Любовь. часть 1

 


Во все времена и у всех народов ЭТО воспринималось как чудо.
Оно потрясало не только тех,  кому выпало счастье ЭТО пережить, но и тех, кто волей случая являлся тому свидетелем, и даже тех, кто спустя много лет слышал или читал про ЭТО.
В канун Дня Святого Валентина предлагаю вниманию любопытствующих одну из таких историй, правдивость которой засвидетельствовали ее творцы – Он и Она (Он – в своем всемирно известном романе, Она – в оставленных ею литературных воспоминаниях о нем). У этой истории есть все основания стать одной из самых ярких легенд 20 века.


ПРЕДЧУВСТВИЕ
«Муж ее был молод, красив, добр, честен...», занимал важный генеральский пост в армии, от чего семья имела соответствующие блага, «и обожал свою жену», не вызывая в ней по этому поводу ни тени сомнения. Укрепляло семейную идиллию и «самое дорогое для нее существо на свете» – ребенок, названный в знак искренности ее чувств к мужу его именем. Для людей, близких с ними, и тех, кто знал их со стороны, это была идеальная семья, живущая в идеальных условиях, – сочетание столь редкое во все времена, что не завидовать им, особенно ей, просто было невозможно. Многие завидовали, но большинство считало, что при ее красоте, уме и счастливом характере – это вполне справедливо. И она считала себя счастливой. Но...

В письме к любимой сестре, написанном в 1923 году, есть такие строки: «(...)Я не знаю, что со мной делается. Мне чего-то недостает, мне хочется больше жизни, света, движения. (…)Ты знаешь, я страшно люблю Женю большого, он удивительный человек, таких нет, малыш самое дорогое существо на свете, – мне хорошо, спокойно, уютно. Но Женя занят почти целый день, малыш с няней все время на воздухе, и я остаюсь одна со своими мыслями, выдумками, фантазиями, неистраченными силами. И я или (в плохом настроении) сажусь на диван и думаю, думаю без конца, или, когда солнце светит на улице и в моей душе, брожу одна по улицам».
Много лет спустя, в конце  жизненного пути, она перечтет свои письма: «Откуда были эти мысли? И чувства? И, читая их, я понимала, почему у меня была тогда такая смелость, такая решительность, что я порвала всю эту налаженную, внешне такую беспечную, счастливую жизнь и ушла к Михаилу Афанасьевичу на бедность, на риск, на неизвестность».

ВСТРЕЧА
Их свел случай, или, точнее, судьба, в которую они верили и в которую верит, хотя бы в глубине души, каждый из нас. Но не каждый принимает ее вызов.
Они – приняли.

Это случилось в 29-м году, в феврале, на Масленую. Какие-то общие знакомые пригласили на блинное застолье и ее, и его. Не хотели идти на это застолье ни Она, ни Он. Она – по той причине, что плохо их знала, так как это были знакомые ее мужа, а муж находился в служебной командировке; Он – почему-то недолюбливал их и собирался перестать ходить к ним вообще. Но уговорили. Ее, – сказав, что будет известный в Москве писатель, чьим творчеством Она была увлечена; Его, – вероятно, вела путеводная звезда. В общем, как Она вспоминала, «мы встретились и были рядом».

КАК ЭТО СЛУЧИЛОСЬ
Он был с женой. Она, по выше названной причине, – одна. Почетные места за столом были отведены им: ему – с женой с одной от него стороны – как известному писателю, ей – с другой от него стороны – как жене генерала. А дальше все случилось так, как случалось с миллионами мужчин и женщин миллионы раз до них и, слава Богу, будет случаться после них, пока будет жизнь, пока будут на Земле ее созидатели – мужчина и женщина.

Это началось с заинтересованного взгляда женщины, ее взгляда. И как всегда – в таких случаях – этот взгляд сотворил вечное чудо. Он привел мужчину в соответствие с этой заинтересованностью.
В тот вечер Он был в ударе: его юмор фонтанировал. Он непрерывно что-то сочинял, придумывал, устраивал, превращая вечер в феерический карнавал. Вспоминая, Она писала: «(...)Я, вроде чеховского дьякона в «Дуэли», смотрела ему в рот и ждала, что он еще скажет смешного. Почувствовав такого благодарного слушателя, он развернулся во всю и такое выдавал, что все просто стонали. Выскакивал из-за стола, на рояле играл, пел, танцевал, словом, куражился во всю. Глаза у него были ярко-голубые, но когда он «расходился» так, они сверкали, как бриллианты».
Не обошлось здесь и без колдовства, так как «Это» и есть самое настоящее колдовство. Она об этом свидетельствует: «(…)Сидели мы рядом, у меня развязались какие-то  завязочки на рукаве, я сказала, чтобы он завязал мне. И он потом уверял всегда, что тут и было колдовство, тут-то я его и привязала на всю жизнь». А дальше, – из ее рассказа, – все сталось, как и должно было статься: «Тут же мы условились идти на следующий день на лыжах... После лыж – генеральная репетиция «Блокады», после этого – актерский  клуб, где он играл с Маяковским на бильярде, и я ненавидела Маяковского, и настолько явно хотела, чтобы он проиграл Мише, что Маяковский уверял, что у него кий в руках не держится. Словом, мы встречались каждый день».
Пока не закончилась служебная командировка мужа.

