А-Б

Абрикосов неуютно вздрогнул, потерял на секунду равновесие, похолодел и начал медленно открывать глаза. Теплая одежда приросла к обмякшему телу, взъерошенные волосы облизывал недобрый ветер, хлеставший из приоткрытого окна, левая щека и нос замерзли и стали чужими. Пока он спал, солнце ушло влево и исчезло из поля зрения за пузатой занавеской. Абрикосов подобрал ее пальцами и приник к полузеркальному жмурящемуся стеклу. Миниатюрные хвостовые вагоны выглянули из-за угла совершаемой составом напряженной дуги, достигшей точки предельного изгиба. Угловая скорость стала падать, и игрушечные вагончики пропали в лохматом луче горячего золота. Абрикосов погладил левую щеку и оставил теплую, приятную ладонь на лице. Его опухший взгляд отупел и обесцветился, как только мысль с параноическим упрямством возвратилась на тысячу километров обратно. Солнце ослепительно вспыхнуло и, моргая, стало исчезать за волнообразным лесом. Абрикосов находился в состоянии бегства из населенного пункта А в населенный пункт Б уже в течение двадцати шести часов. Вчера в рабочее время он сделал запланированный телефонный звонок в кабинет непосредственного руководства и выпросил час отлучки: отвести мать к врачу. В трубке благосклонно промычали. Абрикосов, изображая непринужденность, накинул пиждак, взял тяжеловатый портфель и, плотнее закрывая за собою двери (следовал лозунгу, прописанному на ленте под потолком), вышел из конторы. Прошел два квартала, оглянулся, прошел еще один на всякий случай и впрыгнул в грязную легковушку частника, остановившуюся по взмаху его пухлой руки. Далее был вокзал, часы, надрыв билета, купе, замок (долгожданное одиночество!) и беспомощный сон гигантского эмбриона в носках. Проснувшись, Абрикосов дико глядел на разрывающийся от беззвучной ярости телефон, отображающий самые неожиданные номера в предсказуемой, однако, последовательности, объяснявшей в каком направлении распространяется весть о его, Абрикосова, исчезновении. До ночи он не выходил из купе и не открывал окон, и только в темноте, хлестаемый по рукам и лицу взбесившейся занавеской, с размаху выбросил телефонный аппарат в холодный черный ветер. Телефон кувыркнулся в воздухе и замер в нем, как в студне, оставшись далеко позади.
Ночью дверь громыхала под ударами кулаков, но Абрикосов не открыл. Полночи он просидел черно-белый от ужаса в одних трусах  и гадал, кто мог стоять по ту сторону двери в такое время. Сон пришел утром следующего дня несмотря на холодный ветер, трепавший его волосы через отрытое окно. Во сне ему в семнадцатый раз отрезали язык: толстозадая старуха в белом халате с огромным рефлектором в пол-лица звенела чем-то на металлическом столике, потом он смутно видел плоскогубые щипцы, ощущал их подслеповатые тычки то в зубы, то в небо, потом следовала минутная ловля загнанного мокрого зверька меж тесных створок моллюска, а после – еще горячий кусок красной плоти отбрасывали на ледяной кафель, и вот уже кто-то похлопывает его по плечу, он идет куда-то в лучшем своем костюме, наскоро вспоминает речь своего выступления, ожидает своего выхода за кулисами. Сон повторялся с перестановками и перетасовками, сохранялась лишь неряшливая процедура деглоссации. Языка в населенном пункте А лишали часто, уведомляя загодя торжественным письмом. Решение о выборе счастливцев принималось наверху и в течение месяца находилось в строгой, полугосударственной тайне. Абрикосов в самом ближайшем будущем должен был лишиться возможности продуцировать плебейские согласные, окончательно перейдя на чистые А, О, У, Ы, Э, достаточные для полноценной речи.  Одиночество Абрикосова дало ему право на бегство. Мифической матери давно не было в живых. Круглощекий Абрикосов жил в одиночестве, общался со шкафом (книжным), ходил по субботам в баню, сторонился новых знакомств, изредка писал письма в населенный пункт Б и любил жареную рыбу. «Письмо» он получил два дня назад. В тапочках он стоял в тишине парадной и смотрел на губернский вензель фарфоровыми глазами и не мог сглотнуть скопившейся слюны. Через мгновение рассудок взял верх, и он начал действовать: спрятал письмо, и уехал на вокзал. Билеты в Б были, и Абрикосов тотчас же купил один билет А-Б, но не на ближайший рейс (слишком подозрительно), а с тем, чтобы уехать через три дня. В течение этого времени Абрикосов был тих и смирен, старался не иметь никакого выражения на лице и ни в коем случае не изменять своим привычкам в конторе. Он сидел в своем углу, уложив кольцеобразно сомкнутые руки на стол и отсчитывал вязкие минуты, остающиеся до звонка. Вечером, когда рев звонка стихал, он обычно слегка задерживался, а затем, отмечая краем зрачка, что человек семь уже улизнуло на свободу, следовал за всеми, в такт поднимая и опуская шляпу.
