Фуга 19 - Бабочки на снегу

Бабочки на снегу. Алые цветки на ледяном поле. И это в марте… когда упрямая зима не отдала ещё ни пяди – везде только снег… снег… снег… и тысячи лепестков райских цветков, устремившихся со всех чердаков… упали на хрустящие простыни... и разбились.





Меня потрясла эта картина – ведь это настоящее чудо… на миг – огоньки лета, атакующие мёртвое царство.

Маленькие чудесные ангелы… вы так хотели дождаться тепла… осенью вы сложили свои крылышки и завели свои биологические часы только на одно пробуждение – когда придёт весна – и вы так жестоко обмануты!



Вас никто не встретит… вас никто не любит… вас никто не ждёт, увы!

Лукавое Солнце… так неожиданно припекло… и все крыши запылали, как летом, теплом, жаром, и тысячи… миллионы дивных созданий ринулись искать первый цветок… а его нет.



Нет на этой холодной земле, покрытой льдом и снегом, ни одного живого цветка любви! Холод убил все цветы, мороз коварно заставил сжаться деревья, редкие дожившие до этого солнечного дня птахи с удивлением смотрели на этот уникальный хоровод – алые бабочки на белом фоне владений Снежной Королевы.



- Мама! Я сегодня задержусь – у меня уборка в классе, - говорю я, и она даже не обернулась, вся в своих мыслях. Сейчас я уйду, а Снежной Королеве будут звонить и дядя Серёжа, и дядя Саша, и ещё кто-то с работы, всех она будет вежливо посылать куда подальше, как ненужных. А они будут увиваться, кружиться, биться крылышками о ледяное стекло, обманутые её красотой. Зачем?



Она любит только одного, но он оказался тоже лишь кусочком льда, да и к тому же теперь чужим. А она, как бабочка, уже погибла. Хотя двигается и даже что-то говорит… как во сне. Снежная Королева устала от зимы сама, но она не верит, что когда-то в мир вернётся погибшая нежность.

Я знаю, что и она теперь ледяная, не смотрит на меня так, как раньше, а как бы сквозь, всегда в своих мыслях, таких ненужных уже… но как же от них отвязаться. Никто не согреет её сердце, и она не согреет меня, своего сына…




Ладно, бегу в школу! Мы учимся во вторую смену. Я прохожу мимо сугробов, над которыми летают крапивницы. Милые маленькие существа, такие беззащитные перед прихотью природы. Вот вы все вылетели сейчас, и уже замерзаете, а когда вас не станет, кто же полетит к цветкам, кто понесёт пыльцу?



Кто будет любить каждый цветочек, если вы… уже погибаете сейчас, когда в мир ещё не пришла весна?

Кто будет продолжать жизнь, если все, кто мог действительно украшать её, погибают именно сейчас, в эту секундочку?

Ещё один учебный день. Несколько уроков, похожих друг на друга. Скучно и холодно всем – учителям и детям. Наверное, нам тоскливо потому, что скучно учителям, этим уставшим роботам, запорошенным снегом. Ведь они пришли просто давать урок, зарабатывать деньги, в сотый раз повторять одно и то же.



Никаких особых эмоций – это казённое учреждение, и только баловство на переменах, а то и на уроке как-то позволяет нам расслабиться и проснуться. Кругом снег, и мы тоже порой порхаем как мотыльки, надеясь на то, что однажды это закончится, и одно сонное царство сменится другим, учёба – работой, работа – семьёй, семья – пенсией или чем там ещё на вечно-белом погосте Млечного Пути?

- Так, не забудьте убраться в классе, - говорит наша классная. - Всё вымыть начисто. Там парту последнюю кто у нас разрисовал? Дежурному остаться и всё отмыть. Один? Так, в помощь надо ещё кого-то…



Три девочки живо поднимают руки, три чудесные бабочки из нашего класса – Алла, Света и Марина. Ого, какая у меня подмога! Не соскучусь! Хотя откуда такое рвение?

