Настуня - Фантазия

 Фантазия, навеянная картиной неизвестного художника...

Настуне шесть лет исполнилось, когда в дерево, под которым они с собачкой Мишкой прятались от грозы, молния угодила. От пёсика кучка пепла осталась, а у девочки только малюсенький белый шрам на виске появился, как будто давно лоб расшибла, зажило, след остался.
Папа священник благодарственный молебен за спасение отслужил, дочь в монахини отдать пообещал, и мама согласились, только бабуся Марфа:
• Рано решать! Её судьба ещё не определилась! – сказала, - Вот шестнадцать исполнится, тогда в монастырь вези, а пока сам грамоте, молитвам учи! – умирая с отца слово взяла, что раньше девочку из дома не отправит.
В городке бабушку не очень любили, ведьмой считали, но слушались, боялись. Она и младенца принять и урожай на будущий год предсказать могла, и приворотное зелье сварить, и порчу навести, и Насте всякое  показывала, рассказывала:
• Ты печатью Перуна отмечена! С тебя другой спрос! – говорила.
У бабушки как будто своя, особенная религия была. Крестик носила, сына и внуков крестила, и в Ярило, Перуна верила:
• Что же будет, если гончар начнёт сапоги тачать? – спрашивала, - Так и там наверху! У каждого своя работа! – поясняла, - Кто светила зажигает! Кто за грозу отвечает! А ОН на троне, как князь сидит – доклад принимает!

Если бы знать, что судьба приготовила! В монастыре стены толстые и дома... Вечером на Ивана Купала за околицу смотреть, как парни через костёр прыгают, ни за что бы, не пошла, дома б сидела,  ворота запереть попросила. Чёрные люди на конях прискакали, парней перебили, девушек через сёдла перекинули, далеко увезли.
Обречёно вздохнув, Настя открыла Коран. Какая разница в монастыре, в гареме... поститься, молиться и для себя учиться везде можно.
Здесь в гареме другую книжку не найдёшь, а без книжки читать не научишься, и никто не подскажет. Не интересно им. Наложницы целыми днями, когда повелитель придёт, кого выберет, обсуждают, наряды, причёски меняют, за башкадуни – женой султана подглядывают, сплетничают, ругаются, за косы друг друга тягают. Каждой хочется, чтобы её падишах выбрал. Тут порядок такой: та, к которой он только пальцем прикоснулся, уже «нынеча не то, что давеча», ей уже и отдельные комнаты и служанки положены, но Настуню это не касается. Среди вещей старый, серенький халат себе подобрала, волосы всегда в косу заплетала, а тут ещё и платочек простой беленький вокруг головы повязала.
Никогда красавицей не была, с детства знала, что не земному мужчине, вернувшемуся на небо сыну Хозяина всего сущего, что есть на земле, в невесты назначена.

Она узнала, что не красива давно, два года назад. На базаре полушубок примеряла, какой не возьмёт, большой, ещё одну Настю в него засунуть можно, девки в городке дородные, пышные...
А сын скорняка Стёпка сказал:
• Сидит как на корове седло! Ни кожи, ни рожи! Кто же на такую худобу шить станет! Девка на то и девка, чтобы и грудь, и бёдра, и нога крепкая, а эту ветром колышет.
Мама:
• Бесстыдник! Она у нас все посты соблюдает! Не для таких охальников, как ты предназначена, в монастырь пойдёт! – сказали, вроде защитили, только Настуня тогда обиделась, к бабушке жаловаться побежала.
Старуха улыбнулась, все три зуба свои показала:
• А ты глаза опустила, потупилась? Нужно было в зенки его нахальные посмотреть, и держать! Держать его взглядом пока красными пятнами не пойдёт: «Ты красивее меня девки не видел!» - про себя повторять. На всю жизнь присушила бы! Пусть мучается!!!
Настя это на Федоте, сыне кузнеца, который её юродивой обозвал, попробовала. Получилось! Только это всё чары, не любовь... да и не нужно... её путь давно предрешён, но привычка глаза не опускать осталась...

