Начало рассвета

Пролог
На улице стояла весна, а в воздухе витал тот ни с чем не сравнимый запах, который бывает только в это самое время года: аромат  белого городского шиповника, радости и солнца. Каждый, несмотря на окутавшие город сумерки, знал, что завтра все это непременно будет – и белые цветы и хорошее настроение и еще уйма мелочей и радостей, больших и маленьких, заметных и невидимых глазом. Что-то, может именно этот запах, дуновение надвигающегося и неотвратимого, совсем близкого счастья, вселял в людей легкость и красоту. Однако мужчина, стоящий у подъезда с девушкой не был весел, а даже вовсе напротив, как-то сосредоточен и угрюм. Его спутница внимала его редким словам чуть наклонившись вперед, словно вся обратившись в слух.
- Знаешь, мне очень сложно, - начал он, - я не уверен, что стоит тебе говорить…
- Что? Ты сам не свой последнюю неделю. Если что-то случилось, я должна знать.
- Знаешь, я… Это так странно. И ты.. просто.. понимаешь…
- Это из-за нее, да? – горячо перебила она. – Я так и знала! Ты хочешь мне рассказать про нее?
- Знаешь, - он обнял ее за плечи, - все совсем не так. Но я лучше пойду, поговорим об этом завтра.
- Постой, - прошептала она вслед, но он уже развернулся и скрылся за углом.
Он жил в трех кварталах от ее дома, и ноги сами несли его сначала по полупустым улицам, затем  по лестнице вверх на восьмой этаж. За эту неделю он слишком устал думать, слишком надоело ему что-то решать. Жизнь казалась такой глупой штукой, что становилось больно и смешно. В кухне было темно, но он не стал включать свет -  с ним становилось  слишком неуютно в  его и без того одиноком жилище. Ему захотелось пить, и он налил в стакан первое, что попалось под руку в холодильнике, выпил залпом, не разбирая вкуса – ему было все равно. Затем стал лихорадочно шарить по карманам и ящикам стола, в поисках бумаги и ручки. Сумасшедшее нетерпение овладело им, ход секундной стрелки в настольных часах отдавался в ушах нестерпимым колокольным звоном, каждый удар промедления заставлял его смертно мучиться и страдать. Спроси его кто-нибудь почему, он не смог бы ответить, да и спешить было некуда. Наконец, среди плоскогубцев, молотков и старой изоленты, он нашел огрызок карандаша, и за неимением лучшего принялся писать на крышке стола. Закончив, он удовлетворенно потянулся, словно неподъемный камень был сброшен с плеч, больше не тянул его к земле, и вышел на балкон. Он вспомнил вчерашний тягостный разговор: наверное, путь был выбран еще тогда, только он об этом еще не знал. Теперь-то уж точно нет дороги назад. И он закрыл за собой дверь.
А в воздухе висел аромат шиповника.


1.
- Так чего же ты хочешь? – голос был ровным и бесстрастным. Слишком бесстрастным.
- Его сердце.
- Сердце? На что оно тебе? – прозвучавшее удивление откровенно наиграно.
- Хочу его съесть. – большие странные глаза смотрят серьезно и строго.
- И давно ли ты испытываешь голод подобного рода?
- Я не испытываю голода. Я испытываю жажду.
- Жажду мести?
- Жажду Власти. Но не хватит ли этого театра? Я получу то, что хочу?
- Ты всегда получаешь то, что хочешь.
В черных глазах не отражалось ничего.
 

Письмо от Антона пришло в понедельник, по иронии судьбы выпавший на первое апреля, поэтому изрядная доля вероятности говорила о том, что это просто шутка. Причем очень смешная. И дело было вовсе не в том, что в наш век никто не пишет писем, обычных бумажных писем, которые идут по почте – их заменила электронка и смс, и даже не в том, что мою больную поутру голову раздолбай Антоха окрестил «Дорогой Друг». Кошмарная, на мой взгляд, нелепица состояла в том, что он – Антон Иванов, мой закадычный школьно-университетский приятель, шалопай и гуляка, - звал меня на свою свадьбу. Вы только вдумайтесь в это слово – СВАДЬБА: в одном только звуке его слышится звон цепей об кастрюли и сковородки, оно пахнет чужими вещами, разбросанными по квартире и непонятной женщиной в бигудях и халате, и что самое страшное, оно связано со словами «ТЕЩА» и «ПЕЛЕНКИ», от которых меня вообще пробирает дрожь. Нет, никак загадочная Свадьба не может быть связана с Антоном Ивановым! И тем не менее оно у меня в руках – приглашение на бракосочетание Иванова Антона Игоревича и Колесниковой Кристины Викторовны, назначенное на 27 апреля. Двадцать седьмое! Значит, у меня есть три недели, чтобы отговорить его от столь опрометчивого поступка – неплохо, но следовало поторопиться.
Билет заказал по телефону на восемь вечера, а до этого времени нужно было доделать текущие дела, в том числе и домашние и отпроситься у начальства, якобы в командировку для сбора материала. Эх, хороша все-таки профессия журналиста, непредсказуемый народ!

