Сотрясение
Из задумчивости ее вывел довольно приличный грохот. «Что это?» – вяло отреагировало на шум ее сознание, еще погруженное в работу над научным текстом, - и куда-то вдруг уплыло. Марианна очнулась от ощущения холода. Она с трудом разлепила глаза. Над нею склонялось испуганное лицо сына, который, похоже, лил на нее холодную воду.
«Мне холодно» – сказала Марианна. И продолжила недоуменно: «Зачем ты это делаешь?»
– Ты упала - пояснил сын. – И потеряла сознание... Можешь встать?
– Нет, я полежу так. Очень больно голову. Так больно… – она вдруг заплакала, как маленькая. Юноша беспомощно склонялся над матерью, не зная, что ему нужно сейчас делать, чем ей помочь. «Я вызову скорую» – решительно сказал он и набрал номер скорой помощи. На удивление, машина пришла быстро, и врачи, осмотрев Марианну, унесли ее на носилках.
В приемном покое хирургического отделения было тихо и сильно пахло «мазью Вишневского». Марианну положили на кушетку, и дежурный врач стал заполнять историю болезни.
- Фамилия? Где работаете?
- Как получили травму?
- Кажется, упала с полки.
Здесь врач почему-то внимательно посмотрел на нее и решил внести уточняющий вопрос:
- С посудной?
- Нет с книжной.
Врач еще раз посмотрел на нее и, будто удовлетворенный ответом, продолжил опрос: «Чем болели… Что ели…» Марианна смутно соображала, голова болела все больше и больше, будто огромный огненный шар вращался внутри нее. Сознание то покидало ее, то возвращалось, и Марианне довольно странно было наблюдать за внешним миром, словно подернутым какой-то фантастической пеленой, за самой собой, плывущей в неведении и безвольном бездействии по обстоятельствам, уже не зависящим от нее.
Где-то, в глубине мозга, еще пульсировала жилка привычного чувства долга: «Не доделала, не успела, как же без меня сын… что теперь будет с работой…» – но сильная головная боль все больше вырастала в событие первостепенной значимости. Она стала исполином, пред мощью которого блекли все, даже самые важные дела марианниной жизни.
Марианна не помнила, как она оказалась в больничной палате. Пока она не обратила внимания ни на то, что в просторной палате, помимо ее кровати, стояло еще 8 громоздких мест для таких же неудачливых, как и она, ни на убогость больничной обстановки, ни на ободранные стены и потолок. Сейчас ей хотелось одного: справиться с головной болью, скрыться от нее, словно от испепеляющего зноя в прохладу тенистых деревьев. Марианна не видела, как над нею склоняется доброе лицо санитарки, не чувствовала, как медсестра подключала систему с лекарствами. Постепенно препараты начали свое спасительное действие и повергли измученную болью Марианну в сон.
Сначала она не видела ничего, потом ее подсознание стало создавать сны, один причудливее другого. Ей снились битвы, войны, в которых она умирала и воскресала вновь, какие-то длинные лабиринты, длинные-длинные, бесконечные, сужающиеся по мере продвижения по ним. Марианна видела себя пробирающейся по этим тесным, узким лабиринтам, рискуя быть раздавленной смыкающимися, подвижными стенами, но почему-то, в тот момент, когда они должны были наглухо захлопнуться, ей удавалось стать прозрачной, как свет и ,просочившись сквозь узкую щель, выбираться на волю, в открытое и просторное помещение. Но потом мучительная борьба со стенами вновь возобновлялась.
Измученная кошмарами, Марианна проснулась. Бодрствование принесло временное облегчение. Головная боль утихла, и женщина смогла понять, что она находится в больничной палате, и что ее подругами по болезни являются еще несколько женщин с таким же диагнозом, как у нее. Марианна лежала, глядя прямо перед собой, и не видела сейчас изуродованных побоями лиц своих соседок, но слышала их рассказы о себе. Это были страшные, не поддающиеся воображению женские истории о том, как в припадке ревности, злости или в пьяном бреду их благоверные избивали этих несчастных, оставляя на лице и теле страшные следы своего физического превосходства. «Боже как страшно, – думала Марианна, – это невозможно принять. Зачем же они живут с такими скотами?» Рассказы становились все более откровенными, и Марианна, вынужденно присутствующая на ужасающих подробностями исповедях, постепенно перестала удивляться. Она лишь стремилась внутренне закрыться от действительности, маячившей перед ней распухшими лицами русских женщин вне возраста.
