Оглавление
Глава 14. Крутая разборка с Оглоблиным
Глава 15. Автовокзал
Глава 16. Партия Анархо-Социалистов
Глава 17. Ветеран войны в Абхазии и другие
Глава 18. Романтическая прогулка по Северному
Глава 19. Рекламная газета «Учёба»
Глава 20. Конфуз профессора Ходоса
Глава 21. Казаки-разбойники из Александровки
Глава 22. Падение Мармеладовой
Глава 23. Смерть Шкаликова
Глава 24. На тропе Чеченской войны
Глава 25. Возвращение Кресталевского
Глава 14. Крутая разборка с Оглоблиным
«Почему он не звонит?» – с беспокойством думала Мармеладова, управляясь по дому. Она то и дело заходила в комнату отца: подавала лекарства, меняла воду в стакане, поправляла съехавшую вниз подушку. Заглянув в спальню, которую муж превратил в свой рабочий кабинет или музыкальную студию, разместив дорогой, навороченный компьютер, «Ямаху» и другие музыкальные приспособления и инструменты, принялась поливать подсохшую землю в цветах. Оглоблин целыми днями торчал возле своего компьютера, отрываясь от него только на время еды или для того, чтобы сделать необходимые деловые звонки и назначить встречи. Помимо творчества он последнее время занимался посредническим бизнесом и неплохо зарабатывал.
– Дорогая, не мешай мне, пожалуйста, работать, – культурно сделал замечание Оглоблин, не отрываясь от мерцающего монитора. На компьютере была запущена детская игра в солдатики.
– Хорошо. – Екатерина, бросив поливать цветы, сходила в туалет за веником и взялась мести пол.
– Не поднимай пыль, Катюша, – это вредно для компьютера! – вновь подал голос Оглоблин. – Займись лучше делом...
– Каким, Оглоблин? – еле сдерживая раздражение, спросила Катя.
– Читай словарь Ожегова, а лучше Даля, – у тебя словарный запас бедный. Как, впрочем, у всех газетчиков.
– А у тебя богатый?
– Что ты имеешь в виду? – непонимающе уставился на неё Остап. – Я что, ругаюсь матом, как некоторые...
– Лучше бы ты ругался! – горько вздохнула Мармеладова и, бросив веник, ушла в зал, где отдыхала на диване мама.
«Почему же не звонит Кресталевский? Не случилось ли чего? – с тревогой думала она, сев в кресло и равнодушно листая красочный женский журнал. – Он ведь такой отчаянный. Возьмёт ещё, да под машину бросится спьяну!»
В зал неожиданно зашел Оглоблин.
– Мне показалось, что ты с кем-то разговариваешь по телефону, – как бы оправдываясь, сказал он.
– Тебе почудилось, Остап! – успокоила его Катя, подивившись однако в душе его проницательности. – «Неужели он читает мысли на расстоянии?!»
Оглоблин стал прохаживаться взад-вперёд по комнате, исподтишка косясь на скучающую в кресле Мармеладову. При этом он издавал различные, невесть что выражавшие звуки: то приглушённо покашливал в кулак, то скептически хмыкал, то сердито сопел носом, как закипающий на плите чайник.
– Что-то не так, Оглоблин? – первой не выдержала молчаливой дуэли Екатерина.
– Да вообще-то, я и сам бы не прочь посидеть в кресле с журнальчиком... – начал издалека Остап.
– Так в чём дело, Оглоблин? Садись, я подвинусь, – сделала приглашающий жест Мармеладова.
– Ты сегодня почему-то агрессивно настроена, Катя, – упрекнул супругу Остап. – Что случилось?
– О, Боже, и он ещё спрашивает, что случилось?.. – взорвалась пространной тирадой Екатерина. – Да ничего не случилось, Оглоблин, ровным счётом ничего. Тишь да гладь, да Божья благодать! Все довольны, все смеются, я сейчас начну изучать словарь Ожегова, повышать свой культурный уровень. Деньги зарабатывать за меня Пушкин будет...
– Катюша, вы бы прошли с Остапом в кухню разговаривать, а мне телевизор включи, – подала голос мама, напомнив о своём существовании. – Сейчас мексиканский сериал будет по программе.
– Простите, Зинаида Прокофьевна, мы не будем вам мешать, – извинился Остап Оглоблин, включил для тёщи телевизор и на цыпочках вышел из зала. Вскоре к нему присоединилась Мармеладова.
– Так в чём дело, Катюша? Я ничего не понимаю, что происходит. Может быть, объяснишь? – продолжил разговор Оглоблин.
– Остап, я думала, что жизнь наша изменится, всё пойдёт по-другому, не так как раньше, – горячо заговорила Екатерина. – Я думала, ты наконец-то оценишь меня, поймёшь, как много я для тебя сделала. Не будешь придираться по мелочам, не будешь за меня решать с кем мне дружить, а с кем нет, к кому захаживать в гости, звонить по телефону... Я думала – ты перестанешь быть мелочным занудой, семейным деспотом и тираном, собственником моего тела и души! Пойми, Оглоблин, я ведь не вещь, я – человек и притом человек свободный!
– Замужняя женщина не может быть человеком свободным, – нравоучительно произнёс Остап. – Ты – моя жена, и я не желаю чтобы ты зналась с сомнительными субъектами.
– С какими конкретно, Оглоблин? Назови фамилии, – потребовала Мармеладова.
– Хотя бы с этим алкоголиком Щукиным, – сказал Остап.
– Щукин – оригинальный, талантливый музыкант. Он написал музыку на стихи многих моих знакомых поэтов! Он талантливее тебя, – вызывающе заявила Мармеладова.
– Ты с ним спала? – неожиданно спросил Остап.
– Ты в своём уме, Оглоблин? – повертела пальцем у виска Мармеладова. – Да он мне вовсе не нравится, он не в моём вкусе... По-твоему, если женщина общается с мужчиной, то это уже всё – попахивает постелью, так что ли?
– Если замужняя женщина, то – да, – согласно кивнул Оглоблин.
– Да с его стороны на этот счёт не было даже намёков, – продолжала оправдываться Мармеладова. – Мы вместе с ним работали когда-то в многотиражке «Донской гидростроитель» – он ведь по образованию тоже журналист, – вместе филфак РГУ заканчивали. Дружили... Да, это было, не скрою. Потом Щукин открыл своё дело, занимался бизнесом, причём довольно успешно... Даже, помню, кинул меня один раз на «бабки». Но чтобы спать с ним?.. Ты что, Оглоблин?.. К тому же, он верующий.
– Ага, верующий... А водку жрёт, как последний грешник, – скептически присвистнул Остап. – Кстати, Катя, тебе просто везёт на верующих...
– Опять какие-то полунамёки, – с досадой скривилась Катя. – Не юли, Оглоблин, будь мужиком. Говори прямо, что думаешь!
– Ты спуталась с этим бандитом Кресталевским, – выпалил в запальчивости Оглоблин.
– Кто тебе это сказал? – враз покраснела Мармеладова.
– Все говорят, – доканывал её Остап. – А у меня, думаешь, глаз нет? Не видел я разве, как ты разбиралась с ним на похоронах у Клеопатры Лермонтовой.
– Ты просто ревнуешь, Оглоблин, с Кресталевским у меня ровным счётом ничего не было, – проговорила Катя.
– Ну да, мужчины липнут к тебе, как мухи на мёд, и ни с кем у тебя ничего не было, – недоверчиво сказал Остап. – Прямо святая невинность...
Мармеладова гневно взглянула на него и горестно, с жаром заговорила:
– Я отдала тебе пять лучших лет своей жизни, Оглоблин, я сделала из тебя человека, я вытащила тебя из дерьма, в котором ты сидел по уши... И за всё моё добро – чёрная неблагодарность с твоей стороны!.. Разве я была плохой хозяйкой? Ты ходил голодный, не обстиранный, не глаженный?.. В квартире был бардак? Не было семейного уюта, тепла любящей тебя, дурака, женщины? Я тебе когда-нибудь изменяла, Оглоблин? Я была плохой женой?..
– А мне, Екатерина, до фонаря весь этот буржуйский домострой, супер-дорогие обои на стенах и продвинутая сантехника! – беззаботно бросил Оглоблин. – Видал я их в одном месте... Мне в советские времена было гораздо лучше. Тогда судьбу музыканта решал худсовет, а сейчас – денежный мешок!
– Ага, тебе было хорошо жить в засранной общаге с тараканами и крысами, которые табунами бегали по ночами по коридорам, – поддакнула Екатерина, – со свешивающимися с потолка лохмотьями паутины, как в фильме «Вий», с обсаженным наркоманом-соседом за стенкой, с километровыми очередями за колбасой и любым дефицитом.
– Ну и что с этого? – пожал покатыми плечами Оглоблин. – Настоящий музыкант может творить в любых условиях, даже в таких экстремальных.
– Ты – настоящий музыкант? – засмеялась, глядя на него, Мармеладова.
– Катя, не понимаю, какая муха тебя укусила...
– Муха Це-це, – усмехнулась Екатерина.
– Давай отложим этот разговор до завтра, – устало попросил Оглоблин. – Мне ещё партитуру дописать надо, и очередной шлягер закончить. Я договорился в Москве с одной звукозаписывающей фирмой насчёт шансона. Сейчас в столице за шансон хорошо платят, а сочинять подобное проще пареной репы... А тебе бы я посоветовал написать что-нибудь о тюрьме: серию злободневных очерков из мест заключения с разоблачением негативов. Напишешь, – я сам отвезу их в Москву и пристрою в какой-нибудь «жёлтой» газете или журнале. А гонорары в Москве куда выше наших, периферийных!
– Я тебя поняла, Оглоблин, – сказала Екатерина. Вытащила из пачки, лежавшей на холодильнике, сигарету и пошла курить на балкон. «Козёл, вместо того, чтобы содержать жену, помочь ей материально, вынуждает писать для заработка тюремные очерки! – думала с раздражением Екатерина. – Почему же не звонит Кресталевский? И Щукин куда-то пропал... Прямо мистика какая-то. Уж не Оглоблин ли постарался? Да нет, куда ему, слабаку против них... Трусливое самовлюблённое ничтожество! Только со слабыми, больными женщинами герой... Думает, я без него пропаду – фигушки вы угадали! Устроюсь в коммерческую газету, а то и переберусь в Москву, заведу столичные связи – там у меня много знакомых журналистов из Ростова, – буду больше него зарабатывать, тогда поглядим кто чего стоит. Это он без меня мхом зарастёт за своим голимым компьютером, на котором-то и работать толком не умеет. Кроме музыкальных ни одной стоящей программы не знает. Купил себе электронную игрушку для малолеток!»
Докурив, Екатерина бросила окурок вниз, прошла в спальню. На душе было пакостно и тоскливо, ничего не хотелось делать, жизнь казалась бессмысленной и ничтожной.
– Ты здесь ложись, Оглоблин, – сказала она мужу. – Меня не беспокой, я сегодня очень устала. Буду спать одна, в зале.
Остап, увлечённый компьютером, промолчал. Он что-то быстро набирал, с силой стуча пальцами по белым кнопкам клавиатуры. Возможно, он даже не расслышал, что сказала Мармеладова.
«Баба с возу – кобыле легче!» – подумала Екатерина и направилась в другую спальню к больному отцу. Покормив его и переменив грязную постель, вернулась в зал. Мексиканский сериал уже закончился и мама, щёлкая пультом управления, рассеянно просматривала передачи по другим каналам. Взглянув внимательно на вошедшую дочь, укоризненно покачала седой головой. Вполголоса проговорила:
– Глупая ты, Катька, и что ты в нём нашла? Ни по дому ничего не может, ни денег в дом не несёт, одно слово – композитор прохладной жизни... Нашла бы себе на крайний случай какого-нибудь слесаря-сантехника, так хоть польза была б – краны бы сам чинил, трубы ржавые поменял, унитаз новый поставил... А то б – как сейчас у девок мода пошла – бинзесмена отхватила с большими деньжищами. Ты ещё ничего с виду, хорошо выглядишь: не пьёшь, не гуляешь здорово... правда, куревом балуешься, да это и бросить зараз можно... Женщина хозяйственная, работящая, – глядишь, какой-нибудь богатый старикашка и позарился б. Ты носом-то не крути, ничего притерпелась бы... а ему, старому, много ли надо? Он, небось, и не может-то уже ничего... так разве, побаловаться... Да и самому-то ему, прости мою душу грешную, сколько её, жизни той осталось? Туда-сюда, глядишь, – ты и овдовела... А деньги-то с имуществом он туда с собой не заберёт, всё тут останется. Вот и смекай...
– Глупости ты, мама, предлагаешь, – укоризненно взглянула на неё Екатерина. – Я лучше последний кусок доедать буду, а на панель не пойду!
– Никто тебя на панель и не посылает, – сказала мама.
– То, что ты говоришь про богатого старичка – одно и то же...
– Гордая ты, смотрю, слишком... Гляди, останешься у разбитого корыта со своим характером!.. Не хочешь справного мужика, ребёночка хоть усынови из детдома. Всё радость на старости лет будет и подмога какая-никакая...
– Договорились... Туши свет, бросай гранату! – притворно всплеснула руками Мармеладова и, не слушая больше недовольное ворчание матери, принялась стелиться.
«Когда же люди прекратят лезть в мою душу? – думала она, укладываясь ко сну. – Когда перестанут за меня решать, давать дурацкие советы, учить, наставлять и вразумлять, как будто я дитя несмышлёное, а не взрослый, вполне сформировавшийся человек! Все хотят перекроить меня по своему образу и подобию: Бог, дьявол, мама, Оглоблин, редактор газеты, Кресталевский... Все эгоистично хотят использовать меня в своих целях, не заботясь о том, а что же, собственно, хочется мне самой? Почему никому нет до этого ни малейшего дела? Бог вдруг взял и решил за меня, что мне необходимо родиться. Но он не спросил, Отец мой небесный, хочу ли я появляться на свет? Готова ли я к этому? Мама с папой надумали вдруг зачать меня... Ну, и, вероятно, думали в тот момент прежде всего о собственном физическом удовольствии. Конечно, они скажут, что подарили мне жизнь! Но хотела ли я этого подарка, вот вопрос? А, может быть, мне лучше было вовсе не рождаться и всю жизнь оставаться духовной, как говорит Кресталевский. Он верит в духовную сущность человека, убеждён, что у каждого человека помимо тела есть ещё и бессмертная, неуничтожимая душа, которую создал Бог. Но весь парадокс в том, что Сергей говорит о душе, а сам спит и видит моё тело – это заметно, как божий день... Всем что-то от меня нужно, все хотят использовать меня, насладиться и бросить, как выпитый сосуд! Никто ещё бескорыстно ничего для меня не делал. Даже Оглоблин вернулся из Москвы не из-за моей души, на которую ему, верно, начхать хотелось, а из-за тела. Потому что он настолько скуп, что жалеет денег на уличных проституток, которые работают сейчас в Москве на каждом углу по прейскуранту, а мастурбировать в гостиничном номере ему видно надоело. И я, как последняя дура, повелась на его уговоры, простила все подлости, которые он мне причинил, размечталась о счастливой жизни... Нет, не буду я никогда счастлива с Оглоблиным, и вообще – ни с кем! Все мужики одинаковые, никому верить нельзя. Вначале наобещают золотые горы, а как в постель с ними ляжешь – всё! Куда только их любовь девается. Как пресытившиеся коты, начинают мурку водить, торговаться, а то и откровенно обманывают, кидают... За твой же счёт норовят поживиться. И все так, безо всяких исключений! И Кресталевский, вероятно, – такой, хоть и уверяет, что польский шляхтич. Пусть не словами, а делом сначала докажет свою любовь, а потом мы посмотрим... решим... Я почувствовать должна, что это у него серьёзно, а не просто – моча в голову стукнула! Это даже словами не выскажешь, но – ещё не чувствуется, а раз не чувствуется, то и не верится... И какой смысл в таком случае менять шило на мыло?.. часы на трусы?.. Оглоблина на Кресталевского?..».
Глава 15. Автовокзал
Наконец-то на автовокзале вновь появился Вася гитарист. Кресталевский не видел его давно, с августа месяца.
– Здравствуй, Серый! – приветствовал он приятеля, как всегда широко улыбаясь, придерживая правой рукой свою старенькую семиструнку. – Как идёт газетный бизнес?
– А ну его в болото! – безнадёжно махнул рукой Кресталевский. – Нужно менять работу... Ты где пропадал? На гастроли ездил?
– Угадал, Серый. Был я на морях, развлекал песнями новых русских, в кабаках «лабал», – заработал тысяч пятьдесят и за две недели дома всё спустил, – сообщил Вася. – Сегодня даже на электричку до Ростова денег не было, зайцем пришлось ехать.
– Здорово ты погулял! – покрутил головой Кресталевский. – Как можно такие «бабки» потратить?
– Да там тема одна получилась, не хочу рассказывать... – помялся гитарист Вася.
– Понимаю. Женщина? – подсказал Кресталевский.
– Вот-вот, Серый... Бабы – наше слабое место, – согласно кивнул Вася. – За минутное удовольствие расплачиваешься потом по полной программе!
– У тебя программа, видать, насыщенная была? – сострил Кресталевский.
– А то!.. – хмыкнул лукаво гитарист Вася. – В лучшем ресторане Таганрога ужинали. Ей захотелось, а мне отказываться неудобно, ну и зашли, поужинали... В отдельном кабинете, при свечах. И стриптизёрша обнажённая перед нами танцевала... Всё как полагается: шампанское со льдом, устрицы по-французски, ещё всякая заморская дрянь с непонятными названиями... Холуй во фраке за спиной стоит, в хрустальные бокалы подливает... В общем, – высший класс! Зато когда счёт под конец принесли, я чуть со стула не грохнулся: триста пятьдесят баксов, прикинь!
– Круто, – с восхищением произнёс Кресталевский. – Нам так не жить.
В это время мимо, к константиновскому «Икарусу», прошла реализаторша газет Ольга. Поздоровалась с приятелями сквозь зубы.
– Чего она? – удивлённо кивнул ей вслед Василий.
– Злится, что покупателей её отобью, – пояснил Сергей. – Конкуренция, блин, сам знаешь...
– Тяжёлый случай, – согласился Вася. – А меня немые, козлы, достают. После них в автобусе – хоть шаром покати, всё под чистую выгребают! А предъявлять – бесполезно, ничего не понимают – немые!
– Они злые, ты смотри, Василь, не связывайся, – предостерёг Кресталевский. – За «бабки» – порвут! Они целой бригадой побираются.
– Ладно, не пугай – пуганые, – отмахнулся Вася. Пощипал струны, прислушиваясь к звуку, покрутил туда-сюда колки, настраивая гитару. Пошёл вслед за Ольгой в константиновский.
Кресталевский, чтобы не терять зря времени в ожидании своей очереди, направился к донецкому автобусу, который отправлялся ровно в двенадцать. В салоне возле кабины водителя стоял среднего роста старик с длинными седыми космами волос, перевязанных широкой чёрной тесёмкой, с такой же седой, длинной окладистой бородой, неопрятно одетый, но трезвый. По внешнему виду не бомж. На шее у него висела на верёвочке кривая картонка с какой-то надписью. Кресталевский рассмотрел только православный крест и какие-то библейские изречения. В руках проповедник держал замусоленную, криво сшитую по краям нитками, самодельную книжку-брошюру и говорил громким выразительным голосом, как будто стоял не в тесном проходе междугороднего автобуса, а на многолюдной площади:
– Во имя Господа нашего многострадального и милосердного, убиенного на кресте злодеями и к злодеям же причисленного, сына Божьего Иисуса Христа, непорочнорождённого... Аминь! Братия и сестры дорогие, возлюбленные во Христе, счастливого вам пути, и да хранит вас Господь наш вседержитель от бедствий странствия, от нищеты и хворобы внезапной, от лихого человека, пули, стрелы и булата! Помилосердствуйте, славяне, помогите старику на скудное пропитание, внесите свою драгоценную лепту в святое Божье дело проповеди Евангелия спасения. Написал я книжку духовных, Богоугодных виршей – имел дерзновение возомнить себя пиитом русским. Купите книжку моих стихов! О цене даже не заикаюсь, недостойный – кто сколько может. И подношением скудным в вашей бедности не побрезгую, – может, кто хлебушка корочку поднесёт, или яблочко румяное – мне, старику, всё в радость.
Закончив длинную тираду, проповедник быстро прошёл по салону, продавая свои замусоленные книжки сентиментальным пассажирам. Покупали в основном женщины. Времени до отхода автобуса оставалось совсем мало и Кресталевский, не дожидаясь ухода старика, принялся рекламировать свой товар. В числе прочего у него сегодня были и эротические журналы для мужчин. Проповедник, проходя мимо Сергея, недовольно его упрекнул:
– Слово Божье нужно продавать, а не порнографию!
В следующем автобусе повторилась та же история. Откуда появился загадочный проповедник, как сразу же окрестил его Сергей, неизвестно, раньше его на автовокзале не было. Он ходил по автобусам весь день и, сталкиваясь с Кресталевским, неизменно напоминал ему о вреде порнографии. Это был своеобразный фанат-подвижник, провозглашавший в своих стихах Слово Божье, как он его понимал. Но он хоть приторговывал книжками. До него был один молодой, странный парень с безумными глазами, который заходил в автобусы и, потрясая почему-то детской, красочно иллюстрированной Библией, разводил церковную тягомотину минут на десять – пятнадцать. При этом он ничего не предлагал купить, не просил у пассажиров денег, как нищие, и вообще ничего не просил, кроме как поверить наконец-то в Бога и жить по заповедям. Водители над ним откровенно посмеивались и недвусмысленно крутили пальцами у виска. К какой религиозной конфессии принадлежал парень было неясно, скорее всего он проповедовал по собственной инициативе, возомнив себя эдаким современным пророком, чуть ли не новоявленным Иосифом Смитом. Помимо него по автовокзалу бродили две ветхозаветные старушки – свидетельницы Бога Иеговы, раздавали колхозникам небольшие, карманного формата брошюры и журналы «Пробудись» и «Сторожевая башня». Пассажиры нехотя принимали божественную литературу, лениво перелистывали, но, не найдя там ничего занимательного, типа анекдотов или сканвордов в дорогу, после ухода старушек выбрасывали в урну.
Почитатели Бога Иеговы пробовали проповедовать и Кресталевскому. Он скучал на лавочке в зале ожидания – до отправления очередного автобуса было ещё полчаса. От нечего делать лениво просматривал юмористический журнал «Винегрет», которым торговал. Тут-то к нему и подсели бабушки-иеговистки. Одна, малость помоложе первой, одетая понарядней, вкрадчиво заговорила:
– Молодой человек, извините, пожалуйста, за беспокойство, вы в Бога верите?
