Хроники Лу заглюченного -2. Давно и неправда

Лет ему было мало. Вообще. Очень мало. И однажды он не пошёл туда, куда хотят все в таких летах. А пошёл он на кухню.
И на кухне, в пустом холодильнике, обнаружилось... Кое-что. И ещё кое-что. И вспомнилось ему, что он однажды видел. И решил он это повторить.
И через несколько часов удалось ему это. У него вообще был поразительный талант ко всякой поебени. Поебень вышла тоже поразительной.
И ввел он себе эту поебень в вену, вместо положенной глюкозы.
И стало ему хорошо. И пошёл он к окну. В окне отражалось его синюшно-желтое вытянутое ебло. И осознал он, что охуенен. И осознал он, что может всё.  И разбил он стекло своей анорексичной рукой. И зазвенело стекло музыкально. И понял он, что помирает. Натурально. Ярко-ярко. Красиво-красиво. Осколки почившего стекла висели перед глазами. Это совсем не удивляло. Они были радужные, чистые, висели там, за окном, и манили за собой. Висеть. До земли было пять этажей. Но ему было наплевать. И залез он, как был, босиком, в раму, зубастую осколками. И порезался. Но ни черта он этого не заметил. Потому, что он уже висел, с блестящими осколками, он летал среди них, и искрился, словно был стеклянным. И от солнца было не больно. Оно было теплое. Настоящее, теплое солнце, а не жгущая небесная конфорка. Солнце было внутри. Солнце было на языке, и мешалось со странным привкусом, но ведь это такая мелочь. Солнце было им, было его больным и истощенным телом, которое стремительно оживало, и распускалось.
Легкие, не убитые ещё никотином, расправились, и вылетели из груди. Вы когда-нибудь видели собственные легкие перед собой? А он видел. Они висели перед ним, нежно-розовые, и подставлялись под осколки стекла, чтобы окраситься божественным красным, крооовь...
- Кроовь... - то ли заорал, то ли прошептал он, и мысленно приказал крови из собственных легких течь себе на язык. Он хотел её вкуса. Но дотянуться и слизать не мог. Не хотел. Чего напрягаться? Он же может всё. И она потекла, горизонтальными змейками, навстречу ему, сквозь разлом губной щели на его лице. Она напоила его. И стало ему совсем.
А потом он свалился под стол.
... Через несколько часов он очухался, полюбовался на дело рук своих, и потащился на балкон за новым стеклом. Угроханное им в крошку изначально было треснутым и подлежало замене. К счастью. Следы деятельности были уничтожены, загадочная штука - заныкана, порезанные ступни - замазаны и заклеены. Прятать след от иглы нужды не было. Глюкозу полагалось доставлять в организм четырежды в день такой же самой иглой.
За замену стекла его даже похвалили. На упластырённые ступни посмотрели косо, но ничего не сказали. Страсть его к попилам была известна, и противодействия не вызывала. Короче - всё прошло ему даром. Но солнце он запомнил. И кровь была как нельзя кстати.