Утром я был уже в Городе. Снимать комнату не стал – вещей не было, а прямиком из аэропорта отправился на Скворцова, к Антохе. Авось, не спит уже.
У дома номер семнадцать было непривычно оживленно. Что-то екнуло на сердце. Я ускорил шаг. Подойдя ближе, разглядел милицейский «уазик», людей со строгими лицами, которых, хоть и в штатском, нельзя было ни с кем спутать. «Мало ли что, - шептал внутренний голос, - может, у кого квартиру ограбили!», но предательская волна холодной дрожи от затылка побежала по телу. Я сорвался с места. Локтями растолкал соседей и зевак и огромными прыжками побежал вверх по лестнице. Забыв о лифте, залетел на восьмой этаж. Дверь была открыта. Дернулся внутрь…
- Стоп, стоп, стоп, молодой человек! – чья-то большая рука надежно преградила мне путь. – Вы куда, я спрашиваю!?
- К Антохе,  - промычал я, уже поняв, что здесь что-то ой как не ладно, уже чувствуя что-то страшное.
- Так. Уже интересно. – продолжил голос. – А кем вы ему приходитесь?
В дверном проеме стоял высокий крепкий мужчина сорока с небольшим лет. На висках седина, на плечах погоны. За его спиной, загораживающей мне практически весь обзор, я разглядел еще двоих, снующих по комнате. Сердце остановилось.
- Я его друг.  – нашарил в рюкзаке мятую открытку-приглашение, и протянул строгому милиционеру. – А что с ним?
Он скользнул взглядом по глянцевым сердечкам и кивнул.
- Пройдемте.
Мы прошли мимо кухни, где куча людей сновала вокруг искарябанного чем-то стола, в гостиную. Каким бы разгильдяем не был Антон, такого он себе еще не позволял. Сели на диван, который я как-то на втором курсе нечаянно прожег сигаретой – пришлось покупать плед. Все было на месте: на стене прибита старая клава и диски, на столе в углу – рабочий ноутбук и хаотичная гора бумаг, рядом на полу – полудохлый кактус, полная окурков банка из-под шпрот, три носка и гитара. В общем, ни ограблением, ни скорой свадьбой в этом доме и не пахло.
- Где вы были вчера с десяти вечера до часу ночи?
- Что? – не понял я.
 - Где вы были вчера с десяти вечера до часу ночи? – бесстрастно повторил следователь.
- В самолете. Летел сюда. – я снова помахал  у него перед носом приглашением на свадьбу. – Скажите же, что с Антоном? Его ограбили, похитили? Что?
Он нахмурился и встал с дивана. Отрывисто кивнул, предлагая проследовать за ним. Люди, толпившиеся на кухне, уже закончили свою работу и вышли. Моего взору в полной мере предстал исписанный неровным, но таким знакомым почерком Антона стол.
- Вчера между десятью часами вечера и часом ночи Иванов Антон Игоревич выбросился из окна этой квартиры. Это ведь его квартира?
Я кивнул, не в силах вдуматься в смысл этих слов. Восьмой этаж. Такого не может быть!
- Милицию вызвали соседи. Женщина из сорок восьмой квартиры вышла с утра выгуливать  собаку и обнаружили труп.
Зачем он это говорит? – стучало у меня в голове. – Ведь он человек, человек, не труп! Как так можно? Почему так больно?
- Родственников еще не известили. Вы, вероятно, знаете адрес? Можете продиктовать?
- Можно я сам? Сам извещу. – мне совершенно не хотелось видеть тетю Марину и дядю Игоря, тем более говорить такое про Антоху, но лучше уж я, чем жесткие, казенные  слова представителя официальных органов.
Следователь кивнул.
- А это точно, точно самоубийство?
Следователь снова кивнул.
- Отпечатки только его. Впрочем, почитайте. – он указал на исписанную крышку стола и вышел на лестничную клетку, курить.
Едва различимые корявые буквы плыли у меня перед глазами.
«Прости меня…»
2.
Мы сидели вдвоем на кухне и пили водку. Из соседней комнаты изредка доносились громкие всхлипы тети Марины. Лицо дяди Игоря было сурово нахмурено – бывший вояка он стеснялся других проявлений эмоций.
- Дайте мне ее адрес, - уже заплетающимся языком пробормотал я.
- Кого?
- ЕЕ, - не сдавался я.
- Кого, ЕЕ? – настаивал дядя Игорь.
- Невесты! – выдавил я.
- З.. Зачем? – удивился  дядя Игорь.
- Надо! – как мог твердо ответил я, потому что уже забыл зачем мне адрес чужой незнакомой женщины.
Дядя Игорь счел ответ исчерпывающим и начал сильно, до дыр на бумаге, надавливая на ручку выводить аккуратные буквы на кусочке картона, некогда бывшим моим приглашением на свадьбу. Оказалось, она живет совсем близко, и я решил, что с утра непременно схожу к неизвестной мне пока Колесниковой Кристине. Как только вспомню, что же я хотел у нее узнать.
Дядя Игорь поднял на меня совсем пьяные глаза.
- А что, что он там написал, сынок?
Я повторил. Кажется в пятый раз за вечер.
И он все-таки заплакал.