Вопрос был неожиданный. Кресталевский, привыкший ко всему подходить серьёзно, задумался. Верил ли он в Бога? Вероятно, да... Но вот, что такое Бог – представлял смутно. Тем более, что однозначного ответа не давала ни одна религия, с представителями которых он соприкасался в жизни. А общался он и с католиками – католической веры придерживалась его бабушка, – и с мусульманами, и с иудеями, и даже с мормонами. О православных и говорить нечего, он сам был крещён в православной церкви.
– Да, в Бога я верю. Так же – и в Иисуса Христа, единородного сына Божьего, – ответил Кресталевский.
– А скажите, молодой человек, вы знаете имя Бога? – продолжала допрос свидетельница. – В молитве мы провозглашаем: «Да святится имя Твоё!..». А какое имя у Бога?
– А это столь важно? – задал встречный вопрос Кресталевский, чувствуя, что проповедница постепенно втягивает его в бесполезный, бессмысленный спор о вещах, мало что для него значащих.
– А как же?! Что вы такое говорите, – удивилась свидетельница. – Неужели вам лично всё равно, как вас назовут ваши дети: Павлом, например, или каким-нибудь Навуходоносором?
– Допустим, вы правы, – согласился Сергей. – Богу не понравилось бы, если бы его вдруг назвали Навуходоносором, но его ведь никто так и не называет!
– А как его называют? – не отставала женщина. Вторая при этом помалкивала, с интересом слушая ход мысли своей подруги.
– Насколько я знаю из Библии, Бога там называют либо Саваоф, либо Иегова, – сказал Кресталевский.
– Вот именно, – Иегова! – ухватилась за нужное имя проповедница. – Саваоф – поздняя вставка недобросовестных переводчиков. Мало того, само имя Иегова было значительно сокращено в текстах священного писания и заменено где надо и не надо словом «Господь». Отсюда и некоторые несуразности в современном тексте Библии вроде знаменитого высказывания царя Давида, которое цитировал Иисус Христос: «Сказал Господь Господу моему: седи одесную Меня, доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих». В новом переводе Библии, которым пользуются свидетели Иеговы, вместо слова «Господь» восстановлен первоначальный вариант. То есть: «Сказал Иегова Господу моему...». Признайтесь, звучит значительно лучше, чем раньше.
– Но так ведь можно всю Библию исковеркать, – возмутился Кресталевский, – а в ней, по-моему, ясно сказано, что нельзя ничего ни добавлять, ни убирать! Библия – это слово Божье, и никакой редакторской правке не подлежит.
– Напрасно вы так думаете, почтеннейший, – подала наконец голос вторая свидетельница Иеговы, – сморщенная, лет семидесяти, старушка. – Тем паче, что запрет сей относится только к Откровению Иоанна Богослова и на остальную Библию не распространяется.
– Ну ладно. Что дальше? – нетерпеливо перебил её Кресталевский, поглядывая на часы. До отправления следующего автобуса оставалось минут пятнадцать.
– Я смотрю, вы интересуетесь религией, духовными вопросами, Священные писания читаете, – вновь заговорила первая. – Не хотели бы вы изучать с нами Библию?
«Была бы ты помоложе!» – подумал Сергей, а вслух сказал:
– Да нет, зачем же. Благодарю. Я и сам её могу изучать, без вашей помощи. Библия у меня есть своя, без всяких новых переводов... Так что счастливо оставаться.
– Журналы хоть возьмите, – засуетились свидетельницы, сунув ему несколько «Сторожевых башен», но Сергей и от этого отказался.
– Спасибо, но я не разделяю ваших религиозных взглядов и журналов читать не буду.
– Не боитесь, молодой человек?.. – сменила тон первая иеговистка.
– Вы мне угрожаете? – удивился Кресталевский.
– Бог с вами! – отшатнулась женщина и взмахнула руками. – Мне ли вам угрожать... Суда Божьего не боитесь? Последнего небесного Армагеддона?
Здесь Кресталевский снова задумался. Божьего суда он, конечно, побаивался. И верно, какой преступник не боится разоблачения и справедливого возмездия?! А на земле, из живущих на ней людей, чуть ли не каждый в той или в иной мере преступник: одни нарушают законы человеческие, другие – Божьи. Одни грешат явно, – и словом, и делом, другие – в мыслях, но грешат все, без исключения.
– Я сам отвечу за свои грехи! – честно признался Сергей и, взяв хозяйственную сумку с газетами, быстро пошёл к выходу на перрон...
Сегодня свидетельниц Иеговы не было, наверное, взяли выходной. Седобородый дед-проповедник здорово тормозил работу реализаторов газет и гитариста Васи, но все помалкивали, уважая его религиозные чувства. Мало того, Кресталевскому постепенно стало даже неудобно предлагать пассажирам эротические журналы с обнажёнными девушками на красочных, глянцевых обложках, а гитаристу Василию – исполнять похабные песни.
– Ты знаешь, Серый, а ведь старик прав, – сказал он Кресталевскому в перерыве между выступлениями. – Нельзя ради денег губить душу, нельзя служить неправому делу, нельзя выживать любой ценой, ступая по головам ближних. Бог всё видит, чем мы тут занимаемся, и если мы вдруг погрязнем в пороках, деградируем до скотского состояния, провозгласим сатану своим кумиром, Всевышний нас попросту сметёт с лица земли, как это было с людьми в древности, во время всемирного потопа.
– Что, старика наслушался, Вася? – усмехнулся Кресталевский. – Возьми в секту его запишись, или в монастырь уйди, что тебе с нами, грешными, делать?
– Да нет, ты зря утрируешь, Сергей. Я ведь вижу, что ты в душе не такой, только для чего-то шлангом прикидываешься, – проговорил гитарист Василий. – Зачем ты боишься быть самим собой? Ты ведь по натуре добрый, а хочешь казаться злым. Как будто чёрт в тебе сидит и на плохие дела подталкивает... Да расслабься ты в конце-то концов, обрадуйся жизни, солнцу над головой, людям хорошим. Хватит всё видеть в чёрном цвете.
– И ты учишь, Василий, – укоризненно вздохнул Кресталевский. – Прямо ликбез какой-то...
– Я оптимист, Серый! Я верю в свою удачу, – продолжал гитарист Вася. – Не может такого быть, чтоб я не добился успеха в жизни! Я ведь музыкант, а не какой-нибудь ресторанный «лабух». Я музыку пишу, причём неплохую, кассету хочу записать, раскрутиться... Я сложа руки не сижу, я вкалываю, и Бог мне помогает. Он лодырям не помогает, а тем, кто пашет – удачу всегда пошлёт. Он справедливый, Господь наш.
– Скучно тебя слушать, Василь, – притворно зевнул Кресталевский. – Давай лучше водки нажрёмся и по бабам закуролесим! Я сейчас холостякую, у бабушки на Берберовке живу. В самый раз наверстать упущенное, пока семейное ярмо тащил... Вчера у меня такая тёлка была! Огонь баба, – до утра передохнуть не давала. Насилу выпроводил домой к мужу...
– Ну и чем тут хвалиться, брат? – пожал плечами Василий. – Похотливые кобели под забором тоже могут подолгу трахаться, и даже под хвостом у суки лизать...
– Сказанул, Василь... – брезгливо скривился Кресталевский. – Как серпом по яйцам! Кайфоломщик, блин.
Глава 16. Партия Анархо-социалистов
Отработав до трёх на автовокзале, Кресталевский поехал домой, то есть к бабе Шуре, пообедал, чем Бог послал. Подумал, что пора уже сдавать выручку шефу – известному ростовскому сатирику Назару Бизонову, юмористический журнал которого продавал на автовокзале. Попутно решил заглянуть на Творческие посиделки поэта Шкаликова, проходившие в Доме быта, в интеллектуальном кафе «Орбита». Кресталевский давно там не бывал и надеялся встретить в кафе Мармеладову.
– Ты ж смотри там, Сергей, не долго, – предупредила как всегда баба Шура. – На улицах наркоманов полно, хулиганья всякого. Далеко ль до беды?.. Лучше мы с тобой как-нибудь на кладбище съездим: деда Макара надо помянуть и матерь твою, Елену, царство ей небесное.
– Конечно съездим, ба. Как только, так сразу... Ты скажи, – и смотаемся, – согласился с её предложением Кресталевский.
До Северного добрался по-быстрому, на маршрутке, которые ходили довольно часто. Назар Бизонов жил недалеко от базара. Это был высокий, крепкий ещё старик, не утративший с годами природного кацапского оптимизма и твёрдости духа. Кресталевский давно заметил: сталинское поколение отцов-командиров было железным! Именно оно вынесло на своих плечах все тяготы Великой Отечественной, громя германские войска на фронте, обеспечивая действующую армию всем необходимым в тылу. Он думал: а что бы стало с его поколением, окажись оно в столь экстремальных, нечеловеческих условиях? И правда, – что?.. Большая часть, вероятно, переметнулась бы к немцам, продалась за дойчмарки и чечевичную похлёбку! Другие побежали бы за Урал, к китайцам. Кое-кто б застрелился, ушёл в подполье, дезертировал... И лишь единицы стояли бы насмерть, как обезбашенные спецназовцы в Афганистане!
– Проходи, Серёга. Здравствуй, дорогой! Как поживаешь? – приветливо встретил его Бизонов. – Не разувайся, к х..м, давай – на кухню. Рубать будешь?
– Нет, Назар Борисович, я уже обедал, – отказался Кресталевский.
– Обедал... Уже ужинать пора, – сказал Назар Бизонов. – Выпьешь грамм сто? Водочки?
– Это можно, – согласился Сергей. В кухне быстро пересчитал месячную выручку за журналы, передал Бизонову.
– Спасибо за работу, Серёга! – поблагодарил Назар Борисович, пряча деньги в карман. Достал из холодильника бутылку настоянной на чём-то, коричневого цвета, водки, маринованные грибы в стеклянной банке, тонко нарезанную ветчину, сыр, огурцы и помидоры. Налил Кресталевскому стопку. – Давай за всё хорошее.
– А вы? – спросил Кресталевский.
– Не, мне много нельзя. Я сегодня уже норму принял, – объяснил Бизонов.
Сергей привычно выпил приятную на вкус водку, с аппетитом закусил маринованными грибами.
– Давай ещё. После первой и второй промежуток небольшой, – снова налил Бизонов. – Я даю твои юморески в «Винегрете», ничего вещицы, мне понравились... Только учти, гонорары я местным авторам не плачу, не обессудь!
– Да бросьте вы, какие гонорары, – отмахнулся Кресталевский. – Напечатали, и на том спасибо!
Он выпил и третью стопку, потому что, по утверждению Бизонова, Бог якобы любит троицу, и отправился на Творческие посиделки Шкаликова. В кармане лежала порядочная сумма денег – выданная Бизоновым зарплата. В голове от выпитой водки шумело, на душе, в предчувствии встречи с Мармеладовой, было радостно, хотелось ещё выпить. Сергей зашёл в коммерческий павильон на автобусной остановке и купил бутылку своего любимого пива «Балтика 9». После пива его развезло ещё сильнее и на Посиделки Кресталевский пришёл на взводе. Людей было ещё мало: сам Шкаликов, какие-то незнакомые женщины, Вадик Мухоморов, Земфира Берданосовская, поэт Миша Скворец с супругой, которая сама стихов не писала, но была большой любительницей поэзии, к тому же – заведовала библиотекой. В самом углу у стены сидели друзья Кресталевского: поэт и мистик Сашка Зимницкий по кличке Китайчик и оригинальный, можно сказать сумасшедший философ Толик Микроба. С ним Кресталевского связывала давняя крепкая дружба, проверенная суровыми жизненными передрягами. С Толяном Кресталевский, как говорится, пошёл бы в войну в разведку!
Познакомились они с Микробой на занятиях литературного кружка при заводской газете «Ростсельмашевец», который посещал Сергей после армии. Руководил кружком заводской поэт Аркадий Самохвалов, бывший милиционер, выгнанный из ментовки за изнасилование несовершеннолетней. Он-то и преподал Кресталевскому первые азы поэтического мастерства, взяв его под свою заботливую опеку. Рекомендовал его первые стихотворные опыты в печать, привлекал к выступлениям в цехах и общежитиях «Ростсельмаша». Но, как все ограниченные люди, Самохвалов и других ограничивал рамками своего узкого, «совкового» понимания, подрезал им, так сказать поэтические крылья, не давал взлететь выше той планки, которую установил для себя. Кресталевскому вскоре стало тесно в прокрустовом ложе рабочей литгруппы Самохвалова и он взбунтовался.
Как раз был пик знаменитой Горбачёвской перестройки, в обществе накапливалась взрывоопасная энергия. Общественные движения и карликовые политические партии возникали чуть ли не каждый день, вырастая, как грибы после дождя. Столичные газеты просто захлёбывались от сенсационных разоблачений негативных явлений пресловутого сталинизма. Рабочие пробовали бастовать, как на Западе, евреи и диссиденты на все голоса требовали дальнейших перемен и развала прежней, социалистической системы ценностей. На этом фоне Микроба, тоже посещавший сельмашевскую литгруппу, выделялся провинциальной зашоренностью взглядов, совковым консерватизмом мышления и вопиющей безграмотностью, которую можно было сравнить разве что с косноязычием Чеховского Ваньки Жукова, писавшего бестолковое послание «на деревню дедушке». Между тем, Микроба чем-то заинтересовал Кресталевского. Сам вечно находившийся на распутье, он безошибочно угадывал в окружающих родственную душу, жаждущую обрести истину, и принимал на себя роль всезнающего учителя, политического вождя и пророка. Прежде всего он начал освобождать Толика Микробу от остатков совдеповского воспитания, втолковывая идеи Сахарова и Солженицына. Из некогда запрещённой в СССР литературы Кресталевский читал только «Один день Ивана Денисовича», но о жестоких сталинских репрессиях знал и раньше. Казачья станица Грушевская под Новочеркасском, откуда был родом отец Кресталевского, всегда слыла «белой» станицей. Здесь ещё со времён проигранной большевикам Гражданской войны передавали от отцов к детям живописные рассказы о лихих подвигах казаков-красновцев под Царицыном. О рейдах прославленной конницы Мамонтова по тылам красных войск, о горечи зимнего отступления в Новороссийск, об эвакуации в Крым и печальном исходе героической Русской армии под руководством барона Врангеля в Туретчину. «Белые» казаки ушли из Грушевки и навеки канули, упокоившись кто где. Но оставшиеся – рассказаченные и раскулаченные, загнанные Москвой в полуфеодальные общины – колхозы, – продолжали незримую, кропотливую Гражданскую войну против захватившего верховную власть в России, инородного, антиславянского режима международных преступников и проходимцев, вроде Льва Троцкого-Бронштейна, Льва Каменева-Розенфельда, Якова Свердлова, Кагановича, Берии и им подобных. Кресталевский отдавал себе отчёт в том, что Гражданская война на Дону не прекращалась всё это время ни на минуту, а с началом перестройки вспыхнула с новой силой. Вновь казаки понадевали голубые штаны с лампасами, вытащили из укромных тайников – у кого сохранились – дедовы боевые шашки, засунули за голенища сапог нагайки. Вновь Дон забурлил в яростной политической сваре и как раньше поделился на красных и белых. Низовские казаки припомнили давние обиды вёшенцам, те в свою очередь в долгу не остались. Дон раскололся и быть бы здесь опять большой потасовке и междоусобице, если бы вдруг не запылали на окраинах бывшей советской империи, – разваленной тремя безродными проходимцами и авантюристами, пожертвовавшими в угоду собственным нездоровым амбициям огромной и великой страной, – межнациональные конфликты. Москва, со времён татаро-монгольского ига славившаяся умением плести политические интриги, мастерски выпустила накопившийся на Дону пар, направив наиболее горячие головы воевать за приднестровцев, абхазов или осетин.
Но всё это произошло позже, а пока, в самом начале перестройки, на Дону, да и в Ростове было сравнительно тихо. Кресталевский с Микробой подружились и воспылали жаждой политической деятельности. Помимо своих казачьих пристрастий, Сергей увлекался учением Бакунина и Кропоткина, зачитывался книгами про Махно и всерьёз подумывал о синтезе социалистической теории Маркса с Бакунинским анархизмом. У него даже сложилась в голове некая политическая система: анархо-социализм, причём административное устройство будущего российского общества он мыслил скопировать с казачьей системы самоуправления с её выборными на кругах демократическим голосованием атаманами, советами стариков-гласных и прочим. Поделившись своими соображениями с Микробой и заручившись его поддержкой, Сергей стал действовать. Навербовал из числа студентов госуниверситета, в котором тогда учился, сторонников своей идеи, написал программу и устав будущей политической партии. Толик Микроба в свою очередь привлёк к борьбе знакомых парней с «Ростсельмаша» – он там работал слесарем-инструментальщиком. Таким образом набралось человек десять. На первом съезде, происходившем на Северном, на крыше девятиэтажного сельмашевского общежития, где проживал Микроба, Кресталевский торжественно объявил о создании «Российской Ассоциации Анархо-социалистов», сокращённо РОАС. Стали обдумывать планы и перспективы политической борьбы на будущее. Сергей тут же выдвинул предложение о вооружённом восстании против советской власти – он был максималистом.
– Свобода или смерть, братья! – патетически заявил он. – Оружие можно будет отобрать у ментов. Вечером отоварить по башке кирпичом парочку, – вот вам уже два боевых пистолета.
Но остальные заговорщики тут же воспротивились этой безумной идее и решено было пока что вести борьбу чисто пропагандистскую. Тогда Кресталевский с Микробой деятельно засели за сочинение листовок. В листовках они разъясняли соотечественникам политическую обстановку в стране, гневно клеймили высшее партийное руководство, высвечивали всевозможные недостатки: отсутствие многих продуктов питания, дефицит промышленных товаров, плохие бытовые условия, взяточничество и казнокрадство чиновников. Попутно осуждали бессмысленную и кровавую афганскую авантюру Брежнева-Горбачёва, имперскую внутреннюю политику Москвы, подавляющую национальное самосознание республик и малых народов. Призывали к свержению Коммунистической партии и отданию под суд всего Политбюро во главе с генсеком! Вот, например, образец подобной прокламации, сочинённой в порыве пьяного вдохновения Кресталевским:
«Граждане России! Революция, которую совершил в 1917 году В.И. Ленин, заведена в тупик бездарными, тупыми и хитрыми людьми, спесиво именовавшими себя генеральными либо первыми секретарями! Не парадокс ли, огромной великой страной управляет – секретарь! (Вроде секретаря-машинистки, что ли?). Такая глупость возможна только у нас в России. Владимир Ильич Ленин был вождём, а не секретарём, отсюда и результат! Граждане, видя неспособность правящей партии вывести страну из кризиса, объявляем о создании оппозиционной организации – «Российской Ассоциации Анархо-социалистов»! Наша программа – подлинное освобождение человека труда, уничтожение коммунистической эксплуатации, власти и государства! То есть, программа построения Коммунизма, как его понимали К.Маркс, М.Бакунин, П.Кропоткин и другие. Долой диктатуру КПСС! Долой культ личности Горбачёва! Да здравствует Свобода! Правда! Равенство! Да здравствует Коммунизм!».
Листовки были лаконичные, смелые, ни к чему не обязывающие, рассчитанные на внешний эффект. Призывать к свержению партии, которая сама же и затеяла всю эту канитель с экономическими преобразованиями и с разоблачением сталинизма и Брежневского застоя – это было круто!
В одну душную июньскую ночь бумажки с крамольными текстами подпольной анархистской организации забелели на стенах многих ростовских домов в центре города. Их находили в почтовых ящиках и в будках телефонов-автоматов, в общественном транспорте и даже в карманах прохожих. Листовки были наклеены на красочные витрины магазинов и на газетные тумбы, на двери школ и вузов, на деревья, мусорные баки и киоски «Союзпечати». Но, так сказать, высшего пилотажа добился Толик Микроба, умудрившись прилепить листовку даже на массивную старинную дверь Комитета госбезопасности! Акция прошла успешно и Кресталевский, воодушевлённый победой, стал продумывать дальнейшую тактику борьбы с коммунистическим режимом.
Печатать на пишущей машинке под копирку антисоветские прокламации было утомительно. Требовалось усовершенствовать технологию, к тому же Сергей подумывал об издании политической газеты по типу Ленинской «Искры», а для этого нужна была собственная типография или хотя бы шрифт. Кресталевский поговорил на эту тему со студентами-однокурсниками и один, чеченец Лёма Чабанов, вызвался помочь.
– Есть у меня знакомый парень из РИНХа, мой земляк, крупный комсомольский босс из Гудермеса, – он тебе, Серый, что-нибудь посоветует, – пообещал Лёма.
– Человек надёжный? – поинтересовался Кресталевский. – А то ведь, сам понимаешь, – дело пахнет керосином... За такое в КГБ по головке не погладят!
– Серый, где ты видел ненадёжного чеченца? – обиделся за свой народ Чабанов. – Да чеченцы все сплошь антисоветчики, после сталинского выселения 23 февраля сорок четвёртого года! Мне дед рассказывал: загнали энкэвэдэшники всех в общие вагоны – детей, стариков, женщин, двери позакрывали и – без остановок – в Казахстан. В туалет сходить по большому, маленькому – тут же в углу, в теплушке! А куда денешься?.. Так некоторые молодые горянки от разрыва мочевого пузыря умирали, не могли при всех нужду справить. Воспитаны были не так, не по-скотски, гордые были... Для них лучше умереть, чем опозориться!
– А мужики ваши где были? Почему допустили такой беспредел? – резко спросил Кресталевский.
– Чеченцы в общей массе на фронте были, – сказал Чабанов. – А кто из части дезертировал, в горах скрывался. С абреками... В Чечне, знаешь, последнего абрека аж в семьдесят третьем году застрелили, а до этого по горным дорогам опасно было русским ездить. Особенно ночью.
– Зря вы, Лёма, на русских людей грешите, – осуждающе покачал головой Кресталевский. – Не русские чеченцев в Казахстан выселяли, а Сталин и его холуи: Берия, Каганович, Маленков, Молотов, Хрущёв, Микоян... Они и русских людей сколько на тот свет отправили, пидоры! Моего деда раскулачили и расстреляли... А вы зациклились: русские, русские! Да в прошлом веке, во время Кавказской войны, у Шамиля вашего несколько тысяч русских перебежчиков было: артиллеристы, казаки кубанские и терские... Даже польские офицеры были, которых царь Николай Первый сослал на Кавказ после подавления последнего польского восстания.
