выключив свет, зарылся головой в подушку. «...Let it be, let it be, let it be, let it be. Yeah there will be an answer let it be...» – из далёких 60-х утешал его Пол Маккартни. «Пусть будет так...» – согласился с ним Корней и закрыл глаза. И сейчас же серым светящимся беспокойным пятном, выхваченным из черноты лучом фар, резво побежала на него дорога. Мягким приглушённым светом мерцали приборы. На панели чейнджера независимо приплясывали сиреневые столбики эквалайзера... Потом музыку сменил строгий, профессионально-трагический голос диктора: «Сегодня... В четыре часа утра... Неизвестно на каком году жизни... Скоропостижно скончалась последняя из нимф... Несравненная Суок...». Корней до белых костяшек сдавил руль. Диктор продолжал говорить, а его голос уже захлёстывала, перекрывала вплывающая невыносимо-торжественная траурная музыка. Огромный оркестр, синхронно выбрасывая вверх смычки, беспрекословно повиновался тоненькой палочке в руке маленького, яростно встряхивающего серебристо-седой гривой, неистового дирижёра. «Тру-ту-ту-ту!!» – как будто в предчувствии Судного дня взрёвывали трубы. «Блямс!!» – взрывообразно обрушивались лязгающей медью тарелки. «...Безвременно...» – (Блямс!!) – «...Невосполнимая утрата...» – (Тру-ту-ту-ту!!) – «... Искренние и глубокие соболезнования...» – (Блямс!!)... Неисчислимая толпа плотно запруживала гигантскую, уходящую за горизонт, необозримую площадь. Над тёмной, клубящейся, медленно колыхающейся массой людей кроваво-багровыми треугольными парусами медленно плыли полотнища приспущенных тяжёлых бархатных знамён. Чёрными провалами ртов лопались белые неразличимые лица, но все звуки перекрывала, заглушала ревущая, размалывающая душу, нечеловечески-трагическая музыка. «Господи... – плотно сдавленный со всех сторон и медленно, но неотвратимо куда-то движущийся вместе со всей толпой, шептал Корней. – Господи... За что?..». Он задыхался. Рвущиеся изнутри рыдания сотрясали его. Слёзы стеклянно стекали из переполненных горячих глаз: из правого – юркой ящеркой – сразу в подушку, из левого – щекоча, через переносицу, срываясь и с тихими шлепками капая в пахнущую лавандой наволочку...
Корней вскинулся и сел. В комнате стояли густые пепельные сумерки. Глухо и часто бухало сердце. Пот – щекочущей струйкой – стекал между ключицами на грудь. Радио тихо, но неуместно наигрывало лёгкий джаз. Корней сбросил одеяло на пол и, обернувшись (на наволочке – тёмным пятном – отчётливо проступал мокрый след от его лица), стал лихорадочно шарить по тумбочке в поисках мобильника. «Господи... – шептал Корней, не попадая пальцем в кнопки. – Господи...». Выматывающе потянулись длинные гудки...
– Да...
– Толич!! Толич!! Где она?! Что с ней?! Она как?! – захлебнулся вопросами Корней.
– Ты чё, с дуба рухнул?! Чё ты орёшь?
– Где она?! – Корней переглотнул. Во рту было горько и сухо.
– Кто... она? - нарочито разделяя слова, спросил Толич.
– Суок...
– Нимфа твоя что ли?.. Господи! Только глаза завёл!.. Слушай, Михалыч, у меня в шесть тридцать первый обход, мне спать осталось всего ничего...
– Толич, где она?!
– Тут сам с вами скоро рехнёшься...
– То-олич!!
– Да спит твоя нимфа! Дрыхнет без задних ног.
– Где?
– В Караганде!.. В палате, где ж ещё?! Провели санобработку, отвели в палату, вкололи успокоительное. Всё! Спит и видит сны.
– Ты когда туда ходил?
– Да никогда я туда не ходил! Сёстры на что? Всё сделали, мне позвонили. Всё нормально.
– Толич, я тебя прошу! Сходи, посмотри – как она?
– Да я лучше позвоню...
– Нет, Толич, сходи сам.
– Да что случилось то?!
– Не знаю, Толич... Предчувствие у меня...
– Предчувствие у него! А мне в другой корпус переться!..
– Ну Толич!..
– Да, ладно-ладно – схожу... Всё равно уже не заснуть… Что за народ? Звонят, дёргают... – уже в своей привычной манере забубнил Толич. Было слышно, как он заскрипел кушеткой.
– Только сразу позвони мне, слышишь?! Сразу, Толич!
– Хорошо-хорошо, позвоню... Вам, Киса, давно уже пора лечиться электричеством... На пару с вашей нимфой, – Толич захихикал.
– Всё, Толич... Иди...
– Да иду я, иду... О-хо-хо, грехи наши тяжкие... – закряхтел Толич и отключился.
Корней – с мобильником в руке – тяжело поднялся с кровати и, подойдя к окну, отдёрнул штору. Светало. Внизу, под окнами, ещё чернел неразличимыми кронами деревьев тихо дремлющий сквер, редкие машины по улице за сквером проносились, ещё шаря по асфальту бледно-жёлтым конусом включённых фар, но над пятиэтажками напротив, над их горбатыми, густо утыканными антеннами крышами, и дальше – над квадратными, узкими и глубокими, хранящими на своём дне нерастраченные остатки ночи, колодцами дворов, над простроченными фонарями, сверкающими рекламами, линейками улиц, над мостами и каналами, над всем этим, раскинувшимся на десятки километров, многомиллионным глухим полусонным городом уже вовсю занимался, наливаясь изнутри тёплым цыплячьим цветом, радостный розовощёкий рассвет. День, новый день торопливо вставал над мокрым холодным мегаполисом. Он обещал быть светлым и солнечным, он собирался высушить и согреть пропитавшиеся дождевой влагой камни домов и улиц, он щедро раздавал обещания и сам безоговорочно верил в них, но он ещё не знал, что сам он – лишь тонкая прослойка в сэндвиче беспредельной ночи, что полдень – лишь краткий миг его величия, его жаркого триумфа, что тьма никуда не уходит – она лишь отступает на время, она чутко дремлет в подвальных окнах, караулит в гулких подворотнях, она беспощадна и коварна, она терпеливо ждёт своего часа, и обмануть её или отсрочить нельзя, а можно только честно и открыто прожить этот день, и этот, и следующий, и ещё один – много дней подряд, много светлых, солнечных, замечательных дней...
Корней поднял голову – по белёсому, абсолютно чистому, щедро вымытому дождём и тщательно прометённому ветрами небу, ласково подсвеченное снизу ещё невидимым с земли, загоризонтным встающим солнцем, торопливо и одиноко бежало маленькое, взъерошено-пушистое, беспечное светло-розовое облако...