Воспоминание

Мое воспоминание вот уже сколько времени твердило мне одно и то же – настолько часто, что я уже и сама чуть было в это не поверила, собираясь полностью отречься от прошлого и без жалости выбросить чемодан воспоминаний из поезда жизни, идущего по рельсам времени. И вот в то утро внутренний голос снова начал мне твердить о безвозвратности прошлого и бесполезности хранить воспоминания, ибо все что было, то прошло, и даже если у меня остался просроченный билет на карусель, на которой я каталась в далеком детстве, теребя его в руках, я все равно не смогу вернуть себе то захватывающее ощущение поглощающего полета. Я уже собиралась встать и достать свой чемодан с верхней полки...как вдруг в купе вошел ты.
Надо сказать, я не сразу тебя заметила. Ты стоял в тени, и твои плечи окутывал полумрак коридора, а по лицу мелькал свет из проносящихся окон. Я, наоборот, обрадовалась твоему столь неожиданному появлению и попросила помочь спустить мне чемодан с верхней полки.
На самом деле, мой чемодан не был таким уж тяжелым. Так как путешествовала я совсем недолго и проехала по рельсам времени не очень большое расстояние, воспоминаний было достаточно, чтобы, упершись одной коленкой в стену, а другой – об пол, протянуть руки к свисающей кровати и скрюченными пальцами выковырить злосчастный чемодан, ухватив его за ручку. Но я почему-то захотела попросить именно тебя – я хотела испытать тебя, насладиться картиной твоей уверенной мужественности, мощи твоих сильных рук, которые светили, подавшись вперед из рассеивающегося полумрака, в четырех стенах моего душного купе. Жилки на твоих руках начинались от ладоней и уходили, глубоко извиваясь, под рукава мягкой смятой рубашки...прямо как рельсы времени. Ведь они тоже вели куда-то в неизвестность, и никто из пассажиров этого поезда не знал, куда он едет.
Я попросила тебя снять мой чемодан с верхней полки, добавив, что он очень тяжелый и что мне нужна чья-то сильная и благородная рука. Ты долго молчал, стоял в дверном проеме, как бы издеваясь надо мной, дразня меня: ведь мне так хотелось увидеть твое лицо, услышать твой голос. Ты повернулся ко мне спиной и вышел из купе.