– Знаю, брат Сергей, – кивнул головой Чабанов. – У нас в горах целое селение есть, основанное русскими солдатами в девятнадцатом веке. Новое Ведено называется. Там потомки ваших русских живут. Ислам приняли, чеченские имена взяли...
Знакомого Лёмы звали Салман Радуев. Это был весёлый, жизнерадостный чеченец, несколько эксцентричный, как и многие представители этого гордого, загадочного народа.
Кресталевский сразу же с ним подружился и, спустя несколько дней после знакомства, завёл разговор о деле.
– Зачем тебе типография, брат? – удивился Радуев странной просьбе. – Она стоит знаешь сколько?.. Я, конечно, могу в Гудермесском горкоме комсомола пробить для тебя списанную, но у тебя денег не хватит её купить! Ты газету свою издавать хочешь? Дело хорошее, брат. Сходи в местную типографию, договорись с печатниками, они тебе её в нерабочее время отштампуют!
– Ага, если в КГБ не сдадут, – скептически ухмыльнулся Кресталевский.
– У нас в Чечне никогда бы не сдали! – заверил Салман Радуев. – У нас даже первый секретарь горкома комсомола в открытую взятки от чёрных цеховиков-кооператоров берёт и никто ничего... У него везде свои люди.
– Да у вас там вообще дурдом, на Кавказе, – сказал Кресталевский.
– Что ты имеешь в виду? – подозрительно взглянул на него Радуев.
– Да то, что живёте вы в России как цыгане, своим обособленным, национальным мирком, – принялся излагать свои взгляды Сергей. – Нас, русских, за кровных врагов считаете, общих врагов не видите, вносите в политическую борьбу сумятицу и неразбериху. Вам бы не с русскими простыми людьми бороться надо, а с политическим руководством страны, которое одинаково давит и чеченцев, и русских!
– А зачем нам это надо, Сергей? – удивлённо присвистнул Радуев. – Ты вон у Лёмы спроси, хочет он бороться с вашим политическим руководством?
Лёма Чабанов, присутствовавший при этом разговоре, только неопределённо пожал плечами.
– Вот-вот, – продолжил свою речь Салман Радуев. – Лёма влезать в ваши российские дела не хочет, как и любой здравомыслящий чеченец. У нас в Чечне свои проблемы. Вначале мы добивались возвращения на родину после Сталинского выселения, с горем пополам добились. Потом поставили вопрос об конфискованном имуществе, о возврате домов, о местной прописке. Постепенно добились своего. Теперь на очереди вопрос о реабилитации незаконно репрессированных чеченцев, – среди них есть даже герои Советского Союза, полковники и генералы. Ну а потом – будем добиваться, чтобы руководителем республики назначали чеченца, а не хохла, или армянина.
– Мелко плаваете, господа абреки, – усмехнулся Сергей, – вымаливаете у партии мелкие подачки, как косточки с барского стола. Просите то, что и так принадлежит вам по праву.
– Но это только начало, Серый, – возразил Лёма Чабанов. – У нас уже сейчас вся республиканская милиция сплошь состоит из местных жителей, партийное и хозяйственное руководство – тоже. А при таком раскладе недолго и вопрос о политической независимости поставить.
– А войска? – напомнил Кресталевский.
– Командиров можно подкупить, простых салдафонов разоружить, – сказал Радуев. – У нас уже сейчас в горных аулах почти все взрослые чеченцы с автоматами «Калашникова» ходят, иначе нельзя. То ингуши скот угонят, то осетины колхозный амбар обчистят... Осетины – вообще вредный народ: вор на воре сидит и вором погоняет. Старики говорят: осетин – это не национальность, это профессия!
Закончилась вся эта история с подпольной Ассоциацией анархистов довольно плачевно. Пока Кресталевский занимался переговорами с чеченскими «абреками» насчёт покупки типографии, Толик Микроба отправился в Усть-Донецк, погостить у родственников. Попутно решил продолжить политическую борьбу. По собственной инициативе напечатал две сотни прокламаций и половину расклеил ночью по Усть-Донецку. На следующую ночь с дуру пошёл распространять остальные. В одном подъезде его с поличным схватил за руку какой-то плечистый, с нагловатой, протокольной рожей субъект. К тому же от него сильно разило сивухой, видно принял для сугреву «пять капель»... Микроба не растерялся и ошарашил переодетого оперативника наглым требованием: «А ну – дыхни!». Мент дышать на Толяна не стал, профессионально заломил ему руку за спину и приволок в отделение. В эту же ночь у родственников Микробы, где он жил, произвели обыск, нашли письма Кресталевского, и на утро уже обыскивали его флигель на посёлке Берберовка. На обоих приятелей завели уголовное дело, которое вскоре выросло до пяти толстых томов. Под стражу, правда, почему-то не заключили, только взяли подписку о невыезде до окончания следствия. Был у них допрос и в Комитете Госбезопасности. Микробу допрашивали первым, в это время Кресталевский дефилировал взад вперёд по Энгельса под окнами комитета и изнывал от жары и скуки. Очень хотелось пива, но приходилось считаться с обстоятельствами, – всё-таки впереди предстояло общение не с кем-нибудь, а с всесильными и страшными чекистами, одним мановением пальца могущими упечь человека – куда Макар и телят не гонял! Так что голова для подобного разговора должна быть светлая и свежая.
Кресталевский дождался своей очереди часа через четыре. Выведший Микробу моложавый, в гражданском костюме, чекист культурно пригласил Кресталевского следовать за ним. Сергей шёл по пустым, гулким коридорам Комитета Госбезопасности и думал о тех людях, которых так же как его, вели здесь эдак лет пятьдесят назад и куда они потом все подевались...
Глава 17. Ветеран войны в Абхазии и другие
Толик Микроба и Китайчик о чём-то оживлённо беседовали, наверное, как всегда философствовали, и Кресталевский, поздоровавшись, даже не стал прислушиваться, в виду того, что мало интересовался мистикой и философией. Оглядев зал и не увидев нигде Мармеладовой, Сергей приуныл, настроение у него сразу испортилось и как всегда захотелось выпить. Он подошёл к хозяину кафе Валерию Николаевичу и заказал водки.
– Водка у нас хорошая, по сто рублей, – предупредил Новохатский.
– Давайте без разговоров! – потребовал Сергей, для которого во время пьянок деньги переставали иметь какую-либо ценность.
При виде бутылки водки, появившейся на столе, Славик Шкаликов удивлённо присвистнул, – опять гуляешь, Серёга? Гляди, в разнос пойдёшь, как в прошлый раз.
– А что в прошлый раз было? – спросил Кресталевский.
– Во, блин, ещё спрашивает! – сказал Шкаликов.
В кафе между тем подтягивались писатели. Пришёл один из самых талантливых поэтов Ростова Орест Кочетов. Это была замечательная личность! Стихи он начал писать чуть ли не с пелёнок, печатался во всех городских и областных газетах, в журнале «Дон» и во многих престижных московских изданиях. В четырнадцать лет выпустил первую книжку, потом вышел солидный сборник стихов в Москве. В двадцать его приняли в Союз писателей. Но, несмотря на столь блестящую литературную карьеру, Оресту чего-то недоставало в жизни. Наверное, адреналина. В один прекрасный момент он вдруг всё бросил и подался воевать в Абхазию. Сражался он в рядах доблестного донского соединения, которым командовал небезызвестный в казачьих кругах города, атаман Филипп Поспелов – весьма одиозная личность. Филипп был приблатнённый казак, отпахал за что-то срок на «хозяина». Он взял под свою опёку Ореста Кочетова и стал учить не хитрой боевой науке, заключавшейся в недвусмысленной формулировке: «Мочи всех подряд, потом разберёмся!». Громя слабые отряды грузинских ополченцев, Филипп Поспелов отличался исключительной жестокостью, пленных не брал, с земляками, уезжавшими на Дон, отсылал в тыл захваченное у грузин оружие. Примерно так же действовал и отряд чеченских добровольцев известного Шамиля Басаева, воевавший по соседству. Филипп частенько захаживал к нему в гости в сопровождении своего неизменного ординарца и телохранителя – Ореста Кочетова. Шамиль был идейный мусульманин, водки не пил, не курил и не позволял другим пить в своём присутствии. Единственной его страстью была война! Он мог рассказывать о ней часами, пока слушатели не засыпали, убаюканные его голосом. Он любил войну, риск, смерть – этот высокомерный, бесшабашный чеченец. В перерывах между боями собирал вкруг своих бородатых головорезов, которых называл волками, и пел с ними протяжные и заунывные вайнахские песни. А то вдруг пускался в дикий пляс под громкие хлопки и гортанные крики товарищей. Перед едой чеченцы обязательно молились всем батальоном, благословляя пищу, восхваляя великого и милосердного Аллаха. Прежде чем расстрелять захваченного в бою грузина, молились тоже.
Война, в которой участвовал Орест Кочетов, была грязная, бессмысленная, страшная и кровавая. Иной раз даже непонятно было, кто с кем воюет: банды наёмников, состоявших едва ли не из всех народов Кавказа, запрудили многострадальную землю некогда цветущей Абхазии. На этом фоне наиболее трагически выглядела загадочная смерть Саши Бардодума, московского поэта, студента Литературного института, воевавшего на стороне абхазов. Местные жители слагали легенды о его храбрости и пели песни на его стихи, чеченцы, объявили его своим братом, правительство непризнанной Абхазии наградило орденом за храбрость. И только свои – особенно казачьи атаманы, – не любили Бардодума и втайне завидовали его славе и стремительной карьере. И на одной из многочисленных казачьих попоек, когда было выпито особенно много чачи и местного сухого вина, вспыхнула яростная разборка. В конце концов в ход пошли не только кулаки, но и шашки с пистолетами, и какой-то безвестный кубанский сотник, воевавший некогда в Афганистане, выпустил в горячее сердце Бардодума всю обойму из своего старенького «ТТ».
После этого трагического случая Орест Кочетов разочаровался в справедливости дела, за которое проливал кровь, и, оставив батальон Поспелова, подался на Дон. Сейчас он подрабатывал грузчиком на базаре и постепенно спивался, как и все представители этой непрестижной профессии.
Пришёл небезызвестный прозаик Андрей Петров, последнее время добавлявший к своей основной фамилии псевдоним Митрохин. Он уверял, что это и есть его основная, – якобы дворянская фамилия, а Петровым его окрестили в сталинском лагере, где он будто бы родился. Увидев Сергея Кресталевского, Петров оживился:
– Сергей! Рад тебя видеть, дорогой. Как успехи? Что нового пишешь? Роман свой не опубликовал ещё?
– Какой именно? У меня их чёртова дюжина, – сказал Кресталевский.
– Правда? Ты, брат, плодотворно работаешь, не то, что я, – позавидовал Андрей. – Я пока написанное не опубликую, за новый роман не сажусь.
– А мне по хер! Пишется и – пишу, а печатать меня после смерти будут, – пошутил Кресталевский.
Андрей Петров разговаривал, всё время к чему-то принюхиваясь, втягивая ноздрями воздух, подозрительно косясь на Сергея. Затем не выдержал и спросил напрямик:
– Ты, я гляжу, Серый, уже накатил чуть-чуть?.. Водочки, небось? – При этих словах Петров сглотнул голодную слюну, с завистью глядя на Кресталевского.
– Ну, так давай выпьем, Андрей, – поняв его страдания, предложил Кресталевский. – Водка есть. Я только что купил у Новохатского. Вот она стоит на столе – сто рублей бутылка.
Андрея долго уговаривать не пришлось. Он сейчас же уселся за стол напротив бутылки. Увидев такое дело, к нему присоединился и Орест Кочетов. Кресталевский налил всем водки, понимая, что на одной дело не кончится. Для такой опытной компании нужно ещё две как минимум!
Посиделки начались и ведущий Славик Шкаликов, поправив большие квадратные очки в роговой оправе, поднялся с места.
– Я рад вас приветствовать, друзья! Не будем ждать опоздавших, они будут подтягиваться до самого вечера... Помню, Орест... – мы тогда собирались в Шахматном клубе на улице Малюгиной – так Орест Кочетов припёрся однажды аж в двенадцать часов ночи, благо я ещё не ушёл и несколько человек оставалось... Так вот, начнёт нашу сегодняшнюю встречу Нина Безденежных – вы её все прекрасно знаете. Поэтесса, художник, музыкант и вообще хороший человек! Нина выпустила недавно в моём издательстве «Кентавр» книгу своих частушек и сегодня у неё презентация. Прошу налить в бокалы кто что желает: есть пиво в больших бокалах, есть прохладительные газированные напитки, есть даже водка – Серёжа Кресталевский угощает от щедрот своих... Так вот, друзья, наполним бокалы, выпьем за здоровье Нины Безденежных и послушаем её частушки.
– А частушки матерные? – поинтересовался Кресталевский.
– Для тебя Нина по заказу эротические прочтёт, я знаю, у неё есть. Но только в кулуарах, – улыбнулся Шкаликов.
– А для меня? – спросил, хлебнувший уже водки, Орест Кочетов.
– Тебе, Орест, такие частушки слушать противопоказано, у тебя жены нет. Будешь потом на чужих женщин бросаться, – пошутил Славик Шкаликов.
Нина – полная, не совсем ещё старая женщина – стала читать частушки, в некоторых местах даже пытаясь петь. Все с интересом слушали, а кое-кто – только делал вид, что слушает. Кресталевский наливал уже по третьей. Его так и подмывало позвонить Мармеладовой, но он крепился, сдерживая своё желание. Надеялся, что она подойдёт попозже. Екатерина любила опаздывать.
Мармеладова действительно вскоре пришла под ручку с Оглоблиным. Сергей, при виде её – обрадовался, переведя взгляд на Оглоблина – помрачнел. Раздирающие его двойственные чувства заливал водкой. Воспользовавшись тем, что супруги устроились в разных местах, подсел с бокалом водки к Екатерине.
– Привет, Катюша! Наконец-то я тебя увидел, дорогая. Я думал о тебе всё это время, скучал, – заговорил он, пытаясь заглянуть в глаза.
– Я польщена, – порозовела лицом Мармеладова. – Ты с женой ещё не помирился?
– А ты так хочешь этого? – спросил Сергей.
– Я хочу, чтобы у тебя было всё хорошо, – задумчиво сказала Катя. – Ты много пьёшь, Кресталевский. Тебя никто не удерживает, ты сопьёшься. Я не хочу, чтобы это случилось.
– Всё путём, Катюша, – я не сопьюсь, – сказал Сергей и выпил принесённую с собой водку. – Тебе налить пять капель? Извини, забыл предложить сразу…
– Нет, лучше налей Оглоблину, ему это нужно, – ответила Мармеладова.
Кресталевский с пониманием кивнул головой и налил водки Остапу, сидевшему напротив Екатерины. При этом он не забыл и себя.
– Давай выпьем, Остап, за твою красавицу-жену, и за тебя, – потянулся к нему своим бокалом Кресталевский. – За то, чтобы фортуна вам наконец улыбнулась и вы сказочно разбогатели! За удачу, короче!
– Взаимно, – проговорил Оглоблин, чокнулся зазвеневшим стеклом с Сергеем.
Нина Безденежных прочитала частушки и эстафету перехватила другая поэтесса, сидевшая слева от неё. На Посиделках выступали всегда по часовой стрелке, чтоб никому не было обидно. Поэтессу, декламирующую свои стихи, мало кто слушал, все разбились по компаниям и общались друг с другом. Только Славик Шкаликов пытался поддерживать всеобщий порядок и делал замечания наиболее громко разговаривавшим посидельщикам.
Мармеладова вышла покурить на улицу и Кресталевский последовал за ней.
– Сергей, имей совесть, я ведь, вроде как, не одна здесь, – сделала она замечание. – Оглоблин, учти, ревнив, как шекспировский Отелло!
– Катюша, я однажды, не так давно, на этом самом месте двух ментов замочил, – признался Кресталевский. – Это так, информация к размышлению…
– Я чувствую, что тебе уже хватит пить, – высказала опасение Мармеладова, затягиваясь сигаретой. – Ты становишься агрессивным.
– Катя, брось к чёрту Оглоблина, выходи за меня замуж! – ляпнул ни с того, ни с сего Кресталевский. – Я не могу без тебя жить. Я каждую минуту думаю о тебе и не нахожу себе места. Это какой-то ад, а не жизнь, Катюша! Я устал мучиться и не хочу больше ждать. Скажи сейчас же: да или нет! Мне нужна хоть какая-то определённость, иначе я сделаю что-нибудь страшное!..
– Ты убьёшь Оглоблина? – с издёвкой предположила Катя.
– Нет, скорее всего я убью себя! И напишу предсмертную записку…
– В которой, конечно же, обвинишь меня в своей смерти! – сказала Екатерина.
– Издеваешься? – горько вздохнул Кресталевский.
Катя докурила и бросила окурок «Мальборо» в урну.
– Всё, Серёжа, пошутили и хватит. Пойдём в зал, Оглоблин, вероятно, меня уже обыскался.
– Тогда я сегодня нажрусь водки до потери пульса! – пригрозил ей в спину Кресталевский.
– Ну и кому ты что этим докажешь, дурачок? – усмехнулась Катя. – Ну, мужики, – как дети, ей Богу!..
В кафе Андрюха Петров с Орестом Кочетовым уже боролись посередине зала. Петров демонстрировал на Оресте полузабытые морпеховские приёмчики, а Кочетов противопоставлял им приёмы казачьего рукопашного боя, которым научился у Поспелова. Хозяин кафе, Валерий Николаевич, бегал вокруг них, словно секундант на боксёрском ринге, ревниво следя, чтобы борющиеся не опрокинули столы и не перебили посуду. Стихов уже никто не читал, и только Микроба с Сашкой Зимницким продолжали вести свою учёную беседу, прихлёбывая из бокалов пиво.
Глава 18. Романтическая прогулка по Северному
Кресталевский вновь купил водку у Новохатского и подсел с бутылкой к Китайчику и Микробе.
– Давайте выпьем, чуваки, и поговорим за жизнь! Что вы, в натуре, всё философствуете? – сказал он, откупоривая бутылку. – Я как раз о нашем «деле» вспоминал, Толян... Не забыл ещё, как нас в КГБ пытали?
– Если честно сказать, то физических пыток не было, – поправил Сергея Толик Микроба. – Вообще-то, в советском КГБ люди были культурнее и порядочнее нынешних.
Сергей налил приятелям водки и пододвинул бокалы.
– Давайте, – за удачу! – и выпил первый. Сашка Зимницкий последовал его примеру, Микроба лишь пригубил свой бокал и поставил на стол.
– Ты, Толян, не еврей случайно? Не пьёшь, не куришь. Бабы у тебя нету... – сказал Кресталевский.
– Нет, я грек по отцу, – пояснил Микроба.
– А помнишь, как мы в Румынию бежать хотели? – засмеялся Кресталевский. – Это, кстати, твоя идея была, Саня, в Румынию по туристической путёвке поехать и там попросить политического убежища, – обратился он к Китайчику.
– Было дело, – с улыбкой вспомнил Сашка Зимницкий. – Мне потом верные люди отсоветовали туда ехать, подсказали, что в Румынии тоталитарный режим. Если бы мы сбежали в Румынию, Чаушеску нас бы в концлагерь засадил лет на тридцать. А то и вовсе к стенке б поставили...
– Политическая борьба требует жертв! – многозначительно провозгласил Кресталевский. – Мы с Толяном не побоялись бунтовать против советской власти, партию Анархо-Социалистов создали, листовки по городу расклеивали. Я типографию хотел в Чечне купить, уже с одним комсомольским работником из Гудермеса договаривался. А туда дальше, глядишь, – и взялись бы за оружие, вооружённое восстание против партии подняли, казаков привлекли... Да Толян, блин, учудил, – без моего ведома листовки в Усть-Донецке расклеивал – его и замели, по письмам на мой след вышли.
– Вы, Сергей, прямо как революционеры-подпольщики действовали, – с улыбкой сказал Зимницкий. – Ну и чем дело кончилось?
– А ничем, – хмыкнул скептически Кресталевский. – Старший следователь на допросе мне прямым текстом сказал: «Хочешь красиво сесть лет на пять – стой на своём, не признавай себя виновным, корчи задрипанного диссидента. Только евреи всё равно тебе не помогут, и западные «голоса» – тоже. Они только за своих вступаются, а о вас с Микробой никто и знать не будет! Причём, пойдёте не как политические, а как простые уголовники, потому что политических статей в нашем уголовном кодексе нет!.. Ты парень честный, как я посмотрю, только дурной. Я искренне хочу тебе помочь. Послушай доброго совета – покайся, скажи, что моча в голову стукнула, неустроенный быт заколебал, трое детей сопливых... К тому же, скажи, что рассказы твои и стихи нигде не печатали... Напиши всё это, и я лично в Москву, в Генеральную прокуратуру поеду хлопотать о закрытии дела». Я, блин, подумал, подумал и согласился. Была халва не за хрен собачий пять лет на «хозяина» вкалывать! Толян тоже меня поддержал, хотя я иной раз даже жалею, что не сел тогда. Ей Богу, жалею!
Они просидели в кафе до закрытия, вышли всей компанией на улицу, но расходиться не хотелось. Устроились тут же, в тенистом сквере перед Домом быта, на лавочке. Кресталевский достал деньги и послал Ореста Кочетова в ближайший коммерческий ларёк за бутылкой.
– Пацаны, гуляем до утра! – сказал Сергей заплетающимся языком. – Сейчас Кочетов принесёт ещё водки, а пока Катюша Мармеладова нам почитает чьи-нибудь стихи, которые она очень любит. Давай, Катька, начинай! Ты классно читаешь, это я говорю...
Мармеладова, польщённая похвалой, принялась декламировать чьё-то стихотворение. Оглоблин слушал её, то и дело тревожно поглядывая на часы. Андрей Петров и Славик Шкаликов вполголоса переговаривались. Толик Микроба неотрывно смотрел на Катю, завороженный плавными движениями её рук. Изрядно подвыпивший Китайчик дремал.
– Что, Остап, на время смотришь, домой пора? – спросил Кресталевский у Оглоблина.
– Да вообще-то пора. У меня завтра срочные дела... Пойдём, Катя, – сказал Оглоблин.
– Иди, я посижу, воздухом подышу, – отказалась Мармеладова.
– А как ты одна ночью возвращаться будешь? Не боишься? – спросил Оглоблин.
– Проводит кто-нибудь... Иди!
– Ну, как знаешь.
Когда Остап ушёл, Кресталевский принялся припоминать свою учёбу в Литературном институте:
– Вот сейчас вернётся Орест Кочетов – расскажет, как мы гудели в общаге Литературного института. Иной раз всю ночь до утра квасили, мурку водили.