Может быть, поэтому в Чуфут-Кале её большой человек, приехавший невольников, для перепродажи в Османской империи покупать выбрал, только этот толстый дядька с козлиной бородкой ей сразу не понравился. Гривну подарить обещал, а эти монетки на толстой цепи знакомыми показались: Точно такие Катрусе жених Микола подарил. Неужели и Катруся... – подумала, красивую вещичку в руках покрутила, со всей силы по лбу под нарядной чалмой заехала. У Хасана-паши шишка с куриное яйцо в один миг выросла.
Как он заорал!!! Настуня сама испугалась, медный кувшин с холодной колодезной водой к его бритой башке приложила, пока охрана и слуги вокруг хозяина суетились, из покоев выскочила, по чинаре на высокую крепостную стену забралась, час от охраны узкой тропой убегала. Поймали, обратно привели.
Какими только казнями ей Хасан-паша не грозил, лоб потрогал, а шишка от холодного медного совсем на нет сошла, только красное пятнышко осталось.
Смягчился:
• Сама выбирай, какую смерть принять хочешь!
Не из трусливых, и боятся уже нечего. Поздно! Раньше думать нужно было!
Настя задумалась:
• В масле вариться – щекотно, не люблю! Птицей уже была, когда прошлый раз со стены в ров кидали... А вот рыбкой... Брось меня в воду добрый господин! - помолчала, горестно вздохнула, - И прости меня! Не знала, что ты мне такую милость окажешь, выбрать предложишь, уже наворожила... Через три луны после моей казни у тебя вместо шишки рог бараний на лбу вырастет. Большой, тяжёлый, не сломаешь, не спилишь. Бабуся, как наворожить научила, а как снять наговор не сказала, померла...

Почти две недели её отдельно от других пленников не в подвалах, в комнатах гарема держали, поили, кормили, и на паруснике в трюм не заперли, по палубе гулять, с морем разговаривать позволили. И на Стамбульском рынке Хасан-паша её не выставлял, денег за неё не просил, как довесок кизляр-аге, главному евнуху падишахского сераля, купившему большую партию девушек в служанки для избранных, подарил, что-то на ухо нашептал.
Она и здесь какой-нибудь крендель выкинуть хотела, не удобно, взрослая уже, на прошлой неделе, шестнадцать исполнилось, да и не пришлось, само получилось.
Ещё провожая невольниц в гарем, старший евнух ныл, и выл, что у него зуб болит. Жалко стало, и зуб заговорить сущий пустяк! В сад вышла среди знакомых и незнакомых деревьев дуб увидела. Как бабуся учила, кору содрала, в ступе растолкла, рот полоскать настойкой наказала. У кизляра-аги от сластей все зубы чёрные, изо рта гнилью пахнет, как в старом проклятии: Чтоб у тебя зубы не выпадали, каждый день по одному всю жизнь болели! Вот он Настуню служить и не послал, ради своих зубов среди наложниц спрятал.
А в гареме тихо, сытно, никто не пристаёт, и султан несколько раз зашёл, Настя его только издали видела, и пропал, говорили на войну во главе своих янычар, против неверных пошёл.      

Оторвавшись от совсем бесполезных здесь воспоминаний, она помолилась за бабушку Марфу и за Федота, его первым татарин стрелой убил, он даже меч вытащить не успел, снова взялась за книгу. Говорить по-турецки быстро за полгода научилась, а читать, очень сложно, если вокруг все безграмотные, и учитель Корана, который только один раз в неделю приходит, буквы говорить не хочет, считает, что это ни к чему:
• Женщине слушать и повиноваться должно! – на все лады толдычит.
Пытаясь слепить из уже знакомых букв, знакомое слово, узнать ещё одну буковку, она так увлеклась, не услышала активных передвижений, не заметила, как прихорашиваются недавно купленные одалиски и наложницы, живущие здесь не один год, очнулась, когда не писклявый голос евнуха, нормальный мужской баритон спросил над её головой:
• Коран изучаешь?
Честно ответив,
• Учусь читать! – Настуня подняла глаза и замерла под пытливым взглядом...

