Ундервуд

         Кирилл всегда печатал свои нетленки исключительно на компьютере, с тех самых пор, как только взялся за сочинительство.
         Доставшаяся же Кириллу по наследству, допотопная машинка «Ундервуд», на которой её нынешний хозяин за всю жизнь и не напечатал-то ни одного слова, сиротливо ютилась в самом уголке огромного старинного письменного стола, также, кстати, перешедшего по наследству, и занимавшего едва ли не половину крохотной комнатушки, выполнявшей роль рабочего кабинета.
         Не раз «инженер человеческих душ» со снисходительной усмешкой поглядывал на свой антиквариат, служивший скорее чем-то вроде украшения комнаты, нежели полезным и нужным. Зная, что на машинке невозможны исправления, а убийственно тугая клавиатура, в которой вдобавок напрочь отсутствуют CapsLock  и Delete, плюс ещё много чего другого ценного, при печатании к тому же и стучит с громкостью набирающего скорость поезда, Кирилл даже представить себе не мог, как это раньше люди могли гондурасить на подобной чудо-технике. Той, что на грани фантастики. «Об такую все пальцы на фиг отобьёшь!» — думал он.
         Выкидывать машинку, тем не менее, было жалко. Всё-таки почти что музейный экспонат. Вещь, можно сказать, историческая.
         И что-то такое Кирилл давным-давно про эту машинку слышал, что она вроде бы какая-то особенная. Что-то в ней, якобы, есть примечательное, замысловатое. А вот что именно, он за давностью подзабыл.

          Как-то раз, в один не прекрасный день, во всём доме неожиданно вырубилось электричество, что для Кирилла, только-только почувствовавшего очередной прилив вдохновения, и вожделённо собравшегося срочно сеять разумное, доброе, вечное, стало весьма неприятной неожиданностью.
          — Ну, ёлы-палы, — с досады ругнулся он. — Картина Репина «Приплыли»! И что теперь делать? От руки шпарить, что ли?
          Вот уж чего  Кирилл совершенно терпеть не мог, так это писать от руки, награждённый природой отвратным почерком. К тому же последняя авторучка была где-то успешно посеяна с неделю назад, а купить новую как-то всё руки не доходили.
          И тут его осенило, вспомнил про свою машинку-старушенцию:
          — Эх, что нам стоит дом построить, нарисуем, будем жить! — с энтузиазмом выпалил Кирилл, придвигая «Ундервуд» поближе, на удобное для печатания расстояние. — Будем надеяться, кочерыга, что лента в тебе не совсем загнулась!
          Мурлыча по привычке под нос свой любимый фольклорный стих «Я — не Лермонтов, не Пушкин, я — блатной поэт Чекушкин», Кирилл заправил в машинку чистый лист, и приготовился ваять новый шедевр...