И потому, когда через несколько дней ей разрешили понемногу читать, Марианна счастливо погрузилась в чтение легких романов о любви. Соседка по палате по имени Катя в который раз принялась пересказывать историю своей печальной любви: «Сначала он ударил меня кулаком в глаз, а когда я попыталась убежать, догнал в подъезде и бил уже ногами…» Марианна постаралась отключить слух и спрятаться в упоительных картинах любовного романа. «… Эмили почувствовала сладкую дрожь, словно кто-то погладил ее по спине мягкой ладонью. В глазах Джейка, в его словах, сказанных теплым, бархатным голосом, было столько нежности… Нет, не в ее силах сопротивляться чарам этого голоса… Она закрыла глаза и ощутила горячее дыхание мужчины на своих губах…»
Убаюканная сценами счастья Марианна засыпала. Во сне она видела себя здоровой и прекрасной, гуляющей с веткой рябины в руке по осеннему саду. Солнце освещает узкие дорожки, засыпанные желтыми и красными листьями, которые шуршат под ногами, вызывая упоительный восторг. Белоствольные березы, клены в золотом убранстве приветливо покачивают ветвями Марианне, благодарно касающейся пальцами их гибких стволов. Ее задумчивость вдруг нарушает тихий голос, который она слышит из тенистой аллеи. Голос зовет ее по имени: «Марианна, Марианна!» «Я здесь» – откликается она всем своим существом и идет навстречу зову. Раздвинув широкие ветви клена, она видит ЕГО, мужчину своей мечты, который улыбается ей и протягивает руки навстречу. «Да, да, это он» – бешено колотится ее сердце, а ноги сами несут ее к нему в объятья. И в миг исчезло все – и этот сад, и тенистые аллеи, и залитые светом дорожки. Сомкнув руки, двое, нашедших друг друга на перекрестках жизненных дорог, взметнулись над землей в свободном полете. Полете, который соединил их навсегда для любви, неведомой земному существованию…
Испытавшая состояние счастья во сне, Марианна проснулась все в той же больничной палате. Бедную Катю выписали, и она, попрощавшись со всеми, с радостью отправилась домой, сообщив, что «Уже простила и успокоилась, ведь у них с Колей – Любовь!» «Любовь?» – ужаснулась Марианна, – «И слезы этой, так называемой любви бедная Катя еще долго будет носить на своем пока молодом лице…»
Но Катя была не единственной женщиной, которая, отлежавшись в больнице, с надеждой уходила домой, возвращаясь к своему возлюбленному. В течение двух недель, проведенных в больнице, Марианна увидела много таких, наделенных «неземной» любовью женщин. Их рассказы не отличались разнообразием: «ударил чем-то по голове за то, что пива не купила»; «приревновал меня к Сашке и побил прямо на улице – сначала руками бил, а потом чем придется»; «так-то мы дружно живем, и трезвый он – золото, а не человек, но вот как выпьет, то начинает надо мной куролесить…» Марианна слушала эти нехитрые истории, смотрела на гематомы, синяки, шрамы на лицах, в которых не осталось и следа от образов прекрасных мадонн, олицетворяющих вечную женственность – и спрашивала себя: «Почему же эти бедные женщины настолько не любят и не ценят себя?»
Однажды Марианна даже попыталась поговорить с одной из таких женщин. Ее звали Надей. «Какое у вас красивое имя, – обратилась к соседке Марианна – Редкое. Вас зовут как героиню одного кинофильма – «Ирония судьбы…» Помните, какая это была красивая история любви!..»
– Любовь! У меня тоже –любовь, – вдруг перебила Марианну женщина. Уже 15 лет любовь, – никакой фильм не выдержит. Да вот ты сегодня сама увидишь моего сокола, моего Васю. Только не пялься на него, а то я заревную.
Не обратив внимания на фамильярность Надежды – «Ну да, ладно, больница ведь, чего уж тут выпендриваться» – сразу успокоила себя Марианна, – она поняла, что переживает легкий шок от слов женщины и всего ее возбужденного тона.
– Любовь? Но почему же вы, то есть, ты, Надя, в больнице? Марианна не осмелилась внести уточняющие вопросы, опасаясь нового защитного натиска Надежды. Поскольку та не откликнулась, то Марианна решила, что беседа на этом окончена и вернулась к событиям книжного романа.
«– Тебе было хорошо? – тихо спросил он, и она уловила в его голосе нотку неуверенности.
– Очень, – шепнула она и заглянула в его глаза. И столько любви увидела в них, что у нее защемило в груди. Ведь великая радость сродни великой печали – и то, и другое натягивает сердце как тетиву лука и заставляет его пронзительно звенеть…»
– Вот ты спрашиваешь, какая это у нас любовь? – вдруг вклинился в диалог книжных влюбленных скрипучий голос Надежды. Марианна постаралась продолжить чтение, потому что уже утратила всякий интерес к разговору, да и любовный роман, который она читала, был куда занимательней бурной надюхиной любви. «Сегодня Кейт нужно быть особенно привлекательной, ведь красота – ее надежный талисман…» – читала Марианна, а голос Нади рядом бубнил: «Мой Вася любит меня за красоту… Знаешь, что ему нравится больше всего? Моя грудь!» – и голос Нади, на первый взгляд весившей килограмм 100, стал доверительно сообщать интимные подробности Васькиной любви. Марианна, невольно содрогаясь от отвращения, старалась глубже погрузиться в события романа… «…Не размыкая губ, он издал слабый сдавленный стон, и она почувствовала, будто ее души коснулся луч солнца…» – упорно вчитывалась в строки книги Марианна, и ее душа готова была вот-вот раскрыться и зазвучать волшебной музыкой вместе с душой героини.
