Чёрт. Фрагмент романа Поле битвы

Ч Ё Р Т

(Фрагмент романа «Поле битвы»)

…Николай спокойно подошел к ступенькам, ведущим в подвал дома. Он заметил, что подвальная дверь чуть-чуть приоткрыта. Уже это показалось ему не случайным.
Нащупав в кармане рукоятку складного ножа, он спустился вниз по ступенькам, немного постоял, собравшись с духом, и несильно надавил на дверь. Она со скрипом подалась вперед. В подвале стояла полная темнота.
— Есть тут кто живой? — крикнул он, почуяв в тот же миг, как оттуда повеяло затхлой сыростью.
Из темноты подвала не доносилось никаких звуков. Он уже собрался было сделать туда первый шаг, как вдруг сверху, из-за спины, услышал:
— Чего орешь спозаранку?
Николай резко обернулся. Над ним на самой верхней ступеньке стоял Сохатый. И не один. По обе стороны от него находились двое каких-то темных личностей, похожих на тех, что сидели в иномарке, явно еврейской наружности.
— Проходи, не бойся, гостем будешь, — Сохатый спустился к подвальной двери, протянул в темноту руку, что-то нащупал на внутренней стене, после чего в глубине подвала возник мутный свет. — Давай, давай, не раздумывай, раз пришел, — Сохатый шагнул вовнутрь. — Иди за мной.
Николай, оглянувшись на тех двоих, что остались сзади, последовал за бывшим зэком. Он шел осторожно по скользкому цементному полу, переступая через темные, едва заметные лужи, битый кирпич, бутылки и какую-то желтую липкую грязь. За своей спиной он слышал неторопливые, хлюпающие шаги. Страха в его сердце не было. Лишь тусклый свет подвала да запах гнили вызывали в нем чувство гадливости по отношению к этому мерзкому месту их встречи. И еще низкий бетонный потолок давяще действовал на разум, в котором пульсировал один-единственный вопрос: «Зачем ты, дурак, сюда приперся?..»
— Ну, где твои апартаменты? — как можно спокойнее задал  вопрос Николай.
— Да вот тут, — Сохатый повернул в сторону от света в какой-то бетонный проулок, зазвенел ключами.
Николай услышал, как щелкнул замок. Открылась еще одна дверь, за которой вспыхнуло более яркое, люминесцентное освещение. Там оказалось небольшое помещение с глухими стенами, заставленное старой обшарпанной мебелью, серой от пыли и ветхости.
— Заходи, командир, присаживайся, — позвал его Сохатый, указывая на провалившееся с рваной обивкой кресло.
Николай не торопясь переступил порог глухой подвальной комнаты, где, по всей вероятности, и обитал Сохатый. Посмотрел по сторонам, обернулся на вход — там уже стояли двое неприятной наружности мужчин в черных костюмах. Один из них был лет тридцати, низкорослый, щуплый, с длинным горбатым носом, в очках и с рыжей клиновидной бороденкой. Чертами лица он напоминал Троцкого и Свердлова вместе взятых. Другой, имевший широкую черную бороду, был на голову выше Николая и своей мясистой физиономией с толстыми губами и выпуклыми глазами походил на молодого раввина. В руке он держал спортивную сумку.
— Милости просим, — противным скрипучим голосом прокартавил носатый очкарик, захлопнув за собой дверь в это тесное убогое помещение. — Садитесь, садитесь, не стесняйтесь.
Николай плюхнулся в пыльное кресло. Задавать первым какие-либо вопросы ему не хотелось. «Все, что нужно, они скажут сами, — подумал он. — Посмотрим, как дело дальше пойдет».
Один из незнакомцев, тот, что здоровее, поставил сумку на засаленный стол с остатками позеленевшей колбасы и черного сморщенного хлеба, а сам присел на кривой табурет, предварительно смахнув с него ладонью пыль.
Сохатый достал из-под стола бутылку с пивом, уселся на деревянный топчан, прислонившись спиной к бетонной стене, легко откупорил пробку железными зубами, широко разинул пасть и влил в нее булькающую темную жидкость.
— Ну что ж, Николай Васильевич, вот мы и встретились, — вновь картаво заговорил очкарик. Вместо буквы «р» он произносил по-еврейски специфическое «г». Николай понял, что утром по телефону общался именно с ним. — Нехорошо, нехорошо, товарищ Иванов, обижать инвалидов труда и старших по возрасту.., — очкастый еврей с ухмылкой взглянул на железнозубого «инвалида труда», жадно лакающего пиво. — Зачем же вы нанесли моральную и физическую травму этому добропорядочному господину? — он протянул руку в сторону Сохатого, на сморщенном лбу которого выступила испарина.
