Ода смеху В соавторстве с Фридрихом Ницше и Умберт

   На вершине огромной горы, сравнявшейся с кручей облаков, в близком соседстве с великим светилом, расположились трое. Один – молодой, прекрасный собою юноша с пытливым, жаждущим познанья взглядом. Двое других – седовласые учителя его. Сейчас они давали юноше свои последние наставления перед тем, как отправить его вниз, на землю, дабы исполнить предначертанное судьбой. Каждый считал необходимым подчеркнуть именно то, что может стать ключевым, жизненно важным в долгом и трудном путешествии дорогого им друга и ученика.
  Первым заговорил старик с добрым лицом и смеющимися глазами. «Послушай, Заратустра, - обратился он к юноше, - Главное орудие, к которому ты можешь прибегнуть всегда – это смех.  О смех! Он властитель царства радости и света. Он как Протей может принимать любые обличия и так растворяться в мире, что бывает сложно его обнаружить. Как двуликий Янус, бог «порога», смех царствует там, где сходятся два пространства, и то ли различаются, то ли совпадают, в общем, переходят друг в друга. Могу сравнить смех с судьбой, ибо, как и судьба, он всесилен поставить во всем последнюю точку, и хорошо смеется тот, кто смеется последний. «Последний смех» - это, видимо, смех осуществившейся судьбы. Может быть, смех есть даже предвосхищение судьбы человека, ведь время смеха, как и время судьбы необратимо, и в нем мгновение, случай, неожиданность, непредсказуемость играют ключевую роль.
  Смех, как и судьба – совпадение внутреннего с внешним: характера, духа, души с обстоятельствами жизни. Разумность, смертность, зло и игра – это общие для смеха и судьбы элементы. Еще в древних языческих ритуалах смех понимался как «признак жизни» и противоположность смерти. Как нам рассказывает Гомер, хохот бессмертных богов звучал на Олимпе беспрестанно. Смех в язычестве – это выражение блаженного состояния античных богов, их бессмертной судьбы. Античные боги знали судьбы людей, но все равно смеялись над ними, в том числе и над смертью.
  Разумность в судьбе и смехе особого порядка, она парадоксальна, как и все, что относится к смеху и судьбе. Это – неразумная разум-ность, порядок, основанный на хаосе, который никогда не забывает о своем первоначале. Можно сказать даже, что и смех и судьба имеют своим истоком хаос – хаос реальности, поступков, смыслов, слов, понятий, чего угодно. Они из хаоса появляются, выстраиваются в определенный порядок, но он хрупок, как карточный домик, он всегда – перед лицом катастрофы. И катастрофа неотвратимо приходит, и весь этот эфемерный порядок смеха или человеческой жизни обрушивается в никуда, почти в ничто. То есть, и смех и судьба всегда развиваются под знаком катастрофы, приходящей из хаоса. А если предельное выражение катастрофы – смерть, то тяготение к ней – всегда, так или иначе, зло.
Я скажу больше: смех действительно являет собой высший и наибо-лее соответствующий существу человека способ противостояния злу. Это противление злу радостью, подвергающей зло к самоопределению: потому-то смех и стоит здесь на голову выше любых других чувств, во всякий момент готовых стать действием. В противоположность им, направленным на саморазрушение человека, например,  в горе и страдании - смех ничего не разрушает.  Напротив, смех сам стойко противостоит всякому разрушению; он отрицает, не разрушая».
    «Не слушай его, сын мой, – обратился к Заратустре другой учитель – старый монах. Не смех, а печаль – вот величайшее оружие против греха. Вспомни, Богочеловек, отличавшийся от любого человека только тем, что был без греха, не мог смеяться. …Смех – это слабость, гнилость, распущенность нашей плоти. Это отдых для крестьянина, свобода для винопийцы. Даже церковь, в своей бесконечной мудрости, отводит верующим время для смеха – время праздников, карнавалов, ярмарок. Самое главное – что при этом смех остается низким занятием, отдушиной для простецов, поруганьем таинства – для плебеев. Это говорил и апостол: чем разжигаться, лучше вступайте в брак. Чем сопротивляться порядку, заведенному Господом, смейтесь и развлекайтесь своими жалкими пародиями на порядок. Что смех присущ человеку, это означает лишь одно: всем нам, увы, присуща греховность. Смех временно отрешает мужика от страха. Однако закон может быть утверждаем только с помощью страха, коего полное титулование – страх Божий. А во что превратимся мы, греховные существа, вне страха, возможно, самого полезного, самого любовного из Божьих даров?.. Избегай смеха и веселья, сын мой, предавайся скорбям о порочности мира земного, смиренно принимай рабскую долю свою и тогда велика будет твоя радость на небесах, в обители Отца нашего!..» - монах проговорил все это гневно, назидательно, потрясая пальцем в знак подтверждения собственной правоты. Затем он успокоился и сел, скрестив руки на груди и уставив взор в землю. Речь сменилась молитвой о прощении грехов и спасении порочной души в царстве Божьем…
   Заратустра внимательно выслушал обоих учителей. Но в ответ на их речи он не проронил ни слова. Лишь благодарно склонил голову перед каждым из них. Легко поднялся, весело подмигнул солнцу и, не оглядываясь, стремительно, словно танцуя, побежал с вершины горы вниз, на залитую солнцем долину. 
   Прошло много времени с тех пор, как Заратустра, выслушав советы учителей, отправился в путь с благим намерением – преображать людей и мир вокруг. Он учил любить себя самого любовью цельной и здоровой. И главным средством душевного и духовного здоровья Заратустра выбрал смех – воплощение силы и свободы от всего гниющего, немощного, уродливого. Смех стал лучшим другом Заратустры после того, как он – смеющийся – от гнева и тоски горько заплакал о покинутых друзьях…
  И тогда решил он – жизнь нужно пройти со смехом, и смерть придет от смеха, и бессмертие продлиться ценою смеха!.. В чем эта неуловимая тайна смеха и торжество его? – задумался однажды Заратустра и вдруг вспомнил эпизод, который раз и навсегда расставил все по местам в его душе, в его сознании.
    Вспомнил Заратустра, как увидел однажды молодого пастуха, задыхавшегося, корчившегося, с искаженным лицом; изо рта у него висела черная, тяжелая змея… Должно быть он спал? В это время змея заползла ему в глотку и впилась в нее… Тогда из уст Заратустры раздался крик: «Откуси! …Откуси ей голову!» … Ибо это был призрак и приведение: - что видел он тогда в символе? …Кто этот человек, которому все самое тяжелое, самое черное заползает в глотку? – И пастух откусил, как советовал ему крик, откусил голову змеи! Далеко отплюнул он ее: - и вскочил на ноги. – Ни пастуха, ни человека более, - перед Заратустрой стоял преображенный, просветленный, который смеялся! Никогда еще на земле не смеялся человек, как он смеялся!   
   Воодушевленный воспоминанием, выпрямил стан Заратустра, гордо вскинул голову, посмотрел на солнце, - выздоравливающий от всего тяжелого, давящего, черного, мелочного. И, наделенный великой тайной смеха, он пустился в далекий путь, превращая все тяжелое – в легкое, важное – в незначащее, темное – в светлое. Легко, словно танцуя шел по земным дорогам Заратустра, преображая мир и внушая любовь ко всем его  воплощениям…