График движения поезда в глянцевом кармашке гласил, что до Б оставались две недолгие остановки: в Бубенцово - на 12 минут и в Абрикосовке - на 7 минут. Когда состав стал переходить с мажорного перестука на унылые басы с пьяным подножным громыханием, Абрикосов слез со своей полки и, одернув задравшуюся сорочку, отправился к выходу. Бросил ничего не значащий взгляд назад (осторожность!), прошел в тамбур и стал ждать остановки. Межтамбурная дверь открылась, моментально обнажился свирепый лязг металла, который, впрочем, быстро притих – Абрикосов с силой захлопнул дверь и случайно заглянул в круглое темное окошко: пусто. Появился старикашка-проводник и, раскачиваемый дергающимся ходом ползущего состава, принялся копаться со складной лестницей. Поезд окончательно вздрогнул и остановился. Абрикосов и еще двое скучающих мужчин выползли на платформу, как сонные жуки. Там же поодаль стояла троица развязных подростков: один, жмурясь, курил, второй питался из бумажного пакетика, а третий, растопыря локти, пытался открыть небольшую упаковку. Их слишком живые и как бы с дополнительной обводкой движения, клоунские наклоны головы, перекатывания плеч все время находились в поле зрения Абрикосова, уже прикинувшего, что молодежь, вероятно, тоже вывалила подышать вечерним воздухом (с их стороны платформы стоял зеркально развернутый состав Б-А). Абрикосов занялся мыслью о первых звонках знакомым в Б, стал додумывать уже раскупоренную мысль о найме комнатушки в доходном доме (в Б их было достаточно). Той суммы, которую Абрикосов прихватил из дома должно было хватить на первый квартал найма. Вопрос об устройстве на службу уже почти не заботил его сейчас, потому как днем ранее он получил обнадеживающую телеграмму из Б на этот счет. До Абрикосова долетел громкий гогот подростков с растянутыми экающими окончаниями, не удерживающимися на языке. Широкие улыбчивые кивки, эллинские хмурящие маски, гуттаперчевые пританцовки в поддержку своих жестов, воздушные дорисовки неевклидовых форм в тройственном воздухе сгустили вокруг подростков стеклянную пирамиду. Первый вычертил пальцами перед собой изящный контур многоугольной фигуры, опирающейся одной точкой на правую ключицу юноши, второй – на макушку собеседника, а покачивающееся крыло (взмах ладонью наотлет) воткнулось в металл вагона. Второй подросток кивнул всем телом и выписал перед собой одними ладонями бугристую поверхность, ухватил ее за края, развернул, пронзил тычком пальца и вдруг оказался перебит третьим юношей, который с неверующей гримасой толкнул обоих друзей в плечи, не коснувшись их, и сплел одними пальцами тонкую косичку, разнял ее на две, потом – три, четыре нити, поиграл невидимым клубком перед лицом, выпустил его из пальцев, снова подхватил, но уже где-то возле поясницы, поднял и подал на ладони на обозрение другим. Первый снова вступил в игру: он скептически скривил лицо, изобразил стремительным симметричным танцем пальцев рук угловатую форму с двумя перекладинами, прибавил ребром ладони три или четыре перегородки в разных плоскостях, подхватил фигуру, повернул ее, отпустил, словно забыв о ней, с нуля размашисто изобразил летящую пятиугольную звезду, неравные лучи которой выходили из лица юноши, его правого и левого запястий, а также из лбов собеседников. После почти полного прикосновения к их лбам мальчики переглянулись и громко и с подвывом загоготали, оставляя в воздухе басовое «э» и «а», смешавшиеся с некоторым преобладанием «э».
Абрикосов повторно одернул рубашку и решил спросить проводника, появившегося в проеме тамбура, долго ли еще стоять, но передумал: молчание в его положении было ценнейшим спутником.