Николай внимательно смотрел на говорящего. Этот юмор его немного насторожил.
— Нам пришлось следить за вами, чтобы узнать, где вы живете и работаете, с кем встречаетесь. И знаете, вы оказались интересным для нас экземпляром...
— Даже так? — искренне поразился Николай. Такого поворота он не ожидал. — И чем же я для вас интересен?
— Как же, как же, — низкорослый очкарик прошелся взад-вперед по заплеванной конуре Сохатого, — вы ведь страстно интересуетесь еврейским вопросом!.. И вот что мы еще обнаружили: вы тесно общаетесь с господином Погудиным! Не станете же вы этого отрицать?
— Ну-ну... Вы неплохо информированы.
— Спасибо на добром слове. Мы работаем, работаем... От наших глаз никто не может скрыться. Когда вы подрались вот с этим опохмеляющимся нашим сотрудником, мы находились рядом и всё видели. Видели, как вы потом шли за ним и как обнаружили его обиталище... Мы даже нашли телефон вашей подруги. В редакции, где она работает, тоже есть наши люди...
— Так чего же вам от меня надо?
— О! — горбоносый поднял кверху палец. — Это очень важный вопрос. Для того мы вас сюда и пригласили... Я надеюсь, вы разумный человек и не станете себе дальше вредить. Принимая во внимание вашу совместную трудовую деятельность на благо нашего государства, повторяю, нашего государства, с этим вот известным вам субъектом, — он снова указал рукой на Сохатого, — который, к тому же, является незаменимым нашим работником, и несмотря на то, что вы нанесли ему моральную и физическую травму, — очкарик сделал паузу, чтобы вдохнуть воздух, — а также учитывая ваше искреннее раскаяние в содеянном...
— Раскаяние?! — воскликнул Николай. — С чего вы взяли?
— Не торопитесь. Повторяю, учитывая ваше искреннее раскаяние, мы вас на первый раз можем простить и сохранить вам жизнь... Но с одним-единственным условием.
Николай обвел серьезным взглядом всех троих. Он начинал понимать, что на самом деле с ним здесь не шутят.
— С каким еще условием?
— Вот-вот, Николай Васильевич, это самое главное. Условие вашего дальнейшего прозябания на этом свете только одно. И оно не трудное, если задуматься о своем будущем. У вас ведь еще не было семьи, детей...
— Короче, — резко оборвал его Николай.
— О, вы уже нервничаете. А нервничать вам совершенно ни к чему. Нервы надо уметь сдерживать.., — козлобородый достал из кармана пиджака белый носовой платок, снял очки и не спеша протер стекла. Затем снова надвинул их на горбатый нос.
Николай молча выжидал, хотя уже чувствовал злобную дрожь в пальцах. Ко всему прочему он заметил, как сидящий на табурете второй обладатель семитской наружности расстегнул молнию на сумке.
— Николай Васильевич, успокойтесь, мы хотим оградить вас от лишних проблем, мы желаем вам только добра. Хотя чт; такое добро?.. — очкарик мечтательно взглянул куда-то вдаль сквозь стены этого грязного подвала. — Так вот, я возвращаюсь к делу: вы обязаны поработать на нас.
— Поработать на вас? — брезгливо скривил губы Николай. — А собственно, кто вы такие? Кажется, вы не представились...
— Ax, да, извините, извините, такое упущение... Впрочем, это не важно. Ну, если хотите, называйте меня Яковом. Помните из Библии, был такой Иаков-богоборец, сын Исаака, внук Авраама, праотца всех иудеев. Не возражаете?
— Вы всех так вербуете, Яков Исаакович? — Николай скрестил руки на груди и закинул ногу на ногу.
— По-разному, товарищ Иванов, по-разному, — носатый еврей еще раз прошелся перед Николаем. — Одних — вразумлением, других — физическим воздействием. Что поделаешь, приходится и силу применять. Не все же такие сговорчивые, как вы...
— Так что же я должен для вас сделать?
— Вы благоразумный человек, я знал, что мы с вами договоримся. Нам нужна информация, касающаяся вашего нового знакомого. Да-да, вы меня правильно поняли. Я имею в виду господина Погудина. Александра Юрьевича.
