Глава 9. Свобода

Попугай, изловчившийся таки воткнуть павлинье перо себе в хвост, остался доволен собой. С гордо поднятой головой и с осознанием своего превосходства над всеми знакомыми (да и незнакомыми) пернатыми, он взлетел… Что произошло в следующий момент, Попугай не понял. Очутившись на земле и покатившись по ней кубарем, охнув и вскочив на ноги, незадачливый кутюрье закрутил головой. Упал он на край лужи, но перо, к счастью, осталось сухим. Попугай отряхнулся и снова принялся прилаживать свой трофей к хвосту. Согнутое пополам перо не хотело вставляться в хвост. Изведя пол-утра на это хлопотное дело (но – с ощущением не зря потраченного времени), Попугай подхватил перо в клюв и отправился завтракать. Лететь было трудно: малейший порыв ветра сдувал с нужного курса, и до места назначения летун добрался лишь к обеду.

Стоившее всей хитрости и доставшееся с неимоверными усилиями перо представляло для его владельца огромнейшую ценность: никто в городе такой роскошью не обладал! Но, в то же время, оно доставляло массу неудобств. Во-первых, настолько мешало полёту, что передвигаться приходилось скачками. Во-вторых, раритет нужно было всё время караулить: желающих завладеть ценностью оказалось превеликое множество. Попугай стоял насмерть. Дрался он отчаянно, и желающих тягаться с ним вскоре поубавилось.

Сломавшееся при первом пробном полёте, побывавшее не в одной луже, потерявшее цвет и форму перо продолжало, тем не менее, оставаться символом исключительности его обладателя. Оно давало возможность выделиться из серой толпы всяческих воробьев и заявить о себе. Кто-то смотрел на перо (а заодно и на его хозяина) с завистью, кто-то с восхищением, кто-то смеялся над ним, но одно оставалось бесспорным: равнодушных не было.   

Драки за обладание ценностью закончились. Птичий народец усвоил: перо – попугаево; второго такого нет; Попугай заслужил право на особый статус – владелец небывалого достояния. Больше на перо никто не покушался. 

А Попугай, поселившийся на ветке приглянувшегося тополя, остался в одиночестве. У бестолковых воробьёв интереса к перу хватило только на те два-три дня, которые длилась вызванная им распря. Как только стало ясно, что драться бессмысленно, воробьи вернулись к своим заботам, предоставив владельцу поступать с собственностью так, как ему заблагорассудится. Пролетая мимо, пичуги почтительно чирикали в сторону «ценности», признавая авторитет хозяина, но и только. Сидя с потрёпанным пером в клюве, нахохлившийся «авторитет» силился понять: что же происходит в его жизни? Перо невозможно было ни бросить, ни отдать – это он знал точно, но и таскать за собой «ценность» становилось уже невмоготу. Вся попугаева жизнь теперь вращалась вокруг пера. Время как будто исчезло: его ни на что не осталось… Дни походили друг на друга, как близнецы. Бесшабашная радость и беззаботность покинули былого задиру. Теперь им владели думы о собственной значимости.

- Тяжело это, быть знаменитым – размышлял Попугай, не выпуская пера из клюва, - но ничего не поделаешь: надо нести бремя славы, эту высокую ответственность. Ведь никто, кроме меня, не сможет сохранить перо, которое со временем станет все-птичьим достоянием… Мне есть теперь что передать потомкам…

Где-то в самой глубине птичьей души, на самом её донышке, новоявленный «радетель о потомках» понимал, что ему глубоко наплевать и на потомков, и на все-птичье достояние, и уж, тем более, – на «ответственность». Но даже себе самому Попугай не готов был в этом признаться. Как же ему хотелось влезть в самую гущу воробьиной стаи и там подраться, ну если не подраться, так хотя бы погорланить от души. Но владетель «все-птичьего достояния» не мог позволить себе ничего подобного: перо обязывало…

То раздуваясь от гордости, то тоскуя по беззаботной жизни, Попугай сидел на ветке, мечтая чтобы хоть кто-нибудь заговорил с ним. Ему не терпелось поведать о подвигах, свершенных в защиту своих прав, …но – кому? Жизнь становилось скучнее и скучнее, перо, как казалось, тяжелее и тяжелее, но – не бросать же его! Заботило не то, что это стало бы признанием бесполезности всего происходившего в последние дни – нет. Просто – это казалось неправильным, а быть правильным - почему-то хотелось.

Никогда ни о чем прежде не задумывавшийся, Попугай сидел, преисполненный раздумий. Думалось с непривычки трудно. Мысли скакали, как воробьи по соседству, вот только радости никакой не доставляли. Бедняга так устал от дум, что задремал. Перо, вывалившись из клюва, спланировало на землю. Ветер вынес «достояние» на тротуар, где прохожие равнодушно топтали его, окончательно превращая в мусор.

Очнувшись от дрёмы, не обнаружив пера, Попугай пришел в ужас, от которого захолонуло сердце, и так расстроился, что слезы брызнули из глаз. Но потрясение длилось всего минуту, сменившись нахлынувшей вдруг радостью, вздыбившей все перья. Ничего не соображая, ни о чем больше не думая и не печалясь, забияка сорвался с дерева, ринувшись в самую гущу воробьиной стаи…

Очухался он на краю знакомой лужи с заплывшим глазом и свёрнутым на бок клювом… но: радости не было предела.

- «Это сладкое слово: свобода», - крутилось у Попугая в голове на все лады... Он и не представил бы себе, что кому-то, когда-то до него, могла придти в голову такая волшебная мысль.