– А что, Орест тоже вместе с тобой в Москве учился? – спросила Мармеладова.
– Да, на Высших литературных курсах.
В это время как раз появился Орест Кочетов с бутылкой водки.
– Наконец-то! Тебя, Орест, только за смертью посылать, – посетовал Кресталевский, отбирая у него бутылку. – Славик, доставай пластмассовые одноразовые стаканчики, я знаю – у тебя есть в дипломате. Ты всегда с собой носишь.
– У меня только три, всем не хватит, – предупредил Шкаликов, роясь в дипломате.
– Ничего, мы по очереди пить будем, – сказал Кресталевский. Пополоскал водкой поданные Шкаликовым стаканчики, наполнил их до краёв.
– Ты же смотри, много не пей, Серёжа, – предостерёг Шкаликов. – Тебе ещё Екатерину домой провожать.
– Доставим в лучшем виде, не правда ли, Мармеладова! – сказал Кресталевский. Он уже потерял счёт стопкам, которые за сегодня опорожнил, но был не пьяный, а так сказать, навеселе. Водка выветривалась, пока он общался с коллегами.
Выпив, Андрей Петров с Кочетовым вновь не на шутку сцепились, не желая друг другу уступать. Шкаликов принялся их растаскивать. Сашка Китайчик уже спал и Кресталевский, растормошив его, стал прощаться.
– Давай, Саня, – до дому, до хаты, а то заснёшь на лавочке – менты загребут, либо шпана обшмонает... Толян, проводи, пожалуйста, его, – вам кажется в одну сторону. Вот деньги на маршрутку.
Водки оставалось ещё полбутылки, но никто уже не хотел пить и Сергей сунул её в свой пакет, туда же бросил два стаканчика. Распрощавшись со Шкаликовым и остальными, пошёл провожать Мармеладову.
– Ты меня только до остановки проведи, дальше я сама, – предупредила Катя.
– Глупости, доведу до самого подъезда, – сказал Кресталевский. – Да и автобусы уже не ходят, придётся пешком идти... Так что – вперёд и с песней!
– А ты потом к жене? – поинтересовалась Катя.
– Ни в коем случае... Куда угодно, только не к ней!
– У меня – Оглоблин! – предупредила зачем-то Мармеладова.
– Знаю. И – мама с больным папой в тесной трёхкомнатной квартире, – усмехнулся Сергей.
– Нет, а если серьёзно – где ты будешь ночевать? – не отставала Катя.
– Где-нибудь... В крайнем случае, в вытрезвителе, – пошутил Кресталевский. Но ему было приятно, что она о нём беспокоится. Спать Сергею совсем не хотелось и он вдруг решительно предложил Мармеладовой:
– Пойдём к речке, Катюша, посидим, поболтаем, – я водку допью... В такую ночь грех спать! Посмотри – луна какая на небе огромная. Страшная луна... Колдовская.
Мармеладова, порывшись в сумочке, достала какую-то мелочь.
– В полнолуние, говорят, нужно деньги показать – чтоб достаток в доме был и богатства прибавилось.
– Что ж ты копейки показываешь? Нужно бумажные, – усмехнулся Кресталевский и полез в карман за бумажником.
– Так нету больше! – виновато протянула Катя.
– Вышла б за меня замуж – было бы!
Он вытащил из бумажника внушительную пачку купюр по пятьдесят и сто рублей, повертел ею в воздухе.
– Мы по богатому... не как некоторые...
– Подкалываешь? – осуждающе произнесла Мармеладова, пряча в сумочку свою мелочь. – Ничего, будет и на нашей улице праздник!
– Вряд ли, – скептически хмыкнул Сергей. – Жизнь – это скучная проза, а не возвышенная поэзия. Праздники, которые сам себе выдумывает человек, быстротечны, и после них ничего кроме головной боли не остаётся. Пойми, Катя, – Бог, изгоняя согрешившего человека из Эдема, не предусмотрел для него праздников, повелев ему в поте лица добывать для пропитания хлеб свой насущный. А вам, женщинам, – в муках рожать детей... Мы обречены на скучное, однообразное, бессмысленное существование, как рабы Бога. Вся жизнь наша – сплошные бесконечные будни, вечная борьба за выживание.
– Так это же замкнутый круг, Кресталевский, – горько сказала Катя. – И выхода из этого чёртова колеса нет никакого...
– Мармеладова, давай свернём куда-нибудь... к речке или на лавочку во дворе, – я водки хочу, – напомнил Сергей. – Вот выпью и продолжим разговор. У меня много насчёт этого мыслей.
– Поздно уже, Кресталевский! Да и Оглоблин... – пробовала протестовать Екатерина, но ей не очень хотелось идти домой. По своему обыкновению она плыла по течению жизни, как щепка, подгоняемая стремительным течением.
Они свернули с основной магистрали микрорайона на боковую улицу и вскоре были на берегу реки Темерник, которая – перегороженная плотиной – образовывала здесь небольшое водохранилище. Кресталевский уселся на газету, найденную тут же, Мармеладова предусмотрительно вынула из сумочки целлофановый пакет и шоколадку, прихваченную в кафе «Орбита».
– На закуску, – сказала она.
Кресталевский налил в два стаканчика водки, причём Катя на этот раз не противилась. Они выпили, закусили шоколадом, что было не очень приятно, но других продуктов не было.
– Мы с тобой как два лунатика сидим, – пошутила Екатерина. – Видел бы меня Оглоблин!
– Да брось ты, Катюша, – какой Оглоблин... Луна прямо в душу светит, о любви нашёптывает... Какой потрясающий вечер! Какие звёзды над головой!.. Кажется, – всё мироздание распахнуто и Бог всё видит, и всё слышит, – говорил, распаляя своё пьяное воображение, Кресталевский.
– Сергей, позволь задать тебе один нескромный вопрос, – смущённо проронила вдруг Мармеладова. – Я правда тебе... нравлюсь?
– Я люблю тебя, Катя! – горячо заверил её Сергей, подавшись к ней всем телом.
– Сиди, не надо, – предостерегающе выставила перед собой руки Екатерина. – Обещай мне, что сегодня между нами... ничего не будет, даже если я сама этого захочу! Обещаешь?
Кресталевский задрожал мелкой дрожью в глубоком волнении, в горле у него моментально пересохло, перед глазами, подёрнутыми влагой, всё поплыло. Он кивнул закружившейся головой и еле выдавил чуть слышное «да». В этот миг он понял, что – победил!
Глава 19. Рекламная газета «Учёба»
К концу октября сильно похолодало, а в начале ноября ни с того, ни с сего ударили сильные морозы, так что седьмое ноября отмечали в шубах и зимних шапках.
– Ох, не к добру это, – вздыхала и набожно крестилась по-католически, всей ладонью, баба Шура. – С молодёжью-то что творится – страсти Господни!.. Слышь, Сергей: давеча иду по улице, поперёд – двое парнишек. Молоденькие совсем, в классе четвёртом. На дворе – морозяка, а они у двох – без шапок. Я им говорю: «Вы б на головы что надевали, ребята, простудитесь в такую погоду!» А они повертаются до меня: «А нам, говорят – по х.ю, бабка!»... Прости, Господи, что скажешь!
Кресталевский рассмеялся. Впервые он услышал матерные слова от бабы Шуры. Хотя была она в молодости боевая, второго своего мужа, армянина деда Макара, кочергой била за пьянку. Из хаты на мороз выгоняла. Дед был безобидный, тихий, справиться с бабкой не мог. Терпеливо сносил побои. Всё мечтал проводить внука Сергея в армию, а когда того призывали, как раз укатил в санаторий на Чёрное море. Где-то через год полез пьяный на чужую голубятню, голубей погонять, не удержал равновесия и сорвался вниз. В больнице, не приходя в сознание, умер. Так бабка и овдовела второй раз. Первый её муж на фронте пропал без вести.
К Вуле Сергей последнее время не ходил, не хотелось встречаться с сожительницей его младшего брата, Раисой. По понятным причинам не хотелось... После памятной ночи... На автовокзале, в связи с резким похолоданием, торговля пошла значительно хуже, заработки упали и Сергей стал подумывать о перемене работы. Его давно приглашал в свою фирму «Кентавр» Славик Шкаликов и Кресталевский решил попробовать. Позвонил как-то Шкаликову и напомнил о приглашении. Славик назначил встречу.
Встретились они в кафе «Пеликан» на Центральном рынке. Вместе со Шкаликовым пришёл и Орест Кочетов, работавший у него рекламным агентом, – Славик выпускал рекламную газету «Учёба».
– Вот и великий прозаик к нам пожаловал, – как всегда подковырнул Шкаликов. Поставив на пол свой огромный, раздувшийся от множества образцов печатной продукции, дипломат, пошёл к буфетной стойке. – Тебе, Орест, чаю или пива? – спросил, обернувшись, у Кочетова.
– Мне, Славик, лучше водки грамм сто пятьдесят, – сказал Кочетов. – И Сергею тоже. Погода шепчет: укради, но выпей!
– Во-во, – поддакнул Кресталевский, изрядно продрогший на пронизывающем ветру, пока шёл от остановки.
Шкаликов принёс водку, пирожки на закуску, себе, в стакане – вино. Послал Ореста за пивом, незлобно буркнув:
– Что я вам, официант, что ли? Привыкли на Посиделках на всё готовое...
После того как выпили, Славик начал вводить Сергея в курс дела:
– Рекламная газета «Учёба» раскручена, учебные заведения объявления дают, нужно только не полениться, придти и взять. Проценты от рекламы я плачу самые большие в городе – целых двадцать процентов. Нигде вы столько не заработаете. Правда, приходится изрядно потопать за день, вон Орест знает... Но, как потопаешь, так и полопаешь! Не обессудьте. Бывает, – когда густо, а когда и пусто! Волка, как говорится, ноги кормят.
– Короче, Склифосовский, – прервал его речь Сергей. – Я согласен. Давай документы и образцы газеты.
– И ещё по сто грамм, – намекнул лукаво Орест.
– Перебьёшься! – Славик раскрыл свой безразмерный дипломат, потеснив стаканы, принялся выкладывать на стол потрёпанные папки, склеенные из старых календарей.
Шкаликов мало походил на бизнесмена или нового русского, хоть уже несколько лет кряду занимался предпринимательством. Одевался в старые, купленные ещё в советские времена, вещи, носил длинные, под битла, волосы. Вся так называемая фирма «Кентавр» умещалась в его дипломате. У Шкаликова не было ни офиса, ни телефона, ни машины, ни денег. Всё, что зарабатывал за неделю, он в пятницу спускал на Посиделках в интеллектуальном кафе «Орбита» и понедельник, как правило, встречал без гроша в кармане. Планёрки со своими немногочисленными сотрудниками проводил либо на улице, если позволяла погода, либо в какой-нибудь кафешке, заказав предварительно выпивку и закуску. Планёрки тоже порой заканчивались конкретной пьянкой, но Шкаликов с этим поделать ничего не мог, потому что и сотрудников подбирал под стать себе, не равнодушных к весёлым возлияниям.
После того, как Славик передал ему всё необходимое для работы рекламным агентом, Кресталевский за свой счёт заказал бутылку водки. Беседа потекла задушевнее. Не успели они допить водку, как в кафе с мороза, в клубах молочного пара, ввалились Андрюха Петров и Гена Разумовский, поэт, психолог по образованию, один из основателей «Озёрной школы поэзии». Разумовский был худощав, бородат, одет просто, можно сказать даже неряшливо, – сказывалось отсутствие заботливой хозяйки-жены, которую у него отбил лучший товарищ. Увидев знакомых, Разумовский обрадовался, тут же купил бутылку водки и подсел с Петровым за их столик.
Славик Шкаликов, сославшись на неотложные дела, по-быстрому ретировался. Сергей Кресталевский остался. Он не мог уйти из-за стола, пока на нём оставалась водка. После того, как приговорили и эту бутылку, пошёл за водкой Андрей Петров. Он крутился на «баксах» и деньги у него водились. Сергей уже плохо соображал, что вокруг происходит. Пил, не пропуская ни одного тоста, жаловался на жизнь Разумовскому. Тот в свою очередь жаловался Сергею на свою жену, ушедшую к поэту Сидорову. Андрей Петров рассказывал про своих многочисленных любовниц и жаловался на свой член, который почему-то отказывался стоять по утрам после очередной пьянки. Орест Кочетов смеялся над ними и хвалился своими боевыми подвигами в Абхазии.
– Филя Поспелов классный командир, чуваки. Он пацан правильный, не зря сидел у «хозяина»... Генацвале его, как огня, боялись!
– Так он опять сидит, – сообщил Андрюха Петров. – В «Вечернем Ростове» на днях писали: ехал Поспелов на «Жигулях», какой-то казак, приятель его – за рулём. Останавливают машину троё «роман», просят подвезти за город, в табор, что ли... Казаки везут. Цыганча в поле вытаскивает ножи из-за голенищ и приставляет их к горлу наших ребят. Требует отдать машину и деньги. Тут Филя Поспелов достаёт из-под сиденья автомат «Калашникова» и открывает огонь по «романам». Одного уложил на месте, двоих, тяжело раненых, в реанимацию отвезли. Поспелова с приятелем – в следственный изолятор на Кировский.
– Узнаю Филиппа Поспелова. Молодец атаман! – похвалил Орест Кочетов. – Сколько он грузиняк в Абхазии замочил, – со счёта сбился. Что ему какие-то цыгане?..
– Отчаянный мужик, – сдержанно похвалил Гена Разумовский. – Автомат, небось, из Абхазии привёз?
– Оттуда, – кивнул головой Кочетов. – И не один, скажу вам по секрету... И не только автоматы, но есть даже гранатомёты.
– Вы, никак, воевать здесь собрались, – засмеялся Сергей Кресталевский. – За независимость Донской республики?..
– Воевать не будем, ну его... – сказал Орест Кочетов. – А независимость нам действительно нужна. Вон Ельцин сам говорит республикам: берите суверенитета, сколько можете переварить!
– Так у нас же область, а не национальная республика, – напомнил Кресталевский. – К нам это не относится.
– Ни фига, казаки своего не упустят. Республика, не республика, а договор с Чечнёй подписали, – похвастался Кочетов. – Чеченцы вместе с казаками кровь в Абхазии проливали, они – наши союзники! Поспелов за чеченцев горло любому порвёт, хоть терские казаки их и недолюбливают.
– Они все воры и дикие люди, чечены эти! – вставил Андрей Петров. – Пастухи, блин. Давить их надо, как во времена генерала Ермолова! Ничего, кроме разбоя на большой дороге, не могут. Абреки... Правильно их Сталин в сорок четвёртом году в Сибирь на хрен выселил!
– Я с тобой в корне не согласен, Андрей, – вступился за чеченцев Кресталевский. – У меня много друзей чеченцев и все они хорошие, даже благородные люди, воров и абреков среди них нет. Подколоть любят, это да!.. Помню, в армии был у меня знакомый чеченец Сахид Хатищев. Спрашиваю у него как-то: как по чеченски «здравствуй»? Он сказал. Я в блокнот записал. А «до свидания», говорю. Он диктует, я всё записываю и записываю. Доволен как слон. Чеченский язык, думаю, выучу. Я вообще, интересуюсь разными языками и наречиями... Записываю я, короче, его ответы, а Сахид у меня под конец и спрашивает: зачем, мол, тебе всё это нужно? «Как, зачем? – говорю. – Встречу где-нибудь чеченца, скажу ему «здравствуй» по вашему, ещё что-нибудь...» – «Если ты это скажешь, – он тебя зарежет!» – смеясь, говорит Хатищев... Он, оказывается, в шутку мне отборный вайнахский мат продиктовал.
– Я ж и говорю – дикари! – ухмыльнулся Андрей Петров, выпивая очередную стопку водки.
Чем закончилась пьянка в кафе «Пеликан» Сергей Кресталевский не помнил, кажется Орест Кочетов подрался с Андрюхой Петровым из-за чеченцев, а сам Сергей проснулся на утро в квартире Гены Разумовского.
– Как я, блин, сюда попал? – спросил он у Геннадия, позёвывая и подслеповато щурясь от яркого света настольной лампы, бившего прямо в глаза.
– А я знаю... Пришёл, – глубокомысленно изрёк Разумовский и приглашающим жестом указал на стул рядом с собой. Сидел Гена за столом возле компьютера, перед ним стояла раскупоренная бутылка водки и «полторашка» «Арсенального» пива. – Давай, Серый, присаживайся. Я уже в ларёк утром сгонял, купил опохмелиться, а то ночью мама целую бутылку водки в унитаз вылила. Ту, что мы с собой принесли. Вот варварство!
Разумовский налил в стопки водки, в высокие, узкие стаканы – пива, запить. Включил свою любимую музыку – бардов. По комнате разнёсся грудной, полудетский голосок певицы Новеллы Матвеевой.
Кресталевский был ещё пьян после вчерашнего, на «старые дрожжи» водка долбанула в голову конкретно, так что его развезло после первой же. Стакан пива довершил дело. Сергей подумал, что на работу сегодня уже не пойдёт – он должен был начать трудиться рекламным агентом, – и продолжил пить с чистой совестью. Недаром говорится, что похмелье – продолжение пьянки.
Гена Разумовский был человек своеобразный: талантливый поэт, – лет десять назад выпустил за свой счёт первую книгу стихов и на этом с поэзией, можно сказать, завязал. Переключился на компьютерную вёрстку. Мама приносила ему заказы из Педуниверситета, где работала завкафедрой, и Геннадию на жизнь хватало. Он был неприхотлив и деньги тратил исключительно на водку, а пил чуть ли не каждый день. Разумовский никогда сильно не напивался, и не потому, что знал меру, – просто любил растягивать удовольствие, и водку потреблял небольшими дозами, но регулярно. Когда заканчивалась одна бутылка, покупал следующую и так – до самой ночи, пока не проваливался в глубокий хмельной сон-забытьё. У Гены постоянно гостили друзья: местная богема, – поэты, барды, художники. Некоторые приезжали даже из Москвы и из других городов, заглядывая к Разумовскому по пути на Чёрное море. Его квартира была своеобразной перевалочной базой, где находили временный приют все беспокойные сердца и искатели приключений. Особенно рад был Разумовский девчонкам и женщинам, которых приводили и привозили многочисленные друзья. Женщины были второй слабостью Гены, после водки. Мама Разумовского вначале стойко терпела всё, что вытворял непутёвый, по её мнению, отпрыск, даже пыталась бороться, но – безрезультатно. Гена перевоспитанию не поддавался и образ жизни менять не хотел. Пьяные кутежи с поэтами и девочками на десерт продолжались и мама вскоре махнула на него рукой, предоставив сыну делать всё, что заблагорассудится.
Они допили водку и пиво, бывшие на столе, послушали бардовские песни по компьютеру, посмотрели «порнуху» из Интернета, которую Гена тоже уважал и знал в ней толк. Когда пить стало нечего, как всегда возникло непреодолимое желание – добавить.
– У меня, к сожалению, денег больше нет, – виновато развёл руками пьяный Разумовский. – Правда, многие мне должны, но для этого нужно выходить на улицу.
– А если по телефону позвонить, сами не принесут? – спросил Кресталевский.
– Сергей, где ты видел, чтоб кто-нибудь добровольно отдавал долги? – удивлённо протянул Гена. – У всех приходится чуть ли не силой вырывать! А директор издательства «Дикое поле» Тарас Чернуха мне за работу тысяч десять уже должен, гад. Вот кого надо бы потрясти.
– Так пойдём, потрясём, – предложил Кресталевский.
– Это идея! – согласился Гена. – Десять тысяч, не десять, – но на бутылку он, в крайнем случае, даст. Пошли.
Приятели оделись и вышли на морозную Красноармейскую улицу. Шёл снег, прохожие, как на лыжах, скользили подошвами по заледенелым дорожкам, машины осторожно пробирались по дороге с включенными противотуманными фарами.
– Никак, настоящая зима началась, – констатировал Гена Разумовский. – Давно такого не было. Обычно даже на Новый год – слякоть.
– Да, погодка хорошая, ничего не скажешь, – согласился Сергей. – В детстве мы по такой погоде с пацанами в снежки играли, снеговиков лепили. Вот весело было! Не то, что сейчас, блин... Без водяры и жизнь не в радость.
– Да бабы ещё развлекают, – мечтательно сказал Разумовский. – Как в том анекдоте: водка, лодка, да молодка... Вот и все наши взрослые радости.
Они быстро шли по Красноармейской в сторону Буденновского проспекта. На углу Гена кивнул на автобусную остановку, где переминалось с ноги на ногу несколько молоденьких девчонок в коротких дублёнках и высоких, чёрных сапогах-ботфортах.
– Были б деньги, могли проституток по дешёвке подснять. Вон они, на остановке тасуются, клиентов ждут. За пару сотен любая снимется.
– Ну, бери деньги у директора Чернухи и – вперёд, по ****ям! – посоветовал Кресталевский.
– Если он столько даст, – усомнился Гена.
В книгоиздательстве Чернухи, которое располагалось на улице Шаумяна, полным ходом шло приготовление к банкету. У дверей висел красочный плакат, выполненный акварельными красками: «Дикому полю» – десять лет!». Директор Тарас Чернуха, – высокий, плечистый крепыш лет пятидесяти, с густой, окладистой купеческой бородищей, – поздоровался с Разумовским за руку, пригласил войти в помещение.
– Ты как раз вовремя, Геннадий, – у нас сегодня юбилей. Десятилетие фирмы отмечаем. Проходи, раздевайся... Это кто с тобой?
– Ростовский поэт и прозаик Серёжа Кресталевский. Мой лучший друг, – отрекомендовал Кресталевского Гена. – Написал несколько неизданных романов. Вам, Тарас Александрович, возможно, будет интересно с ними познакомиться. Может, что подойдёт для издания?
– А о чём ты пишешь? – спросил Сергея Тарас Чернуха.
– Обо всём. Но, в принципе, как и всякий нормальный писатель, – о себе, – сказал Кресталевский.
– Это интересно. Дашь что-нибудь почитать, – заинтересовался Чернуха. – А есть у тебя что-нибудь коммерческое, чтобы можно было выгодно продать?
– Нет, я на потребу толпе и на злобу дня не пишу, – ответил Сергей. – Я для будущих поколений работаю... Пишу о вечном, нетленном, непреходящем.
– Ну ладно, ты садись за стол поближе ко мне, потом ещё это дело обсудим, – сказал Чернуха, – а сейчас, не обессудь, – гостей встречать надо.
Директор издательства отошёл. Разумовский многозначительно подмигнул Сергею.
