Почему не смеются чайки

Чайки не кричите, сердцу больно,
Успокойтесь чайки, ну довольно.
Чайки в жизни мне не повезло,
Моё счастье море унесло.   




   Июльская духота и размолвка с мужем не давали уснуть. Она еле дождалась утра и, как только рассвело, побежала к нему на пристань мириться.

 Ее муж, капитан речного флота, всю ночь  обслуживал туристов, предоставляя им возможность полюбоваться красотами Петербурга с борта экскурсионного судна. Она хорошо знала расписание ночных прогулок по Неве и пришла вовремя. До очередного рейса оставалось не менее получаса.

Поднявшись на кораблик, она столкнулась с капитаном другого судна, пришвартованного рядом. Они поздоровались, и она поспешила в капитанскую каюту, но не успела взяться за ручку двери, как услышала  его яростный, полный негодования шепот: «Кто позвал сюда жену?!!". Она удивилась: что это с ним? И почему он позволяет себе командовать матросами на чужом судне? И вдруг увидела мужа, лежащего на палубе.

Он был без кителя и ботинок, мокрая рубашка наполовину вылезла из брюк. Она  не сразу поняла, что случилось непоправимое. Смерть еще не успела наложить печать на его лицо, после чего оно становится чужим и неприветливым к живым. Если бы не темно-фиолетовые губы, то со стороны могло бы показаться, что он спит. Она опустилась на колени и молча  стала гладить его по  лицу, механически отмечая и раннюю седину, которую не замечала раньше, и небритость, столь раздражавшую ее, и небольшую ссадину на виске...

Чей-то голос за спиной объяснял ей, что произошло несчастье. Пьяная пассажирка свалилась с набережной в воду, и капитан бросился ее вытаскивать, но, видно, в темноте прыгнул неудачно. Ее  спасли сразу, а вот его долго не могли найти, а когда выловили, было слишком поздно.
    
Боже! Какая глупость! Ее муж, коренной сибиряк, переплывал Енисей и вдруг утонул, и где? В этой луже?Из-за какой-то пьяной твари! Это был   ее последний   эмоциональный всплеск. По мере того, как   разгорался день  и город оживал, заполняясь  машинами, гомоном  и шарканьем ног многочисленных  туристов и гостей города, в ней, наоборот, все останавливалось, затихало, умирало, рушилось, заполняя каждую клеточку  тела вязкой пустотой.  Все звуки и краски  внешнего мира растворялись в этой пустоте, терялись в ней, не достигая сознания. Слез не было.

Чьи-то крепкие руки ей помогли подняться,  кто-то успокаивал,  выражал соболезнования, совал под нос нашатырь,  но ей  было  все равно. Она была, как неживая,  и это состояние стало в одночасье привычным, как будто вместе с гибелью любимого мужа  умерла она сама.
      

    Потом были похороны. Народу пришло много. Еще больше было цветов и красивых слов о нем.

А дальше... От пароходства дали пенсию  для маленького сына, пока не станет совершеннолетним. Жизнь продолжается.Для живых. А для неживых? И для них тоже. Она по-прежнему  ходила на работу, ела, пила, спала,  и даже смеялась, и шутила, но при этом оставалась мертвой, равнодушной к себе и  безучастной к  другим, и ко всему, что происходило вокруг.Время для неживых стоит на месте.

Даже сын не мог вернуть ее к жизни, хотя он был похож на отца. У него были такие же  глаза, цвета  спелой черники, и густые тёмные волосы, которые она привычно гладила, не понимая, о чем он говорит и чему радуется. Мальчик, не находя в ней живого отклика, все больше тянулся к бабушке, но и это ее не задевало.

        Так продолжалось около года.  В последнее время к ней в магазин, где она продавала канцелярские товары, зачастил парень, который ненавязчиво, но настойчиво пытался с ней познакомиться. Она немного разбиралась в мужчинах, и по тому, как он задерживал взгляд на ее груди и фигуре, понимала, что является истинной  причиной повышенного интереса к ней.