Мы убираемся после уроков – и между делом болтаем о том о сём. Три чудесных бабочки порхают вокруг меня, обволакивая своей живостью, песенками, прибаутками, а я… а я вдруг ощущаю, что я не готов к любви. Вот так! Никто не произнёс этого слова, но… оно витает в воздухе, неуловимо, оно касается моего сердца… так легко… нежно… мне приятно их общество, но я очень боюсь их обидеть …



Я вдруг понимаю маму, которая не отвечает на звонки, не принимает ухаживаний, и вообще ей никто не нужен. Просто у неё уже была любовь, и от неё остался один мотылёк, который теперь драит классную доску, мучаясь тем, что не может плыть по течению, не дождавшись единственной и неповторимой, той, которой ещё не знаешь, но которую будешь искать всю жизнь.

- Ты пойдёшь на танцы? – это Алла, и её ресницы, как два крылышка, длинные и трогательные.



- Не, какие могут быть танцы, у меня тренировка… - я вру, никакой тренировки нет, но я не хочу на танцы.

Ведь танцы – это определённое общение под соусом, кто за кем пошёл, кто с кем танцует. А я вне этой игры…

Она понимает это по-своему, мрачнеет, терзается в муках ревности… Кто, кто та счастливица, которой я бы ответил «да»? Всё это легко читается на её красивом лице… Ну вот, я же не хочу никого обижать.



- А возьми меня на тренировку, а? - на меня нападает Светка, глаза искрят, и неважно, что она говорит, но мне понятно, что она махаон, а я… всего лишь кучка снега… хотя и блестящего… но ещё настолько холодного. – Я спортивная, я даже бегаю по утрам!



Она привлекает моё внимание к своей подтянутой фигуре, и я тут определённо должен почувствовать… Алла кусает губы.

Светка торжествует. Щебечет напропалую, как здорово сейчас покататься на лыжах, или можно даже на санках… Её Славка звал, да она отказала, компанию ищет получше… Намёки… кругом одни намёки… и шелест крылышек в воздухе.



Однако я слушаю и даже смеюсь тому, что рассказывает Светка. Маринка тоже трётся возле нас, и меня осеняет странная мысль – всем нам нужна только ласка тех, кого мы сами хотели бы приласкать…

Алла хватает ключ с учительского стола и с криком: «Ах так! Ну посидите тут!», запирает класс, убегает.

- Сумасшедшая, - роняет Светка, и дальше продолжает щебетать. Маринка сочувствует Алле, а глаза у неё светятся изнутри.



Мы заперты. Ну шутка и шутка, небольшой такой заплыв. Однако у нашего адмирала с алыми лентами на крыльях сегодня неудачный день – в школьном туалете она случайно… как будто случайно, а мы ей, конечно, завтра поверим в этом – уронила ключ. В самую пучину сточных вод. В бездну, откуда ничто не возвращается. Вот такой конфуз среди чешуйчатых!

И мы заперты крепко и надолго – я, Маринка и Светка, на третьем этаже. Вечереет. Школа пустеет, а мы либо должны прыгать с третьего этажа, либо ломиться в дверь, которую мы не сломаем.



Аллочка от расстройства не нашла ничего лучше, как просто в слезах упорхнуть из школы домой. О том, что нам ещё надо как-то выбраться из класса, она уже не подумала. Когда мы любим, мы становимся такими эгоистами порой, нам дело только до себя.



Адмирал над снегом, такой непрактичный… и ему страшно холодно, до жути, до рыданий в подушку, до отчаяния... Любить можно кого угодно… а вот найдётся такой стриж, разобьёт сердце и всё - больше никого не любится. Это я о себе, любимом. О ком же ещё!



Ох, бабочки мои бабочки, сколько сердец я разбил, кто бы знал! Очень я опасный в этом отношении птах. Стоит посмотреть на мои глаза больше десяти секунд, и хана… тама… бабочка вылетает из-под крыши… и летит на сугроб. Я так виноват перед вами… хоть вообще ни на кого не гляди, двигайся перебежками, только ночью и то в тёмных очках.



Маринка светится изнутри, но всё больше молчит, раскрывая огромные очи, то грустные, то радостные – бабочка "павлиний глаз". Я чувствую, что она меня любит этими волшебными очами, и её нежная любовь согревает меня, но как растопить этот вековой лёд, когда ты ещё просто не готов сам к любви?



Чтобы так взлететь, надо ведь чувствовать иное существо, как себя, надо впитывать запахи цветов, радоваться солнечным всплескам в лужах, надо… ощутить весну внутри… и дарить её другим. Она ни за что не признается.