Николай побледнел. Такой наглости он не ожидал. Но, сдержав первый приступ гнева, еще раз посмотрел по сторонам. Все трое выжидающе с неподвижным напряжением уставились на него. Он почувствовал сухость во рту.
— Ну-ка, ты, инвалид труда, — он повернул голову к сидящему на топчане Сохатому, — дай глоток горло промочить.
Сохатый нехотя нагнулся под стол, достал еще одну бутылку с пивом, приложил пробку к столу и ударил по ней кулаком. Пивная пена с шипением вырвалась из бутылки.
— Просроченное.., — недовольно отметил Николай, принимая мокрую бутылку.
— Ага. К следующему разу свеженького завезем, — заржал Сохатый.
Николай сделал пару глотков и поставил бутылку на пол рядом с креслом.
— Ну как, полегчало?.. — задал вопрос горбоносый.
— Немного отошло... А какая информация о Погудине вас интересует?
— Вся, дорогой, вся.
Николай чуть было не рассмеялся. Слово «дорогой» прозвучало особенно смешно: «догогой». Он снова поднял бутылку, немного отпил, посмотрел снизу вверх на низкорослого иудея, затем оглянулся назад, словно отвлекая его внимание, и, коротко размахнувшись, швырнул бутылку в эту мерзкую воронью физиономию. Он успел увидеть, как бутылка попала тому в переносицу, отчего голова горбоносого дернулась назад, а очки отлетели в сторону и ударились о бетонную стену, осыпавшись на пол мелкими осколками. Сам жe говорливый «вербовщик» рухнул на грязный линолеум возле закрытой двери.
Николай вскочил с кресла, но не успел сделать и первого шага к выходу, как иудей-здоровяк уже висел у него на плечах, обхватив рукой шею, и пытался вновь завалить его в кресло. Тут же с другой стороны к нему подскочил Сохатый. Последнее, что почувствовал Николай, был тупой удар по голове.
...Сознание вернулось к нему, когда он, связанный, полулежал в кресле в полной темноте. В ушах стоял звон, при малейшем шевелении темя раскалывалось от боли, рубашка  прилипла к телу от запекшейся крови; ему с трудом удалось отодрать волосы, пристывшие к обивке кресла. Язык и нёбо пересохли. Он не сразу понял, чт; с ним и где он находится. Но постепенно память вернулась к нему.
Жутко колотилось сердце, отдаваясь в ушах. Связанные за спиной руки ныли, придавленные телом. Грудь в нескольких местах стягивала толстая веревка. Ноги тоже оказались связанными. «Ну и попал ты в переплет.., — пришла ему в голову первая мысль. — Предупреждал же Погудин не ходить сюда одному...»
Время остановилось для Николая. Сознание его то проваливалось в сон, то неожиданно пробуждалось от тягостной душевной тоски и ноющей боли во всем теле. Сны стали для него единственным спасением от помутнения разума. Поначалу во время пробуждений он пытался кричать, звать на помощь, но на его крик никто не отзывался. Он понял, что над ним на первом этаже никто не живет. Чувство голода он не испытывал, но страшно хотелось пить. От жажды язык распух и одеревенел.
Вдруг он осознал, что видит цветные галлюцинации: зеленый лес, поля, полные цветов, голубое озеро, облака, а сам он куда-то мчится по проселочной дороге на велосипеде...
Николай встряхнул головой и услышал собственный стон, словно принадлежащий не ему, а кому-то рядом. Острейшая боль заставила его вернуться в реальность. Но больше всего угнетал полнейший холодный мрак. Он ощущал себя заживо погребенным.
Где-то рядом с ним зашуршала бумага, послышались тонкий писк и чья-то мелкая быстрая беготня по линолеуму на полу. «Мыши или крысы», — решил он.
— Что же делать? — прошептал он еле слышно. Его мозг отказывался смиряться. — Так ведь и сдохнуть можно...
— Ничего, не сдохнешь...
До его слуха дошел знакомый скрипучий голос. Николай вздрогнул и весь напрягся.
— Кто здесь? — он с трудом выговорил два слова. Казалось, рот был забит сухим песком.
Слева от него, где стоял топчан, раздался противный смех:
— Хе-хе-хе...
Николай, превозмогая боль в шее и во всем позвоночнике, повернул туда голову. Но в полной тьме ничего нельзя было различить. «Вот уже и звуковые галлюцинации пошли...» — подумалось ему. Он закрыл глаза, желая заснуть.
— А ведь мы можем договориться...
Николай вновь открыл глаза, ничего не видя перед собой.
