Экзегет

По тропе, одиноко вьющейся на просторах выжженной солнцем земли, шел путник. Он шел давно, не останавливаясь и не давая себе передышки. Его сухое упругое тело было обвито серым длинным плащом из тонкой ткани, скрывающей в складках маленькие иссохшие руки и неторопливый шаг обутых в плетенные сандалии ног. Путник шел, высоко неся голову, не сгибая узкой, словно выточенной от долгого поста, спины. Капюшон плаща был глубоко надвинут на лицо, сохраняя его в тени от изнуряющего солнца. Путник шел, сосредоточенно храня молчание, легко, будто невесомо касаясь ступнями тропы. Складывалось впечатление, что он скользит, летит над желтой землей, не прилагая к этому никаких усилий. Его одинокая фигура на фоне бескрайних просторов напоминала движенье маленькой, затерянной в небесной сини точке - птице, летящей по своей воле. Прошло много времени. Длинный жаркий день клонился к закату, а путник все продолжал, ведомый ему одному, путь. Солнце уходило за горизонт, унося с собой напряжение  дня, жаркое дыхание жизни. Багрово-красный закат предвещал наступление душной ночи и повторение зноя на завтра. Тропа вильнула резко в сторону, словно замыкая окружность, и внезапно полыхающий уходящими лучами горизонт отворил очертания большого города, окруженного высокой белой стеной.
Путник остановился, и, сойдя с тропы, расположился на отдых возле небольшого, едва заметного водоема. За долгий жаркий день  пути он, наконец, освободил руки из складок плаща, и стало ясно, почему во время ходьбы он не разжимал рук, обтянутых сетью синеватых прожилок. В руках путник держал небольшую книгу-свиток. Он бережно положил ее рядом с собой, умыл руки в водоеме, освежил лицо и сделал несколько маленьких глотков, чтобы утолить жажду и усталость. Проделав все это тихо, почти незаметно, небольшими отточенными движениями, путник встал на колени лицом к закату. Теперь его лицо было хорошо видно: очень худое, с впалыми от аскетической жизни щеками, с темными кругами размышлений под большими серыми глазами. Несмотря на худобу, лицо не казалось изможденным - такой свет излучали спокойные мудрые глаза незнакомца. Он сидел долго в задумчивости, погрузив взгляд в себя, пытаясь вновь и вновь добраться до сердцевины давно мучившей его тайны, загадки:  «Все сущее страждет и чает избавления. Но что дает избавление, и избавление от чего - от зла, невзгод, потерь? Но возможна ли вне них жизнь на земле? А в небе, в грядущем избавлении - радостное ли это озарение Божественным светом? Быть может, это лишь бесстрастный отдых от муки существования, от власти сознания, как источника всякого страдания? Сколько хожу по земле, и вижу лишь одно: вся природа, все сущее в мире видимом чает такого возвращения к первоначальному бесстрастному покою. Быть может, потому, что мир создался из смешения чуждых элементов, и вся космическая эволюция имеет вожделенной целью освобождение этих элементов от взаимного гнета, возвращение их в первобытную сущность, где нет ни мучительного отделения света от тьмы, ни еще более мучительного их смешения…» - размышления обнаруживали в путнике гностика, экзегета, посвящающего жизнь поискам истины Божества. Экзегет на мгновение перевел взгляд в глубину исчезающего за покровом ночи далекого солнца, столь же непостижимого, как предмет его размышлений, - и снова погрузился в себя. «Какова она, Первичная Неизъяснимая Сущность? Она суть бесстрастна, ибо в ней заложены непостижимым образом семена всего того, что впоследствии разделяется на духовное и материальное, на свет и тьму, добро и зло. Всеблагая Божественная Сущность, которая сострадает миру, «лежащему во зле» - не может быть первичной. Выше Ее - Непостижимая Сущность, тот Основной Первичный Принцип, Который превыше не только всякой идеи бытия, но и самого небытия. Как это выразить в слове? «Она, Непостижимая Сущность, была, когда ничего не было, когда я говорю «была» - я лишь обозначаю свою мысль. Облечь в речении, в знаке Ее суть невозможно, ибо Она превыше всякого слова и обозначения…»
Скорбные уста экзегета сжались еще плотнее. Он не  замечал, что густая тьма обняла его, скрыв под навесом ночи очертания недалекого города. Молчаливая фигура оставалась неподвижной, полуприкрытые глаза скрывали силу внутреннего света, полыхающего в ищущей Истину душе. И лишь одиноко мерцающие звезды бесстрастно взирали сверху на слившуюся с землей фигуру таинственного Богоискателя, терзавшегося над разрешением вечного вопроса мирового зла…
_________________

Автор полагает в качестве прототипа описанного им образа Василида - создателя самой сложной из всех гностических систем (II в. н.э.). Василид, предположительно родом из Сирии, долго скитался в Египте и получил здесь особые посвящения. Известно, что Василид написал двадцать четыре книги Толкований на Евангелие, из которых уцелело несколько цитат в Строматах Климента Александрийского и в Актах Архелая; он же слагал оды, до нас не дошедшие. Василид письменно изложил какие-то особенные откровения, якобы полученные им от Главкия, являющегося переводчиком при Апостоле Петре. Имя Василида неоднократно упоминается в сочинениях Оригена и многих других Отцов Церкви, но эти ссылки и мимоходом брошенные указания так и не пролили свет на загадку «василидианства», несмотря на громадный интерес к этой системе, издревле признанной одним из главнейших течений гностицизма