ИСПЫТАНИЕ
А потом встречались семьями.
Любовь не видна со стороны только тогда, когда ее нет. У них она уже была. И первой это почувствовала, а потом и поняла его жена. Все было, как в жизни: ревность, страдания, безуспешные попытки отвлечь и даже, вероятно, придуманный роман с каким-то мужчиной – безрезультатно.
С ее мужем было гораздо сложнее: и он любил, и был к тому же генералом. Объяснение мужчин было бурным, но, что делает им честь, ее к нему не привлекали. Муж потребовал прекратить всякие свидания, переписку и телефонные разговоры. Они согласились.

Впоследствии Она винила себя и только себя: «(...)Мне было очень трудно уйти из дома именно из-за того, что муж был очень хорошим человеком. В первый раз я смалодушествовала и осталась(...)».
Кодекс любви четко определяет степень соучастия заинтересованных сторон: женщина вдохновляет – мужчина совершает поступки. Он не позвал – Она не пошла. Не позвал, думая, что имеет на то веские причины, касающиеся ее счастья. При кажущемся внешнем благополучии, Он имел в литературных кругах статус известного, но официально непризнанного писателя. А это, по тем временам и в том государстве, где он жил, было смертельно опасно и безысходно. Его произведения перестали печатать и ставить на сцене. Свора конъюнктурных литкритиканов рвала его на части в периодической печати, прямо обвиняя в политической неблагонадежности, что было равносильно доносу в соответствующие органы. Степень отчаянности положения раскрывает письмо, направленное им в 1931 году в самую высокую инстанцию этого государства: «(...)На широком поле словесности российской в СССР я был один-единственный литературный волк. Мне советовали выкрасить шкуру. Нелепый совет. Крашеный ли волк, стриженый ли волк, он все равно не похож на пуделя. Со мной и поступили, как с волком. И несколько лет гнали меня по правилам литературной садки в огороженном дворе. Злобы я не имею, но я очень устал(...)».
Куда Он мог позвать ее? Из благополучного мира, от семьи, от детей (их у нее уже было двое), от устроенного быта – в обыкновенную советскую квартиру в старом московском доме, с чадящими керосинками на коммунальной кухне и сантехническими удобствами во дворе, где не только мышь, но и крыса – привычный зверь? В безденежье? Собственноручно ввести ее не в светлый храм, достойный их любви, а под тяжелые своды каждодневного страха не столько за свою, сколько за ее жизнь? «Сделать ее несчастной? Нет, на это я не способен», – скажет Он позднее устами героя своего бессмертного романа.

Испытание их любви растянулось на безмерно долгие 18 месяцев. Многовековой опыт человеческих отношений вывел парадоксальную истину: испытание любовью есть самое горькое и самое сладкое из всех испытаний. И высшая награда в нем  ждет только достойных. Несомненно, что горечь и сладость это¬го испытания они вкусили в полной мере. Может ли быть что-то горше, чем изо дня в день, от недели до недели, из месяца в месяц, любя, – чувствовать и не видеть, желать – и не иметь, истощая нервную систему резкими переходами от надежды к безнадёжью, позорно смиряясь в минуты слабости и отчаяния, взрываясь внутренним протестом в моменты прилива чувств.
Горечь душевных переживаний испытываемых им, в какой-то мере отражают строки из письма к близкому другу: «(...) Оправдание у меня есть: эта робость была случайна – плод утомления. Я устал за годы моей литературной работы. Оправдание есть, но утешения нет».
Ей было не намного легче, но ее спасала данная женщине природой способность смягчать слезами корку сердечной тоски, а также томик его произведений с вклеенной им фотографией и дарственной надписью: «Милой Елене Сергеевне, тонкой и снисходительной ценительнице», дополненной цитатой из самой известной его пьесы: «Мама очень любит и уважает Вас...». Оберегаемый от чужих глаз, этот томик всегда был с нею, материально свидетельствуя о нем и о его любви к ней.