— Нет, нет, это не сон. Я здесь, рядом с тобой, и хочу тебе помочь, если, конечно, одумаешься и будешь разумным, — прозвучала картавая речь.
— Ты кто? — Николай не узнал собственного голоса, ставшего низким и хриплым.
— Как? Не веришь своим ушам? Ну, сейчас мы зажжем огонек...
Тьму прорезал колышущийся, неясный, слабый свет. Николай снова, сжав от боли зубы, повернул лицо влево и, щуря глаза, постепенно разглядел, что на топчане, положив руки под голову, лежит кто-то в черном, а над ним из трещины в стене вырываются короткие языки красного, бездымного пламени.
«Что за чертовщина...»  — мелькнуло в сознании Николая.
— Ха-ха-ха.., — проскрипел голос на топчане. — А ты догадлив. Он самый, собственной персоной. Не захотел говорить со мной как интеллигент с интеллигентом, придется общаться с чертом.
Некто в черном приподнялся, и Николай узнал в нем того самого картавого еврея, но уже без очков. Его горбатая переносица была заклеена тонкой полоской пластыря.
— Не ожидал? А ведь я добрый. Знаю, как тебе тут скучно одному.
Назвавшийся чертом еврей, сидя на топчане, по-турецки скрестил под собой ноги.
И действительно, приглядевшись, Николай различил среди его кудрявой рыжей шевелюры небольшие, торчащие вперед рожки...
— Ай-яй-яй, эк они тебя... Хочешь, чтобы я прекратил твои муки?
Николай молчал, с трудом воспринимая происходящее.
— Не сомневайся, ты меня лицезреешь наяву. Есть желаешь?
— Сначала воды.., — с трудом выдавил из себя Николай.
— Вот видишь, как нехорошо разбрасываться пивом... Это была, между прочим, последняя бутылка. Но... ладно. Я ведь понимаю. Неправду говорят, что мы бессердечные. Сейчас я тебя напою.
Николай почувствовал, как откуда-то сверху ему на лицо пролилась тонкая струя пахучей жидкости. Запах этот не был неприятным и показался ему знакомым. Николай инстинктивно разомкнул губы, и обжигающая сладость попала в рот, на язык, проникла в горло. Николай закашлялся, начал задыхаться от внезапного горлового спазма, из глаз потекли слезы, но пахучая, прохладная жидкость продолжала течь ему на голову, на шею, под задубевшую от крови рубашку. И вдруг он сообразил: из потолка вытекал самый настоящий коньяк. Николай уже смело подставил рот под бурую коньячную струю.
Носатый черт, заливаясь хохотом, лупил себя руками по ляжкам.
— Ну всё, всё, хватит, достаточно, а то заставишь потом тебя опохмелять, как того инвалида труда...
Коньячная струя оборвалась. Николай со стоном сглатывал оставшуюся во рту жгучую влагу. Язык и горло горели от крепкого напитка, глаза застилали слезы.
Коньяк жажды почти не утолил, но несколько расслабил нервы и притупил головную боль. К тому же стал послушнее язык.
— Согласись, —  вновь подал голос черт, — для нас нет ничего невозможного. Я даже могу тебя развязать.
— Так в чем дело? — тяжело дыша, прошептал Николай.
— А дело вот в чем, уважаемый пленник. Или ты здесь сгниешь и станешь пищей для крыс, или я тебя выпускаю из этой ямы и ты служишь мне, твоему хозяину.
Николай молча смотрел в нависшее над ним глухое бетонное перекрытие, на котором извивались тени от вырывающегося из стены подземного пламени. Он понимал, что с чертом шутки плохи, но и становиться пищей для крыс тоже не хотелось.
— Слушай, как там тебя? — медленно и нечетко выговаривая слова, Николай скосил глаза на черта. — Яков Исаакович, что ли? Для вас, чертей, как ты говоришь, нет ничего невозможного. Тогда зачем я тебе?
— Ну вот опять. Наступаешь на больную мозоль, — черт заерзал на топчане. — Заставляешь меня признаваться в своих слабостях. Ну да ладно, тебе в твоем положении открыться можно. Души, души человеческие — вот наше больное место. Пока этот твердый орешек мы не расколем, не разгрызем, человек нам неподвластен. А я ведь тоже отрабатываю свой хлеб, это моя работа. Чем больше я уловлю людских душ, а тем более душ непокорных, тем выше будет мой статус, мой вес, тем большей реальной властью я смогу обладать над людьми. Это здесь, с тобой в подвале, я черт, а там, наверху, среди людей, я — уважаемая личность, крупный бизнесмен, вхож в высшие круги власти. Но пока только вхож... А пора бы уже и повысить статус, получить должность во власти... Так что давай договариваться, ты поможешь мне, а потом я помогу тебе.