Там, дома, были красивые парни, например Аскольд - плотник. Он с отцом и тремя братьями лавки, сундуки людям мастерил, и дом у них был полной чашей, хозяйство, куры, коровы. И смотрел он на Настуню ласково без всяких наговоров, и леденец ей однажды на базаре купил.
Но она тогда ещё не знала... то есть точно знала, и все знали, что уйдёт в монастырь, только бабуся Марфа зачем-то с толку сбивала, полезные веши, как раны людям лечить, болезни заговаривать рассказывала, и как бы, между прочим, странное, вроде не внучке, себе под нос говорила:
• Мужчина, он не глупый, в себе неуверенный, а уж в этом вопросе, от которого дети родятся... смешно, хоть плачь... А ты его похвали, что умный скажи, что хорошо тебе с ним было. Он, как квашня и растечётся, как лёд на Солнышке растает... - или, - Маруська! Всё при ней, и лицо и фигура, но бестолочь, мужика возле своей юбки удержать не может! А почему? Потому что как пса погладить, любовь ему свою показать боится. И мамка её дура! Владимира своего благочестием пугает. Вот он у неё по вдовьим дворам и шастает! И дочь не научила! 

Только султан ни на Аскольда, ни на Стёпку или Федота похож не был. Высокий, крепкий мужчина с чёрной бородой, усами и жёсткими, красиво разрезанными чёрными глазами.
Он с интересом рассматривал Настю, и она встала: Зачем нарушать порядок, раз так положено! – из-под ресниц бросила на него заинтересованный взгляд.
Длинная, белая, расшитая золотом рубаха, парчовый халат без рукавов, чалма с крупным, оплавленным в золотую брошь аметистом. Только вся эта роскошь никакого впечатления на неё не произвела: На рынках, где рабов продают, всяких господ в парче и золоте повидала! -  поразила величавая стать, гордо поднятая голова, и взгляд умного, проницательного, смелого человека. Не парнишка из её родного городка, самоуверенный, знающий себе цену мужчина. Даже в Чуфут-Кале, где пленников держали перед отправкой на корабль, который их из Кафы на невольничий рынок привёз, таких не было.
Она улыбнулась, и падишах улыбнулся в ответ, спросил:
• Ты зачем читать учишься?
Под его взглядом не боязно, как-то неуютно стало, и Настя, надеясь, что он оставит её в покое, перейдёт к ожидающим его внимания девушкам, пояснила:
• Я привыкла учиться, и время быстрее идёт, не так скучно.
Но он не ушёл, снова улыбнулся:
• А ты не пробовала сменить одежду, благовониями натереться, волосы по плечам распустить. Время тоже быстрее побежит!
Строптиво головой дёрнула:
• А зачем? – спросила, услышав:
• Чтобы мне понравиться! – повела рукой:
• Вон их сколько, тебе понравиться хотят!  Выбирай!!!
Он пробурчал:
• Выбрал! – бросил ей на плечо расписной платок и ушёл.

Она знала, что этот платок – выбор повелителя. Поняла, но не поверила: Зачем? Зачем я ему? Жена, как пышная, белая роза! Наложницы красавицы - цветы трёх частей света на любой вкус!
Бабуся говорила:
• Всяк красоту цветка  видит, только избранный, что дикий, полевой цвет лечит, знает!
Но он же не лекарь – султан...
А Настуню уже мыли, маслом душистым натирали, одевали, если эту коротенькую кофточку из каких-то камешков, длинную, но почти прозрачную юбку и странные, кожаные перчатки, такие охотники с соколами, чтобы птица острыми когтями в руку не вцепилась, надевают, можно одеждой назвать.
Еле уговорила, чтобы вязаную полоску кожи беленький шрам на виске прикрывающую, единственное, что из дома довезла, оставили...
Потом евнух вёл её по пустым, полутёмным залам, и в голове было пусто и темно, как в этих роскошных палатах. Не хотелось думать о том, что, ещё вчера гуляя в саду, могла взобраться на стену, окружающую дворец, закрыть глаза и сделать всего один шаг туда, где ждёт, назначенный ей родителями в суженные рыжеволосый Иисус. Туда, откуда не возвращаются...

