Выстрел в ночи

                Выстрел в ночи.

  В этот раз они опять схлестнулись, схлестнулись всерьез и надолго. Еще на подходе к дому она слышала их крики, доносившиеся из раскрытых окон. Она как могла, ускорила шаг, для того чтобы погасить скандал.
- Дура старая! Выжила совсем из ума. Не брал я, не брал твоих денег. Ты же видишь трезвый я. Трезвый! На работу мне идти в ночь. Отстань от меня.
Пронзительный голос матери был неразборчив.
  Людмила уже почти бежала, оступаясь в колдобинах разбитой еще с весны дороги. Она задыхалась от бега и захлестнувшей ее обиды.
«Господи сколь можно же? Они меня вдвоем со света сживут. И так выкладываюсь как лошадь, а отрады никакой».
- Все, стерва старая, довела ты меня, довела! Сегодня же заступлю в наряд, возьму табельный пистолет, приду ночью и пристрелю!
« Этого еще не хватало» - думала Людмила, подбегая к настежь распахнутым дверям.
- Молчать, всем молчать! – на одном выдохе прокричала она. Затем, устало, опустившись на стул, тихо спросила: - Ну что тут у вас опять приключилось?
- Людка. Слышь, ты угомони свою мать. Это ж сколь можно? Три года почитай живем, и три года жизни из-за нее нет. У нее ж маразм уже не в голове, а во всем организме. Привязалась с утра, что я пенсию ее потырил.
- Мама, деньги я взяла из дома Сережке на школьный костюм. Я же тебе вчера вечером говорила, ты, что не помнишь?
Старуха с надутым недовольным лицом молчала, отвернувшись к открытому окну.
- Ну, маманя! Ну что же ты молчишь! Ведь говорила я тебе? Говорила?
Людмила горестно взмахнула рукой и молча пошла на кухню.
- Ты укороти, укороти свою мать – иначе нам не жить. – донесся вслед ей голос Владимира.
  В доме воцарилась тишина. Муж, выйдя на невысокое крыльцо,  нервно затягиваясь, курил «Беломор», мать все также отвернувшись, молча сидела у раскрытого окна. Наскоро приготовив обед, Людмила позвала всех обедать. Ели молча, не глядя друг на друга. От этого молчания еда не шла в рот. Остаток дня прошел в этой гнетущей тишине, наступил вечер. Молча ни слова не говоря, ушел на дежурство Владимир.
  Людмила сидела в комнате и вспоминала всю свою жизнь. Нелегкую, непростую жизнь. Так уж сложилась ее судьба, судьба в которой все было так непросто. Владимир был третьим, нелюбимым и ненадежным. А первый – любимый, бросил ее с грудным Сережкой и укатил на «большую землю» к большой любви. Второй – Федор, был надежным. С ним было просто и спокойно. Но он, отслужив положенный ему в гарнизоне срок, уехал на родину. Нет, он, правда, звал ее с собой, но уперлась мать. Не захотела уезжать из поселка на чужбину. И она осталась, осталась, долго сожалея об этом.
  К вечеру запыленный, пропитанный солнцем прибежал домой Сережка. Возбужденный своими мальчишечьими заботами, с набитым едой ртом, он восхищенно рассказывал ей о Ромке с Витькой, которые сами смастерили воздушный змей, и который они весь день запускали в небо. Она слушала его, слушала невнимательно, а сама думала совсем о другом. Думала о том, что идет осень, что нужно еще купить Сережке ботинки к школе. Думала о том, что скоро день рождения у Володи. Что ему уже сорок, и придут сослуживцы, и нужно их всех напоить и накормить. С едой так это еще терпимо, можно как нибудь выкрутиться, а вот с водкой дело плохо. Тех двух бутылок, что дают на день рождения, конечно не хватит. А бражка, поставленная накануне, для изготовления самогона, может не отыграться. И нужно будет ее передвинуть поближе к печке, туда, где стоит материнская кровать. Еще она думала о том, что нужно было бы свозить мать в райцентр, показать врачам. Может быть у нее действительно склероз, уж часто она стала все забывать.