Как не сознается и Светка, хоть пытай её, как партизанку. Однако им радостно просто от того, что мы рядом, что мы склонились затылок к затылку и отмываем эту злобную последнюю парту, что мы беседуем ни о чём. И даже тому, что мы заперты, они радуются. А я… я думаю о том, что поневоле их мучаю… и от этого мне не по себе. Вот такая я гусеница капустницы, ползаю и грызу листья. Фе!



Я даже не осознаю, что мы говорим – но им, наверное, интересно, мотылькам… которые не понимают, как можно жить и не любить. В этом предназначение женщины – любить и быть любимой. А я знаю, что пока ты не любишь, ты и не живёшь… вот я такой и замороженный… хотя не забываю блистать на солнце… такова доля снеговиков, которых ещё не растопили.



Всякая бабочка внутри нас, всякая душа, которая вылетает однажды и пытается сесть на цветочек, протянуть свою ручку, может жестоко обмануться – ведь цветок может оказаться нарисованным, фальшивым или вот таким… неготовым к любви. И хрупкие вестницы весны не выдерживают холода… как только солнце убегает за горизонт… они падают одна за другой на белые Эвересты нашего отчуждения… и даже если их кто-то потом найдёт, как трудно отогреться… как трудно ожить.



Ты, милая душа, ты уже отболела своё и отправилась в долину вечных куколок, из которых никогда не вылетит бабочка… ты в мертвенной пудре… но она не станет чешуйками цветов на твоих крылышках…



Наконец, нас открыли, и мы разбредаемся по домам. У девчонок звонкие голоса, и мне думается, если они всё-таки улыбаются, значит, я не совсем отнял у них надежду… Опять мучают угрызения совести, но я не готов никого обнять. Простите!



Их обнимает ночь. Им зябко, этим бабочкам… как ужасно стыло сейчас всем. Мы продрогли без любви… и мы страшимся её. Что нам терять, кроме ледышек в сердце, а мы всё ещё боимся!



Однажды, когда Солнце пронзило меня до последней глубины, каждая моя струнка прозвенела… и та нежная песенка детства, что ты мне подарила, стала моей Любовью… Волшебница сотворила чудо, и я улыбнулся весне.

И тогда… я ощутил себя просто бабочкой огнёвкой, что спала под крышей, а теперь ожила… и теперь я чувствую себя Волшебником, умеющим отогревать мотыльков даже самой лютой зимой…



Я витаю мыслью по холодному краю разбитых судеб и покинутых сердец… я замечаю, как из снежных завалов маленьким осколком иного мира высовывается кончиком твоё крылышко… я протягиваю руку, и снег топится, и земля чувствует, что в этой отдельно взятой ладони уже весна, даже если вокруг только стужа ненавидящих лиц… гарь будущих сражений… и мрак всеобщего забвения.



Ты в моей ладони, крошка! Я знаю, как тебе больно и обидно, что в тот миг, когда ты была готова, я ещё не созрел для чувства. Когда ты вылетела навстречу солнцу, оно оказалось таким кратковременным путником, сбежало, и тебя обнимали чужие руки и студило чужое дыхание.

Я готов к любви… я хочу тебе петь твою ласковую песенку, чтобы ты распахнула дивные крылышки… Я пытаюсь услышать в небе твою сокровенную сказку, чтобы ты ожила… любила… радовалась, как дитя… чтобы вокруг тебя мелькали искорки таких же, как ты, счастливых бабочек…



Ну же… вот моё дыхание… проснись, милая! Вечные снега растаяли… весна! Мы все - каждая душа… каждая бабочка… каждый человечек… мы все оживём… и мы будем любить друг друга!



Мы расправляем волшебные крылышки… и вылетаем из-под крыши… а вокруг… снега… девственно-чистые ледяные равнины мира… который нас ещё не ждёт… но который обязательно растопится нашими добрыми мыслями и чувствами… нашими песнями и сказками… нашими улыбками и чудесами… и слезинка за слезинкой… снег убежит к морю… а на земле останемся только мы – благоухающие всеми ароматами детской мечты цветы - сказочные, растущие и порхающие… как бабочки.

-----------------------------------------
иллюстрация -