– Попали с корабля на бал!
Глава 20. Конфуз профессора Ходоса
Уже хорошо поддатый, Кресталевский добавил ещё за столом и – поплыл. Познакомился с лысоватым молодым человеком – Русланом, работником издательства, Геннадия из поля зрения потерял и куда тот делся, не помнил. Разговаривал о литературе с Тарасом Чернухой, доказывая, что в городе нет лучшего прозаика, чем он, – Сергей Кресталевский. Танцевал с молодыми сотрудницами издательства. Когда водка была выпита и почти всё на столах съедено, Чернуха стал выпроваживать своих гостей из помещения фирмы. Было уже поздно и Тарас Александрович заботился о том, чтобы они попали домой, пока ещё ходил транспорт. Сильно подвыпившему профессору Ходосу предложил остаться ночевать в офисе, но тот наотрез отказался. Тогда Тарас Чернуха обратился к Руслану и Кресталевскому:
– Парни, проводите, пожалуйста, Ходоса домой, от греха подальше... Видите в каком он состоянии? Еле на ногах стоит... Эх, старики, старики, всё думают, что им по семнадцать лет – пьют без меры, за молодыми хотят угнаться!
– О чём разговор, Тарас Александрович? Доставим профессора в лучшем виде, – горячо заверил шефа Руслан. Сам он тоже изрядно выпил и был сильно возбуждён и говорлив не в меру.
Взяв профессора Ходоса под руки, Руслан с Кресталевским повели его по Большой Садовой в сторону Чехова. Тот шёл охотно, возбуждённо рассказывал спутникам о своей работе в детской поликлинике – Ходос был врач. Шутил и громко смеялся, так что на них оглядывались прохожие.
– Слышь, профессор, ты так громко не торчи, – сделал ему замечание Руслан.
Добравшись до Кировского, спустились в подземный переход и перешли на противоположную сторону Большой Садовой. И тут Ходоса переклинило:
– А куда это вы меня тащите, сволочи? – вскричал он вдруг сердито и попытался высвободить руки из цепких объятий своих провожатых.
– Куда надо, туда и тащим, козёл старый! – грубо оборвал его Руслан и попытался в шутку заломить руку. – Иди, иди, пока по шее не схлопотал...
– Как ты разговариваешь со старшими, щенок?! – возмутился Ходос и, вырвавшись из рук Кресталевского, навалился всей массой на Руслана. Тот не удержался на ногах и они вместе полетели в придорожный сугроб. При падении Ходос нечаянно ударил Руслана кулаком по лицу и разбил ему нос.
– Ах ты так, сука! – Руслан вывернулся из-под профессора, вскочил и со злостью ударил его несколько раз ногой по печени. – Я тебя убью, козлиная морда, если ты домой не пойдёшь, понял? Тарас Александрович велел домой тебя проводить, кретина!
Он схватил профессора за шиворот и поставил на ноги. При этом куртка у того затрещала по швам, а с головы слетела шапка, но Руслан не обратил на это внимания. Кресталевский – тоже, так как был пьян не меньше Руслана и временами память его проваливалась в какие-то мрачные, бездонные омуты, напоминающие космические чёрные дыры. Так, после одного из таких провалов и уходов в небытиё, Сергей вдруг заметил, что профессор Ходос лежит на мокром асфальте тротуара под уличным фонарём, слабо освещающим прилегающее пространство. Причём, на профессоре нет не только кожаной куртки с пыжиковой шапкой, но и штанов с ботинками. Куда подевались штаны Сергей не понял, возможно, Ходос их потерял, когда боролся с Русланом. А боролись и дрались они всю дорогу, пока шли от Большой Садовой до улицы Максима Горького. Получив очередную порцию увесистых тумаков от Руслана, профессор падал на грязный асфальт, плакал от незаслуженной обиды и в истерике катался по тротуару, сдирая с себя одну одёжку за другой. Ко всему, – он под конец облевался и «наделал» в штаны, чем привёл бедного Руслана в гадливое исступление.
– Ты что же делаешь, урод? Ты зачем обосрался, падла?! Как я теперь тебя тащить буду, «обдрыстанного»? – кричал он, пиная валяющегося на мокром снегу Ходоса ногами.
– Фашисты, эсэсовцы! За что вы меня бьёте? – слезливо причитал профессор и жалобно звал на помощь: – Люди, помогите, меня убивают! На помощь, люди!
– Никто тебя не убивает, кретин. Мы домой тебя провожаем, – втолковывал профессору Руслан и, поставив на непослушные, дрожащие ноги, вновь тащил куда-то в темноту, где, как ему спьяну казалось, и был дом профессора Ходоса.
Кресталевскому тоже было противно смотреть на профессора, а прикасаться к нему – тем более. Куда подевались его вещи, он не помнил. Вероятно, Ходос разбросал их на всём протяжении пути. В конце концов тот остался в одних семейных трусах и в галстуке. Не попадая зубом на зуб, трясся от холода. Плакал и умолял пощадить его, не убивать. Он, видимо, принимал их за рэкет. Редкие прохожие в ужасе шарахались от них в сторону и торопливо исчезали в темноте, ни разу не обернувшись. Действительно, сцена была столь нелепой и дикой, что походила на кадр из какого-нибудь западного фильма ужасов. И главное, этому ночному приключению, казалось, не будет ни конца, ни краю. Ходос, где живёт, не говорил, упорно вырывался из рук Руслана и даже пытался убегать от него по проезжей части. Тот фанатично выполнял распоряжение шефа, – заламывал ему руку и вёл неизвестно куда, требуя назвать адрес. Руслан уже не обращал внимания на то, что профессор измазал его фекалиями и блевотиной, оторвал воротник кожаной куртки, разбил нос и подсветил фонарь под глазом. Сам он тоже не оставался в долгу, отрабатывая на поверженном на землю профессоре точность и мастерство ударов ногами.
Кресталевский не знал, чем всё это закончилось, – ему скоро надоело возиться с сумасшедшим профессором и он, сплюнув, свернул на Максима Горького и направился к Ворошиловскому. На Большой Садовой было сейчас много ментов и он не решился ехать на Берберовку к бабе Шуре. Ничего не оставалось делать, как идти пешком на Северный, потому что денег на «тачку» у него не было. Часа через два он был уже в микрорайоне. Мороз поджимал не на шутку и долго искать пристанище на ночь у него желания не было. Пришлось возвращаться к жене – не замерзать же, как собака, на улице. Людмила встретила сдержанно, позёвывая спросонья, предложила поесть.
– Нагулялся? Или любовница за дверь выставила? – спросила она с издёвкой.
– Никакой любовницы у меня нет, я у бабки живу, – сказал Кресталевский, присаживаясь к столу.
Подбежала проснувшаяся Дина, – старая, одноглазая сука боксёрской породы. Весело виляя крохотным обрубком хвоста, принялась тереться об его ноги, выказывая тем свою собачью любовь и радость. Дина была едва ли не единственным существом в мире, искренне и бескорыстно привязанным к Кресталевскому. Его вообще любили собаки. Любили просто так, ни за что, – он их даже не гладил и не подбрасывал косточек. И он тоже любил собак всё больше и больше, а людей наоборот начинал ненавидеть. Люди вокруг были чёрствые, эгоистичные, злые, завистливые и расчётливые. Даже близкие родственники норовили обмануть и урвать побольше, – на него им было наплевать. И Сергей стал поступать точно так же. Он не верил в их клятвенные заверения, в их показную дружбу и добрые намерения. Он знал, что их слова ничего не стоят, и постепенно замыкался в себе, ни на что уже не надеясь. Не помогала уже и любовь к Мармеладовой, которая была непредсказуема, как ветер. А Кресталевский стремился к ясности и определённости.
Спать они легли в разных комнатах, чему Сергей был даже рад. Он едва держался на ногах от усталости, к тому же был ещё пьян, и ни о какой близости, естественно, не могло быть и речи.
На следующий день Кресталевский поехал добывать объявления для рекламной газеты «Учёба». Деньги у него кончились и нужно было зарабатывать на жизнь. Славик Шкаликов снабдил его адресами учебных заведений, записанными на мелко порезанных клочках бумаги, там же были телефоны и фамилии руководителей. За день Кресталевскому предстояло обойти около двадцати вузов, всевозможных колледжей, лицеев, курсов и учкомбинатов. Он решил начать с Северного и направился в Донской юридический институт на бульваре Комарова. Шкаликов предупредил его, что ДонЮр рекламу даёт чуть ли не в каждый номер, причём оплачивает наличкой, и Сергей решил попытать счастья.
Занимавшаяся рекламой симпатичная молодая женщина, – заместитель директора, – произвела на него приятное впечатление. С готовностью выслушала сообщение, взяла предложенные образцы газет, осведомилась, не изменились ли расценки. Кресталевский посоветовал ей дать рекламу сразу в пять номеров – со скидкой в двадцать процентов. При такой скидке одно объявление получалось бесплатным. Это была весьма выгодная сделка и заместитель директора согласилась. Она тут же открыла массивную дверцу сейфа и вытащила нужную сумму денег. Сергей выписал приходный ордер, которые ему дал Шкаликов вместе с другими, необходимыми для работы документами. Из института он вышел окрылённый удачей. В уме подсчитывал заработанный гонорар, который на много превышал дневную выручку от продажи газет на автовокзале. Следующими по маршруту были Курсы по обучению водителей автомобилей категории «В» Ворошиловского ОСТО. Здесь рекламу не дали, но обещали позвонить попозже. В двух дошкольных учреждениях: в школе «Мудрости» и в гимназии «Развитие» – отказали.
Набегавшись до обеда по Северному, Кресталевский сходил домой на перерыв, сделал несколько звонков по телефону. Во второй половине дня поехал в центр города. До пяти часов, когда предстояло идти в кафе «Пеликан» на планёрку, взял ещё одну небольшую рекламу в учебном комбинате «Ростовагрострой» на улице Максима Горького. Вспомнил о вчерашнем происшествии на Кировском, о чудаковатом профессоре Ходосе, поёжился от холода на пронизывающем ноябрьском ветру. Подумал: каково было профессору, – босому, в одних трусах и галстуке?..
Так Кресталевский стал работать на Славика Шкаликова. Работа много времени не отнимала, что Сергей ценил превыше всего. Главное для него было его собственное литературное творчество. Из дома он выходил где-то часов в девять, потому что начальство в учебных заведениях раньше на работе не появлялось. До двенадцати успевал посетить около четырёх – пяти мест, потом – перерыв часа на два, и до вечера – ещё несколько заведений. Рекламу давали не везде: иной раз за неделю он не зарабатывал ни копейки и хотел уже всё бросить к чертям, поругаться со Шкаликовым и уйти, хлопнув дверью, из «Кентавра». Но потом вдруг фортуна вновь поворачивалась к нему лицом, рекламодатели один за другим давали объявления в «Учёбу» и Кресталевский оставался работать дальше. К тому же ему нравилось общаться вечером, во время планёрок, с Орестом Кочетовым, хотя общение это, как правило, переходило в горячие споры. Кочетов, как и Славик Шкаликов, был ярым демократом и противником прежнего, коммунистического режима. Кресталевский раньше тоже был против КПСС, даже вёл с партией непримиримую политическую борьбу, но боролся не за демократические преобразования и не за буржуазный строй, а за уничтожение всякой власти и государства, как аппарата насилия. Теперь, когда коммунистическая партия не имела никакой власти и существовала только как фракция в Государственной Думе, она, по мнению Сергея, не представляла никакой реальной опасности. Ему были смешны яростные нападки на неё доморощенных демократов, быстро поменявших политическую ориентацию и перекрасивших свою красную шкуру в цвета нового Кремлёвского руководства.
– Вы оплёвываете сейчас не коммунистов, которые составляли малую часть советского общества, – в запальчивости доказывал Кресталевский, – а великую страну, которая была едва ли не ведущей державой мира. Страну, с которой считались самые передовые капиталистические государства, включая США, Англию, Францию. Наконец, страну, которая дала вам образование, бесплатное жильё, лечила и заботилась о вас, дебилах, – отправляла летом в пионерские лагеря на Чёрное море.
– И в другие лагеря... На Соловки, в Магадан, – подковырнул Орест Кочетов.
– Это было при Сталине... Что вы зациклились на этих репрессиях, господа демократы, – вспылил Сергей. – Хрущёв сам же и осудил культ личности, арестовал и расстрелял Берию.
– А потом расстрелял рабочих в Новочеркасске, – напомнил Орест.
Тут уже Кресталевскому крыть было нечем. Он всегда осуждал новочеркасский расстрел и был противником Никиты Сергеевича, которого, как и покойный отец, называл Лысым.
– Коммуняки тебя, Сергей, здорово печатали? – поддел с другого бока Славик Шкаликов, потягивая из тонкого прозрачного стакана своё любимое пиво. – Сам же жаловался, что книгу не мог издать, а сейчас свой казачий журнал в Таганроге печатаешь. Книгу за книгой издаёшь... Мечтал ты когда-нибудь о таком при Советах?
– Так издаю за собственный счёт, Славик, – парировал Кресталевский. Горячо заговорил, прихлёбывая пиво. – Никто теперь просто так ничего не издаёт... Есть деньги – издашь книгу, а нет – ходи голодный!.. Культура, литература никому не нужны, всё пущено на самотёк. Всеобщая, повальная компьютеризация, как эпидемия, захлестнула общество, отбив у подрастающего поколения охоту не то что читать, но и думать. Те, кто ещё по старой привычке берут в руки книгу, предпочитают словесную жвачку всевозможных детективов, боевиков и «мыльных» любовных романов. От стихов вообще шарахаются как от чумы XIX века, поэзию нынче заменяет московская эстрада и всевозможные пошлые шоу прогнившей до основания буржуазной массовой культуры типа «Фабрики звёзд» и прочего. О качестве шлягерных текстов говорить не приходится, вы сами слышите, что поют: «муси-пуси, миленький мой», «отпустите меня в Гималаи, а не то я кого-нибудь съем», «все мы бабы – стервы», «отдавай-ка Алясочку в зад», «голубая луна... голубая», «каждый хочет иметь и невесту и... друга».
– Это Леонтьев, пидор, поёт, – заулыбался Орест Кочетов. – Он как-то в Ростов на гастроли приехал, так казаки пикет в аэропорту выставили с плакатами: «С Дона Гей, – гэй!».
– Дикари, – осуждающе проговорил Шкаликов.
– Во-во, даже Славику нравятся песни про голубую луну и про Алясочку – в зад, – продолжил свою речь Кресталевский. – И не удивительно ли, что это песенное убожество пользуется бешеной популярностью, звучит на каждом углу и приносит баснословные барыши нечистоплотным дельцам столичного шоу-бизнеса. Идёт планомерное духовное оболванивание молодёжи, и это вполне естественно в обществе, напрочь лишённом общегосударственной объединяющей национальной идеи, каковой было построение коммунизма в советские времена. К сожалению, морально обанкротившиеся господа демократы ничего нам не могут предложить взамен, кроме пресловутых американских «баксов» – этого высшего достижения современной западной цивилизации, за которые можно купить всё, за исключением чести, совести, таланта – ввиду того, что это категории духовные и их раздаёт бесплатно только сам Господь Бог. Самым достойным, конечно. В Кремле давно поняли свою оплошность и лихорадочно выдумывают всевозможные суррогаты национальной идеи – типа повального занятия населения спортом. Но спорт, увы, не панацея от бед современной России. Что может дать стране безмозглое, тупое накачивание мышц, бессмысленные соревнования по принципу «сила есть – ума не надо»? Только новые бригады бритоголовых молодцов, пополняющих многочисленные криминальные группировки, как это уже было после распада Советского Союза. Сила человека не в теле, а в духе, и нужно обратиться от материальных ценностей к духовным. Нельзя бросать культуру на самотёк, – как правило, в мутном потоке рыночных отношений не тонет сами знаете что...
Глава 21. Казаки-разбойники из Александровки
После одной из планёрок, во время которой сотрудники рекламной газеты «Учёба» хорошо поддали, Сергей Кресталевский оказался вместе с Орестом Кочетовым в Александровке. Они хотели «догнаться», но денег ни у того, ни у другого не было и Кочетов предложил съездить в гости к Филиппу Поспелову, которого на днях выпустили из следственного изолятора.
– У него всегда казаки собираются, бухают, – сообщил Орест. – Настоящая блатхата. И девочки бывают... Пошли, познакомишься с боевым атаманом.
– Погнали, я не против, – поддержал его идею Сергей. Ему было не привыкать общаться с такими людьми. Компания Вули на Берберовке была ничуть не лучше.
Они приехали на старом, раздолбанном троллейбусе «Зиу-9» в Александровку. По кривым, заснеженным переулкам подошли к невзрачному саманному домику Поспелова, стоявшего на спуске к Дону. Прошли во двор. Из сортира во дворе вышел молодой парень в расстёгнутой короткой дублёнке, в синих штанах с алыми лампасами, в сапогах и в шапке ушанке. Нетрезво покачиваясь на непослушных ногах, уставился на вошедших.
– Что-то я, ****ь, не пойму... Кочетов, что ли? Ты, Орест?
– Я, Вофан, не узнал? – сказал Кочетов. – А со мной Сергей Кресталевский, казак Грушевский.
– А почему фамилия еврейская? – подозрительно спросил Вофан.
– Да это псевдоним писательский. А фамилия у него Маликов, – пояснил Орест.
Они прошли в дом, где в кухне за столом сидело несколько человек, в том числе две девицы. В центре восседал широкоплечий черноволосый чубатый парень с подкрученными кверху концами пышных казачьих усов. Он был в тельняшке, в штанах с лампасами. Кисти рук сплошь усеяны татуировкой.
– Знакомься, Серый, – Филипп Поспелов, наш походный атаман, полковник, – представил Орест Кочетов хозяина дома.
Поспелов недоверчиво окинул взглядом фигуру Кресталевского, немного задержался на ногах, обутых в полуармейские высокие зимние ботинки. Лениво протянул руку.
– Из казаков, надеюсь? – спросил Кресталевского.
– Отец из станицы Грушевской, чистокровный казак, – кивнул головой Сергей. – Я тоже считаю себя казаком по рождению, хоть в казачьем Союзе не состою.
– А зря. Мы должны объединяться, чтобы выжить, – сказал Поспелов.
Кресталевский промолчал. Его усадили за стол вместе с Кочетовым, налили водки.
– Дон должен принадлежать казакам! – выпив, стукнул кулаком по столу Поспелов. – Будем гнать отсюда не только чурок, но и москалей с хохлами. Будет, похозяйничали на нашей земле... Погоним на хрен аж до самого Воронежа! Пусть там лаптем щи хлебают, а тут нечего... Правильно я говорю, Володька? – спросил у молодого казака, которого друзья встретили во дворе.
– Любо, атаман! – крикнул тот и пьяно обнял Филиппа за шею. – Поднимай полк, хоть сейчас пойдём кацапов и чурок мочить. Оружия хватит... Я сам первый пойду, только прикажи!
– Молодец, Залепуха! Я всегда был в тебе уверен, – похвалил Поспелов. – Кочетов тоже с нами... Бабы не в счёт. Эти трое парней – в огонь и в воду за мной. Орлы, ****ь!.. Короче, пьём, казаки, гуляем, а по первому зову – вперёд и без всяких... А я вас не оставлю, ***** буду...
Когда выпили всю водку, решили пойти куда-нибудь попить пива. Девчонки с одним казаком остались в доме, а Поспелов и остальные, накинув куртки и полушубки, вышли на улицу. Вечерело, кое-где вспыхнули фонари. Редкие прохожие пугливо жались к заборам.
– Станичники, глядите в оба, как только чурку где приметите, дайте знать мне, – предупредил атаман. – Будем очищать донскую землю от чёрных!
– Любо, атаман! – поддержали его казаки. Только Кресталевскому это не понравилось, но он промолчал. Не хотелось обострять отношения с новым знакомым.
Они прошли вверх по переулку до основной авто-магистрали, пересекли её и углубились во дворы между многоэтажками. Возле освещенных дверей коммерческого ларька встретили двух негров с дипломатами. Те курили сигареты и громко о чём-то разговаривали на ходу на своём языке.
– Оп-ля, на ловца и зверь бежит! – обрадовался Поспелов и перегородил африканцам дорогу.
– А-ля у-лю, голуби сизокрылые, тормозните-ка на минуту!
Те, остановившись, с недоумением уставились на странную компанию. Страха в их глазах не было, – только удивление.
Поспелов, долго не раздумывая, с силой ударил ближайшего негра кулаком по физиономии, Вовка Залепухин – другого. На поверженных африканцев, волчьей стаей накинулись остальные казаки, дружно заработали тяжёлыми сапогами и ботинками, отбивая у них печёнки и почки. Через пять минут никого из нападавших на месте побоища уже не было. Проехав несколько остановок на автобусе, компания вышла в оживлённом районе Нахичевани, – на площади возле ТЮЗа. Пройдя к рынку, попили пива в уютном армянском кафе. Атаман взял всем по сто пятьдесят водки.
– За вольный Дон, орлы! – произнёс тост Поспелов. – За победу.
После кафе побродили по площади Карла Маркса. В сквере недалеко от вечного огня, куда зашли отлить, наткнулись на чернявого горбоносого парня в меховой шапке, обнимавшегося на лавочке с русской девчонкой. Поспелов обрадовался.
– Ещё один как по заказу. Нам сегодня прямо везёт!
Нерусский парень не успел глазом моргнуть, как был оторван от своей возлюбленной и от нескольких крепких ударов оказался на земле, под ногами у своих противников. Девчонке тоже пару раз съездили по лицу, за компанию. Она вырвалась из рук казаков и с плачем убежала. Её не преследовали. Занялись её приятелем. Парня били ногами, не давая подняться с земли. Постепенно зверели, как хищники при виде крови. Кресталевский в избиении не участвовал, но уйти не хватало силы воли. Он видел, как под конец, когда нерусский парень уже перестал увёртываться от ударов и стонать, Поспелов достал из кармана нож...
– Тринадцатый! – самодовольно констатировал атаман на обратной дороге. – Десятерых в Абхазии замочил. Двоих – здесь. Этот уже тринадцатый.
– Дай бог не последний, – поддакнул атаману Вовка Залепухин.
– Ты его убил, Филипп? – с дрожью в голосе спросил Кочетов.
– А ты думал по головке погладил? – хищно засмеялся Поспелов. – Теперь, если что – менты всех загребут, разбираться не будут кто убивал, а кто рядом стоял. Так что мы теперь, Орест, одной верёвочкой все повязаны.