  Она еще долго суетилась по дому. Перестирала сыновью и мужнею рубашку, чтобы к утру успели высохнуть. Сварила обед к завтрашнему дню. Вспомнив о бражке, с трудом передвинула двадцатилитровую бутыль ближе к печке, отодвинув к окну материнскую кровать. Было уже за полночь, когда она улеглась в постель. Уставшая за день она быстро и спокойно заснула.
     Громкий хлопок выстрела и звон разбитого стекла выбросил ее из постели. В кромешной темноте она слышала, испуганный плачь сына и душераздирающий крик матери: - Стреляй сволочь, стреляй фашист! Добивай, добивай тещу, которая тебе сделала столько добра!
Не соображая, что происходит Людмила, кинулась искать выключатель. От страха и истошного крика матери она никак не могла его найти. Она шарила руками по стене, двигаясь в сторону едва различимого в темноте окна, натыкаясь на шкаф и расставленные вдоль стены стулья.  Мать стонала и выкрикивала осипшим от страха голосом проклятия зятю. Бросив поиски злополучного выключателя, Людмила кинулась на ее голос. По пути, наступив ногой в мамин ночной горшок, она поскользнулась и с размаху плашмя упала грудью на мать. Та взвыла от страха и боли.
«Я ее добью» - мелькнула мысль.
- Мама, как ты? Куда он в тебя попал?
- В грудь доченька, в грудь. В самое сердце подлец выметил. – слабеющим голосом уже хрипела мать. Руки Людмилы шарили по одеялу. Она пыталась скинуть его на пол, чтобы ощупать рану матери. Ладони натыкались на осколки разбитого стекла и были мокры от липкой крови.
«Он убил ее. Убил. Сколько крови.… Сдержал свое слово стервец».
Мать уже не шевелилась и не кричала. От страха дрожали и подкашивались ноги.
«Что с сыном? Что с Сережкой?» На слабеющих ногах она бросилась к кровати сына. Не замечая тяжести, тринадцатилетнего мальчишки схватила его на руки и замерла.
- Мама, мамка, отпусти меня. Давай я включу свет.
Руки ее разжались и Сережка, соскользнув на пол, быстро нашел выключатель. Вспыхнувший яркий свет заставил ее закрыть глаза. Она не хотела, она боялась их открыть, чтобы не увидеть ту страшную картину убийства, которую только что пережила.
  Сережка дергал ее за руку.
- Мама. Мама, смотри.
Она со страхом открыла глаза. Мать лежала на кровати вытянувшись, сложив на груди руки. Глаза ее были закрыты. Упавшая с кровати подушка валялась на полу.  Голова была запрокинута назад, от чего нос и кадык казались неестественно острыми. Вся кровать была усеяна осколками зеленого бутылочного стекла и залита брагой. От неожиданности Людмила присела на пол, попав в лужу от опрокинутого в темноте горшка. Тихий стон вырвался у нее из груди. От этого стона и яркого света «покойница» открыла глаза и повернула голову в сторону дочери и внука.
- Люд, а Люд. Где й то я? В раю что ль?
- Дома ты мама, Дома. Вставай, будем прибираться.
- Так я ж убитая.
- Да живая ты мама, живая. Вставай.
Мать встала и присела на край кровати.
- А где этот убивец то? Что сбежал?
- Да не было его мама, не было.
- Как это не было? А кто ж стрелял то?
- Да никто не стрелял. Брага взорвалась. Давай вставай, будем прибираться.
Ее уже разбирал смех, она не могла сдержаться, и во всю хохотал сын.
  За час она сменила матери постель, вымыла полы, и, ложась спать, попросила сына: - Дяде Володе ничего не говори.
- Не буду. – смеясь, ответил Сережка.