кухонные разговоры

ростовцева сказала, что хотела бы повесить в своей комнате люстру из синего стекла. ромашина повернулась к ней, хотела что-то ответить, но просто подняла взгляд вверх, опершись ладонями о столешницу.
- от нее были бы красивые блики на стенах, - безразлично добавила ростовцева. из-под крышки стоявшей на электрической конфорке кастрюли полезла вонючая мясная пена, мерзко и медленно сползая на плиту. по крошечной кухоньке быстро распространился запах паленого мяса.
- ой! господи, ну что же сегодня за день такой, а? - ромашина дернулась к плите, схватила металлическую крышку, обожглась, выронила. крышка долго и громко крутилась на кафельном полу. когда снова стало тихо, она отняла обоженные пальцы от губ и закрыла ладонями лицо.
- все, не могу, не могу больше, люся. не могу.
ростовцева молча подняла крышку, положила в мойку и стала укоризненно и методично вытирать шипящую от мокрой тряпки конфорку. закончив, она уперла руки в боки, так и не выпустив тряпку, и презрительно окинула взглядом тонкую маленькую фигурку на фоне грязного окна.
- возьми себя наконец, наталья, в руки. ты, между прочим, вообще даже очень неплохо живешь, тебе грех жаловаться. у тебя все есть - и жилплощадь, и платье, и даже колготки есть. я б на твоем месте и рта не раскрыла. вот я в твои годы, я и мечтать не могла о колготках!
наташа ромашина к концу тирады уже начала всхлипывать. теперь она сидела в углу на корточках, уткнув лицо в шершавые коленки, ее спина вздрагивала, а пальцы бессистемно выдергивали ворс из вытертых тапочек. людмила царственно прошла несколько шагов в другой угол кухни, вынула из колонки пачку пегаса и села на табуретку. спустя минуту наташа неуклюже поднялась с пола.
- можно я у тебя возьму?
ростовцева толкнула к ней пачку. девушка сунула папиросу в рот, чиркнула спичкой и отошла к окну. на улице не было ни души. по проезжей части проспекта вернадского лениво прохаживался толстый регулировщик. бессмысленным ярким пятном справа вытарчивал кусок нового здания цирка. напротив чернела, путаясь в голых ветках, университетская ограда. с ломоносовского свернул одинокий москвич, оживился регулировщик, бросил бычок и вальяжно взмахнул полосатой палкой. завизжали тормоза. наташа задернула тюль и села рядом с соседкой. потушив папиросу, она повернулась к людмиле:
- у тебя же нормальная люстра, новая.
- ну... да, новая. да это я просто так. мечтаю.
повисла тишина. что-то непойманное, необъяснимое билось у наташи в груди. неприличное. стыдное, глупое, ненужное. она никак не могла понять, что надо сделать, чтобы оно унялось. она не могла радоваться колготкам. не могла мечтать о люстре из синего стекла. она мечтала о карибских островах, об оксфордском дипломе, о жестких сильных руках, которые бы брали ее за лицо и накручивали на пальцы прядки волос.
- завтра в универсаме с утра обещали яйца. сходишь? - подала голос люся, - я на тумбочке в прихожей деньги оставлю.
наташа подавила приступ непойманного чувства, затолкала его куда-то на дно сердца. вытерла скулы быстрыми движениями обеих рук. что она, в самом деле, расклеилась? бежать надо было отсюда, вот что. бежать, когда предлагали. а после драки кулаками не машут. она вспомнила шершавые ладони на своей спине и жаркий иностранный шепот в самое ухо, сладкие апельсины и французское шампанское. хрусткие зеленые деньги в своем кулачке и чужие теплые, сочувствующие глаза. битком-набитый зал отправления на аэровокзале, глубокие прощальные поцелуи, едкие слезы, крахмальный рубашечный запах чистоты. другого мира. хрустких зеленых денег. пьяный. святой. шальной, безумный, смертельный запах счастья. вспомнила, как, смутившись, отказалась, как бежала потом по вернадке мимо злосчастного цирка, как стучали по асфальту железные шпильки без набоек. как плакала долго, вжавшись в зеленую крашеную стену подъезда. как на маленькие клочоки рвала зеленые деньги.
- схожу.
она подошла к плите и стала размеренно помешивать в кастрюле деревянной ложкой бульон. о стенки кастрюли глухо стукались кости.