Султан в длинной голубой рубахе удобно устроился среди подушек на широком ложе, подложил руку под голову, на которой вместо чалмы сейчас была маленькая круглая шапочка, прикрывающая темя. В этом наряде он показался Настуне не грозным, домашним и улыбка...
Он улыбнулся, позвал:
• Иди сюда! – чуть похлопал свободной от головы рукой по белому покрывалу, и она вспомнила, точно так бабушка Марфа одну из своих многочисленных собачек подзывала, только кличку говорила.
А этот даже по имени не назвал!
Самолюбиво закусив губу, она стояла возле двери, не решаясь уйти, не желая оставаться, когда он сказал:
• Не бойся! – повторил приказ, - Иди сюда!  – подняла голову, возразила:
• Я не боюсь, думаю! – не стала уточнять о чём.
Она смотрела в красивые чёрные глаза, по-турецки повторяя про себя: Ты красивее меня девушки не видел! – но султан Сулейман не покраснел, не отвёл взгляда, пожаловался:
• У меня сегодня был тяжёлый день! Настроения на уговоры нет! – как ребёнку, пояснил, - Тебя купили для моего гарема, и ты должно мне подчиняться! – раздражённо бросил, - Иди ко мне!!!
И Настя сделала несколько шагов в указанную сторону, как будто оступилась, неловко схватилась двумя руками за стоящий на подставке у стены старинный меч, добытый далёким предком султана в какой-то битве, и упала на колени под его тяжестью. С усилием, приподняв тяжёлое оружие, она сидела на ковре, совсем не замечая, что порезала об острое лезвие палец и капельки крови, пробравшись через перчатку уже несколько раз окропила блестящий булат.
Падишах не испугался, во всяком случае, не показал, что испуган, медленно встал со своего ложа, подошёл совсем близко, спросил:
• Ты хочешь убить меня?
Глядя на него снизу вверх, Настя отрицательно повела головой:
• Себя!
• Но религия запрещает самоубийство!
• Ты иноверец! Я скажу там, наверху, что приняла смерть за веру!
Засмеявшись, он посоветовал:
• Если хочешь войти в сонм святых, убей врага христиан!
Скрывая, наворачивающиеся на глаза слёзы, Настуня не смогла оторвать взгляд от его лица. Смех преобразил его, как мокрой тряпкой со стекла, стирая грязь сановной важности, открывая, спрятанное от всех лицо красивого, жизнерадостного, молодого мужчины, и она призналась:
• Не могу! – когда Сулейман протянул руку, отдала ему меч, и он легко поставил оружие на место, так же легко поднял девушку на руки, отнёс на широкую тахту:
• Порезалась! Покажи!
Медленно скатывая с её руки перчатку, он чуть касался её кожи самыми кончиками пальцев, и от этих лёгких нежных прикосновений что-то таяло, как лёд на Солнце, в Настиной груди, сладко растекаясь, как квашня по всему телу.
Она на миг сосредоточилась, как учила бабуся, заставляя края ранки на большом пальце стянуться, перестать источать кровь, и забыла, забыла обо всём.
Сделав большие глаза, он опустил голову, прижался губами, приятно покалывая бородой, к её шее, пальцами разорвав скрепляющие камешки кофточки нитки, погладил упругую девичью грудь, и она беспрекословно позволила ему уложить её на мягкое покрывало из тонкой, овечьей шерсти, навалиться, развести её трясущиеся ноги. Только когда он проник, разрывая там внутри, вместе с резкой болью пришло бабушкино наставление. С усилием, подняв руки, она гладила его лицо, голову, бритый затылок, и показалось или стало не так больно...