Только сейчас до Кресталевского воочию дошло, что он стал соучастником преступления. Но хмель тут же всё заглушил, оставив единственное желание – выпить ещё. Такое же желание было и у остальных. Набрав побольше водки, они вновь поехали в Александровку к Поспелову.
На следующий день события стали развиваться стремительно и непредсказуемо. С утра в новостях «Дня Дона» передали о вчерашних криминальных происшествиях в городе, главным из которых было убийство лица «кавказской национальности» в сквере неподалёку от вечного огня на Нахичевани. Убитого звали Абдул-Азиз Межидов и был он азербайджанцем. Упомянули и о жестоком избиении в Александровке двух студентов из Камеруна. Опрошенные свидетели происшествий указывали на тот факт, что нападавшие были в казачьих штанах с лампасами.
Едва посмотрев сюжет по телевизору, Поспелов вскочил с дивана, где валялся прямо в сапогах и куртке, скомандовал подъём своим орлам.
– Всё, пацаны, доигрались! По-быстрому сматываем удочки кто при памяти. Кто куда... Вофан, Орест – со мной?
– Конечно, атаман! – в два голоса отозвались казаки.
– И я с вами, – сказал Кресталевский, обалдевший от всего происшедшего.
– Пойдём, – согласился Филипп. Порывшись в потаённом углу кухни, вытащил несколько пистолетов «Макарова». Выдал каждому по стволу. Трём казакам с девицами, уходившим отдельно, сказал:
– Станичники, ховайтесь как можно лучше, а главное сохраните наш боевой арсенал. Головой отвечаете за оружие! Я скоро вернусь, тогда мы ещё посмотрим кто кого... Мы ещё повоюем с кацапами и со зверями!
Вскоре все покинули дом Поспелова. Атаман со своими спутниками окольными путями выбрались на берег Дона. Пошли быстрым шагом в сторону Аксайского моста.
– Нам теперь в людных местах показываться нельзя, – предостерегающе внушал Поспелов. – Ничего, доберёмся до Батайска, а там – на поезд и в Чечню. В Чечне в горах укроемся, – ни одна падла не найдёт! А как шум поутихнет назад вернёмся.
– А в Чечне у кого будем жить? – поинтересовался Орест Кочетов.
– У меня там кунаков полно... – сообщил атаман. – Да хотя бы в Ведено пойдём к Басаеву Шамилю. Помнишь, мы с ним в Абхазии воевали. Отчаянный парень этот Шамиль! Ничего не боится.
Переговариваясь на ходу, добрались до моста через Дон, перешли на другую сторону.
– Атаман, негоже так вчетвером рисоваться, – предостерегающе сказал Залепухин. – И по степу дуриком не попрёшь – заметють. Надо машину шукать. На машине быстрей доедем.
– Дело говоришь, Вофан, – согласился Поспелов. Закурив сигарету, принялся останавливать легковые машины.
Долго никто не тормозил, водители, напуганные новыми бандитскими временами, опасались подбирать в степи подозрительные компании. Казаки прошли километра полтора, пока наконец не остановили белую грузовую «Газель». Водитель согласился подбросить их до Батайска. Филипп с Залепухиным сели в кабину рядом с водителем, Кочетов с Кресталевским – в кузов.
– Гадом буду, если Филя водителя не грохнет и сам не сядет за руль, – усмехнувшись, сказал Орест. – Он у нас такой, атаман... Резкий парень! Палец в рот не клади, откусит!
– Да вы что, охренели все, что ли? – вскричал в негодовании Кресталевский. – Сколько можно людей убивать?! Опомнитесь! Ведь Бог всё видит... Да и менты, как пить дать, повяжут!
– Замолчи, водитель услышит, – предостерегающе приложил палец к губам Кочетов. Вытащил из кармана пистолет. – У нас теперь обратной дороги нет. Только вперёд! Победа или смерть! Так-то...
– Во, блин, связался я с вами, – горько посетовал Сергей. – Знал бы, что так получится, ни за что бы к Поспелову не поехал!
Не доезжая Батайска «Газель», свернув на обочину, остановилась. В кабине громко заговорили, заспорили. Послышались звуки борьбы. Орест Кочетов заглянул через окно в кабину.
– Я же говорил, что замочит Филя водителя. Погляди! – проговорил он, обращаясь к Кресталевскому.
– Да ну вас!.. – зло отмахнулся Сергей.
Вскоре дверь кузова с шумом открылась и Поспелов с Залепухиным впихнули внутрь, прямо под ноги Кресталевскому и Кочетову, безжизненное тело водителя. Он упал на живот, из-под которого стало расползаться по полу липкое, грязно-кровавое пятно. Сергей брезгливо отвернулся от трупа, укоризненно покачал головой.
– Русских-то зачем убивать, Филипп? – сказал он. – Могли бы просто высадить и уехать...
– Чтобы он ментов на нас навёл?! – злобно вскричал Поспелов. – Молчи, пацан, если не просекаешь, что к чему... Едем дальше! И без кипеша...
Батайск миновали без приключений, на выезде свернули на заправку.
– А холодно нам тут будет в степи, – зябко поёжился Орест Кочетов, постучал ногой о ногу. – Надо атаману намекнуть, чтоб для согрева что-нибудь купил, не то околеем мы тут на хер, пока до Чечни доедем.
Глава 22. Падение Мармеладовой
11 декабря наши войска вошли в Чечню. Это вызвало шок во всей России. Многие думали, что после афганской авантюры подобное уже невозможно. Однако, увы, в нашей стране возможно всё... Беспринципные авантюристы и проходимцы, захватившие власть в Кремле, развалившие некогда великую страну, оставившие десятки миллионов русских за границами нового государства, вдруг уцепились за маленькую, в принципе никому не нужную в России Ичкерию. Не парадокс ли: независимость получили никогда не имевшие суверенных государств белорусы, молдаване, азербайджанцы, казахи, туркмены, таджики, киргизы. Отделились добровольно вошедшие в состав Российской империи Грузия и Армения. Украине щедрой рукой подарили бывшее Крымское ханство и всю Северную Таврию, некогда захваченные Потёмкиным у Османской империи. Казахстану отдали Уральское (бывшее Яицкое) казачье войско вкупе с Семиреченским. И только Чечня, воевавшая в XIX веке на стороне Шамиля, жестоко усмирённая генералом Ермоловым, но не покорённая, – явилась почему-то камнем преткновения для современных московских горе-политиканов.
Новая война всколыхнула и поделила надвое российское общество. Причём расстановка сил была кардинально противоположная прошлогодним событиям, связанным с расстрелом Белого дома правительственными танками. Сейчас за войну на Кавказе выступали коммунисты и другие патриотические партии и движения, а демократы, наоборот были против.
Раскололся и писательский мир Ростова. Ярым сторонником братоубийственной гражданской войны оказался прозаик Андрей Петров-Митрохин. Он ходил по городу и злобно скрежетал зубами при виде каждой горбоносой, смуглой физиономии. За дворянина он себя уже не выдавал, а заделался бандюком, типа «новых русских» – пальцы веером. Как никак на «баксах» крутился парнишка. Он начал писать крупный авантюрный роман, где красноречиво описывал свои похождения на Центральном рынке, попутно касаясь и других животрепещущих вопросов современной России: алкоголизма, наркомании, преступности, чернухи, порнухи... Андрюха бросил пить и курить и стал заглядывать в кафе «Орбита» на Северном на Творческие посиделки, где главным его оппонентом был Славик Шкаликов. Славик столь же яростно выступал против чеченской авантюры, и спорил с Петровым до хрипоты, доказывая, что в партизанской войне победить народ невозможно.
– Ничего, победим, – самоуверенно говорил Андрюха. – Сталин чеченов за двадцать четыре часа выселил... Всех подчистую! Никто и не пикнул. Вот как надо, а у нас вечно нянчатся с ними... А нужно как в сорок четвёртом году: подогнать эшелоны, табуном загнать их в теплушки и – в Сибирь, БАМ достраивать!
– Насилием ничего не добьёшься, Андрей! – горячо возражал Шкаликов. – Зло порождает только ответное зло и ничего больше. Только мирным, демократическим путём можно решать подобные межнациональные проблемы... Вспомни Афганистан. Десять лет мы там воевали и в конце концов ушли, ничего не добившись. Потому что народ Афганистана вёл справедливую, освободительную войну, а мы вели войну захватническую. Они защищали свою землю, а мы что?.. Попомни мои слова, Андрей, – в Чечне то же самое будет.
– Не каркай, – предостерёг Петров. – Кстати, не знаешь, где Сергей Кресталевский? Что-то давно его не видно...
– В Чечне Кресталевский, – проговорила сидевшая за соседним столиком грустная Мармеладова. – Недавно письмо мне прислал из Грозного.
– Из Грозного? – удивлённо протянул Андрей Петров, а Славик Шкаликов растерянно выронил зажжённую сигарету.
– Да, из Грозного, – кивнула головой Катя. – Пишет, что город набит боевиками, и что сдаваться они не собираются, – готовятся к обороне.
– А он что там делает? – спросил Шкаликов.
– Живёт... Говорит, – на заработки поехал.
– Наша десантура возьмёт Грозный за двадцать четыре часа в сутки! – хвастливо заявил Андрей Петров. – А Кресталевский – предатель родины, и за это ещё ответит.
– Он сумасшедший! – не согласился с ним Славик Шкаликов. – Говорил же я Серёге: бросай пить, дурак, не то дойдёшь до ручки! Вот и сбылись мои слова... По пьяной лавочке, небось, и поехал в самое пекло. Каштаны из огня таскать для чужого дяди.
– Ничего вы не понимаете, – с досадой проговорила Мармеладова. – Кресталевский – герой!
– Ага, герой нашего времени, – ухмыльнулся Шкаликов.
– Как знать, – многозначительно сказала Екатерина, встала и вышла из кафе на декабрьский мороз. Вытащила из сумочки сигарету. Следом за ней вышел Андрей Петров. Поежившись на пронизывающем ветру, спросил:
– Вы домой, девушка?
– Меня Екатериной зовут, – запоздало представилась Мармеладова. Она много была наслышана о Петрове-Митрохине, но общаться с глазу на глаз не приходилось. В литературных кругах города ходила молва, что Андрей – лучший прозаик области, и ей он был интересен. – Вы, как я слышала, прозу пишете? Романы?
– Не только романы, но и рассказы, повести. Даже стихи в юности писал, но потом понял – не моё и бросил, – ответил Андрей Петров.
– А я кроме газетных материалов ничего не пишу, – пожаловалась Катя, затягиваясь сигаретным дымом. – Правда, как-то роман Сергея Кресталевского обалденно отредактировала, так что аж сама удивилась после: неужели это я сделала?.. Жалко Сергея! – закончила она ни с того ни с сего на печальной ноте.
– Что его жалеть, не мёртвый ведь он – живой, – пожал плечами Андрей.
– Всё равно... Как представлю, что там сейчас творится, в Грозном! – с дрожью в голосе проговорила Мармеладова. – Врагу бы не пожелала оказаться на его месте.
– Я смотрю, он вам не безразличен, – усмехнулся Андрей.
– Это не важно... И не вам об этом судить!
– Ну-ну, Катюша, я не хотел вас обидеть, извините, – пошёл на попятный Петров. – Вы вернётесь в кафе?
– А вы предлагаете что-нибудь другое? – спросила Мармеладова.
– Могу предложить вам выпить у меня дома чашечку кофе, – галантно, как истинный дворянин, поклонился Андрей Петров. – Я живу недалеко отсюда, на Школьной... Если не хотите кофе, можно выпить по бокалу вина... И я почитаю вам что-нибудь из моего нового романа. Его, между прочим, уже ждут в одном московском издательстве. Уже договор на издание подписан.
Катя сама не заметила, как, влекомая Андреем, очутилась на автобусной остановке. До Школьной доехали минут за десять. Петров жил недалеко от остановки, в старой хрущёвской пятиэтажке. Однокомнатная квартира его чистотой и порядком не отличалась, да и что можно было ожидать от завзятого холостяка. Катя отметила это сразу же. Как и обещал, Андрей угостил её дорогим марочным вином, припасённым специально для подобных случаев. Сам пил мало, только пригубил и тут же поставил бокал. Боялся сорваться в очередной запой. Приготовил на кухне кофе. Екатерина в это время с интересом разглядывала корешки красочных изданий в книжном шкафу. В основном здесь была русская и зарубежная классика. Много современных западных авторов было ей вообще неизвестно, но книги ростовских писателей, своих знакомых, она узнала сразу же. Стояли на полке и две книги Сергея Кресталевского: сборник стихов и повесть.
– Как вы относитесь к творчеству Кресталевского? – спросила у Андрея, когда тот принёс из кухни приготовленный кофе.
– Стихи у него конечно же сильные, а вот проза не очень, – дал свою оценку Андрей Петров. – В прозе он чуть-чуть не дотягивает до нужной кондиции, учиться ему ещё надо, побольше читать. У него словарный запас бедный.
– В литобъединении как раз таки считают наоборот, – сказала Мармеладова. – В стихах он слаб, а вот как прозаик – профи! Недаром Литературный институт закончил... И ты тут не спорь, Андрей. Кресталевский в прозе – настоящий профессионал. Все, кто читал его прозу, так говорят.
– Не спорю, пером он владеет мастерски, но этого ещё мало, – нравоучительно произнёс Петров. – Прозаику нужно вырабатывать свой индивидуальный стиль, чтобы иметь, так сказать «лица не общее выражение». Ведь настоящего писателя-классика ни с кем не спутаешь, будь то Гоголь, Лев Толстой или Булгаков. А у нас доморощенные провинциальные гении зачастую все на одно лицо, пишут как под копирку, не отличишь, где Иванов, где Сидоров...
– Где Петров, – подколола Мармеладова.
– Шутить изволите, – смеясь, погрозил ей пальцем Андрюха и как бы шутя ущипнул за коленку. Екатерина не отреагировала.
– Ещё вина? – спросил Петров и, не дожидаясь ответа, наполнил бокал Мармеладовой. Взял свой недопитый бокал, повертел из стороны в сторону, любуясь заискрившейся кровавой влагой. – За твоё здоровье, Катюша! Я так рад, что ты посетила мою тихую обитель литератора-отшельника, удалившегося от суеты мира сего, как монах...
Катя отметила, что язык у него подвешен хорошо.
Андрей Петров погасил верхний свет, оставив только два ночника по углам комнаты. Включил лёгкую музыку.
– Потанцуем, Катя?
Мармеладова понимала, что это – капкан. Искус. Испытание... И всё же не удержалась и покорно нырнула в жаркие объятия опытного ловеласа, Андрея Петрова. Он медленно и плавно закружил её по комнате, нежно прижимая к себе, осторожно обволакивая её тело руками, как осьминог – щупальцами. Голова у Мармеладовой закружилась в ритме танца и в тот же миг она провалилась в мягкую, кипящую ярким пламенем бездну... Она вскрикнула, забилась в его руках пойманной в силок птицей, но было уже поздно... Свершилось, как сказал великий праведник человечества на кресте... Катя, поняв, что ничего уже не поправишь, перестала сопротивляться и безвольно отдалась животной, испепеляющей, всё пожирающей страсти.
Глава 23. Смерть Шкаликова
Тридцать первого декабря хоронили Шкаликова. После бегства в Чечню обоих своих сотрудников: Кресталевского и Ореста Кочетова, – дела у него пошли из рук вон плохо. Сам он не справлялся с работой, а желающих устроиться в его фирму не находилось. Денег он зарабатывал всё меньше и меньше, постепенно опускался и всё чаще заглядывал в бутылку. Чтобы хоть как-то поправить дела, стал откровенно «кидать» на деньги клиентов, не выполняя заказы или выдавая неполный тираж книги. У друзей назанимал долларов без отдачи, деньги промотал с любовницами и собутыльниками. Стал прятаться от друзей и заказчиков, ушёл, как говорится в подполье. В последний раз его видели возле одной из забегаловок на Центральном рынке в обществе алкашей – грязного, взлохмаченного, в старой, поношенной дерматиновой куртке, с разбитым дипломатом в посиневших от холода руках.
Причины его смерти непонятны. Говорили, что у Шкаликова давно развивалась какая-то болезнь в кишечнике, что-то вроде рака прямой кишки. Он не обращал внимания на недомогание, к врачам, естественно, не обращался. Курил самые дешёвые, «ядерные» сигареты – по три пачки за день, регулярно, как истинный демократ, употреблял «продвинутое» пиво – бутылок десять в сутки, питался на бегу, всухомятку, как это практикуется в его любимой Америке, не отказывал себе в интимных удовольствиях. Причём, как признался как-то, в минуты пьяного откровения, Кресталевскому, предпочитал сношения в анус. Только вот не уточнил с кем... Как бы там ни было, перед Новым годом Славика Шкаликова болезнь прихватила прямо на улице, он упал на автобусной остановке, потерял сознание. Вид у него был, прямо сказать, бомжеский. Прохожие думали, что пьяный и равнодушно проходили мимо, переступив через распростёртое на асфальте тело. В конце концов, через полчаса кто-то догадался вызвать милицию. Из отделения Шкаликова отвезли в неотложку, обследовали, тут же положили на операционный стол и вскоре, не приходя в сознание, он скончался под скальпелем пьяного хирурга. Хирург был зол на весь белый свет за маленькую зарплату, за неустроенный домашний быт, за непомерную дороговизну жизни, за бестолковость больничного начальства, за неспособность президента навести порядок в агонизирующей стране и ему было по барабану умрёт на операционном столе его пациент или выживет. На клятву Гиппократа ему было откровенно насрать, и качественно, со стопроцентной гарантией, он резал только тогда, когда получал от родственников больного хорошую мзду в у.е. Подобные же чувства испытывали и все сотрудники больничного учреждения. Пациентов без полюсов, а главное без денег, оставляли умирать медленной мучительной смертью в продуваемых сквозняками коридорах, не давая им даже тёплых одеял. Зато упитанных толстосумов ложили в отдельных палатах и чуть ли не задницу им подтирали в холуйском усердии всей толпой нянечек и докторов, получая каждый раз «на лапу» вожделенные серо-зелёные бумажки с фотографиями гордых заокеанских джентльменов, презрительно созерцавших всю эту российскую вакханалию и бесовщину. Замёрзших на улице бомжей в больничный морг привозили пачками, засовывали в целлофановые мешки и везли на Северное кладбище закапывать в безымянных могилах. Казалось, никому нет ни до кого никакого дела. Страна и люди на глазах дичали, деградировали и опускались в чёрную яму мракобесия и мрачного средневековья.
Забирать Шкаликова из больничного морга приехали друзья-литераторы, по-христиански простившие ему всё. Были Андрей Петров, Николай Усмеханов, Катя Мармеладова, её муж Оглоблин, мистик Сашка Китайчик, Земфира Берданосовская и другие. Пока родственники Шкаликова оформляли необходимые документы, писатели топтались на улице, курили, вполголоса переговаривались. Мармеладова беседовала с Земфирой, стараясь не встречаться взглядом с Андреем Петровым, – ей было до сих пор стыдно за свою недавнюю слабость... Земфира расспрашивала Екатерину о последнем, нашумевшем в городе, заседании литературной ассоциации «ЛиРА», на котором та присутствовала как корреспондент «Нашего Времени».
– Было как всегда обалденно весело, – говорила Катя. – Эллионора Леончик, ты же знаешь, вечно что-нибудь учудит. Заставила всех играть в бутылочку. Помнишь, в детстве играли? На ком остановится горлышко бутылки, того нужно целовать...
– Что, серьёзно целовались? – удивилась Берданосовская. – Прямо на сцене при зрителях?
– Да нет, Земфира, ты не поняла, – принялась объяснять Мармеладова бестолковой поэтессе. – Целовались в детстве, когда играли в настоящую бутылочку. А Эллионора устроила якобы игру в бутылочку, только, на кого указывало горлышко, – тот читал стихи, а не целовался. Ну, имитировали бутылочку на сцене, понятно?
– Теперь всё ясно, – кивнула головой Берданосовская. – Бутылочку крутили на сцене, читали стихи при людях, а целовались потом в кулуарах.
– Ну что ты, Земфира, с кем там целоваться? – пожала плечами Катя.
– А вон, хотя бы с Усмехановым. Он не пьёт, не ест и девчат не трахает, не то, что твой Кресталевский...
– Почему он мой? – обиделась Мармеладова. – Купила я его, что ли...
Между тем из дверей морга, на специальной тележке, выкатили гроб со Шкаликовым. Он лежал побритый, без своей всегдашней козлиной бородёнки, жёлтый, с редкими влажными волосами, зачёсанными назад, сильно постаревший. Мармеладова с трудом его узнала и испугалась такой разительной перемене. А ведь когда-то он ей даже немного нравился. Гроб быстро погрузили в катафалк, причём помогать грузить первым бросился Андрюха Петров. Он был в скрипучем кожаном пальто, как комиссар революции. Не хватало только деревянной коробки с маузером на боку... Литераторы и родственники Шкаликова стали рассаживаться в автобусе и нескольких легковушках. Поехали прямиком на кладбище. Над Ростовом шёл мелкий снег, было морозно и тоскливо. Солнце светило ярко, но совсем не грело.
Мармеладова думала о Кресталевском: «Где он? что с ним? Он ведь такой отчаянный... Зачем он поехал в Чечню? Воевать? На стороне боевиков?.. Безумие!». Настроения не было никакого, тем более новогоднего. «Какой к чёрту Новый год, если по телевизору каждый день показывают кошмары наяву! Яростные схватки правительственных войск с дудаевцами, бомбардировки Грозного, трупы, кровь, грязь и мразь... Мрак. Беспросветный мрак над страной... И вот сегодня – похороны Шкаликова и предстоящий ночной штурм чеченской столицы. А там, в этом обречённом на уничтожение, промёрзшем насквозь, опустошённом городе – Кресталевский... Её Кресталевский!». Катя впервые мысленно назвала его своим. О чём же она думала раньше, почему отталкивала его, не верила, сомневалась? Сто тысяч почему – и ни на один нет сколько-нибудь внятного ответа. Так получилось. Такова судьба... Се ля ви.