- Девушка, девушка, вам плохо?
Какие-то лица склонились над ней. Кто это? Она моргнула, потерла глаза руками.  Все встало на свои места. Ну конечно, контролер троллейбуса, пожилая пассажирка и студент!
- Нет, нет, не беспокойтесь! Просто задремала. Спасибо.
Под мерный скрип колес, устроившись на заднем сидении в темном салоне, она уснула и проехала свою остановку. Конечно, не это самое страшное и не это напугало добросердечных пассажиров, а ее совершенно белое лицо и судорожно сжатые пальцы. Ей опять приснился сон. Тот самый Сон. Не то чтобы страшный, но иной. Ее личный кошмар.
Троллейбус доехал до конечной. Она вышла и пошла пешком обратно. Что ж, пожалуй сон – не самое страшное.  Тогда, холодной сердитой осенью, ей и вовсе казалось, что она сошла с ума.
В какой-то книжке она прочитала, что смерть любви гораздо страшнее настоящей смерти: когда ты умираешь, не остается ничего, когда умирает любовь – остаешься ты и ничего. Она тогда не поверила. Жизнь прекрасна – не правда ли?
 А потом это случилось и с ней – ЛЮБОВЬ! Большая, настоящая, безрассудная!! Она не просто любила его – нет, она его боготворила, жила его жизнью. Жизнью, в которой ей не было места. Она не верила. Не верила в его полное равнодушие. Искала скрытый смысл в каждой фразе, в каждом жесте. Искала, и конечно, находила: кто ищет, то всегда найдет, было бы желание. Это продолжалось долго. Она любила его и ненавидела. Ненавидела за всех тех других, что были рядом, на ЕЁ месте, за все те мгновения, что были отданы зря, за всю свою любовь ненужную, нерастраченную его ненавидела. Потом оправдывала, конечно, и снова любила. Писала стихи. Не словами – слезами. Смотрела на ночное небо, такое невыразимо прекрасное, рождающее томительное, тянущее вдаль, ввысь чувство, и молилась. Не кому-то конкретно, а просто молилась. И верила.  И ждала. Ждала, ждала, ждала.
Теперь, она понимала. Что лучше б все так и осталось: любовь и ненависть в одном флаконе, и ночные слёзы, и грустные стихи. Все лучше, чем та сосущая пустота, что поселилась у нее внутри, с тех пор, как она поняла, осознала наконец-таки, что ничего нет. Что он ее не любит, никогда не любил. Что она придумала его светлый возвышенный образ. Что ей не о чем мечтать и не к чему стремится. Она не могла его видеть – что-то шевелилось глубоко-глубоко в сердце, но не любовь, а какая-то печаль, тоска по несбывшемуся, несказанному. Это было больно. И она переехала. Сожгла все мосты. И лелеяла единственное, что осталось – пустую душу. Пыталась заронить туда зерна надежды, крупицу счастья, кусочек мечты. Но ничего не получалось. Даже стихи и то не рождались, только жгли ее изнутри.
И как-то красивой ночью, что все также рождала в ее груди непонятный трепет, она, повинуясь внутреннему жаркому порыву, взмолилась:
- Что же мне делать? У меня ничего нет! Я ничего не хочу! Зачем мне жить? Я так больше не могу! Разве мне так много надо? Разве я так много просила?  Хоть что-нибудь! Хоть что-то вместо той дыры, что я чувствую в сердце! Я вырвала оттуда большой кусок, который казался мне ненужным, но, оказалось, крепко врос в меня. Господи, дай мне хоть что-нибудь! Господи…