— И что же? Я должен отдать тебе свою душу?
— Не отдать, дорогой, не отдать, а продать, это гораздо лучше, надежнее...
— Ну и почем ты их покупаешь?
— Не почем, а за что. Ты получишь многое в этой жизни, о чем даже не подозреваешь. Получишь легко, а деньги сами потекут к тебе. Много денег... Высокая должность, красивая жена, хорошая машина, дача — что еще человеку нужно?
Николай молчал с грустной усмешкой. Глаза его снова заволокли слезы. Руки словно отнялись за спиной, он перестал их чувствовать. Веревка, несколько раз обвитая вокруг груди, намертво впечатала его в тяжелое кресло, не позволяя пошевелиться. Связанные ноги затекли и похолодели.
— В твоем положении другого выбора нет, — растравляя тягостные ощущения Николая, издевался черт. — Тебе бы еще жить да жить...
— Врешь.., — сдавленно проговорил Николай. — Думаешь душу за грош получить... Мол, желаешь достичь большей власти над людьми, — он запнулся, веревка мешала ему дышать. — Ну и что тогда? Допустим, придешь ты во власть. А что дальше? — он вновь остановился, чтобы отдышаться. — Таких, как ты, там и без того хватает. Власть уже давно здесь в ваших руках, да вы всё никак с Россией не справитесь.
Боковым зрением Николай заметил, как злобно сверкнули глаза рогатого.
— Дерзишь, дорогой, дерзишь... Вот полежишь тут еще недельку, может, и смягчишься. Я ведь с тобой пo-хорошему хочу, по-человечески...
— По-человечески.., — процедил сквозь зубы Николай. — Бес пархатый!
— Русское хамло! — резко отреагировал черт. Затем, погладив бороденку, продолжил: — Ну где найдешь еще такого дурака? Ему желают помочь, а он оскорбляет... Русские вообще странный народ. Чего они хотят? Мечтают о каком-то великом государстве... А собственную жизнь устроить не могут. Да, конечно, ты прав, Иванов, мы полностью захватили власть в этой стране. И учти, захватили  н а в с е г д а.  Никогда, запомни, никогда вам не вырваться из наших рук. Многие это поняли и смирились. Весь мир в наших руках, а такие, как ты, недотепы, всё артачатся. Вот лежишь ты тут, как в могиле, никому не нужный, и не хочешь сам себе помочь, корчишь из себя героя...
— А что ж ты возле меня вьешься, будто змей, чего уговариваешь, если всё в ваших руках? Душа тебе моя понадобилась? Зачем? Столько сил тратишь на одну душу живую! Вон сколько наверху дураков ходит... Лови, покупай, только помани — они к тебе вприпрыжку побегут...
— И бегут, Иванов, бегут. Сами готовы заплатить, чтобы только нам служить. Но это всё не то. Это души пустые, безбожные, мертвые, у нас таких тьмы и тьмы. На них карьеры не сделаешь. Мне важно уловить православную душу, которая с богом живет... Ее мне надо вырвать, ее, с корнем, с мясом, с кровью...
— Врешь, не власти тебе надо, — хрипло и прерывисто проговорил Николай, — ее у вас, бесов жидовских, сколько угодно. Тебе нужно Христа победить. Его тебе надо из русских душ вырвать, чтобы стали они мертвыми. Только тогда будет ваша власть на земле. А пока ты — мелкий, противный бесенок и больше никто, и здесь, и там, наверху. Ты можешь мне горло перегрызть, но взять мою душу — силы нету.
— Заткнись! — черт высвободил из-под себя ноги и опустил их на пол. — Ишь, разговорился! У тебя что, десять жизней? Не жалко расставаться с этим светом? И ведь твое упорство напрасно — ты это знаешь... Все напрасно. Ты умрешь здесь один, никто тебе не поможет.
Николай хотел что-то сказать, но из горла вырвался низкий стон из-за пронзительной головной боли. К тому же вновь пересох и еле шевелился язык.
— Что, тяжко? Ну полежи тут без меня, отдохни, подумай. Но времени у тебя осталось немного. Я еще вернусь.
Черт дунул на пламя, вырывавшееся из трещины в бетонной стене, и оно угасло.
Плотный мрак сдавил Николая своей непроницаемой безысходной тяжестью.