Спала я в эту ночь крепко и спокойно; поминутно дергалось левое веко – это, пожалуй, единственное мое воспоминание, от которого я никогда не смогу избавиться. Хотя я просто научилась его не замечать – ведь эту часть тела я не вижу, а периодическое дерганье превратилось в рефлекторное движение и не отвлекает от путешествия. Правда, бывало, что случайные пассажиры, с которыми я иногда сталкивалась в поезде, указывали мне на эту внешнюю мою странность, - но я старалась не обращать внимание и пошире открывала окно, чтобы осколки их слов могли вылететь из вагона наружу.
Проснувшись, я долго лежала на жесткой кровати, ощущая, как кости впиваются в матрас, срастаясь с его пружинами. Слушала беспокойный, суетный стук колес о рельсы и думала, почему поезд так долго не делал остановку.
Он никогда не делал никаких остановок, ни разу, пока я находилась в нем. Пассажиры рассказывали, что этот поезд отличается чрезвычайной пунктуальностью – никогда никуда не опаздывал, нигде не задерживался; что проехать на нем можно было только один раз и что остановится он только тогда, когда труба его будет полна от копоти; но на крыше поезда имелся люк, в который периодично высовывался помощник машиниста и узкой палкой с ершиком на конце прочищал дымовую завесу.
Моя рука потянулась к часам и нащупала стрелку. Мои часы были лишены стекла – я разбила его, чтобы можно было легко определять время в темноте, не включая свет. Три сорок пять ночи. Немного кружилась голова и ныл мочевой пузырь – я спустила ноги на пол, перед глазами плясали разноцветные огоньки, в голове фонило испорченным микрофоном. Все перетекало в режим «фермато», соображалось медленно и неохотно, голова гудела, но, ощутив обжигающий ступни холод, я открыла глаза и... споткнулась о свой чемодан.
Мой чемодан аккуратно лежал на полу, раскрытый и пустой. Воспоминания тряпками валялись вокруг друг на друге, они были смяты и разбросаны. Я кинулась судорожно складывать их в чемодан. Сон как рукой сняло. Считая воспоминания, я старалась припомнить: их должно быть ровно тысяча сто тридцать девять. Мои пальцы меня не слушались, я ничего не видела – пелена соленых капель заволокла мои глаза. Сорок три...сорок четыре...Собирая воспоминания, я вдруг мельком подумала о тебе: ты видел мой чемодан – не ты ли искал в нем то, что так давно хотел забрать?
Я насчитала тысяча сто тридцать восемь воспоминаний. Одного воспоминания нигде не было. Я осмотрела полки, заглянула под кровать, поискала даже в тапочках – оно как будто испарилось. Воспоминание о том, как я плыву в лодке со своим отцом; он улыбается мне, подходит сзади и берет в свои руки мои локти; он регулирует положение удочки, которую я держу в своих ладонях...потом мать зовет нас с берега обедать – я резко дергаю удочку, и в воздухе лучами уходящего солнца ослепляет чешуя только что пойманной рыбы, которую полчаса спустя мы дружно едим всей семьей за столом в саду...
У тебя никогда не было родителей – ты сирота. Тебе неведомо чувство любви, ты не знаешь, как это – быть любимым. Ты никогда не любил, тебя никогда не любили. Рядом с тобой никогда не было человека, которому можно было подарить это чувство, который мог бы подарить это чувство тебе. Ты был брошенным – родители сошли в поезда, оставив тебя,  беззащитного младенца, лежать на пеленальном столике, закутанным в простыню желто-серого цвета – цвета болезни, унынья, скорби и грусти. Всю свою жизнь ты провел в купе, ты редко выходил в коридор и никогда не разговаривал с пассажирами; ты никогда не спрашивал машиниста, когда же поезд прибудет в точку назначения; ты всегда пил чай без сахара и ел хлеб без масла. Увидя мой чемодан, ты понял, что в нем находится то, что тебе так нужно – ты пришел ко мне в купе намеренно, это была не случайность; однажды, проходя мимо моей комнаты, ты видел, как я перебираю воспоминания в своем чемодане – и заметил сквозь едва приоткрытую дверь то, воспоминание, которое вонзилось тебе в душу по рукоятку и оставило вторую кровавую ссадину. Но ты не смог выдержать этот груз, это сладостное ощущение обладания того, чего у тебя никогда не было, оно сотрясло твое тело, как любовный экстаз, и в безумии, прижимая к груди своими грубыми руками помятое воспоминание, взъерошенный, ты сбросился с поезда.
Я думала о тебе больше, чем это было мне дозволено. Думала о твоем выстраданном решении сойти, о твоем чувстве отрешенности и отреченности, о твоей грусти, о твоем сроке пребывания в поезде. Ведь может быть даже, что я сошла бы раньше тебя. Каждый человек в этом поезде имел цель – приехать в точку назначения. А у тебя не было цели, ты не видел ее – тебе было больно, одиноко, все равно. Ты боялся стать параноиком, не замечая, что уже давно им стал. Ты никогда не плакал от счастья – ты вообще не плакал. Тебе было это не нужно – слезами ты бы только проделал две выщелины на своих щеках. Ты был таким могучим снаружи, но таким ранимым внутри – бабочка твоего сердца обломала крылья об острые колья твоих страхов и предрассудков, которые ты поселил в себе. Ты хотел понимания – но боялся, что не сможешь разговаривать, смотря человеку в глаза...потому что глаза – это зеркало души....а у тебя ее не было.
Я долго думала о тебе и решила не выбрасывать свой чемодан. Просто теперь, всякий раз перебирая воспоминания, я буду смотреть на них под другим углом. Я буду относиться философски ко всему, что лежит у меня в чемодане. Если какое-то воспоминание приносит мне боль, я буду пытаться разобраться, почему. Но я никогда не стану отрицать, что это воспоминание мне не нужно. Каждый случай чему-то учит, и от каждого у нас всегда остается что-то на память, будь то вещь, мысль или ощущение. Воспоминание может сделать нас счастливыми, иногда, вспоминая что-то, мы бываем еще более счастливы, чем тогда, когда мы это испытываем. Я буду скучать по своему забранному тобой воспоминанию. Но тебе оно нужнее, ведь у меня есть еще тысяча сто тридцать восемь. Теперь у тебя есть цель в жизни. Ты дойдешь пешком до пункта назначения.

А я буду ждать тебя там на перроне.