На кладбище было ещё холоднее, чем в городе. Перво-наперво, катафалк, второй автобус и лекговушки свернули во двор не так давно возведённого храма. Остановились у невзрачного одноэтажного строения в дальнем углу двора, где выстроилось ещё несколько катафалков – здесь отпевали усопших. Отпевали конвейером, по три покойника сразу. Православные батюшки по такому холоду не утруждали себя индивидуальной работой, да и мёртвым-то всё равно. А в компании таких же вновь преставленных – оно даже и веселее. Заносить в помещение гроб с потяжелевшим на лютом морозе Шкаликовым опять кинулся Андрюха Петров. За другие ручки схватились Оглоблин, Китайчик, Усмеханов. В церквушке пахло ладаном и горелыми свечками. Три группы провожающих на тот свет столпились возле своих покойников. Какие-то скорбные, сердитые женщины в чёрных платках, пройдя по толпе, рассовали родственникам тонюсенькие грошовые свечки. Их надлежало поджечь и держать в руке во время всей процедуры отпевания. Для чего это нужно Катя Мармеладова не знала, но делала как все. Значит, так надо. Богу, естественно. Она крестилась правой рукой и поглядывала на остальных – видят ли они её набожность. Другие тоже осеняли себя крестом. Кто правильно – справа налево, кто, как Оглоблин – наоборот. Сашка Зимницкий, как правоверный мистик, знающийся с потусторонними силами, вообще вышел из церкви. Ему здесь было неуютно, видно, одолевали бесы, глубоко засевшие в его грешной душе. Усмеханов остался, но крестным знамением себя не осенял, вовремя вспомнив о своих мусульманских корнях. Всё время, пока шло отпевание, повторял про себя, как заклятие: «Аллаху Акбар!» – единственное, что знал в Исламе.
Батюшке, истово махавшему кадилом перед уснувшими навечно братиями и сестрами, было зябко, муторно на душе, тоскливо и одиноко. Хотелось опохмелиться после вчерашнего, сбросить ненавистную рясу и хорошо оттянуться сегодня вечером – Новый год как-никак, всенародный праздник.
Мармеладова смотрела на попа и, как бы читая его тайные греховные мысли, думала о том же... Что делать сегодня вечером? Говорят: как встретишь Новый год, так и будешь жить все последующие двенадцать месяцев. Как встретить? В тесном семейном кругу: с родителями и Оглоблиным? Но это же, блин, – крест на весь год! Уйти одной к подругам? Будешь весь год скитаться как бездомная попрошайка. Эх, был бы в Ростове Кресталевский!..
После отпевания, в автобусе к ней неожиданно подсел Андрей Петров.
– Не помешаю, Катюша?
Мармеладова сердито промолчала.
– Где думаешь встречать праздник?
– Уж во всяком случае не у тебя! – презрительно бросила Екатерина.
– А почему бы и нет? – нахально и в то же время интимно-ласково взглянул в её глаза испытанный ловелас и покоритель женских сердец Петров. – У меня уже всё приготовлено со вчерашнего дня... Даже подарок, для вас, сеньора! – Андрей, склонившись, галантно поцеловал кончики её пальцев.
Мармеладова мгновенно растаяла, как льдинка на солнце. Опасливо покосилась по сторонам – не видел ли кто выходки Петрова. Благо, Оглоблин ехал в катафалке, а то бы устроил очередную сцену ревности прямо на кладбище.
– Так я жду, дорогая?! – вновь заглянул ей в глаза настойчивый Андрюха Петров. Он уже почти наверняка знал, что она придёт. Никуда не денется!
Мармеладова утвердительно промолчала. Петров всё понял и тоже благоразумно умолк. Чтобы не испортить...
«Вот и решена проблема встречи Нового года! – скептически подумала Мармеладова. – Видел бы меня сейчас Кресталевский...».
Глава 24. На тропе Чеченской войны
В осаждённом Грозном был сущий ад. Днём и ночью в небе проносились хищные стаи бомбардировщиков, сбрасывая на беззащитные жилые кварталы десятки тонн смертоносного груза. Била с дальних окраин тяжёлая полевая артиллерия. Ей подгавкивали миномёты, многочисленные танки, лёгкая артиллерия, прямой наводкой уничтожавшая обнаруженные огневые точки дудаевцев. В разрушенном до основания городе почти не осталось мирных жителей, – основная масса заблаговременно вышла через оставленные федералами коридоры. Шли в основном чеченцы: на юг, в горные аулы, к кровным родственникам в тейпы. Остались те, кому некуда было идти: русские, украинцы, армяне, грузины, осетины, таты, айсоры... Забились в подвальные бомбоубежища, оставшиеся с брежневских времён. Ждали неминуемой смерти от прямого попадания бомбы, от пули озлобленных, обколотых наркотой боевиков и арабских наёмников, от холода, голода, страха, апатии и депрессии...
В одном из подвалов на окраине Грозного ютились и казаки вместе с несколькими чеченцами из отряда Басаева. Кресталевский сам не заметил, как сделался членом, так называемого незаконного вооружённого формирования. В руках у него оказался старый, поцарапанный, с отбитым прикладом, АКМ, на поясе – тяжёлый подсумок с запасными магазинами, в карманах – гранаты. Его товарищи были экипированы также. Поспелова Шамиль Басаев назначил командиром отделения и определил участок обороны на левом фланге своего подразделения. Казаки вместе с чеченцами и пленными русскими солдатами выкопали перед пятиэтажкой окоп в полный рост. Боковым лазом соединили его с подвалом дома, где устроили наблюдательный пункт. В стене пробили ломами отверстия для бойниц, в подвале запасли несколько ящиков гранат, патроны, продовольствие. В одной из бойниц установили пулемёт.
Морозы между тем крепчали, особенно холодно было по ночам. Отопления в доме, естественно, не было и боевики с казаками обогревались у костра, разложенного тут же в подвале, в большом, ржавом металлическом чане. Сверху, из брошенных квартир притащили перины, матрацы, ковры и подушки. Ночью наваливали всё это на себя, согревались. Американские спальники были только у полевых командиров и их телохранителей, простые моджахеды довольствовались подручными средствами.
Артиллерийские обстрелы и бомбовые удары следовали один за другим, федералы явно готовились к решительному штурму мятежной чеченской столицы. Дом, в подвале которого засели люди Поспелова, постепенно превращался в груду развалин, в которых не было ни кого, кроме полусумасшедшей русской старухи, ухаживавшей за парализованным стариком чеченцем, – своим мужем. Родственников у них не было, дети повырастали и разъехались по стране, и никому они нужны не были: ни Дудаеву, ни Ельцину, развязавшему вместе с министром обороны Пашей Грачёвым эту грязную, преступную, братоубийственную войну. Но православный Бог и мусульманский Аллах, видно, хранили несчастных беспомощных стариков: квартира их находилась на пятом этаже, и – как это ни странно – совсем не пострадала. Она единственная уцелела на всём этаже и даже лестница, ведущая вниз, не обрушилась, хоть и держалась на одном честном слове. Моджахеды жалели стариков и приносили им регулярно воду в пластиковых бутылках, а то и молоко, и продукты, обшаривая близлежащие коммерческие палатки и продовольственные магазины. С пищевым довольствием у дудаевцев было неважно. Из-за непрекращающихся ни на минуту обстрелов продукты и полевые кухни к позициям подвозить было затруднительно, а с перекрытием федералами единственного свободного ещё южного направления, ведущего на Урус-Мартан, прекратились поставки продовольствия из горной Чечни.
Штурм начался с раннего утра тридцать первого. Боевики и казаки, выставив боевое охранение в окопе, собрались в тесный кружок в подвале, у костра. Открыли банки с сухпаем, закипятили чайник. Только принялись за еду, как вдруг – началось. Вначале последовала целая серия массированных ударов с воздуха, так что закачались остатки стен здания, задрожала земля, как перед землетрясением, перевернувшись, упал прямо в огонь чайник.
– Во, ****ь, дают жару! – с восхищением крикнул Филипп Поспелов, затыкая уши пальцами и для чего-то пригинаясь. – Как бы наш подвал к чертям собачьим не разнесли.
– Это только цветочки, русский, после артиллерия долбить будет, вот это да! – крикнул в ответ какой-то заросший чёрной щетиной боевик в камуфляже.
Все, кто находился в подвале, разом повалились на пыльный цементный пол – кто где стоял. Стали переползать по подвалу по-пластунски. Сергей Кресталевский тронул за плечо лежавшего рядом Кочетова.
– Хана нам, видать, Орест! Побьют нагад братья славяне.
– Отобьёмся, Кресталевский, – где наша не пропадала! – подбодрил его неуверенно Кочетов. На самом деле он тоже боялся. Это было видно невооружённым глазом.
Володька Залепухин крестился, прижавшись к шершавой бетонной стене подвала под самой бойницей, в которой оставил свой пулемёт. Командир моджахедов, высокий стройный чеченец из Шатоя Ибрагим пытался связаться со штабом батальона по мобильной рации.
После продолжительной бомбардировки, как и следовало ожидать, дружно и весело ударили пушки федералов, домолачивая то, что ещё не разрушила и не уничтожила авиация.
– Ну что, ребята, – как в Сталинграде в сорок третьем году, не правду я говорю?! – пошутил Ибрагим, отложив бесполезную в таком грохоте и бедламе рацию. – Мне отец рассказывал как они дом Павлова защищали. Он у меня в Сталинграде воевал, ранен был два раза, звезду героя получил. Погиб под Берлином… Увидел бы он, до чего мы докатились, ни за что б не поверил!
– Сами независимости захотели, – посетовал боевик в белом маскировочной халате поверх овчинного полушубка и в каске, надетой прямо на чёрную шапку ушанку.
– А ты что, Эльдар, против независимости? – грозно глянул на него Ибрагим. – Может, русским собакам жопу лизать пойдёшь? Да? Пустишь их на нашу землю? Чтобы они сифилисом и СПИДом наших девушек и женщин заражали? Чтобы матерей наших насиловали, как в сорок четвёртом, а почтенных аксакалов к стенке ставили, да? Это ты хочешь?!
– Не заводись, Ибрагим, я этого не хочу, – хмуро сказал Эльдар и сплюнул себе под ноги. – Русских мы не пустим в Чечню – факт! Только попомнишь мои слова: ничего путного из этого не выйдет. Снова партийные с толстосумами и бандитами всю власть к рукам приберут, а простые горцы ни с чем останутся… Из-за денег идёт эта война. Из-за власти, из-за нефти и наркотиков… Там, наверху, чего-то не поделили, а простой народ расплачивается.
– Замолчи, Эльдар, не к месту твои поганые речи! – прервал его Ибрагим. – Сейчас главное победить русских, – потом видно будет что к чему… Потом разберёмся и с толстосумами, и с бандитами, а сейчас пока у нас один общий враг, – тот, которого видишь в прицеле своего автомата!
Филипп Поспелов прислушивался к их перепалке, когда командир чеченцев умолк, осторожно вставил слово:
– Слышь, братан Ибрагим, ты бы поосторожней насчёт русских… собак… Мы ведь как-никак тоже – русские! И ваши союзники, учти. Вместе кровь проливаем… Так что, не все русские – свиньи… К тому же мы – казаки, не москали-кацапы.
– Не хотел тебя обидеть, послушай, брат! – прижал правую ладонь к сердцу Ибрагим. – Вы – наши братья! Мы за вас любого на куски порвём, будь он хоть чеченец, хоть русский!.. Я знаю, Филипп, что ты кунак Шамиля. Прости, брат, если чем обидел.
Артобстрел федеральной артиллерии стал удалятся в сторону центра города, по позициям боевиков заработали пулемёты и автоматы. В дело пошла пехота. Моджахеды, прятавшиеся на улице перед домом в окопе, подняли переполох.
– Эй, ребята, скорее сюда, русские идут! Целая колонна танков и бэтэров.
– Пошли, славяне! – крикнул своим Поспелов и первым нырнул в узкий лаз, ведущий на передовую. Казаки, подхватив оружие, последовали вслед за атаманом.
Густая колонна федеральных войск медленно двигалась по шоссе слева от позиции моджахедов. Жиденькая цепь мотострелков вяло прочёсывала прилегающие окрестности. По дороге впереди головного танка медленно пробирались два сапёра с миноискателями. Облепившие башню танка пехотинцы с опаской озирались по сторонам, вертели во все стороны снятыми с предохранителей автоматами, зябко передёргивали плечами. Им было холодно сидеть на промёрзшей броне. С верху, с крыш и с пятых этажей уцелевших кое где зданий по федералам дружно ударили снайперы. Гранатомётчики в подвалах и на первых этажах молчали. Затаившись, выжидали, когда колонна втянется поглубже в город. В ответ, по снайперам, засевшим на чердаках, влупили из пулемётов ползшие вслед за танками бэтээры. Сапёры и автоматчики спешно запрыгнули на броню и колонна, прибавив газу, рванула по пустынной улице вглубь обречённого, вымершего города. Федералы надеялись на скорости проскочить опасный участок обороны дудаевцев и по-быстрому выйти к намеченной по плану операции цели. Кстати сказать, названия операции в штабе российской группировки придумать так и не успели. Готовилась она наспех, спонтанно. Решение о новогоднем штурме чеченской столицы было принято буквально за несколько дней до решительного наступления, которое было приурочено к первому января – к дню рождения Павла Грачёва.
К полудню в городе начался сущий ад. Горели все окраины Грозного, заключив центр мятежной столицы – президентский дворец – в огненное кольцо. Федеральные войска по трём направлениям: с севера, запада и востока яростно прорывались к площади «Минутка». Боевики стояли насмерть. Некоторые, с криками «Аллаху Акбар!» – с гранатами бросались под танки. По бронетехнике русских били со всех сторон гранатомёты, пулемётчики выкашивали робко жавшуюся к броне пехоту. На направлениях главных ударов русских заблаговременно скапливались превосходящие силы дудаевцев.
Поспелов с казаками и моджахедами меткими выстрелами отсекли мотострелков от бронетехники. Когда колонна уползла дальше в город, поднялись в решительную контратаку. Кресталевский бежал рядом с Орестом Кочетовым, стараясь ни на шаг не отстать от него. Стрелял, не целясь, в передвигающиеся впереди муравьиные фигурки федералов, слышал как над ухом посвистывают ответные пули противника. При каждом зловещем свисте пули сердце обдавало холодком: Сергей с ужасом понимал, что смерть сейчас ходит слишком близко от него. А умирать ему чертовски не хотелось! Только теперь, на пороге смерти, он вдруг почувствовал настоящий вкус жизни, радости бытия, осознания себя частичкой этого огромного и прекрасного мира.
Пули федералов выкашивали вокруг него ряды дудаевцев почти под гребёнку. Но те, кто оставались в строю, дрались ещё отчаянней. В плен не сдавались, наоборот, норовили прихватить с собой пленного русского. Если захватывали мента либо спецназовца, расстреливали на месте. Сергей собственноручно пристрелил одного – толстого испуганного гаишника осетина, бог весть как оказавшегося в расположении отряда дудаевцев.
К вечеру пылал весь город. Наиболее свирепая схватка разгорелась в районе железнодорожного вокзала, где попал в засаду сводный отряд Майкопской бригады. Со всего Грозного к вокзалу подтягивались ликующие отряды боевиков добивать оказавшихся в западне федералов. Утром первого января пришёл приказ выдвигаться к вокзалу и группе Поспелова. На позициях их сменил взвод необстрелянных ополченцев, прибывших с недавним пополнением из горных районов Ичкерии. До вокзала добирались, не опасаясь обстрела, в полный рост, не прячась в развалинах. С началом штурма бомбовые удары по чеченской столице прекратились совсем, а артиллерия била только в самых крайних случаях – по заранее выверенным целям. Пушкари боялись попасть по своим частям, беспорядочно метавшимся по городу.
Кресталевский шёл вслед за бойцами из группы Поспелова и с ужасом озирался по сторонам. По всему пути их следования, чёрными закопченными грудами искорёженного металла, громоздились подбитые российские танки и бронетранспортёры, боевые машины пехоты и бээрдээмы. По обочинам шоссе сиротливо жались сожжённые «Уралы», «Зилы», «Камазы». Трупы водителей, танкистов и мотострелков валялись тут и там, – изуродованные, обугленные, припорошенные снегом. Мёртвых боевиков видно не было. Их вчера успели похоронить по мусульманскому обычаю до захода солнца.
– Орест, смотри, блин, что творится, – сказал он глухо Кочетову и указал на очередной исковерканный, со съехавшей набок башней, «Т-62», возле которого в неестественных позах лежали расстрелянные в упор танкисты. – Это ведь всё наши русские парни. Их дома матери с отцами ждут, а они здесь лежат... Как никому не нужная падаль... Не могу, ****ь, Орест, – что же мы делаем?!
– Это война, Серый, – беззаботно откликнулся Кочетов. – А на войне, как на войне... Слов нет, не повезло ребятишкам... Но что поделать?.. На их месте могли бы и мы с тобой быть. Запросто!
Сергей ничего не ответил. Он шёл и думал, что с этим безумием пора кончать. Одно дело теоретически бороться с москалями за независимость Всевеликого Войска Донского в границах 1918 года, и совсем другое – на стороне дудаевцев собственноручно убивать своих земляков – россиян. Сам он, правда, кроме гаишника, никого ещё не убил. По мотострелкам стрелял с дальнего расстояния в воздух, поверх голов. Но что, если придётся схватиться в открытую, с глазу на глаз? Как посмотреть в глаза двадцатилетнего парня из Рязани или Костромы, которого собираешься угостить пулей, или пырнуть штык-ножом?.. От невесёлых мыслей Кресталевскому стало нехорошо. Захотелось всё бросить и бежать из города куда глаза глядят, но бежать было некуда – кругом шли ожесточённые уличные бои. Судьба как бы сыграла с ним одну из своих злых шуток, и он, начав с безобидной вроде бы пьянки у Поспелова, постепенно скатывался всё ниже и ниже, пока не докатился до теперешнего безвыходного положения. Что его ждало впереди в перспективе? Смерть от рук федералов, потому что предателей они в плен не брали, расстреливая на месте? Бегство в горные районы Чечни с уцелевшими товарищами-казаками? А если никто не останется в живых, как его примут в горах чеченцы? Продадут в рабство в соседний тейп? Посадят в холодный зиндан на цепь, как сторожевую собаку? Убьют при попытке к бегству или просто так, как гяура, неверного, пришедшего на их землю?..
Невесёлые мысли одолевали по пути на вокзал Кресталевского. Он вспомнил как они в начале декабря приехали в Чечню, продали в Грозном угнанную «Газель», на вырученные деньги купили не старые ещё «Жигули», два автомата «Калашникова», выправили липовые документы с грозненской пропиской. Здесь с этим было просто – были бы деньги. Твёрдой власти фактически не существовало, недавно избранный первый президент Ичкерии Джохар Дудаев обладал чисто декоративной властью. Реально же всем заправляли полевые командиры – эмиры, шейхи, вновь испечённые ичкерийские генералы, – которых теперь было хоть пруд пруди по всей республике. У каждого шейха или эмира имелись свои вооружённые до зубов брошенным российским оружием моджахеды – воины Аллаха, – и местный сельский либо городской начальник творил всё, что хотел. В республике царили беспорядок, анархия и дикий, средневековый произвол.
На русских, после памятного, неудачного штурма Грозного оппозицией в ноябре месяце, смотрели как на потенциального противника, но пока в открытую не трогали. Только по ночам постреливали в спину местным терским казакам, либо поджигали дома наиболее строптивых, не желавших уезжать в Россию. Терцы не оставались в долгу: доставали из тайников припрятанное дедовское оружие, вооружались охотничьими двустволками, топорами и создавали станичные отряды самообороны. Местная чеченская милиция русских, естественно, не защищала, а порой даже в открытую становилась на сторону бандитов и мародёров.
Вот в такой обстановке оказались приехавшие из Ростова казаки Поспелова. Покрутившись несколько дней в Грозном и разнюхав что к чему, двинулись на юг в горы через Аргун и Шали. На каждом посту ГАИ их останавливали дотошные чеченские милиционеры и без обиняков, прямым текстом требовали взяток. До аула Дышне-Ведено добрались почти без приключений, только однажды под вечер их обстреляли с горы из автомата, но к счастью били издалека и в машине никто не пострадал. Несколько пуль зловеще просвистело совсем рядом. Ехали не останавливаясь всю ночь – останавливаться было опасно. Под утро, у встреченных в горах пастухов расспросили, где живёт Шамиль Басаев. Поспелов сам толком не знал адреса, ехал, как говорится «на деревню к дедушке». Пастухи, высокий седобородый старик в старой каракулевой папахе на голове и вертлявый юнец лет четырнадцати, с перекинутым через плечо акээмом, обстоятельно объяснили как найти в Дышне-Ведено дом Шамиля Басаева. Пожелали доброго пути и покровительства Аллаха. Поспелов дал старику десять «баксов».
Шамиля дома не было – уехал на несколько дней по делам в Дагестан. Остановились казаки у его брата Ширвани, тот принял нежданных гостей, после того как услышал фамилию Поспелов. Знал от брата об его русском кунаке по Абхазии. Вскоре появился сам Шамиль, обрадовался встрече со старым боевым товарищем. Они с Поспеловым троекратно крепко обнялись по-братски, коснулись щекой щеки. Басаев принялся расспрашивать Филиппа о жизни, рассказывать о себе. Узнав, что Поспелов скрывается от федеральных властей за убийство, тут же предложил свою помощь. Единственным условием с его стороны было вступление перебежчиков в его «абхазский» батальон. Так Кресталевский с товарищами оказался в рядах моджахедов...
В районе железнодорожного вокзала дрожала от орудийного грохота промёрзшая насквозь земля и рушились здания. Остатки Майкопской бригады героически погибали в развалинах. Их обстреливали со всех сторон чеченцы, били изо всех видов оружия, забрасывали гранатами укрывшихся в подвалах, ножами добивали раненых. На узком пятачке привокзальной площади и дальше по улице скопилась масса танков и другой бронетехники, большей частью уже подбитой, сожжённой дудаевцами. Танки сепаратистов, на башнях которых гордо реяли зелёные флаги Ичкерии с хищными изображениями борзов посередине, били по русским прямой наводкой, перемалывая всё, что ещё уцелело. Весёлые чеченцы-гранатомётчики не успевали менять заряды, расстреливая беззащитные, стоявшие на виду бэтээры и бээмпэшки федералов. Кричали обезумевшим от грохота и огня русским солдатам на той стороне:
– Эгей, русский, ****, сдавайся плен, мать твою! Живой останешься, к мама, папа домой пойдёшь. Не сдашься – всем смерт секим башка будет!
Русские не сдавались, засев в развалинах домов и в здании вокзала, отчаянно, с храбростью обречённых, сопротивлялись. Перед позициями федералов навалом, один на другом, лежали трупы убитых ночью боевиков. Забрать и похоронить их под огнём было невозможно. Следующие волны наступающих использовали тела своих павших товарищей, окаменевших на лютом морозе, как укрытия от пуль противника.
– Мать моя женщина, что делается! – присвистнул, оглядев привокзальную площадь, Володька Залепухин. Высунулся из-за укрытия, чтобы рассмотреть получше. В ту же секунду шальная, либо метко пущенная русским снайпером пуля ударила его прямо в лоб. Залепухин громко вскрикнул, схватился за голову и как подкошенный повалился на бок.