Она была к нему равнодушна.  После смерти мужа мужчины ее  не интересовали. Неживой женщине ничего не нужно, но организм человека – саморегулирующая система, и тело не хотело сдаваться. Плоть взбунтовалась. Женское начало потребовало секса. Желание было столь сильным, что она неожиданно для себя пригласила  его  в дом на ужин, тем более, что сын с бабушкой  уехали в гости  к родственникам на каникулы.
         

    Он быстро сообразил, почему она дрожит, и сразу перешел к активным действиям. Она не сопротивлялась, позволяя делать со своим телом все, что ему хотелось. Он был несколько смущен ее пассивностью и скупостью в ласках, но, разгоряченный желанием, вскоре увлекся процессом, не обращая внимания на детали.

   Постепенно  ее тело вовлеклось в любовную игру и  стало податливым, мягким,  и  вскоре благодарно откликалось на   мужские ласки.  Фантастическая пляска переплетенных тел замерла на мгновение, достигнув апогея страсти, а затем, потеряв прежнюю ритмичность, стала похожей на беспорядочные конвульсии. Ее накрыло волной наслаждения, она забилась под ним, вскрикнув, словно чайка. Резко и пронзительно. Как ребенок сообщает миру плачем о своем рождении, так и она вернулась к жизни с криком. Время ожило вместе с ней и продолжило прерванный бег.

    Воссоединение тела и души, разъединенных утратой любимого, вернуло вкус к жизни.  Она снова   с удовольствием вдыхала запах мужского тела, ощущала его упругость и силу, а звуки и краски  приобрели необходимую яркость и контрастность.

     Внезапно захотелось плакать. Столь долго не находившие выхода  слезы   напугали его своей обильностью. Он растерянно молчал, не зная, что сказать и что делать, но уже понимал, что с ней происходит что-то  необычное. Катарсис.  Он   ничего не знал о трагедии в ее жизни, но  изменение в состоянии было   очевидным. Он смотрел на нее, как будто видел впервые. Это была уже другая женщина, и  она больше  не принадлежала ему.


    К этой  новой женщине он боялся даже прикоснуться. Неведомая сила погнала его прочь из постели, из этого, ставшего сразу неуютным и негостеприимным, дома. Он быстро оделся и, сославшись на неотложные дела, собрался уходить.


   В дверях, задержавшись на мгновение, стал что-то мямлить о том, как ему было хорошо с ней и о новой  встрече, но она прервала его, слегка сжав  пальцами за  локоть. Это был  знак признательности и одновременно прощания. Он  еще раз посмотрел на нее, словно пытаясь понять, что же произошло, настолько была разительной перемена и, не найдя в ее глазах ответа, как и надежды на продолжение отношений, молча и не оглядываясь, стал спускаться по лестнице.
 

   А в ее жизнь снова вошли мужчины. Она отнеслась к этому спокойно, как к неизбежности, и  даже искренне пыталась кого-нибудь полюбить. С одним из них она  пробовала создать семью, но неудачно.  Полюбить другого мужчину не  удавалось. 

   Любила ли она слишком сильно покойного мужа,   и поэтому осталась одинокой, она не знала. Возможно… Одиночество ее не пугало и не огорчало. У нее было кого любить и о ком заботиться.  Вместе с сыном она часто ездила на  Финский залив. Бродили с ним вдоль берега по дюнам и вместе кормили чаек.   Она вдыхала полной грудью свежий морской воздух и,  раскинув руки, подолгу стояла,  подставив  лицо ветру...  Вот бы стать чайкой… Парить в небесах, отдаваясь небу… И кричать, плакать, смеяться… Но они не смеются.


      Почему не смеются чайки? Говорят, души погибших  моряков живут в этих птицах. Это они кричат нам оттуда, откуда не возвращаются, горестно и безутешно, оплакивая свою любовь, свою  несчастную судьбу, свою оборванную морем  жизнь…

 – Милые мои… Как же вам должно быть плохо… Как больно... Как одиноко...

      Сын вырос и тоже стал капитаном, надолго уходя в море… Теперь она приезжала кормить чаек одна. Она боялась за сына и очень переживала, но птицы успокаивали ее, и однажды она  услышала, как они смеются. Оказывается, чайки смеются, как люди! Только делают это очень и очень редко.



С благодарностью Таис Неафинской за плэйкаст