Связной приквел

Учитывая интерес читателей, публикую предысторию событий, описанных в рассказе «В часовенке».

     Спасибо машинисту Лазареву замедлившему ход состава и немецкому контролеру фельдфебелю – Ганцу Якоби. Помогли мне спуститься, на полном ходу, до самой последней ступеньки паровоза, где угрожающе стучали рельсовые стыки и мелькали просмоленные, черные бруски шпал.
      С паровоза я спрыгнул у Стрелецкой слободы, когда состав с горючим для фронта окончательно замедлил ход у переезда на самой границе Мценска. Зашуршав сапогами по мокрому щебню железнодорожной насыпи, я решительно пошел по первой попавшейся тропинке, вправо через кусты шиповника, малины и бузины в сторону берега Зуши.               
     Комендантский час уже закончился, о чем говорил отцовский «брегет» показывающий половину шестого утра. Тем не менее, у меня не было никакого желания столкнуться с немцами или, того хуже, с местными полицаями, которые с пугающей регулярностью патрулировали полотно железной дороги.               
     Честно говоря, полицаев я боялся много больше, чем фашистов, так как не понаслышке знал о зверствах, творимых нашими соотечественниками в подвалах «русского гестапо», возглавляемого бывшим орловским купцом и садистом, Мишкой Букиным.               
     В наш госпиталь несколько раз попадали мальчишки, или, вернее, то, что от них осталось, после личных допросов Букина и его заместителя Ковригина.               
     Изверги, чтобы не утруждать себя,  отдавали умирающих ребят на руки родственникам или просто выкидывали их из тюрьмы на улицу.
     Нет, документы и пропуска у меня были в полном порядке, ну, или почти в полном порядке, поскольку были изготовлены на подлинных бланках. Просто задание у меня было очень важное – передать схемы орловского укрепрайона, подготовленные подпольщиками по заданию Центра. Подвергать себя даже малейшему риску я не имел никакого права, будучи твердо уверенным: покажи мне гестаповец щипцы для выдергивания ногтей и я расскажу врагу всё и, даже, более того.
     Серый утренний туман и нудный моросящий дождь стерли все краски лета, превратив начало августа в унылый черно-белый ноябрь.               
     То ли от страха, то ли от того, что черная тужурка машиниста почти насквозь промокла, меня бил сильный озноб, а внизу живота не отпускал неприятный холодок.
Конечно, это был просто страх, да такой, что вызвал у меня приступ «медвежьей болезни», заставив несколько раз присаживаться у кустов.               
     Ну, вот и река Зуша, с высокого берега которой, открывался вид на правобережную часть города, изуродованную многочисленными обстрелами и бомбежками.
Обгоревшие стены и руины старинных построек, колокольни, честно послужившие огневыми точками и теперь щербатые от сотен пуль и снарядов, да хитро перекрученные скелеты куполов бывших церквей. Вот во что превратился некогда тихий и уютный среднерусский городок!
     Я перевел взгляд на темную гладь реки и увидел, что к моему берегу, между кустов ракиты и ивняка, склонившихся до самой воды, прибило туши двух рыбин, белевших огромными белыми брюхами.
     «Наверное, сомы, оглушенные снарядом или бомбой», - подумал я и подошел к краю обрыва, чтобы лучше разглядеть пресноводных гигантов. Подошел и в ужасе отшатнулся. 
Это были не рыбы, а непомерно раздутые трупы мужчин в белых подштанниках.
     Но самое страшное - вместо лиц у них была шевелящаяся масса раков, поедавших лакомые части человеческих останков!
     Страх и чувство омерзения подстегнули меня, и я ускорил шаг по тропинке, ведущей вдоль берега прямо к месту предстоящей встречи – к развалинам Николаевского кафедрального собора, некогда стоявшего на высоком холме.
     Хотя, торопиться не было никакого смысла, облепляя сапоги комьями рыжей глины. 
Встреча со связным назначена на 7-00, а до холма ходу было, даже медленным шагом, не больше часа.
    Тревожная тишина настроила меня на грустные рассуждения о превратностях моей нелегкой судьбы:
    «Зачем я здесь, обычный врач-терапевт, орловской горбольницы – Ефим Фрумкин?   