Поспелов, пригибаясь, быстро метнулся к нему, перевернул на спину. Володька лежал, безжизненно разбросав в стороны окровавленные руки. Всё лицо его было в неестественно ярко-красной, даже какой-то алой крови. Во лбу чернела небольшая дырка, размером с десятикопеечную монету. Русый казачий чуб тоже был весь вывалян в крови и мокро свесился вниз. Кровь, стекая по волосам, капала на землю.
– Всё, Залепуха, – отгулял на этой земле! – патетически сказал Поспелов и грязной, шершавой ладонью провёл по окровавленному лицу друга, прикрывая глаза. – Царство тебе небесное, братишка, жди и нас к себе вскорости...
– Атаман, не каркай, – вскричал, передёрнув плечами, Орест Кочетов. – Я к нему в компанию не набиваюсь. Поживём ещё, блин, баб потрахаем... Я ещё водку всю на гражданке не выпил.
Кресталевский был полностью согласен с Кочетовым. Засев рядом с ним за разрушенной стеной дома, он до рези в глазах вглядывался в противоположный край привокзальной площади, где засели федералы. Изредка постреливал туда наугад из автомата. Для острастки в основном. Подбежал с мобильной рацией в руке Ибрагим, упал с ходу за бетонное прикрытие рядом с Филиппом Поспеловым, крикнул, кивнув на позиции майкопцев:
– Наши переговоры русских только что перехватили, там оказывается мой сослуживец по Афгану засел, капитан Якимчук Сашка. Хороший парень, слышь, был. От смерти сколько раз меня выручал. Жалко, если убьют дурака... Принёс же его сюда шайтан, ****ь!.. Попробую связаться с ним по рации, может, уговорю отойти с вокзала. Если согласится, дадим ему коридор, пусть уводит ребят и сам уходит к шайтану. Вы тогда не стреляйте, хорошо?
– Как скажешь, Ибрагим. Однополчанин – дело святое, – согласно кивнул Поспелов. – Я сам, когда в Абхазии воевал, земляка у грузин встретил...
– Саня, говорит Ибрагим Такаев. Александр Якимчук, ты меня слышишь? Ибрагим Такаев на связи, отзовись, брат! – принялся передавать в эфир командир чеченцев.
– Да, Ибрагим, я тебя узнал. Что хочешь, дорогой? – слабо, с помехами, сквозь шум боя послышалось наконец-то с той стороны.
– Здорово, Саня, брат. Узнал, родной!.. Это я, Ибрагим Такаев, бывший замкомвзвода парашютно-десантной роты под Гератом, – обрадовался Ибрагим. – Саня, уводи своих ребят с вокзала, мы дадим вам коридор, стрелять не будем... Пока Шамиля нет, уходи, послушай... Времени нет, брат, долго разговаривать.
– Ибрагим, дорогой, спасибо за предложение, но я не могу принимать такие решения, – заговорил в ответ капитан Якимчук. – Ты пойми, у меня есть приказ удерживать позиции, а что такое приказ ты сам, думаю, знаешь. Так что, не обессудь...
– Саша, я тебя умоляю... какой, ****ь, к чёрту приказ?! Уводи своих ребят от греха, к вечеру никого из вас в живых не останется. Вы окружены и с вокзала даже мышь не проскочит, поверь мне, братишка... Уводи солдат, Саня, пожалей хотя бы матерей, которые их дома ждут, не безумствуй. Ваша карта не выгорела! Ты проиграл, капитан...
Связь неожиданно прервалось, у здания вокзала вспыхнула наиболее яростная перестрелка. Захлопали один за другим гранатомёты и подствольники, с ближней дистанции ударили пулемёты дудаевцев.
– Дурачок, какой дурачок, слушай, – горько вздохнул Ибрагим и отключил бесполезную уже рацию.
Кресталевский, слышавший весь разговор, по-новому взглянул на этого сурового с виду, нелюдимого, может быть даже жестокого, но благородного чеченца. Он с негодованием подумал, что о таких вот бойцах – на той стороне, продажные и беспринципные московские писаки-журналюги сочиняют грязные небылицы. Пишут об отрезанных головах русских пленных солдат, об изнасилованных женщинах и расстрелянных стариках.
«Да настоящий, честный трудяга-чеченец, скорее сам себе горло ножом перережет, чем кому-нибудь позволит сделать такое! – думал Кресталевский. – И о таких, как Ибрагим, пишут всякие гадости, клевещут, с пеной у рта, что они, мол, дикари – с гор за солью спустились. Что они звери, не имеющие никакого понятия об их долбаной американской цивилизации! Пусть такая политическая проститука из Москвы или Ростова приедет сейчас в Грозный, сюда, к дымящимся развалинам железнодорожного вокзала и выскажет всю эту словесную блевотину в лицо Ибрагима и его суровых воинов-моджахедов, сражающихся за свою землю, защищающих свои аулы, своих детей, жён, немощных стариков-отцов и выплакавших все слёзы матерей!.. Я не позавидовал бы такому смельчаку, да его, верно, и не найдётся среди пишущей журналистской братии, предпочитающей зашибать крупные гонорары детям на молочишко, не поднимая откормленной задницы от кожаного кресла в тёплом редакционном кабинете!.. Чеченцев, поневоле взявшихся за оружие при виде вторгшегося на их землю врага, с высоких Кремлёвских трибун обвиняют в бандитизме и терроризме, а сами жестокими бомбовыми ударами сметают с лица земли грозненские больницы, школы, детские сады, громят кварталы с мирными жителями, не разбираясь, где свой, где чужой, где мирный чеченец, а где вооружённый боевик...».
Кресталевский видел всё это собственными глазами, и в душе у него закипала глубокая ненависть к президенту и всей его Кремлёвской команде, развязавшей в стране всю эту дьявольскую вакханалию с экономическими реформами, переделом собственности и борьбой за пресловутую власть. Он уже не боялся умереть: рано или поздно это всё равно должно случиться с каждым. Но стоять всю жизнь на коленях надоело. Надоело всю жизнь по микроскопической капле выдавливать из себя раба и боязливого холуя-приспособленца. И Сергей выдавил его сразу – решительно и бесповоротно! И ему стало легче. На душе, несмотря на лютый мороз, потеплело. Руки увереннее сжали заледеневший автомат. Враг обозначился чётко – и вовсе не тот, что маячил в развалинах вокзала впереди него. Нет, враг этот засел значительно дальше, в тылу федеральных войск, в кабинетах чиновников всех рангов, в военных штабах, в кабинетах высокопоставленных милицейских начальников и в Кремлёвских золотых палатах...
К утру второго января остатки сводного отряда Майкопской бригады под командованием полковника Савина предприняли решительную попытку вырваться из окружения. Вперёд на прорыв с отчаянием смертников рванули два уцелевших танка при поддержке немногочисленных бэтээров, броню которых, как муравьи, облепили перемерзшие за время окружения, в большинстве израненные пехотинцы. Федералам били в спину из крупнокалиберных пулемётов запоздало опомнившиеся дудаевцы. Они проспали начало прорыва русских. Ибрагим вообще отдал приказ своим не стрелять.
– Пусть уходят ребята, кто сможет прорваться. Не мешайте им, люди, – сказал он чеченцам и те, послушав авторитетного земляка, закинули автоматы за спину.
Кресталевский, подойдя к Ибрагиму, крепко, по-братски, пожал ему мозолистую руку землепашца и воина. – Спасибо тебе, Ибрагим! Ты хороший мужик, блин! Я уважаю чеченцев... Не держи зла на русских, не все они сволочи и оккупанты. Наших солдат силком воевать пригнали, добровольно мало кто пришёл. Разве что менты поганые и всякие отморозки, которых и у нас-то не любят!.. Наёмников, убивающих за «бабки», нигде не любят. Даже ваши чеченцы презрительно относятся к арабам-наёмникам.
– Знаю, брат Сергей, всё понимаю... Зла на вас не держу, – сухо сказал Ибрагим Такаев. – Но и нас тоже пойми... По своей, не по своей воле, – но кто с мечом к нам придёт, как говорил ещё Александр Невский, или с автоматом «Калашникова», тот от него же и погибнет! А там Аллах пускай на небе разбирается, кто поделом смерть принял, а кто по ошибке... Ты, брат, я слышал, писатель? Слушай, напиши всё, что видел. Правдиво, честно напиши, – как на духу. Без всяких там недомолвок и перетасовок... Как перед лицом Аллаха, или вашего Исы-праведника напиши. Бог тебе во сто крат воздаст за доброе дело! Сделаешь, брат? Поклянись!
– Сделаю, Ибрагим! Всё напишу, как есть, без прикрас, без вранья, без лицемерия... Всё, что видел и слышал, – пообещал Кресталевский. – Клянусь землёй моих предков, донских казаков, всё сделаю, как обещал, Ибрагим! Если, конечно, жив останусь...
– Все мы в руках Аллаха, дорогой, – молитвенно поднял чёрные миндалины глаз к небу чеченец. – За твоих товарищей не знаю, но тебе, Сергей, уходить отсюда надо. Сам видишь, какие тут дела разворачиваются. Первый штурм отбили, но это ведь ещё не конец, неизвестно, что дальше будет. Ты честный парень, как мой однополчанин Сашка Якимчук, – я искренне желаю тебе добра. Ты ведь не думай, что чеченцы все на одно лицо, – волки, разбойники и абреки. Нет. Чеченцы разные, как и русские... Я на ваш народ не в обиде, обидно, что мало среди ваших таких как ты!.. Я ведь не слепой, вижу кто есть кто... Ты, брат, не обижайся, но атаман ваш, Поспелов, – нехороший человек. По повадкам, нутром чую, – бандит. Среди чеченцев в городах много таких... За зелёные американские бумажки родного отца с матерью зарежут! Уходи от него, брат, и от Шамиля уходи. Следуй своей дорогой. Я тебе помогу выбраться из города, хочешь?
– Спасибо, брат Ибрагим. Хочу!..
Глава 25. Возвращение Кресталевского
Вечерело. Пылающая на полнеба столица независимой Ичкерии осталась далеко позади. Сергей Кресталевский с поддельным паспортом на имя Ивана Белозёрова, беженца, уроженца города Грозного, тайком пробирался по безжизненной, заснеженной целине на север, к ближайшей казачьей станице. Всё оружие он оставил в городе, оно было уже не нужно. Ибрагим, как и обещал, помог ему выбраться из окружённой столицы, подкупив через верных людей офицера на одном из блокпостов. Дал Кресталевскому немного денег на дорогу.
Чеченские сёла Сергей благоразумно обходил стороной, там могли быть посты федералов, либо засады моджахедов. Отдыхал прямо в степи, в каком-нибудь овраге, съёжившись в снегу, дремал, пока лютый январский холод не пробирал до косточек. Вставал, яростно стучал ногой о ногу, пока застывшая кровь вновь не начинала циркулировать в заледеневшем теле, лёгкой трусцой двигался дальше. Хорошо ещё, что не было ветра, а то бы конец, ни за что бы не выбрался. Шёл и днём, и ночью, перекусывая на ходу тем, что удалось достать в городе перед выходом. Если в степи, на окраине села, попадались занесённые снегом спасительные стога сена, – отсыпался в стогу чуть ли не сутки напролёт. Спал про запас, чтобы набраться сил для нового многокилометрового марш-броска по заснеженной пустыне. Днём над головой с гулом то и дело проносились тяжёлые бомбардировщики федералов, держа курс на юг, в горы. Изредка хищно барражировали вертолёты. Их Кресталевский опасался больше всего, при появлении железных стрекоз сразу же падал в снег и лежал без движения, как убитый, пока назойливый стрёкот вертушки не растворялся вдали. Когда выбрался в район, населённый терскими казаками, стал выходить к шоссейной дороге и голосовать на попутные машины. Шофёрам неизменно говорил, что беженец из осаждённого Грозного, едет к родственникам в Ростов.
Навстречу, на всём протяжении пути, тянулись бесконечные колонны федеральных войск, перебрасываемых к окружённой чеченской столице. Солдаты на броне и в кузовах грузовиков хмуро кутались в бушлаты и плащ-палатки. Кое-кто стелил на танковую броню матрацы и одеяла, раздобытые у мирных жителей.
– Ты гляди, что творится в России-матушке, нахер, – укоризненно качал седеющей головой пожилой водитель «Москвича», на котором ехал Кресталевский. – И в страшном сне такое бы не приснилось, – опять война как в Отечественную с немцами! Так то хоть враги были, а сейчас?..
– А что, чеченцы нам, терским казакам, разве не враги? – закинул удочку наугад Сергей, чтобы прощупать настроение водителя.
– Энто москали хотят из них врагов сделать, – сказал водитель. – А мы завсегда с местными мирно ладили... Разбойники и воры они, не скрою, – сколько раз ещё при советской власти овец колхозных угоняли в горы. Так на то они и чечены... Разбойный народ! Это уж как цыгане – те большей частью спецы по лошадям, правда, мало сейчас лошадей кто держить. Извели за годы совдепии коневодство вчистую, вот цыгане и переквалифицировались на наркотики и оружие. Бабы ихние на рынках гадают, мужики чеченам оружию перепродають, бинзыс, скажу тебе парень, прибыльный. Особливо наркота. За сезон можно трёхэтажный дворец в станице отгрохать со всеми причиндалами европейскими унутри: с бассейном, подземным гаражом, ****ь их в душу, – с джакузами японскими и всякой другой хернёю, на которую современные наши буржуины, «новые русские», довольно падкие...
В первом же казачьем хуторе Кресталевский заночевал. Хозяева, тихие старики, за деньги позволили ему пожить два дня, оклематься от тяжёлого пути по степи. Так, перебираясь из хутора в хутор, из станицы в станицу, Сергей вскоре добрался до Моздока. Здесь сходил в баню, побрился и постригся в парикмахерской, решил кутнуть в ресторане, снять многодневный стресс, – деньги ещё позволяли. Усевшись в уютном уголке за столиком с белоснежной кружевной скатертью, похожей на женское нижнее бельё, заказал хороший ужин с выпивкой. Поманив пальцем официанта, интимно шепнул на ухо: – Послушай, товарищ дорогой, где тут у вас бабу подснять можно? Плачу по полной программе за посреднические услуги!..
– Я вас понял, милейший, – почти без акцента, с холуйской приклеенной улыбочкой на услужливой физиономии, проговорил черноволосый смуглолицый официант, – по виду армянин или грек. – Пятьдесят зелёных... и девушка будет за вашим столиком через пять минут!
– Идёт, добрая душа, – не торгуясь, согласился Кресталевский и протянул официанту «баксы», вынутые из кармана.
– Девушке оплата отдельно, – предупредил тот.
– В разумных пределах, надеюсь? – уточнил Сергей.
– У нас цены не выше остальных заведений... Вы останетесь довольны, – заверил официант...
Изголодавшийся в окопах по женскому телу Кресталевский, едва зайдя с проституткой в гостиничный номер, который снял всего на одну ночь, набросился на неё, как зверь. Та еле успела натянуть на его враз поднявшийся член заграничный, навороченный презерватив. Сергей, сердито выругавшись, сорвал резинку и, не обращая внимания на истерические протесты жрицы любви, быстро овладел ею. Утолив первоначальную страсть, закурил, выпил припасённой по пути в гостиницу водки.
– У нас так не полагается, кретин, – гневно вскрикнула проститутка. – Ты не больной, случайно?.. Я сейчас по мобильнику позвоню, охрану вызову, – они тебя с дерьмом смешают! Позвать ребят?
Девица явно на что-то намекала... Кресталевский понял и полез в карман брюк за бумажником.
– Не больной я, слышишь! Здоровый, как бык... Из Грозного я только что вырвался, бабу полмесяца не имел... На вот, возьми сверху и не плачь. За неудобства... А быкам твоим я – скорее все кости переломаю, лучше не дёргайся, тебе же хуже будет. Поняла, родная?
– Поняла, не дура, – пряча в сумочку деньги, сказала проститутка. – Связалась я с тобой на свою голову... с шизанутым... У вас там у всех в Чечне крыша едет.
Покурив и сходив в туалет, Кресталевский погасил свет в номере и вновь прилёг к проститутке. При этом он представлял на её месте Мармеладову...
После бурно проведённой на стороне новогодней ночи, дома у Мармеладовой вспыхивал один скандал за другим. Дело неумолимо шло к окончательному разрыву и Катя, осознавая это, с мужем особо не церемонилась. Продолжала жить в своё удовольствие, плывя по волнам жизни, как щепка. Придя в очередной раз под утро домой, даже не стала оправдываться и врать – настолько ей всё уже было по барабану. Остап Оглоблин гневно приступил к допросу с пристрастием:
– Где ты была, Екатерина? – спросил он, похлопывая для большего эффекта кулаком по левой ладони. – Я всю ночь прождал, спать не ложился... И мама, между прочим, тоже.
– Оглоблин, не бычься, пожалуйста. Не до тебя, я устала, – беззаботно отмахнулась Мармеладова и проследовала в зал, к маме.
– Нет, ты мне ответь, где была? – настаивал Остап.
Его тупая настойчивость вывела Екатерину из себя, пройдя с Оглоблиным на кухню и вытащив из пачки сигарету, она яростно взглянула на мужа.
– У любовника я была, не знаешь!.. У меня же, по твоим словам, – пол Ростова любовников, все со мной переспали, кто только хотел, кроме самых ленивых и глупых, вроде тебя, Оглоблин.
– Катя, ты сгущаешь краски, – многозначительно произнёс Остап.
– Ну всё, с меня хватит! – выплеснула в его лицо накопившееся раздражение Мармеладова. – Ты меня достал своей простотой, слышишь, Оглоблин? Дос-тал!.. Завтра же идём подавать на развод, а сегодня собирай манатки и вали к родителям! Между нами всё кончено.
Остап не ожидал подобного поворота событий и смутился.
– То есть, как – на развод?.. Ты что, Катя?
– Что слышал. Собирай чемодан и чеши пока при памяти. Ты больше жить здесь не будешь! Я понятно сказала? – ультимативно заявила Мармеладова.
– Ты серьёзно, Екатерина? Подумай, – сделал робкую попытку вразумить её Остап.
– Я сказала, чтоб ты собирал вещи. И чем скорее, тем лучше, – ледяным голосом отчеканила Мармеладова.
– Что, хахаля на стороне нашла?.. Смотри, – пожалеешь, – сказал Оглоблин.
– Мне не о чем жалеть, Остап. Я тебя больше не люблю!
Только сейчас Остап понял, что она не шутит, что всё действительно кончено. Он понял это по интонации её голоса, по выражению лица, по глазам...
На сборы ушло минут двадцать. Уже стоя в коридоре с двумя увесистыми спортивными сумками в руках, Оглоблин предупредил:
– За компьютером приеду завтра. Уж не обессудь, Катя, – заберу. Тебе стиральную машину привезу... и пылесос. Идёт?
– Как хочешь, Оглоблин. Тебе видней.
Не успела за ним закрыться дверь, как в квартиру вновь позвонили.
«Наверно, Остап что-нибудь забыл», – рассеянно подумала Мармеладова, идя открывать.
На пороге стоял Сергей Кресталевский.
– Здравствуй, Катя, не ждала?
– Серёжа?!. – чуть не вскрикнула от радости Екатерина. – Ты Оглоблина случайно у подъезда не встретил? Он только что ушёл с двумя сумками, – я его выставила...
– Видел я Остапа, даже поздоровался, – сказал Кресталевский.
– Проходи, что на пороге стоишь, как не родной, – пригласила Катя.
Кресталевский вошёл в квартиру, крепко обнял и поцеловал Екатерину в губы. Она не противилась. Закрыв за ним дверь на замок, провела в кухню.
– Ну, рассказывай, где был, чем занимался? – пустилась она в расспросы. – Говорили, что ты в Чечню ездил?..
– Воевал я в Чечне, Катя. В самом Грозном был, – сообщил Кресталевский. – Еле ноги унёс от федералов... Там такое было!..
– Зачем тебе это, Серёжа? – с беспокойством спросила Катя. – Тебя ведь теперь будут искать... Ведь будут? Да?
– Не знаю. Должно быть да, будут, – кивнул головой Сергей. – У меня документы новые, на чужое имя... Придётся мне первое время где-нибудь в области, подальше от Ростова пожить. Пока шум поутихнет...
– Ты убивал там, Серёжа?
– Да...
– Страшно было?
– Очень.
– Сергей, что же теперь будет?.. – Екатерина, расплакавшись, упала вдруг в его объятия.
– Всё будет хорошо, Катя! Главное, что мы теперь вместе, – утешал её Кресталевский. – Мы ведь теперь вместе, Катюша?
– Да, Серёжа... – всхлипнула на его груди Екатерина. – Какая же я была раньше дура! Всё чего-то выгадывала, выжидала... Серёжа, милый, прости меня!
– Катя, я тебя люблю! – нежно шептал ей на ухо Кресталевский. – Я всегда тебя любил, с самого рождения – верь мне! Я встречал тебя в снах, я знал, что ты – моя! Что мы всё равно с тобой когда-нибудь встретимся, чтобы уже не разлучаться никогда. Я буду любить тебя вечно! Ты представляешь, Катя, – вечная любовь!.. Это же, блин, круто. Это – не только здесь, на земле, но и на небе, в раю, рядом с Иисусом Христом и Богом... Браки ведь заключаются там, на небесах. Настоящие браки...
– У нас будет настоящий брак, Серёжа... Этой ночью! – крепко прижавшись к нему, прошептала пересохшими губами Екатерина. – Ты хочешь этого? Скажи?..
– Да, милая... Так будет...
Вскоре в кухонном окне, если смотреть с улицы, погас свет. В зале и в других комнатах он уже давно не горел, там, видимо, давно спали. Оглоблин, стоя на противоположной стороне улицы, напротив окон Катиной квартиры, терпеливо выждал, когда потух свет и только тогда, крадучись направился к ближайшему таксофону. Торопливо набрал короткий номер.
– Алло, милиция? Приезжайте скорее на улицу Воронежскую, дом номер 12, квартира 25. В квартире скрывается чеченский боевик. Будьте осторожны, возможно, он вооружён. Всё. – Остап опустил трубку на рычаг и, с сознанием честно исполненного долга, подхватив спортивные сумки с вещами, пошёл к автобусной остановке.
2005 – 2006
Провинциальные гении. Часть вторая
© Copyright: Павел Малов-Бойчевский, 2010
Свидетельство о публикации №210021400450
Свидетельство о публикации №210021400450
Рецензии