Накинув на её плечи цветастую шаль, он легко выдавил в пиалы сок из гранатов, добавил холодную воду, протягивая чашу, сообщил:
• Теперь ты можешь попросить, что хочешь!
Опустив голову, Настуня, краснея, перебирала нарядные кисти платка, но когда Сулейман, взяв её за подбородок, заставил поднять лицо, настойчиво повторил:
• Проси, что хочешь! Если это в моих силах... – удовлетворённо хмыкнул, - Я могу многое для тебя сделать! – смущаясь, пролепетала:
• Если ты не против... Я хочу ещё раз...
Потом она прошептала:
• Ещё раз... – через время, уже почти теряя сознание от боли, простонала, - Ещё раз...
Он нервно засмеялся:
• Устал! Знал бы, что ты так легко заживляешь раны, с утра бы Диван разогнал, отдохнул... Девушки говорят, что первый раз больно...
Она подтвердила:
• Очень больно! - скривила губы в жалкую улыбку, - Я совсем маленькие ранки заговаривать умею... – призналась, - Только я умерла бы от боли, встретив сегодня у твоей двери другую наложницу! – сказала, - Я пойду!
Сулейман не отпустил, улёгся, привлекая её к себе, прошептал:
• Отдохни! – и утром приказал, - Останься! Тебе принесут сюда всё необходимое! – и вечером сказал, - Поговорим! Я не хочу причинить тебе боль! – удивился, - Никогда не думал о наложницах, даже о жене...
Настуня улыбнулась:
• У нас женщины рядом с мужчинами за столом сидят, в храме стоят, молятся, а у вас... – выслушав пояснения:
• Женщина сделана из ребра мужчины, и должна знать своё место! – провела двумя руками по мощному торсу под халатом, отвечая на немой вопрос, засмеялась:
• Я ищу, с какой стороны у тебя ребра не хватает! – важно поведала, - Из всего сущего на земле, ВсЕВЫШНИЙ человека только хвостом обделил! Сам знаешь, что есть не только женщины, но и мужчины, которые из хвоста сделаны, не думают, из стороны в сторону мотаются! – слушая одобрительный хохот, поклонилась, принимая:
• Ты права! Половина моего Дивана, как хвост ишака то одну, то другую сторону принимают!

Прошла ещё неделя, и возмущённая башкадуни: законная жена падишаха, мать наследного принца Мустафы пришла в покой валидэ: матери султана, прямо с порога запричитала: 
• Она его околдовала! Он сошёл с ума!!! Наложница! Христианка! Рабыня живёт в покоях Сулеймана, и он забыл дорогу в гарем, забыл свою жену, своего сына!!!
Презрительно бросив:
• Мой сын мужчина! Он увлёкся! Это бывает и быстро проходит, а тебе следует не выть, думать, чем она его привлекла, и ждать своего часа! – валиде всё-таки призвала одного из своих шпионов, приказала проследить, выслушав доклад:
• Он её читать Коран учит, а она ему вопросы по святой книге задает! – усмехнулась:
• Это пройдёт ещё раньше, чем я думала!

Умудрённая опытом дворцовых тайн и интриг, намного пережившая не только своего супруга, многих неугодных ей вершителей политики Османской империи, вдова султана Селима, ошиблась.
Мать, знающая своего сына с его первого вздоха, воспитавшая властелина, не поняла, того, что просто почувствовала маленькая наложница, украденная из родного городка, проданная в рабство, разбудившая дар небес в широкой груди грозного султана...
И Настуня ещё не знает, что только ей долгие годы будет позволено слушать, как бьётся сердце мужчины, которому дано любить, просто улыбается, гладит ладошкой, поросшую волосами грудь не Правителя трёх частей света Сулеймана Великого, любимого, тихо шепчет:
• Мне хорошо с тобой... – и гроза неверных, правитель османов, одно имя которого нагоняет страх на весь христианский мир, от прикосновения её тоненьких пальчиков, её нежных губ мурлычет, как довольный котёнок, с восточной высокопарностью, повторяет:
• О цветок моего сердца... О свет моих очей...

И никто, никто ещё не знает, что историки трёх славянских стран: раскинувшейся на  два материка Руси; самой большой по площади в Европе Киевской Руси; Белой Руси; католической Польши и примкнувшей к ним, считающей себя осколком Древнего Рима, Молдовы, где и сейчас сохранился городок Роксоланы, через века будут строить теории без доказательств, документы не сохранились, о той, что ничего не свершив, осталась в истории.
И девчонка двадцать первого века, закрыв книжку, полуисторический роман, в котором всё кроме старых хроник из жизни Топ-Капе – двора падишаха и сплетен европейских посольств в Османской империи того времени, вымысел автора, завистливо вздохнёт:
• Повезло!
Повезло? Наверное! Не каждой указан путь через плен и рабство на всю жизнь до последней берёзки, чинары или пальмы... Какая разница, если одна на двоих?