Почему я, как матерый подпольщик пробираюсь на рассвете, на встречу со связным из Москвы? Патриотизм и чувство долга перед советской Родиной? Стоп, что ты мелешь!             
Ты – Василий Дмитриев, а никакой не Фрумкин!
     Да, конечно, чувство долга сыграло в моем деле немаловажную роль. Только это был долг перед Главврачом «русской больницы» Смирновым, который, оформил мне новые документы, и дал работу в лечебной части больницы. То есть, практически спас от неминуемой смерти.               
     Именно поэтому, я не мог отказать ему в просьбе передать разведданные человеку из Центра. Хотя, конечно, я мог сказать «нет», но в шифровке из Москвы говорилось, что данные должен передать именно я, Ефим Борисович Фрумкин, поскольку резидент лично знает меня в лицо.               
     Господи, кто этот человек? Мужчина или, может быть, женщина? Где я мог с ним пересечься? Бог мой, ну почему выбор пал на меня, панически боящегося любой физической боли!».
     Вот с такими нелегкими мыслями я шел навстречу своей судьбе, насквозь пропитавшийся страхом и потом. Дождь прекратился, и августовское солнце стало пробиваться через разрывы в низких облаках, возвращая природе естественные краски лета.
     «Черт, какое сегодня число? Я забыл! Стоп, хватит паниковать. Возьми себя в руки! Сегодня – 8 августа 1942 года и 269 день моей жизни под немцами. Да, прошло девять месяцев, а я всё не могу до конца понять логику действий новых властей.               
     С одной стороны - террор с расстрелами и виселицами за саботаж и малейшее нарушение драконовских порядков, а с другой –  советский окружной госпиталь с полным комплектом военных врачей и шестью сотнями раненых солдат и офицеров Красной армии, который продолжает благополучно работать в оккупированном Орле.
     Немцы, захватив город, только заставили врачей освободить помещения военного госпиталя, и те, с ранеными и больными перебрались в здание областной больницы, которое и получило название «русской». Странно, но ежемесячно, десятки выздоровевших бойцов пополняют ряды подполья, или уходят в леса к партизанам, а немцы не проявляют к больнице никакого интереса».
     Ну вот, наконец, и Соборный холм. На часах еще только 6-30 и я решил обойти его по тропе с левой стороны.               
     Господи, ну почему я не стал подниматься на холм!               
     Обогнув заросли малины, я буквально налетел на патруль. Обер-лейтенант, два фельдфебеля с автоматами и ошейниками полевой жандармерии на груди, и (о Господи!) – два полицая в черных форменных куртках и с карабинами через плечо.               
     Офицер жестом руки потребовал остановиться и в мою сторону засеменил коренастый, большеголовый полицай, из-под форменной пилотки которого, выбивалась солома светлых волос.               
     Взяв документы, он поднял на меня широкое, немного рябое лицо и внимательно посмотрел мне в глаза своими холодными льдинками в опушке рыжеватых ресниц.
Криво ухмыльнувшись, он вернулся к своим товарищам, и, передавая мои бумаги, что-то тихо сказал офицеру.
     «Почему мне знакомо это лицо? Где я мог его видеть? Боже, это Кузьма, который работал завхозом в школе, в Ливнах, где директором был мой отец!».               
 Страшная догадка буквально подкосила меня, и я судорожно ухватился за влажный ствол корявой рябинки, росшей подле самой тропы.
     - Юде? – несколько озадаченно, переспросил обер-лейтенант, внимательно просматривая мои бумаги. Такое короткое слово прозвучало для меня как смертный приговор, но, неожиданно, впереди и слева раздался оглушительный взрыв, подняв в небо ослепительно белый огненный шар.
     «На станции рванули цистерны с бензином», - догадался я и, воспользовавшись замешательством патруля, отчаянно рванул в самую гущу кустов.
К несчастью, я не успел сделать и десятка шагов, как удар прикладом в затылок бросил меня лицом в мокрую траву. Нестерпимая боль почти лишила меня сознания, когда прямо надо мной раздался хриплый смешок:
-Добегался, жиденыш!  Холодно клацнул затвор карабина, и … - я проснулся!

10.02.2010. ВНК