          Стоило же ему стукануть первую букву на клавиатуре, как в воздухе защёлкало, перед глазами на мгновенье поплыла пелена, и комната битком набилась какими-то галдящими уродцами, один страшней другого.
          От их внешности и полифонии ужасных голосов можно было ошалеть.
          Вскоре вперёд выдвинулся толстый, очень низкорослый мужик, почти карлик, но с несуразно громадной, обрюзгшей, небритой физиономией, и поздоровался мерзейшим голосом:
          — Привет, узнаёшь нас?
          — Нет, — ошарашено завертел головой Кирилл.
          — Мы — твои герои. Это ты нас описал такими. Не помнишь? Я вот, например, Орфей.
          — Кто? — фальцетом, с ужасом переспросил Кирилл.
          — Орфей. Эвридика, иди-ка сюда, — позвал мужик.
          Сквозь толпу с трудом протиснулась высоченная плоская бабища с огромным носом-шнобелем, стыдливо уставив взгляд в пол. Она была головы на четыре выше мужика.
          — Такими ты нас подробно изобразил в своей повести «Похождения Орфея в ночных Каракумах». Слово в слово. Скажи лучше, почему это я у гробницы Эвридики, не под арфу, а под балалайку, пою «Самая лучшая рыба — это колбаса, а самая лучшая колбаса — это чулок с деньгами»?
          Кирилл нервозно замялся, ему понемногу становилось страшно.
          — Вспомнил! Так это же я задание редакции выполнял, — жалобно начал оправдываться он. — Мне было поручено накатать несколько пародий на известные сюжеты. Это же шутка…
          — Мишутка! — злобно перебил его Орфей. — А почему фурии меня сначала напаивают в стельку, а потом водят вокруг меня хороводы, и поют, страшно фальшивя: «Ой, цветёт калина в поле у ручья.  Парня молодого полюбила я»? И, наконец, почему, лишь только я вывожу Эвридику из Элизиума, она под «Мелодию» для флейты Глюка, сразу же от меня сбегает с неизвестно откуда появившимся каким-то бухгалтером Тюфякидзе?
          Кирилл даже не успел ничего ответить, потому как к нему, усердно орудуя локтями, из задних рядов пробилась прыщавая крашеная блондинка с покрасневшим пьяным лицом, невероятно кривыми ногами, при этом в неимоверно короткой красной мини-юбке и красной бейсболке на три размера больше её головы, на которой красовалась корявая надпись «Колхоз «Красный Лапоть». В руке она держала лопату.
          — А меня узнал? — грозно рявкнула она.
          — Нет, — испуганно промямлил Кирилл.
          — Я — Красная Шапочка из твоей повести «Красная Шапочка идёт в бой убивать бабушку лопатой». — Она зловеще сверкнула пьяными глазами. — И я, по твоей милости, шагая по лесу, распеваю: «Мы — Красные кавалеристы, и про нас былинники речистые ведут рассказ».
           Кирилл съёжился. Но опомниться ему не дали. Вмиг сбоку от него предстала парочка — тощий мужик с общипанной волчьей физиономией и бесформенная деваха с рогами и бородой.
           — А мы — из твоей повести «Волк и семеро козлов», — прорычал мужик. — Причём, у семерых козлов Волк — их отец, и они все, включая Волка, боятся, что придёт Коза Драная, и всех семерых замочит. И Волка впридачу.
           — Ничего, хренодел, сейчас тебе напомним и хабанеру на мотив «Мурки» с танцами и шманцами, — вклинилась Красная Шапочка, пригрозив Кириллу лопатой. — Кармен, выползай!
           К Кириллу на четвереньках поползла одноглазая тётка. В зубах она держала ведро.
           — Подождите! — визгливо заорал Орфей. — Для первого раза — достаточно. А то нас слишком много.
           Кирилл вытер холодный пот со лба, и облегчённо вздохнул, наивно решив, что спектакль окончился. Как бы не так!
           — Всё, маэстро, ты попал! — невозмутимо продолжил Орфей. — Ты хоть въехал, что машинка — непростая. Она выводит на чистую воду таких, как ты. Писатель должен немножко думать, что он пишет. Чувство меры должно быть! Хотя бы иногда! — Он повернулся к притихшей толпе:
           — Располагайтесь, устраивайтесь, друзья. Нам много дел предстоит. — И уже обращаясь к Кириллу, весело подмигнув, добавил:
           — Мы теперь всегда будем рядом с тобой!

           Кирилл зажмурился. Он с содроганием представил себе, как эта орда будет теперь постоянно ошиваться в его несчастной хате… В какой гадюшник эта тусня преобразует квартиру, догадаться было нетрудно. Семеро козлов  начнут гадить где попало. Красная Шапочка каждый день будет требовать опохмелки, устраивать вакханалии, и призывно петь революционные песни. А уж чего ожидать от остальных, вроде Кармен, Кирилл даже при всём буйстве воображения, и представить себе не мог. Ничего клёвого, уж точно!
           От подобных перспектив, мурашки побежали по его телу… Глаза раскрывать не хотелось…

           Внезапно Кирилл почувствовал что-то очень занудное, и в то же время болезненно-раздражительное.
           «Всё, началось, — мысленно застонал Кирилл. — Эта кодла взялась за свои мучительства». И раскрыл глаза.
           Отчаянно курлыкал телефон, разрываясь на все лады. Не обращая ни малейшего внимания на навязчивые телефонные трели, Кирилл опасливо мазнул взглядом по комнате.
           Ничего не напоминало о предшествующем «кошмаре на улице Вязов». Кирилл принялся тереть глаза, всё ещё не веря своему счастью.
           — Неужели мне всё это приснилось! Да-а, пить надо меньше, надо меньше пить! Однако как же здорово, что это сон! — празднично заключил Кирилл и даже запел с беззаботной радостью:
            — Я проснулся в пять часов, нет резинки от трусов. — Затем куда более серьёзно:
            «До чего доводит работа! И приснится же такое!..»

11.04.2009