Он шёл по утренним улицам и вдыхал полной грудью свежий, напоенный цветочным ароматом воздух. Весна в этом году пришла неожиданно рано. Ещё и не успел сойти весь снег, как вдохновлённые ласковым солнцем пробудились к жизни первые цветы. Шиповник благоухал. Голова, несмотря на ранний подъём, не болела, и мир казался настолько прекрасным, что не верилось, что совсем недалеко поселилась смерть, тоска, боль, от потери. А Антоха уже не увидит этого белого шиповника, не порадуется неожиданно ранней весне… Антоха… Он шёл и думал. Про дядю Игоря и тётю Марину, которые остались без единственного сына, про былые лихие годы и шумные праздники на Антошкиной квартире, про то, что неоправданно давно не ездил к другу в гости, не писал, не звонил, и даже про осиротевший кактус думал… И несмотря на то, что так много было в голове, на сердце, он не знал, что сказать той, что была наиболее вероятной причиной поступка Антона, той, на чью несостоявшуюся свадьбу он приехал. Обвинить её? Расспросить? Утешить? Прежде, чем он успел остановиться на какой-то одной позиции, дверь открылась.
- Я так ждала тебя… - увидев, кто стоит перед дверью, девушка осеклась на полуслове. – Ой, я думала, это Антон – вы звоните точно как он…
- Да, - печально сказал Он. – Люди, знающие друг друга с пеленок, невольно становятся похожи.
С удивлением для себя самого он отметил, что она не вызывает у него никаких отрицательных эмоций: ни ненависти, ни презрения. Перед ним стояла обычная девочка – ухоженная и домашняя – из тех, что всегда нравились Антону.
- Так вы к Антону? Но он не живёт здесь – мы решили, что до свадьбы он снова переедет к себе.
- Я не к Антону, я к вам, Кристина. По поводу Антона. – Он в который раз за два дня вытащил из кармана и предъявил приглашение на свадьбу, теперь уже совершенно потерявшее вид.
Девушка посторонилась, пропуская его внутрь.
- Он обещал прийти сам. Что-то случилось? Он заболел. – В гостиной она указала ему на мягкое кресло, а сама осталась стоять.
- Нет присядьте, прошу вас!
Казалось, она ждала. Этой фразы, чего-то дурного. Её колени словно подломились и она не села – упала на мягкий пуф.
- Что? – Спросила она.
- Антон… Он… умер. Выпрыгнул с балкона своей квартиры. Вчера.
Ему было тяжело – он будто не говорил, а каждым словом кидал в неё камень. И от каждого слова-удара она вздрагивала, а глаза её тухли. Ему стало её жалко. Ведь он пришёл обвинить, уличить! Узнать, что послужило причиной, толчком к трагедии. Их ссора? Её измена? Да кто он такой, чтоб копаться в чужих душах? Ему стало неловко и даже стыдно перед этой женщиной, ведь она тоже убита горем, тоже, наверное, любила. И всё-таки он задал вопрос, ради которого пришёл.
- Скажите, вы не знаете, почему он мог это сделать? Вы ссорились?
Она смотрела в одну точку куда-то влево, плечи её поникли. Ему показалось, она даже не слышала вопроса, и он хотел было повторить его, но тут она вскинулась, глаза её загорелись, и она начала кричать.
- Это всё она! Она во всём виновата. Она не могла смириться с тем, что он бросил её ради меня!! А я его любила! Она… Она ведьма! Ведьма! Он так страдал – она приворожила его. Проклятая! Чтоб ей сдохнуть! Чтоб ей самой сдохнуть!! А ведь она была моей подругой… - её красивое лицо перекосила злобная гримаса и из глаз её потекли слёзы.
Он пошёл на кухню и набрал стакан воды – больше успокаивать истерику несостоявшейся невесты было нечем.
- Выпей! – он протянул ей стакан.
Кристина не обращала внимания на его протянутую руку и продолжала причитать сквозь слёзы нечто неразборчивое. Он ударил её по щеке. Голова её мотнулась из стороны в сторону и всхлипывания оборвались.
- А теперь пожалуйста разборчиво и по порядку – кто она? Где живёт?

