Роковой отрок 15 глава

Алексей Григорьевич Долгорукий издавно гордился своим родом. Это не какие-то там Меньшиковы, которых Великий Петр приблизил неизвестно за какие  заслуги и услады. Алексашка, так звал его царь всегда смотрел Петру 1 в рот и исполнял еще смолоду все царевы капризы и прихоти. Лакей, он и есть лакей. Все, что хозяин ни захочет, он выполнял бесприкословно. А как поездили они по заграницам, много всего насмотрелись, то вообще никаких преград им не стало. После этого и в России все перевернулось вверх дном. Тут уж и княжеские титулы давались неизвестно за какие заслуги и неизвестно кому. Дальше еще чище. Тот же лакей Меньшиков нашел царю "для утех грязную девку", как  судачили при  дворе. Тот и ее возвысил. Сначала женой сделал, а потом императрицей. А Меньшиков, как ловкий проходимец держался теперь и за Екатерину, пользуясь фавором то царя, то царицы. Ну, а потом, после смерти своего повелителя, стал первым человеком в империи.
Александр Григорьевич, вообще-то , никогда не считал Екатерину за царицу. Ну как она может быть российской императрицей, если в ней нет ни капли русской крови, да и происхождения она подлого? Ее царствование никогда не было самостоятельным. Всем заправлял этот выскочка Меньшиков. Все законы и указы были сделаны под него. Еще бы немного он бы и троном завладел. И все-таки  Господь не попустил этого. Своей жадностью и бесцеремонностью Меньшиков восстановил царя Петра 2 против себя. Наверно, тяжко ему чувствовать  опалу после стольких лет удач? А что сделаешь, веревочка не может виться бесконечно?
Вчера на Государственном совете царь прочитал  прошение Меньшикова об отставке и попросил членов совета высказаться. Все были довольны и почти хором высказались за отставку. Остерман встал  и спросил у всех:
- А вы уверены, что отставкой все и закончится?
Кто-то зашумел. Остерман поднял  руку, прося тишины:
- Вы,  думаете, что Меньшиков смирится со своим падением и не захочет опять встать во весь рост.
Послышались голоса:
- Выдворить его из Санкт-Петербурга  и вся недолга!
- В самое дальнее имение пусть уезжает!
Остерман опять попросил тишины:
- А вы знаете, что его  дальнее имение у польской границы? А там и Швеция близка.
Шум поднялся еще больший:
- Ну и пускай в Швецию уезжает!
- Скатертью дорога!
-  Вы меня не понимаете. В вас чувства бурлят! Не зря же ходят слухи, что Меньшиков дружит со шведским посланником. Да для Швеции обиженный Меньшиков - самая лучшая находка. Придет он тогда в Россию, но уже во главе шведских войск. Поздно будет тогда что-то делать.
Внезапно все кричавшие замолчали. И уже в тишине Остерман чеканил каждое слово:
- Меньшиков, как никто знает все наши слабые стороны. Столько лет он был вторым лицом в государстве. Уж, наверно, предугадал все на всякий случай. И вот мы хотим его отпустить просто так и ждать пока под нами стулья загорятся. Учтите, он не забудет нам этого  Совета. В крови умоемся!
Послышался чей-то негодующий голос:
- Что же вы, Андрей Иванович, простить его призываете?
Остерман улыбнулся и пристукнул кулаком по столу:
- Просто послать его надо в другую сторону, в Сибирь, под конвоем.
Тут возвысил голос царь:
- Андрей Иванович, но следственная комиссия ничего такого не нашла, чтобы в Сибирь!
- Ваше величество, а вы думаете, он не спрятал свои грешки! Да он еще такой пройдоха!
- Нет! - нахмурил брови Петр. - Я не могу невинного человека в Сибирь отправлять. Меня потом обвинят, что так я хочу избавиться от своей невесты, его дочери. Я приму его отставку, но пусть он остается в Петербурге, на глазах.
Остерман тяжело вздохнул.
И тут кто-то из осмелившихся сторонников Меньшикова выкрикнул:
- Не должно показывать всему миру, будто бы рядом с царем действовал, якобы, вор и преступник. Это будет позорищем!
Трудно было что-то возразить в ответ, тем более царь не был настроен на крутые меры к Меньшикову.

После заседания Совета Долгоруков пригласил Остермана в свое имение Горенки. По их общему мнению надо было что-то решать по поводу Меньшикова, пока он слаб и в здоровье и во власти. Выработать какую-то стратегию. Потом может быть поздно. Придумывать надо было срочно и кулуарно. Чем меньше народу знает, тем лучше.
- Что ж вы, Александр Григорьевич, молчали на Совете? - упрекнул Долгорукого Остерман, когда они уже сидели за небольшим накрытым столиком, на котором стояли запотелые бутылки из долгоруковского погреба.
- А что проку от моих слов, все и так знают, что я ярый противник Меньшикова. - говорил Александр Григорьевич, потягивая из бокала вино, ядреное прохладное, но которое, попадая внутрь, приятно обжигало и будоражило кровь. - Тут надо делать что-то другое, чтоб никто не мог придраться, но дело получилось бы верным. И никто нас не смог бы заподозрить, и царь бы поверил.
- Хм, это было бы прельестно. - ответил Остерман с легким акцентом. 
- Вот и думай, вы же немцы, народ хитрый, на всякие премудрости горазды.
- Да уж, тут напролом не попрешь, - согласился Остерман. -  тактику придется сменить.
-  Но это все надо быстрее делать,  - задумчиво произнес  Долгоруков. - Меньшиков скоро от всех этих треволнений в себя придет, тогда-то он захомутает юного Петра. Царю этого проходимца уже жалко.
- Так я вам скажу почьему! - раздраженно ответил Остерман. - Петр - ленивый мальчик. Как ему было хорошо, что всеми делами правил Меньшиков. А к царю только бумажки ходил подписывать, а тот пером чиркал, не глядя.
- Да, беда, беда! - качал головой Долгорукий.
- Я вас уверяю, Александр Григорьевич, отойдет от  обиды Петр  и сам позовет светлейшего снова делами заниматься. Вот поэтому-то и хочет оставить его в Петербурге. А в дальнейшем Меньшиков будет умнее, не станет трогать мальчишеское самолюбие, потакать ему во всем станет.
Они помолчали, потягивая вино. Остерман задумчиво  смотрел в окно, которое выходило в прекрасный парк:
- Нам надо так затронуть у мальчишки гордость и так настроить его, чтоб окончательно вышибить Меньшикова в Сибирь. Пока в царе тлеет огонек обиды, надо распалить костер ненависти.