– Это он от любви большой меня ревнует, – выпал из упрямой действительности голос Нади, – В прошлый раз топором по руке ударил! Рука, ничего, зажила – зато какая любовь у него потом была! Он, Вася-то, как побьет меня, так бедный мается потом, – что готов на руках меня носить от любви. Вот и сейчас. Голову мне пробил. Зато любит ведь!
Марианна медленно выплывала из реальности своего книжного мира в действительность больницы и отчетливо понимала, что нарисованный мир ближе и понятнее ей. И что в своей жизни она скорее предпочтет остаться в придуманном, сочиненном пространстве снов и книг, чем принять очевидность простого человеческого существования. С его открытой, без красоты и взлетов, правды. Широколицая, с перебинтованной головой Надежда внушала Марианне, что «коли мужик не бьет, значит не любит», – а она сопротивлялась всем своим существом слабой, романтичной женщины такому «аргументу».
«Во истину, умом Россию не понять…» – заключал разум Марианны, а ее память мгновенно подсказывала сравнения увиденного ею со страницами великой русской литературы. С образами, созданными творчеством Тургенева и Толстого, Бунина и Булгакова. «Как страшна жизнь в стране, – думала Марианна, – в которой женщина – символ материнства, красоты и любви – как великое достоинство несет побои изверга-мужа и даже не задумывается об убогости собственной доли!» Марианна вспомнила фразу любимого ею О. Шпенглера: «Мужчина делает историю, а женщина же и есть история».
«Если представить себе историю, столь же безысходную, тупую и примитивно-животную, как судьбы увиденных в больнице русских женщин, то стоит ли вообще рождаться на свет?» – эти мысли не покидали сознания Марианны до тех пор, пока она не встретила в своем больничном пребывании другие приключения, которые помогли ей справиться с мрачным восприятием обитателей больницы.
Так, событием для Марианны стали походы в столовую, где она видела всякий раз спектакль благородства и галантности. Поскольку травма женщины была закрытой и вообще элитарной, то она казалась совершенной Снегурочкой на фоне разнообразно-травмированного сообщества больницы. Подбитые сине-лиловые глаза, сломанные руки и ноги, забинтованные головы, кровь, йод, фурацилин и прочие невероятные краски, украшающие тела в больничных халатах – все это пугало и завораживало. Когда Марианна медленно вплывала в столовую, галантное сообщество травмированных мужчин уступало ей дорогу: «Проходите, девушка!»
– Ну вот, где бы ты еще встретила такое внимание и почтение целой армии кавалеров, – ехидно бурчала девичья гордость Марианны.
– Конечно, именно для этого и нужно было лезть на книжную полку без страховки, – не менее ехидно подтрунивал над Марианной ее Разум.
Больничный покой нарушал часто громкий смех и нецензурная брань тяжелых неходячих женщин из палаты 408. В перерывах между процедурами они смотрели телевизионные программы и бесконечные мыльные оперы. Потом громко обсуждали увиденное во время рекламы, хохоча и ругаясь разом.
Вечерами, когда смех и хождения прекращались, к Марианне приходила сердобольная санитарка Тася, которая щедро делилась новостями нейрохирургического отделения.
– Вышел он в приемный покой, с перевязанной головой, а кроме памперса, никакой одежды. Так дети заплакали, мол, какой раненный пупс, а медсестры чуть со смеха не умерли…
Марианна слушала Тасины рассказы о тяжело- больных, которые легко сводили счеты с жизнью, выпрыгивая из окон больницы- потеряв осонание происходящего от невыносимых болей. Тася вздыхала и тихо всхлипывала:
- Жалко их, горемышных, а чем им поможешь? Ну, одеяло я им поправлю, водичку принесу, помогу помыться, а то и чайку вскипячу. А больше-то, что сделаю я для таких обездоленных…
-- Вы делаете для них больше, Тася,- возразила санитарке Марианна.- Вы жалеете их, сострадаете. В этом- величайшая им помощь. Может-быть, за много дней их нелегкой заброшенной жизни впервые нашлась добрая душа,которая испытывает к ним не отвращение, а чувство сестринской любви .
Тася сидела у постели Марианны, сложив на коленях натруженные руки.
----- Что ж я сижу-то?- вдруг встрепенулась она.-- Бежать надо, посмотреть, как там тяжелые, не ходячие больные : не плачут ли опять от безысходности...
И Тася проворно убегала. А когда по коридору уже не слышны были ее легкие шаги, Марианна, устав за длинный, больничный день, погружалась в оздоравливающий сон. Сон, в котором стремительные полеты ее трепетной души сочетались с благостным ощущением чего-то большого и доброго, что мягко окутывало Марианну вместо больничного одеяла…
Свидетельство о публикации №210021401235