С виду квартира ничем не отличалась от других, расположенных на лестничной клетке, да и вообще от многих других, виденных им ранее. Если бы он не знал, что за этой дверью та, что убила Антона, та, которую Кристина считает виновной в его смерти.
Он нажал на звонок дважды. Через несколько мгновений дверь открылась. В проёме стояла Она.
- Что вам нужно?
- Вы знали Антона Иванова? – с порога огорошил он.
- Знаю. А что случилось?
- Он покончил с собой, и его невеста, Кристина, считает, что Вы, возможно… послужили косвенной причиной его гибели. Я пришёл всё выяснить, - выпалил он на одном дыхании. Ему было невыносимо стыдно говорить такое этой девушке. Он вдруг подумал, что несомненно дурак, раз сразу поверил первой встречной, и теперь швыряется страшными обвинениями в лицо незнакомому человеку. Он смотрел на стоящую перед ним хозяйку квартиры и проклинал себя последними словами, что мог поверить, что мог высказать.
Она ничего не сказала ему. Не стала ругаться или спорить с ним. Дверь просто закрылась перед его носом так же внезапно, как и открылась. Но он успел заметить, как расширились её зрачки, как она судорожно схватила ртом воздух. Даже через закрытую дверь ему слышны были её рыдания. Он сел на цветастый половичёк перед её дверью и схватился за голову. Что он наделал? Ведь это Она! Несомненно, Она! Та, что он искал всю жизнь и уже не надеялся на встречу. Он так ждал её, так надеялся и верил! И всё не встречал. Он боялся отчаяться и пропустить её в огромной массе тех, кто ему не нужен. Скрывал свой страх за напускным цинизмом. Он так скучал. Только сейчас он понял, как одинок был без неё. Он всё понял сейчас. Он нашёл её!! И потерял. Как такое могло случиться, что самое ценное в своей жизни он порвал собственными руками? Каких гадостей он её наговорил! Дурак! Дурак, дурак, дурак! Но он исправится! Он обязательно найдёт способ искупить свою вину! Он не отпустит её, ни за что не отпустит. Теперь, когда он знал, в чём смысл его жизни, теперь, когда он нашел её, он сделает всё, чтоб её не потерять.
Построив взбесившиеся мысли в определённый логический ряд, и придя к судьбоносному решению, он успокоился и направился к квартире Ивановых, ставшей ему временным пристанищем. Он непременно вернется, непременно ещё раз вернётся сюда. Он сможет всё изменить.

А за тонкой стеной панельного дома, в голос ревела Она. Едва увидев его на лестничной площадке, она почувствовала – случится что-то страшное. И интуиция ее не подвела. Он стал для неё печальным вестником. Вестником Смерти. А ведь был такой прекрасный день, такое солнышко на улице! Почему, ну почему всё не могло остаться столь же безоблачно? Перед её глазами всплыл образ Антона, каким он ей запомнился – в светло-сером свитере с черной полоской, он, запрокинув коротко стриженую голову, смеялся над очередной нелепицей приятеля. Нет, она давно не любила его, хотя их отношения казались ей самыми серьёзными, прежде чем его увела “заклятая” подружка Кристинка. Она разлюбила его, когда-то такого родного, постаралась забыть, а теперь приходит этот ужасный человек и говорит, что Антоша умер, что она во всём виновата… И она захлебнулась новым приступом рыданий. Многочисленные фрагменты их общего прошлого несвязным роем проносились перед её глазами: вот она по ошибке тащит его к эскалатору, который работает на подъем, когда им нужно спускаться, и удивляется, почему он упирается; вот он собственной курткой укрывает ей ноги, когда они сидят на даче в ожидании шашлыка; вот они целуются перед её подъездом, и море других – веселых и не очень, радостных и печальных, таких живых, что она никак не могла поверить, что он ушёл из её жизни. Ушёл не к Кристине, ушёл навсегда. Она не могла поверить в это. Она не хотела этого! Жизнерадостному, будто несущему свет, Антону никто не мог желать смерти, тем более она. Даже в самом страшном сне она не могла такого представить. Горькие слёзы текли из её глаз. И хотя ей уже становилось трудно дышать от потока рыданий, она не могла остановиться, потому что знала правду. Она одна во всём виновата.

3.